Семь зеркальных добродетелей. Отражение гордыни Об

Алина истово молилась, шептала  детские старушечьи слова "Осподи,  помоги мне, прости мя грешную, боженька милый.....", размазывая маленькими ладонями слезы вперемешку с кровью и соплями по лицу, шее, шелковой блузке. Ей хотелось втереть эту грязь в себя, вдавить в поры кожи страшную маску. Щека горела пощечьим ожогом, саднил разбитый подбородок, кровь из носа просачивалась сквозь пальцы и капала на белоснежный  ковер. «Черт, нужно замыть холодной водой, очень быстро, потом не ототрешь». Сбегала за щеткой и большим тазом.

Уродливое бурое пятно расползлось по добротному ворсу. Алине казалось, что пятно это она сама – нелепая, серая, случайная в этом безупречном, сказочно красивом доме из волшебной жизни. Она терла-терла-терла пятно, яростно вцепившись в гладкую ручку щетки, как спасительный стержень, будто хватаясь  за чужую крепкую руку, которая могла ей помочь. Бог иногда представлялся ей огромным моечным агрегатом с щетками вместо рук – смывает грехи, дает новую ковровую жизнь с чистым полотном мягкой ткани вместо убогой, зашарканной  ботинками, преддверной дерюги. 

Ну почему, почему она такая? Ненавистная себе, глупая и нелюбимая. Нет, нет, ее любили, и не единожды, и много лет назад мальчишки в холодном спортзале, задирая неумелыми руками школьное платьице, щипля и царапая нежное худенькое тельце, и пьяный отчим, когда засыпала мать, чередуя хлесткие пощечины с острым всаживанием в нее тяжелого тела, и другие мужчины, все, кроме Него, обожаемого и единственного. Боль, как и бог, есть любовь - она это знала, потому, что научилась получать наслаждение только от бога и от боли. Бога она узнала и полюбила сразу же, как и боль. Душноватый тихий запах церкви, шелест служек, однотонное басовитое бормотание батюшки, отражение свечного мерцания на строгих ликах, вызывали у Алины  сладкую дрожь, слезы спазмом комка в горле и тянующую сладкую судорогу боли в глубине бедер, такую же, как от терзающих ласк, ударов и блаженного чувства себя слабой игрушкой в чужих руках. 

Она любила их всех, людей, которые были в мире, людей, которых она боялась и уважала, перед которыми смиренно преклонялась, людей, которые насмехалимсь над ней, считали блаженной и юродивой. А ей было стыдно за свою слабость, жалкость а особенно за нечаянную свою красоту, которую замечали все, и которую так хотелось растоптать - кромсать золотистые кудряшки, залить слезами огромные серые глаза, тонкое лицо с родинками, всегда будто припухшие губы, расцарапать и разодрать нежную матовую кожу гибкого тела. Зато, благодаря красоте, Он заметил и подобрал ее. Иногда Алине казалось, что Он мог бы работать богом - добрым, сильным и властным. даже слишком добрым, может потому, что у него не было времени, чтобы злиться на Алину, а значит по настоящему ее любить. Проклятая сволочь! Никогда не любил ее, никогда !!!

Даже когда Он купал ее, как ребенка, в огромной сверкающей ванной, трогательно касался теплыми губами  душистого затылка, бережно занимался с ней любовью, как будто она была не женщиной, а драгоценной хрупкой вещью, все равно не любил ее, как следует. Алину всегда поражал этот контраст между силой его мужского естества и пугающей нежностью, его разность на людях и с ней наедине. В сверлах зрачков мутных глаз читалась умная свирепая жестокость, а все полагающиеся атрибуты власть имущего не давали повода усомниться в том, что цели всегда оправданы, а средства приложены к целям -так должно быть. Но с Алиной Он обмякал,  некрасиво морщинил тонкие губы улыбкой, часто смеялся, гортанным злым смехом; и вообще, ей больше нравилось наблюдать за ним украдкой – видеть страх в глазах его собеседников и слышать негромкий повелевающий голос.

К новой сказочной жизни  Алина привыкла быстро - вписалась в роскошный, но уютный интерьер дома, бесшумно скользила по сверкающему штучному паркету, тихо радовалась красивым одежкам. В вечном ожидании она забиралась с ногами в огромное кресло с пушистой шкурой или прилипала лицом к окну, наблюдая за солнцем без Него, небом без Него, садом без Него, миром без Него. В редкие свободные от Его дел часы, они беседовали об Алинкиной жизни, Он умел слушать не только слова, но и вытягивать недосказанное. Под немигающим исподлобья взглядом  Алина рассказывала даже то, в чем боялась признаться самой себе, неловкими фразами описывала она грязные радости своей болючей любви, бога, приторно добрых церковных старух, ужас перед бродячими собаками, долгожданную смерть непутевой матери ("так стало лучше, когда мама умерла, она все равно мучалась, а теперь ей хорошо"). Рассказывала и плакала....сладкими слезами жалейного счастья. Он гладил ее по голове, обнимал за плечи и успокаивал. А ей казалось, что расстегивают пуговицы на душе, чтобы получше рассмотреть так же красива она внутри, как и снаружи и подобрать другую новую душу - чистую и белую, под цвет ковра в гостинной.

Разговоры о боге Он не любил - криво ухмылялся, говорил, что  у Него с Ним свои счеты, Алина так и не поняла у бога счеты с Ним или наоборот, но один разговор врезался в память. "
Ты самая чистая замарашка," - смеялся Он. "И потом, ты начисто лишена самого страшного смертного греха - гордыни".
"Разве я совсем-совсем не гордая?".
"Что ты милая, гордость не имеет никакого отношения к гордыне. Это всего лишь -  фальшивое самомогущество, высокомерие и обожествление себя, а значит неверие в бога, как у меня", - Он подмигнул, как показалось Алине не ей, а чуть выше ее головы.
"Ты - мой бог," - потерлась щекой о Его руку.
"Значит у меня есть право на твою жизнь и смерть, на мою и всех остальных. Только истинная жертва гордыни привелигирована на другие грехи....на убийство и самоубийство."
 
Пятно никак не сходило, будто намертво вросло в мохнатые белые нити. Алина вдруг подумала, что если сейчас упасть с высоты крыши в снег, то после нее останется такое же пятно, только побольше, и другие люди будут оттирать его с Алининым усердием. Зато ей уже будет все равно. Ни боли, ни страха, ни любви, ни гордыни. Только чистый ковер холодного снега с пятнышком-Алиной, которое сойдет и прорастет весной молодой зеленью. За то, что мир забудет ее она обещает миру забыть его и Его, забудет любимые морщинки у глаз, надменный рот, рубленые ладони, которые никогда не причиняли ей боли и спокойный медленный голос:   "Ты должна понять, принять и научится терять. Мы все время теряем что-то. Кто-то теряет веру в бога, кто-то капитал, а кто-то любовь к женщине. Жизнь - это потерянное время ненужных людей и чувств, потому, что нужность их понимаешь только потеряв, а значит не стоило и приобретать. Не спрашивай меня зачем, ты же веришь в бога, а значит тебе не нужны ответы."

Алина знала, что так будет, всегда знала. Иначе быть и не могло, с ней не могло, она ведь чистое пятнышко-замарашка, изгой. Могла бы уже и привыкнуть к болезненности любви...Только не такая боль, не так, не сейчас, еще кусочек Его ненужного времени!!!  Наверное, она произнесла последние слова вслух. Он откинулся на спинку кресла и закурил:  "Пойми - тебе нужно научится любить еще и себя. Господи, это так просто, проще, чем ненавидеть других и намного проще, чем их любить". Фраза застыла в воздухе дымчатым нулем. "И еще одно. Твой нелюбимый грех гордыни, как и гордости легко покупается", - Он выдвинул ящик стола и достал запечатанный сверток. "Здесь досточно средств для добродетельной покупки парочки пороков. Поверь - для тебя я не стою большего."

Она потрогала разбитый нос и посмотрела на серебряную птицу. Такая изящная статуэтка, а такая крепкая и тяжелая: как Алинкина жизнь, как рука отчима, как все ладони ее любовников, собранные в один огромный кулак, как мужской затылок, глухой к мольбам, слезам и сердечной муке. Нет, затылок слабее. Он даже не пытался защититься и недоумение так и застыло в каре-зеленых глазах. Наконец-то она рассмотрела их цвет, а может они просто прояснились на прощанье.

Она плохо помнит, как потом  била себя Его мертвыми руками по щекам - пусть хоть сейчас Он отдаст ей недостающий кусочек любви, как прижав статуэтку к груди спотыкаясь и падая кружила по комнате -раненая живая птица с мертвой птицей-убийцей, пока не рухнула на белый ковер.

Рука с щеткой замерла...Теперь бог не казался Алине моечной машиной, или богом-Мужчиной, его просто не было, она убила одного и второго бога сразу, с одного удара, счеты между ними сведены. Зато у нее теперь есть много гордыни, вот только нужно вытереть пятно на ковре и начать жизнь сначала.