Тяптя, куда ты?

Накануне

Он был весь хорош, но особенно славной выходила улыбка. Не заурядная, а комплексная: приветливая для знакомых, загадочная для незнакомых, ироническая для добрых женщин, мужественная для злых собак. Каждый, каждый из отдела оформления мог считать, что в эту улыбку он вложил что-то от себя.

Она придавала Тяпте обаяние: озаряла лицо, когда он бывал счастлив, искрилась, когда он бывал доволен, а, когда недоволен - просто существовала. Улыбка при обсуждении прошла "на ура", тем более странно, что столько разногласий вызвал нос.

- Только правильный, римский…

- Правильный? Ха! Да может, мой правильнее. Ха! Вы, Аверьян Пырыч, очевидно этот самый, традиционостик, а?

Угадал, милый, и этим я горжусь! А вы-то, вы-то, Куктер, с вашим рулем, куда разогнались!

- Тише все, ти-ши-на! Ре-ше-но: у нашего Тяпти должен быть истинно-среднестатистический… Обработка носов поручается…

- Ни за что! Средний нос, простите меня, это фикция. Более того, это - не то. Не может и не должно быть средних носов. Особенно сейчас…

- А вы охватите-ка проблему в целом. Ход процесса носообразования в русле прогресса, в социально-этнографическом, демографическом, и, если угодно, в философско-этическом аспекте…

- Братцы: жребий! жребий, жребий, жребий!..

- Фу, какой нонсенс. А еще кандидат стохастики…

Но ей-ей. Этот случайный, курносый, блестящий так гармонировал с Тяптиными карими, тепловатыми, еще чуть бессмысленными глазами, с его улыбкой…
Первый шаг

Каждому хотелось сказать что-то на этом дне рождения. Но очередность выступлений пускай установит он сам, новорожденный, Тяптя. На кого поглядит, тому и вещать. И Тяптя поглядел. Каждому показалось, что на него, только на него. И все заговорили разом, похожими словами, которые входили Тяпте в одно ухо и в другое ухо, и никуда не выходили, навечно оставаясь в памяти. Там на всякий случай хранилось все. Хранилось, но не консервировалось. Первое время Тяптя изъяснялся исключительно цитатами: проникновенным "простите, голубчик, ради всего святого", снисходительным "имеем в виду", веселейшим "ну что ж, ну что ж, поживем - поглядим!", Есенинскими строфами и энциклопедическими статьями.

Прощаясь с рожденным в муках сыном НИИ многие всхлипывали. Заметив слезы, Тяптя решительно подходил к человеку, обнимал в меру крепко, и улыбка его выражала: "Пройдет старик, все горести пройдут, и над этим авансом можно по-дружески посмеяться"…В Тяптю верили: "Он свое возьмет!" И, словно предчувствуя возможный момент слабости сильного, приговаривали: "Будет худо - к нам, мы поможем". Хорошо, когда сильному на минутку становится худо, и в эту минутку ты рядом…

Тяптя благодарил за все и в первую очередь за то, что ему дали жизнь. "Жизнь - это здорово! - восклицал он. - Вы уже хорошо знаете, что значит жить, а я еще нет". Тяптя ненужно скромничал, поскольку теперь у него было имя и вообще все, что полагается.

Наконец он сделал решительный жест: ухожу! Все замерли: куда? По лабиринту улиц, мимо окон, учреждений и предприятий, кондитерских и цветочных магазинов, мимо газет и афиш, университетов и аэродромов помчался туда, прямо туда, где могла решиться его судьба.
Судьба

Как можно жить, не зная, что тебя ждет? - так полагал Тяптя. Он видел, что любой живущий вроде бы знает, что ждет его в жизни, но знает не наверняка. Настолько не наверняка, что, можно считать, совсем не наверняка, что, можно считать, совсем не знает. И Тяптю это изумляло. - "Как можно жить, не зная, к чему ты предназначен? То, что именуют надеждой, вернее назвать радужным незнанием грядущего. Я привык программироваться, каждый мой кубик запрограммирован мудро и тщательно; как же можно оставлять великое целое на произвол случая? Очевидно, недаром я не встречаю почти никого без налета разочарования - поделом. Знали бы свою оптимальную судьбу - шли бы кратчайшим путем к благоприятным пикам. Именно так намерен я поступить!"

Увы! Он еще не ведал, что в этом мире все несколько сложнее. Он хотел знать свою судьбу. А кем-то (вероятно, тетей Глашей) в процессе своего образования мимоходом был информирован о том, что предсказаниями судеб негласно занимается некая Алевтина Львовна, проживающая на Кошачьей тропе в доме номер 39. На четвертом этаже в коммунальной квартире.

Соседи ее почему-то не жаловали. Что говорить - людям с не нормированным рабочим днем, как то королям, художникам, гетерам, затворникам и рыцарям во все времена гораздо лучше жить обособленно.

Алевтина Львовна молча проводила гостя к себе в комнату, где на огромной тахте асимметрично расположились три кота: черный, белый и черно-белый. Тяжелый маятник старинных часов напоминал, что время идет, череп на столе - что оно идет на напрасно. На полу была разостлана шкура кривого льва - кто-то из неловких посетителей раздавил ему стеклянный глаз. Круглое зеркало висело высоко против окна и не отражало ничего, кроме неба.

- Что вы желаете? - галантно поинтересовалась хозяйка, тасуя колоду карт.

- Зачем я… - тихо отвечал Тяптя.

- Что зачем? - переспросила прорицательница.

- Зачем я вообще? Каково мое назначение? К чему я в этом удивительном мире?

- Молодой человек, вам-то еще рановато задумываться над такими вещами. Такому интересному. Вам нужно просто жить и жить, как все люди. Не согласны? Глядя на вас, кто бы мог подумать, что вы уже такой серьезный. Простите за нескромный вопрос - вы какого года рождения?

- Можно считать, что окончательно я родился сегодня.

- А… тогда другое дело… Ну, ладно: для почину - дайте-ка рубля три.

- За что?

- За вашу судьбу. Вы напрасно так улыбаетесь - меня в городе знают, я со всех столько беру.

- Со всех? Как это можно - со всех? С гения, которого ставите на грядущий пьедестал и вдохновляете на подвиг жизни, и с ничтожества, которому лучше всего немедля исчезнуть с лица земли - со всех одинаково три рубля? В этом, по-моему, есть что-то непостижимое…

- Гений. Что мне гений? У него, может, сегодня и рублика нет. И то сказать - у гения, наверно, своего ума хватает понять, что к чему. Короче, юноша, будем заниматься рассуждениями или авансироваться?

Тяптя подавленно выложил трешку. Пророчица повертела в своих ревматических скрюченных руках Тяптину крепкую руку, пробежала глазами плотную ладонь, прищурилась, живо разбросала карты, ветхие, с какими-то демоническими фигурами, задумалась.

- Есть у тебя, милый, счастье, да в руки не дается. Любят тебя мамаша с папашей, жалеет тебя хитроглазая шатеночка, но у тебя на душе другое. Завидуют тебе, милый, твоей красоте писаной, твоему таланту, не пускают тебя положение занять, значит. Мало признают, плохо ценят. А суждено тебе себя показать и врагов прижать, только не слушайся ты ничьих советов, кроме как пикового короля. И берегись ты сквозного ветра, седины и электрички. Представится тебе дальняя дорога - поезжай, не раздумывай…

Улыбка не сходила с лица Тяпти, когда он выслушивал Алевтину Львовну, когда подошел к ней вплотную, ловко выхватил из карманчика халата свою трешку и откланялся. Соседи выстроились вдоль электрических счетчиков, и, казалось, ждали, что Тяптя выскажется. Но он улыбаясь шел навстречу своему трудно-светлому будущему.
На месте

Единственное, что позволяла себе Александра Матвеевна в рабочее время кроме работы, это непрерывно курить и одобрительно выслушивать анекдоты любой категории. Руководимый ею отдел редко выходил в передовые, но еще реже бывал уличаем в халтуре. В жизни она больше всего боялась, что ее старшенький Толик так и не разведется со своей Милкой, остальное ее лишь слегка раздражало. К директору она относилась индифферентно, памятуя, что он у них седьмой, и дай бог, не последний. Поэтому в кабинет к нему она шла спокойно, как девушка на семьдесят шестое свидание.

- Садитесь, сказал директор. - Я вас вызывал. - Он делал ударение на каждом слове.

- Слушаю, Виктор Петрович.

- Мне звонили из одного учреждения, весьма солидного. Интересовались, между прочим, Тяптей.

- Тяптей… - Александре Матвеевне стало совсем неинтересно.

- Что он? Как? Выделяется?

- В чертежах разбирается прилично. Графика на высоте. Исполнителен. У меня никаких претензий.

- По общественной линии?

- Предполагаем выбрать культурником.

- А, скажите, не замечалось за ним ничего такого?..

- Как сказать… - женщина, особенно такая, как Александра Матвеевна, всегда знает как сказать - без опасений, что скажет не так. - Досужие языки болтают, что Тяптю абсолютно не волнуют вопросы пола, что он не только некурящий и непьющий, но даже не ест в течение рабочего дня и, соответственно, не пользуется туалетом. Впрочем, опять-таки, у меня - никаких претензий.

- Из ваших слов не заключаю, что у него какие-то отклонения. В рабочее время, если сотрудник не отвлекается ничем посторонним… Вы меня, полагаю, поняли?

- Конечно, поняла. Пардон, у вас под рукой не найдется сигарет?

- Нет, - отрезал директор. - Я ведь тоже из некурящих…
Лунная ночь

Шумно и весело. Мане как раз стукнуло восемнадцать, иным девочкам еще не стукнуло, зато мальчикам давно стукнуло - кому вдвое, кому втрое больше. Тяптя казался моложе всех, красивей всех, а порой и умнее. И пил он как никто. Стакан, затем другой, а, через минуту, как ни в чем не бывало, вытаскивает только начатую бутылку из кармана. И - по новой.

Бренчала гитара, и кто-то пел-тянул о лестнице, о самой дальней лестнице, которая не кончится, не кончится никак. И двое по ступенечкам до Солнца добираются, и долго им, и долго им по космосу прохладному шагать… Жалостно, разухабисто подпевали. Потом потушили свет, но все в доме залила луна: поневоле переходили на шепот.

По углам целовались, хихикали. Один Тяптя взирал в окно и наскоро пересчитывал звезды всех величин. Особо туманности. Подвел итог. Вздремнул в кресле. Пробудился от чего-то теплого: Светка.

- Скучаете, Тяпа?

- Не знаю. А это нехорошо?

- В компании - конечно. Если не нравится никто… Скажите, вы сильный?

- Киловатта на три-четыре. Правда, это максимум…

Звезды пошли гаснуть, луна блекнуть, гости киснуть. День, галдя, наступал на душу. Допивали, доедали, досвиданьились. Светка на прощанье показала Мане глазами на него; и на ушко ей:

- Тяптя - это человек!
Вся наша жизнь

Когда Сиванов увидел Тяптю на корте, он сказал: "Одиннадцать лет я в спортивных организациях - из подростков я делаю людей - разрядников, мастеров. А ты, я уже вижу, потянешь на чемпиона области. Так как, Тяптя?"

Когда Кокшаев заметил Тяптю на волейбольной площадке, он отозвал его в сторонку: "Удар, прыгучесть, рефлекс, одним словом. Ставка, прибавка, золотая команда. "Спартак", одним словом. Ну?"

Когда Бронзилевич оглядел Тяптю на пляже, он остолбенел. "Для этой груди, для этих рук… Каким стилем ты плаваешь? Никаким? Вообще не бывал в воде? Ты с ума сошел! Кто тебя выпустил таким, дай мне его, я ему выскажусь…"

Тяптя по телефону связал Бронзилевича с кем-то из творцов. Тот, выслушав Бронзилевича, раздумчиво проговорил:

- Мне кажется, плаванье и вообще пребывание в воде пока Тяпте противопоказаны. Впрочем, как вообще чрезмерное увлечение спортом. Хотя здесь его, возможно, ждут выдающиеся успехи. Но Тяпте они ни к чему. Он создан для игры, но для большой игры. И вся наша жизнь - игра. С известным полководцем, соперником или с неизвестными красками, частицами, закономерностями, словами. Должно быть много побед, трудных побед, иначе ты играешь с призраком, зря играешь…

Бронзилевич ничего не понял, долго ждал продолжения, но трубка выдавала лишь короткие гудки "занято". Тренер вздохнул и пошел пить пиво. Цветом содержимое кружки напоминало пиво. А вкусом - что-то знакомое с детства и потом забытое, кажется, чистую воду…

Тяптя спокойно лежал на самом солнцепеке, минуту назад что-то внутри него негромко щелкнуло, и он автоматически перестал загорать. Но солнечная энергия продолжала активно трансформироваться и аккумулироваться, все в душе его горело и светилось, и не было там ни темных уголков, ни потайных желаний…
Кое-что о творцах

А, если что не так - он ринулся бы к творцам, как младенец к маме. Мама утешит в любых горестях - без злости, без обиды. Да, настоящие творцы всегда смотрят на свое произведение с затаенной улыбкой - это их дитя. В их глазах оно никак не может дорасти до великого и страшного. В крайнем случае, оно может сделаться непослушным, отчужденным, но и тогда они грустя различат в нем былые детские черты. И, наверно, именно потому, что незаурядное творенье по сути очень и очень серьезно. Так изумительно крылаты, так ребячливы творцы.

Заронив в гармонически-свободные души эллинов горчайшие семена аналитического разума, Сократ скачет на палочке верхом с соседскими ребятишками. Потешается Свифт, когда метит неисчислимых лилипутов цветными шнурками своих отличий. Эйнштейн задорно разоблачает коварного бога, который все не наиграется в прятки с людьми. Физики шутят; и только сугубым профессионалам-ремесленникам шутить не положено по рангу таланта.

Кто и когда расскажет, чего стоил Тяптя его творцам? У короля Лира каждый вершок - король, в Тяпте каждая клеточка выстрадана творцами. И пусть он - грядущий завоеватель вселенной, пусть он проложит новые дороги человечества, для творцов он - дитя. И, подобно чутким родителям, они не навязывают ему своей воли - пускай первенец находит в мире свою тропинку. Творцы в любой момент к его услугам. И, окажись, что Тяпте придется стать невольным убийцей, а им - его первыми жертвами, они, независимо от всего прочего, напоследок найдут в себе мужество отпустить по этому поводу превосходную шутку.
Чувствуешь?

- Тяпонька, хорошо тебе со мной?

- Нормально.

- А что ты чувствуешь? Было бы с кем-либо так же хорошо? Гляди, милый, какая я. Ни один - веришь? - не отрывается равнодушно от моих глаз. Надо же - и ноги, и фигурка, и грудь, и волосы - все удалось. Как и у тебя, Тяптя…

- Точно. Я оценил твою красоту на пятерку. Взаимно. Ты мне достойная пара.

Света вцепилась Тяпте в руку:

- Мне с тобой страшно, слышь?.. Как во сне. Захожу я в пустой троллейбус - ночь, пассажиров никого, кондуктора тоже, потихоньку заглядываю в кабину водителя - ни души. А троллейбус мой бежит, на остановках распахиваются двери, ждет полминутки, но некому входить, город как вымер. Гляжу - и окон светлых нет, и машины не ходят. Да, снилось мне так. А троллейбус все бежит. Ну, чего ты улыбаешься, бесчувственно, чего тут смешного? Иди ты, Тяптя, а то я реветь начну…

Тяптя повернулся и пошел. Он не понимал, в чем дело. Ему было безразлично и немного зябко. Холодно, хотя на улице многие перекинули плащ через руку. Тяптя не знал, чего ему не хватает, и шагал к своим создателям. И, видя его хорошую улыбку, в ответ улыбались парочки, старички, блюстители порядка и попечители нравственности.
Вот тебе

Подобно многим, в юные годы Тяптя кое-что недопонимал. Разбудив дежурного по лаборатории, не прислушался к его бормотанию.

А следовало. Если в таком случае разбуженный поругивает свою работу, свое начальство, черта, дьявола - это еще полбеды. Худо, когда злость обращается на посетителя. Как водится, дежурный Железкин тут совершенно выпустил из виду, что он здесь находится, в частности, для того, чтоб обслужить Тяптю. Что творцы предусмотрели возможный ночной визит, и не случайно Железкин обязан дежурить, за что и получает зарплату. Нет, в данную минуту Железкин сознавал лишь одно - явился этот улыбающийся тип, чего-то требует, и не дает поспать.

Эх, повернуться бы Тяпте и удрать по-добру, по-здорову. Но он был совсем зелен, юн, неопытен, это - прекрасно, и за это платятся.

- Так ты плохо чувствуешь, - ворчал Железкин, - у тебя не плохое самочувствие, а ты вообще неважно чувствуешь. Погоди, дорогой, ты у меня почувствуешь, на всю жизнь почувствуешь…

Железкин повозился с аппаратурой и поставил Тяптю на стенд. Перед карими всевоспринимающими глазами замелькали было виденья: бесконечный свежий снег, красный шар на закате, яркая зелень, червонное золото… Мадонны, сосуды, соборы, тюльпаны, рыбы, короны… Обагренные сабли, безумно хохочущие вакханки, родничок в пустыне… И боль, словно кто-то стальными инструментами играл-колдовал на нем: мелкие, быстрые боли, тупая боль где-то очень глубоко, сладострастная боль-истома, освобождающая боль…

Железкин преспокойно облокотился о спинку припультового кресла и вкатывал терпеливому Тяпте порцию за порцией. Сам дежурный презирал службу эмоций в лице тех, которых знал лично, как никчемных, с его точки зрения, снобов, слабоватых в спорте, несмелых в любви.

Минут через сорок Тяптя был готов. Пошатываясь, он вышел на проспект, ошалело вперился в витрину промтоварного магазина. Ему хотелось жить и наслаждаться жизнью. Но когда это всеобъемлющее желание начало выкристаллизовываться в конкретность, выяснилось несомненно, что пока он жаждал одного - Светку…
Концерт Брамса

Целый день Тяптя прорывался к ней, и не мог почему-то решиться. Ему смутно чудилось, что как в сказке, вместо необыкновенной царевны предстанет всего лишь смазливенький пошлый дубликат, от которого при общении становится муторно и тоскливо. Ему хотелось настоящую Светку, которой он неловко коснулся, лишь сейчас ощутив тревожный заряд нежности, воспринятый из ее рук. Странно - она сама может быть где-то рядом…

Вечером Тяпте внезапно показалось, что она сверкнула в толпе, да не одна, а под руку с мужчиной. Разумеется, это был заурядный обман духовного зрения, когда на каждом шагу мерещится трогательный образ. Но откуда Тяпте ведать о таких чувственных миражах? Едва эта пара исчезла в дверях филармонии, как Тяптя, не помня себя, устремился за нею. Билетов ни у него, ни у толпящихся пред входом не было и не могло быть: сегодня - Макс Фремери. Тяптя дошел до порога, отчаянно ринулся мимо контролеров, огляделся. Светлана? - ничуть, просто жуть, уродка какая-то вместо Светланы. Вздохнул. С третьим звонком приглаженная, душистая, слегка хмельная собой толпа, переливаясь, втянула Тяптю в зал. Покашливания в рядах предупреждали тишину. Не без мелких задоринок разместились на сцене оркестранты. Конферансье едва донес до рампы: "Брамс! Концерт ре мажор в трех частях. Исполняет Макс Фремери!..." - и потонул в аплодисментах. Словно опаздывая на поезд, пронесся знаменитый маэстро. И скрипка его в фокусе сотен взглядов воспламенилась. Суть была уже не в глубокомысленно-шоколадном Брамсе, а в том, как возможно наново запалить связанные ноты, похожие на привычные слова, что вдруг становится сокровенным глаголом, которым жгут сердца людей…

Тяптя с первого такта глаз не сводил с Макса Фремери, точнее, той удивительной штучки, которая пела в его руках. Согласитесь, что это непросто: за один вечер, глядя на маэстро, научиться играть не хуже, чем сам маэстро буквально за всю жизнь. Повторить - от и до! Каждое мельчайшее движение скрипача будто в ясном зеркале отдавалось в Тяптиной системе. Капельки чего-то блестящего выступили у Тяпти на бронзовом лбу. И потом, в грохоте аплодисментов, были все-таки отчетливо слышны удары Тяптиных ладоней…

Назавтра утром Тяптя зашел в музыкальный магазин.

- Дайте-ка вон ту штуку. Нет, наверное, ту, что поменьше.

- Скрипку?

- Ага. Стойте, а при ней волосистая палочка?

Продавец угрюмо протянул Тяпте смычок. Раз - и, тряхнув чубчиком, слабо напоминающим мощную шевелюру Фремери, Тяптя уперся подбородком в инструмент, кивнул невидимому дирижеру. Вся давешняя программа Макса Фремери с разбивкой каждого такта на бесконечность дифференциалов, со всевозможными нюансами была отработана в памяти. И Тяптя заиграл!

Покупатели прислушались. Это было неплохо, даже весьма неплохо. А почему бы и нет? Если человек взял в руки скрипку, почему ему не попробовать? Покупатели переглядывались, перешептывались и занимались своими делами. Пускай он играет - не каждому дано так, как великому Фремери…
Лучшая машина

У подъезда, где обитала она, Светлана, кого-то ожидала машина. Вместо казенной шахматки такси - кремовый нестандарт, холеный багажник, пестрые журналы над задним сиденьем… Дверь подъезда открылась и в Тяптю выстрелило Светкой. Не в этот ли момент лопнула первая почка древа познания, и полуденное Солнце пронзило жизнью новорожденный листочек?.. А Света, размахивая сумочкой, направилась к машине, небрежно открыла дверцу, перебросила высокие ноги, улыбнулась - не Тяпте. Тому, кто шел за ней и, очевидно, владел и машиной, и девушкой.

И тут-то повстречались две улыбки - Тяптина и Светина, повстречались, да не растаяли, ибо первая была неувядающей, а вторая торжествующей.

- Пошли со мной, - просто сказал Тяптя.

- Нет, - так же просто ответила она. - Кстати, знакомьтесь: солист оперного театра Минжара Юрочка - старший техник Тяптя.

- Солист? Но я тоже, - встрепенулся Тяптя, - музыкален, хоть не пою. Зато играю… И он вытащил из футляра скрипочку и повел концерт Брамса.

- Простите. Где вы подвизаетесь? - осведомился Минжара.

- Нигде. Сам. А что? А я мог бы как Макс Фремери…

- Это еще вопрос… - вместе с Юриной организовалось трио замечательных, несколько разных улыбок.

- Светонька, ну скажи, если б я стал мировым солистом, ты бы перешла обратно ко мне?

- Вряд ли, Тяпа… Поехали, - это относилось только к Юре. Машина послушно зарычала. Пустила газок и в Тяптину сторону, вывернулась, и - во все лопатки.

А Тяптя недолго смотрел им вслед, задержал проходящего паренька, всучил скрипку:

- На, играй.
Гений - это привес

Куда ж податься Тяпте, а? Посреди мира круглая башня со множеством входов, да нужно изрядно потолкаться, чтоб набрести на тот самый, свой. Тот, что ведет в глубь, к своей винтовой лестнице, к лифту, что вознесет на вершину. Кажется, что за разница человеку - глядеть на красоту мира сверху вниз или снизу вверх? - ан на горе отчего-то всегда веселей, чем в пропасти. Не позавидовать ли будущему космическому постояльцу, для которого выше будут только звезды, и ниже - звезды…

Каких только вывесок нет на круглой башне: "Театральная", "Физическая", "Историческая", "Дипломатическая", "Комбинаторская", "Философская"… А всё не по Тяпте. Разве что воспользоваться давешним приглашением спортивных боссов и заглянуть в "Спортивную", авось…

Тренер занимался Тяптей месяца полтора и бросил. Сиванов на прощанье был откровенен, как не слюнтяй с уже нелюбимой.

- Тяпок, ни хрена не получится - не выйдет из тебя ни золотого, ни серебряного, ни бронзового. И жаль ведь - отличные данные. Но ты же гений, как говорили классики. Не вижу, понимаешь, у тебя прироста таланта, привеса. А я знавал, брат, гениев и по нашей части. Трудится такой наравне со всеми, начинает почти с того же, и вдруг - бах тебе такой рывок, такой привесик! Надувай мяч - дойдет до предела и лопнет. А гений растет и растет, и конца ему не видно. Откуда у него это берется? Да ведь гении редки, это должно повезти тренеру…

Тяптя все уразумел. Не пожалел ни о том, что родился на свет, ни о том, что сошелся с Сивановым, ни о том, что не может, как иные, заглушить свою тоску стаканом. Переспросил: "Значит, здесь нет привеса?" И пошел по новой обходить круглую башню. Знаете, как мечется рысь из угла в угол клетки в дикой надежде, что вдруг нападет на выход… Ужасно не хочется сознавать, что вокруг уже замкнулся, и дальше некуда. Даже Тяптя прежде, чем отойти от круглой башни и двинуться понизу. Обошел ее не один раз. Впрочем, нельзя сказать. Чтобы зря…
Готово дело

Узкий подвальчик, где сидеть было не на чем, а лечь на пол считалось несколько неприличным, ничуть не обиделся, когда неподалеку возвысился грандиозный дом прессы или ДОМ Прессы. Вряд ли когда-нибудь у входа в этот дом или на месте подвальчика появится мемориальная доска с золотым: "Здесь бывали…" А ведь бывали, и неспроста, и не мимоходом, и недаром. Бывали люди, оставившие заметный след, по крайней мере, в кассах. Бывал, например, Абрей Кожура, известный, впрочем, под псевдонимом Алексей Вольный. Славился он как мастер пинг-понга и автор ненапечатанных отрывков из напечатанного. Как-то нечаянно забредшему в подвальчик на дым и шум Тяпте повезло - Кожура-Вольный изрекал: "И настоящие стихи печатать труднее, чем фальшивые деньги". "А свой, свой роман пишите перед смертью". "Запомните: вас много, а редакция одна…"

Неожиданно афоризмы прекратились. Абрей заметил Тяптину улыбку.

- Молодой человек, ежели хотите меня угостить и заодно научиться писать, как надо, милости прошу!

Через час Тяптя явился в редакцию "Юного Колхозника". В руках у него был свежеотпечатанный через два интервала очерк "Славный дежурный". Что-то в Тяптином облике заставило редактора сделать внеочередной перерывчик и пробежать глазами рассказ.

- Дерьмо… Плохо обрисовано место действия… Поворот от машин преждевременен… Характер недостаточно раскрыт в действии. Классику нужно читать. Возьмите подшивку нашей газеты. Там я нередко публикуюсь…

- Повторите, пожалуйста, - попросил Тяптя, накручивая пуговицы.

- Показать нужно решительность дежурного в деле. Концовку патетичней. Немного о тех, кто его окружает…

- Все? - Тяптя продолжал орудовать пуговицами пиджака и чуть ли не рубашки.

- А если все?

- Тогда готово. - Автор пошарил где-то глубоко за пазухой, оттуда что-то бурчало и стрекотало, и внезапно, подобно Хлебу в "Синей птице", оторвал от нутра и выложил на редакторский стол свежую рукопись, исправленную по всем вышеизложенным…

Редактор внимательно оглядел автора и оторвался еще на три минуты.

- Все равно дерьмо. Но именно так, как нам нужно. На завтра в номер. Гонорары у нас… - редактор развел руками. - Пятерку выпишем. Вообще продолжайте…

Тяптя только улыбался. Ему вспоминалась машина солиста…
Что зато?

Чего побаивались творцы, искренне желавшие своему детищу всяческих благ, так это возможной неуравновешенности Тяптиной нервной системы. Обладая почти в буквальном смысле железными нервами, он, тем не менее, в отличие от многих был уязвим в одном пункте. В нем было заложено обостренное чувство цели и немалые средства для осуществления поставленных задач. Но почти не ощущалось спасительного, столь необходимого для устойчивого существования, "зато". У иных, например:

… Пускай я не такой уж красавец, зато чертовски хитер и мудр.

… Пусть я живу без супруга, зато у меня есть такой Васичок.

… И пусть другие скептически относятся к моей необычайной творческой плодовитости, но зато сам я знаю, что - ого!

… Сидоров, правда, генерал, но зато сколько в мои годы не полковников и даже не майоров.

… Пусть я, наконец, не Александр Македонский, зато он давным-давно помер, а я налицо живой…

Не имея своего "зато", Тяптя, не дай бог, мог вообразить, что он лично несчастен и, подобно упомянутому Железкину, обвинить в этом всё или почти всё человечество - "все сволочи!". И тогда, как бывает, скверно приходится и обиженному, и отчасти человечеству. Но хорошо, что наш Тяптя - единственный в своем роде, что Творцы могут и готовы подправить его и направить. Состоялся разговор.

- Тяптя, подойди поближе. Скажи нам, чего бы тебе хотелось?

- Вообще-то, ее, Светку, если можно.

- Можно. А кроме того?

- Ну, чтоб у меня все было - высший класс!

- Высший класс… И это можно. Только придется слегка постареть…

- Давно пора.

- Стать солиднее, определеннее.

- Готов. На стенд?..

Прежде всего, изменилась походка. Он уже не просто шагал, он словно обходил свою область, он являлся, он переносился. И потом во взгляде его появилась какая-то особая осведомленность и вместе насмешливая подозрительность, относящаяся к непониманию некоторыми определенной ситуации. А улыбка его приобрела еще большую неуловимость…
Директор

Нигде, кажется, слова не чувствуют себя сиротливей, чем в алфавитном словаре. Родственность корней призрачна, слова давно живут врозь, и каждое томится в одиночестве. Но это на первый взгляд. У слов своя телепатия. "Король" сигналит "сказке" из другого тома. "Девчонка" перемигивается с "пошли". "Часто" и "ну" пульсируют разом. И нечто неосязаемое связывает отвлеченно-парящие "директор" и "счастье". Поймите меня неправильно, только поймите…

Став руководящим, он первые дни нередко выходил из кабинета затем, чтобы еще раз прочесть на клеенчатых дверях "Директор - Тяптя". Убедиться в том, что все это - объективная реальность, данная ему в ощущении… К чести Тяпти подчеркнем, что мозг его работал в напряженных ситуациях на все четыре киловатта, что им принимались по работе решения оптимальные, то есть замечательно согласованные с начальством, наукой и здравым смыслом. Кроме того, поскольку обретенные чувства попали под надежный внутренний контроль, был постоянно сдержан и приветлив. И все шло как по маслу… Изредка его принимала Света. А много ли нужно для блаженства? - единожды убедиться, что невозможное - возможно, что тебя могут заметить, полюбить, наградить…

Однажды, после хорошего телефонного разговора со Светланой, он вызвал к себе бывшую свою начальницу, все ту же Александру Матвеевну.

- Скажите, - он ей широко улыбнулся - вы находите, что жизнь прекрасна?

- Не всегда, - ответила та, закуривая.

- Да?... - улыбка Тяпти приняла уже какой-то всеобъемлющий характер. - Запишите-ка этот адрес… Там Творцы. Подойдете туда в четверг, я предупрежу. Там вас подправят…
На дне души

Согласитесь - далеко не каждый в полной мере воспринимает критику в свой адрес. Ах, ворчат подчиненные - это оттого, что "многого не понимают". Недовольно начальство - опять же "многого не понимают". Трудно вписывается в мозг мысль о том, что другой как раз понимает многое. Однако Тяптю в этом отношении почти нельзя было упрекнуть - обратная связь работала отлично. Он исправлялся на ходу. И, естественно, принадлежал к тому разряду директоров, которые в состоянии делать дело, а не делать вид, что оно делается. Его добросовестность стояла где-то на уровне надежности системы.

Что касается комплекса неполноценности, то пока это ни в чем или почти ни в чем не проявлялось. А ведь рано или поздно индивид, у которого потребностей гораздо больше, чем способностей, замечает, что "у людей", все не так. И либо начинает тайно страдать, либо пытается переделывать людей по своему идеалу, хорошо, когда мирными средствами.

В симбиозе же Тяптя-коллектив покамест все было нормально, благополучно - Тяптя тонко администрировал, люди честно трудились. И при этом, разумеется, возникали у них неизбежные, как землетрясения в Средней Азии, конфликты и конфликтики. Они не вызывали катастрофических последствий благодаря тому, что Тяптя был совершенно бесхитростен, бескорыстен и беспристрастен.

Но однажды случилось нечто непоправимое. Тяптя услышал то, что не могло его не поразить. Старик Тарапата добивался жилплощади. Тяптя в который раз терпеливо выслушал старика и тихо заметил: поймите, у нас нет никаких формальных оснований рекомендовать вашу кандидатуру.

Тарапата взвился, жилы на висках его вздулись, глаза грозили выскочить из орбит, рот, кажется, судорожно выхватывал из окружающего пространства недостающие аргументы, пока не выбросилось: - Совесть иметь надо!

Бывают слова, кем-то невзначай сказанные, которые глубокой занозой застревают в мозгу, и нет-нет напоминают о себе. То среди ночи, то на совещании ноющим напоминанием зажигались слова: "Совесть иметь надо!" Тяптя ведь полагал, что, слава Творцам, у него все есть, все основное для жизни - и вот, на тебе…

Он сорвался с работы, к Творцам, и с порога вопросил:

- Скажите, совесть у вас есть?

Наклонили головы - вероятно.

- А у меня нет. Нет?
В спорах рождается Тяптя

И опять в мыслях творцов возник разнобой: по части совести, как и о форме носа, у каждого было свое суждение.

- Блажь, блажь, кто-то, что-то, где-то ляпнул, а Тяптя, как ребенок - "И я хочу!". Но мы же ставим нешуточный эксперимент.

- Вот и чудесно! Вы опять ничего не поняли, уважаемый: - существо, приблизившееся по интеллекту к человеку, не может, в конечном счете, не стать гуманоидным. Ускорим же этот процесс!

- Куктер, вы посещаете философские семинары, а нужно почитывать и научную фантастику…

- И "Детскую энциклопедию", да? "Детскую энциклопедию" тоже?

- Представьте, вам бы не помешало. Сто против одного, что вы не подозреваете даже, как делается бумага.

- И знать не хочу - бумага отживает свой век. К сожалению, медленно. Кому, как не вам, Аверьян Пырыч, это понимать?

- Товарищи, дорогие, давайте не отвлекаться. Предлагаю по пунктам: а) Установить точное определение совести как этической категории…

- Это знали еще древние: нравственный самоконтроль…

- Не согласен! Вне социальной…

- Вот видите - каждый по-своему. Но перебивать на каждом слове - это, во всяком случае, бессовестно. Пункт "а" отработаем. Пункт "б": определить, поддается ли это в индивидууме количественному учету…

- Даешь совестемер!

- Не смейтесь - я знаю, что в институте прикладной этики к этому подошли довольно близко. Профилактика преступности…

- Что вы говорите! Но наш Тяптя разве тяготеет к преступности?

- Нет? Вы гарантируете?

- А зачем ему это? Он приличный малый…

- Видали мы приличных малых, не уголовников, но, мягко говоря, слегка бессовестных. Так это, по большому счету.

- Я думаю о другом: ведь это замечательно, если наш Тяптя сможет дать всем окружающим фору по линии совести, если можно так сказать…

- Вы опять свое?

- Да, опять: одушевлённое нами детище станет среди многих людей лидировать не только по четкости организации и потенциальной мощи интеллекта, но и по самому человеческому отношению к людям…

- Миша, посмотри-ка в объектив: слезы умиленья крупным планом.

- Ладно. Допустим, меня убедили. Но что же, что конкретно вы предполагаете ввести в Тяптину душу?

- Я вам скажу: внутренние переживания пусть будут во вторую очередь. Главное - неизменная реакция на окружающее, управляющая всеми поступками: наибольшее благо окружающих! Приемлемо? Ясно?

- Да. По крайней мере, четко…

Творцы устали спорить, да и предложение показалось им определенным и привлекательным.

- Тяптя, на стенд!
Прямо со стенда

Итак, наибольшее возможное благо окружающих… Железкин понял задачу в отношении Тяпти. Понял с субъективным уклоном. "Будешь ты меня теперь разной ерундой тревожить? - подумывал он, глядя на подопечного, распятого на стенде, - чорта с два! Я уж тебя, голубчик, так начиню совестью, чтоб ты уже не рыпался!".

Тяптя сам не мог определить, что он чувствовал, находясь на стенде, но в какую-то минуту ощутил острую жалость к бедняге-лаборанту, который вновь умаялся при возне с Тяптей:

- Хватит, может быть?..

- Ничего, потерпи, милок!..

Дней через десять после этого Александра Матвеевна пришла в кабинет директора для решительного объяснения. Но поговорить с Тяптей оказалось не так-то легко - он был поневоле занят. С одной стороны на него наседал распространитель билетов, с другой - старик Тарапата.

- Концерт артистов областной эстрады обязана посетить каждая культурная личность, - втолковывал распространитель.

- Да, да, я посещу, - тихо кивал Тяптя.

- А все прочие? Или артисты увидят пустые места в зале?

- Конечно, представляю, как это им будет неприятно… - мялся Тяптя, я уже просил сотрудников…

- Просил! - воскликнул распространитель, и, воспользовавшись патетической паузой, поднялся Тарапата:

- Голо в доме, как в поле. Какие удобства без мебели? Шкап не за что приобрести, не то что там - гарнитур! А премиями, директор, меня отродясь не баловали.

- Но поймите. - улыбка так не шла к растерянным глазам Тяпти, - я вам уже отдал мою личную, откуда же я еще возьму?..

- Знаем, знаем, - твердил Тарапата, - дать рабочему человеку завсегда жалко…

- Здоров! - вдруг громыхнул бас вломившегося в кабинет детины в шляпе. - Берешь мою племяшку? Верку. Ни черта не умеет, но постарается. А то скучает и балуется. Только ты ей какую-нибудь нетрудную работенку подбери…

- Прошу всех выйти вон, - неожиданно сказала Александра Матвеевна так, что посетители подались к дверям. - К вам это не относится, - добавила она, ухватив Тяптю за рукав. С вами у меня особый разговор.

- Можно, я сяду, - попросил директор.

- Тяптя, последнее время я не узнаю вас. Вы потакаете порой каждому рвачу, каждому прощелыге.

- Но ведь они - люди…

- Ну и что?

- Людям должно быть хорошо! - моляще простонал Тяптя.

- Всем?

- Конечно.

- И мне?

- И вам. Обязательно.

- Но мне - в первую очередь, или во вторую, или в сто пятую? Как по вашему?

- Что я могу для вас сделать? - голос Тяпти дрожал. - Мне бы очень хотелось для вас сделать…

- Я эгоистка. Я люблю интересно и полезно работать. И потому мне нравилось, когда вы были настоящим директором. Я не хотела бы, чтобы это изменилось… Да и вы мне просто симпатичны - чем-то напоминаете моего сына. Тяптя, послушайтесь меня, возьмите себя в руки, будьте мужчиной.

- Зачем? Разве мне и сейчас чего-то не хватает?

- Должно быть: то ли характера, то ли таланта, который поневоле, чтоб не быть смятым, демонтирует характер. Наш век, как никогда, требует мужества. Хотя многим кажется, что это не так. Постарайтесь, Тяптя, быть мужчиной!

- Я не знаю… Мужчиной? А кому, кому это нужно?..
Томатный сок

Затем его вызвали и сказали по-хорошему:

- Подавайте заявление.

- Куда?

- На другую работу. В торговлю. Заведовать магазином - с этим-то вы справитесь при вашей честности и аккуратности?

- Нет! Не заведовать. Я хочу сам. Я справлюсь. Продавать товар - это так здорово! Ни минуты простоя. Очередь. Люди жаждут. Подходите, подходите. Раз-раз, показал, отпустил - берите на здоровье!..

Тяптя сделал несколько оригинальных па, словно участвуя в какой-то опереточной пляске продавцов, затем повторил эти па в более быстром темпе, еще более быстром…

- Не забивайте мне баки! - заорал почему-то на присутствующих тот, кто сидел за главным столом в кабинете. Несколько секунд он всесторонне рассматривал Тяптю и, наконец, сокрушенно произнес:

- И этого держали в директорах… В продавцы его! И не на галантерею - на картошку, на морковку. Распустились…

Приказы начальства не всегда выполняются буквально - и Тяптю бросили в самую напряженную точку, на томатный сок. Однако первый же час показал, что с новым делом он справляется наилучшим образом. Мгновенно принимал деньги и давал сдачу левой рукой, а правой в это время отпускал сок. Перезарядка конусов на ходу. В общем - куда до него неуклюжему автомату! И, видя такое проворство, каждый прохожий охотно становился в быструю очередь. Все шло нормально - старушки не ворчали, школьники не толкались. Пили и улыбались, и чуть не готовы были капельку задержаться, чтобы полюбоваться этим необыкновенным фокусником, волшебником прилавка. Пили и хвалили. И Тяптя был почти счастлив, хотя временами изнутри поднималось что-то щемяще-тоскливое, от которого никуда не денешься. Как от чьих-то горестных глаз, латаных старушечьих кофточек, солдатских лиц в невытравляемых синих оспинах войны…

И замечая благотворное действие томатного сока на публику, Тяптя наивно решил, что, должно быть, вот он - освежающий нектар, снимающий тревожную тяжесть в груди. Не так ли ребёнок, наблюдая застольное веселье взрослых, глупо тянется к чарке? Тяптю сроду ничуть не привлекали никакие деликатесы и напитки, но отчего-то стало невмоготу.

И взять бы, раз так, и хлебнуть бы ему ароматного томатного, как гласит реклама. Но - когда? Нельзя, никак нельзя в какой-то миг сосредоточиться лишь на себе. Что может быть гнуснее, чем злоупотребить своим положением у прилавка? Разумеется, все можно осуществить, но честно, на общих основаниях, в порядке живой очереди. Как же это осуществить практически? Тяптя улучил минутку и обратился к почтенному старцу, протягивающему монетку:

- Разрешите мне на две секунды отлучиться?

- Зачем?

- Занять очередь.

- За чем?

- За тем же - за томатным соком…

Старец глянул на улыбающегося Тяптю и захохотал густо, с выскакивающими слезинками, одновременным хриплым кашлем…

Тяптя глядел на него непонимающе, и продолжал трудиться. В какой-то момент он было поднес стакан к губам, положив предварительно гривенник в кассу, но очередной малыш так жадно взирал на сок. А за малышом - бабушка, а там спешащая студентка… Тяптя стоял до конца, чувствуя, что внутри у него что-то перегорает. Кончился сок, и очередь, и день…
Куда денешься?

Никто не обращал на Тяптю внимания, и он вновь очутился на улице, сам по себе. Вспомнил Свету, милую, как он бывал к ней ужасно несправедлив! Забежал на почту, дал телеграмму в одно слово: "Виноват".

Заметил на скамейке одинокую некрасивую девушку, что-то сжалось у него в груди, он остановился пред ней:

- Как мне хотелось бы вас полюбить…

Она покосилась на его руки, красноватые от томатного сока, на его жизнерадостную улыбку:

- Отстаньте, нахал!

В книжном киоске у печально-застывшего старика спросил:

- К вам никто не подходит? Ничего не берет? У меня, к сожалению, всего три рубля застряли. Подберите что-нибудь хорошее.

Со "Справочником начинающего сантехника" под мышкой Тяптя шел по вечернему городу. Сейчас ему хотелось уйти куда-то от людей. Он втиснулся в автобус, но невольно кого-то прижал - ах, если б не он, Тяптя, было бы хоть капельку, но посвободнее… И Тяптя неловко выбрался из автобуса, пешком, пешком, за город.

А там тоже - ускользали от птиц стрекозы. Да не все; и забредший в чащу, на каждом шагу топтал цветы…

Нашли Тяптю на берегу реки бездыханным, улыбающимся. Один из творцов с трудом приподнял его, потрогал холодное тело:

- Жаль. Он ведь мог протянуть еще несколько тысяч лет.

http://g-filanovskiy.narod.ru