Глава 2 Инна

У каждого человека нужно найти то, за что его можно простить
1
Всё в её жизни было ненастоящим. Ненастоящий дом, в котором она жила с ненастоящим мужем. Дом, который, казалось, не любил её настолько, что в нём постоянно что-то ломалось. И её ненастоящий муж не по-настоящему время от времени что-то чинил в этом доме. Даже волосы у неё были ненастоящие: огненно-рыжая завитая шевелюра – результат стараний молоденькой парикмахерши из соседнего подъезда. И только мир её фантазий, мир, в котором она проводила большую часть времени, был истинным. В свои тридцать два Инночка Горелова оставалась сущим ребёнком – ранимым, нежным, доверчивым.
Настроение с самого утра было плохим. Инночка посмотрела на часы: пятнадцать минут восьмого. В праздничный день можно было бы поспать и подольше, но спать не хотелось, в носу противно пощипывало, горло саднило. Неужели простуда?
Инночка бросила взгляд на пустующую половину кровати. На розовом пододеяльнике лежал пульт от телевизора. Мужа не было. Он вчера вечером ушёл навсегда. Так и сказал: «Я ухожу навсегда».
Стало обидно – праздник ведь, мог бы и остаться. Но он вообще не признаёт праздники, особенно Восьмое марта. «Женщину нужно любить 365 дней в году, а не только Восьмого марта», – повторял он каждый праздник и уезжал к бывшей жене.
Подумав об этом, Инночка расстроилась ещё больше. Какой он муж? Ненастоящий.
Горло болело, надо бы выпить горячего чаю. Инночка решительно отбросила одеяло, накинула розовый халатик и пошлёпала в кухню.
Солнце по-весеннему ярко светило в окно. Два голубых пакета с мусором стояли возле мойки, в которой лежала гора немытой посуды.
«С праздником!» – поздравила себя Инночка.
Чайник уютно заурчал. Но заварки не оказалось. Инночка налила в чашку кипяток, добавила малиновое варенье, ломтик лимона и выпила. Першить в горле перестало. Вернувшись в спальню, она нырнула под одеяло и закрыла глаза.
Однажды (они прожили вместе тогда только год) ей очень захотелось, чтобы муж пригласил её в ресторан. Всю дорогу он молчал и хмурился. Уже выходя из машины, раздражённо спросил: «Ты выбрала, куда мы идём?». От такого тона Инночке выбирать расхотелось, она подумала о тёплой кухне, зажаренных окорочках в духовке и, глотая слёзы, бодро ответила: «Домой». Больше она никуда не просилась.
Инночка посмотрела на часы и потрогала телефон. Может, ещё позвонит? Поздравит с праздником и, как прежде, станет её уговаривать никуда не ходить, полежать, посмотреть телевизор. Хотя что его смотреть? Чужая жизнь, чужой праздник.
Телефон молчал. Почему-то вспомнился сон: изрытая дорога, уходящая за горизонт; она идёт, держа на руках ребёнка. Нужно успеть, обязательно успеть, вот и автобус, она бежит за автобусом, пытаясь протиснуться в открытую дверь. Ступенька так высоко, а ноги тяжёлые. Нет, не успела. А зачем ехать? Остановка-то рядом, надо немного пройти. Она опускает ребёнка и берёт его за руку, они идут. Они ищут дом, свой дом.
Телефон призывно звякнул – звонила Дашка. Потом ещё кто-то, и этот кто-то поздравлял, желал ей всего-всего, а праздника всё равно не было. Он не позвонил, и Инночка окончательно расстроилась.
2
Благотворительный фонд «Луч надежды» доживал последние дни. Его руководитель Василий Кузякин понимал это лучше кого бы то ни было.
Фонд достался ему от Антона Загорского, известного в 90-х годах писателя и режиссера. Идея создания фонда возникла у Загорского после развала Союза, когда фонды росли, как грибы. «Луч надежды» работал в основном на его руководителя, «гениального и непревзойдённого Антона Станиславовича». Рухнувшая социалистическая система прекратила финансирование творческих союзов. Но многочисленные друзья, всё ещё остававшиеся во властных структурах, щедро делились с фондом «чем Бог послал». Но всё когда-то заканчивается. Коммунистов сменила оппозиция, Загорский к тому времени слёг с язвой желудка, а после операции так и не смог вернуться. Возможно, если бы ему пришла в голову мысль передать фонд более гибкому руководителю, всё сложилось бы иначе.
Беда нового начальника, Василия Кузякина, была в его жадности. С юных лет вечно взъерошенный, пухленький Вася Кузякин боялся остаться с носом. С годами на пышном дереве многочисленных Васиных комплексов распустились цветы параноидальной подозрительности. Кузякин просто не мог не думать о деньгах. В каждом он видел жулика и, став руководителем, мучился, не спал ночами, представляя, как его обворовывают немногочисленные подчинённые.
Часто, проснувшись от дурного сна, он доставал калькулятор и погружался в расчёты. Он считал чужие деньги, воображая, как бы он потратил полученный гонорар, завидовал коллегам, выпустившим новую книгу, и ненавидел поэтов, получивших очередную награду. Он был ужасно скуп. Если он покупал для фонда канцтовары, то они были самыми дешевыми. Если печатал пригласительные билеты, то их стыдно было взять в руки, до того блёклыми и неинтересными они были. На работе он изводил мелочными придирками бухгалтера и секретаршу – основной штат сотрудников фонда. И те не увольнялись только потому, что болезненную даму-бухгалтера устраивала работа рядом с домом, а молоденькая заочница-секретарша работала всего пару часов, и то с конспектом в руках.
Кузякина не любили. Те, кто занимал высокий пост, использовали его в своих интересах. Те, кто наивно надеялся что-то получить от фонда, ему льстили. Кузякина не любили женщины, потому что женщины не любят жадных и потому, что, завидев бутылку «Перцовки», он делал выбор не в их пользу. Нет, он не был пьяницей. Он был унылым, уже немолодым поэтом, обременённым большими амбициями, маленькой зарплатой и мучившей по ночам одышкой.
Он был женат дважды, и оба раза неудачно. Так считала мама. Первый ребёнок родился «по молодости», второй – «из-за женского коварства». Мать всегда старалась оградить Васеньку от раскинувших сети на её мальчика женщин. С малых лет она внушала Василию, что всему он обязан только ей, и он добросовестно выполнял сыновний долг, не пытаясь уклониться, но иногда вдруг чувствовал, как задыхается в объятиях неимоверной материнской любви. Прожив с первой женой год и услышав от матери сакраментальную фразу «или жена, или машина», Василий выбрал машину.
Прошло пять лет, и он снова женился. Во второй раз выбирать было сложнее. Хрупкая жена Зиночка и маленькая дочка Ляля доверчиво заглядывали в глаза в ожидании его любви и защиты. И хотя Василий покорно отбывал свою повинность, мать снова предложила выбор: жена или полдома в её завещании. Тогда-то Василий и пристрастился к бутылке. Родители Зины, узнав о незавидной участи дочери, забрали её и маленькую внучку в Москву.
Как-то незаметно плотские утехи перестали волновать Василия. Любовные игры не доставляли ему удовольствия. Он быстро загорался и тут же остывал. Его мужское достоинство, как спущенный воздушный шарик, с грустью напоминало о былых подвигах. «Бог дал на раз пописать», говорят о таких, как он, мужики. Единственное, что ещё радовало Кузякина, – это праздники. Особенно женский день, когда можно вдоволь поесть и выпить «на дурняка». Он и сегодня пришёл на работу с расчётом попраздновать оставшимися деликатесами. Девчонки вчера накрыли шикарный стол: бутерброды с икрой, крабовый салат, фаршированная рыба...
Василий распахнул старый холодильник и уставился на пустые полки. Еды не было. Вымытые тарелки стояли у него на столе. «Вот стервы, всё унесли домой, а ведь ещё много оставалось».
Голова гудела, будто растревоженный осиный рой. Как это он вчера так набрался?
Василий открыл сейф, в котором самым ценным была печать фонда, и вытащил заначку – наполненную на треть бутылку коньяка. Достал граненый совдеповский стакан, дунул на мутное стекло, брезгливо протёр его полой пиджака и налил из бутылки тёмную жидкость. Залпом выпил, при этом негромко крякнул и, откинувшись на спинку стула, закурил.
Тяжелая входная дверь противно заскрипела, и на пороге комнаты появился высокий мужчина в длинном чёрном плаще и чёрной шляпе. Окинув взглядом убогую обстановку комнаты, он сделал шаг в сторону курившего председателя.
– Прошу прощения, что отрываю Вас от работы, но я хотел бы видеть Кузякина Василия Фараоновича, – чётко проговаривая каждое слово, произнёс мужчина в чёрном плаще.
Схватив со стола бутылку, Кузякин метнулся к сейфу. Затем, устыдившись своей суетливости, покраснел и недружелюбно посмотрел на незнакомца.
– Всем подавай Кузякина. Сегодня выходной, между прочим. Женский день!
– О, простите, – любезно заговорил мужчина, – я только на одну минутку.
Кузякин почувствовал, как тёплая волна пробежала по позвоночнику. «Коньяк, – мелькнуло в голове, – хорошо-то как».
– Ну если на минутку, – Кузякин блаженно улыбнулся, – тогда, как говорится, милости прошу к нашему шалашу.
Довольный собой, он показал на стул для посетителей. Незнакомец сел и демонстративно окинул взглядом комнату. Мебель была убогой: обивка кресел местами вытерта, обшарпанные книжные шкафы были забиты старыми журналами, с потолка свисала пыльная допотопная люстра. За спиной у Кузякина, прямо над сейфом, висел старый календарь за 1995 год, а рядом – огромная афиша с улыбающимся предшественником.
– Вам бы, Василий Фараонович, ремонт небольшой сделать, да и мебель прикупить не мешает.
– Какой там ремонт, – махнул рукой Кузякин, – денег на счету совсем нет. Брошу я этот фонд, уеду на заработки.
– И куда ж изволите, если не секрет? – откинувшись на спинку стула, продолжал незнакомец.
– Да хотя бы в Киев. Помощником депутата пойду. Сейчас партий как собак нерезаных. Выборы на носу, пристроиться можно.
– Похвально, похвально. Только выборы-то через год будут, а кушать каждый день надо.
– Вот и я о том, – вздохнул Кузякин, – денег на счету совсем нет.
– А я как раз о помощи и пришёл с Вами поговорить.
Василий с интересом посмотрел на незнакомца.
– Хочу предложить небольшую сумму в обмен на скромную информацию.
Незнакомец открыл портмоне и вынул стодолларовую купюру. Василий напряжённо следил за рукой.
Положив купюру на стол, мужчина достал следующую. «Пять… Шесть... Семь... Восемь... Десять», – шевелил губами Кузякин. Когда последняя стодолларовая бумажка легла поверх остальных, Василий нервно сглотнул.
– Мне бы адресок один, Дарьи Дмитриевны Гусевой.
– Гусевой? Не знаю я Гусевой, – растерянно произнёс Кузякин.
– Знаете, милейший, Вы даже влюблены в неё были.
– В Гусеву?
– В Гусеву! Только фамилия у неё другая была – Ткачёва.
– Ткачёва, – облегчённо выдохнул Кузякин. – Дашка? Ну как же, помню. Она на первый курс поступила, а я на кафедре лаборантом работал.
Кузякин мечтательно закрыл глаза.
– Красивая девчонка, скажу я вам. Живёт она в доме родителей, Некрасова, 25. После смерти матери туда и переехала со своим очкариком. И что она в нём нашла?
Вспомнив Дашкиного мужа, Кузякин поморщился.
– Вы бы посмотрели на него. Хлюпик! Откуда только деньги берёт, паршивец? Как у них, молодых, получается деньги зарабатывать, ума не приложу!
Дашкиного мужа Кузякин не любил. Ничего не делает, у компьютера сутками сидит, и на тебе – иномарку купил. А он, Василий, так и промучается всю жизнь со своим «запорожцем».
Воспоминание о новой машине Дашкиного мужа вызвало прилив раздражения. И тут же заболел желудок.
– Да Вы успокойтесь, – миролюбиво заговорил незнакомец. – Поедете в Киев, займётесь политикой, скоро и у Вас новая машина будет.
«Про машину я разве сказал? Или уже думать вслух начинаю, вот дурак!»
– Вот Вы говорите – займётесь политикой! Грязное дело, скажу я Вам. Кто хотя бы раз прорвался к позолоченной кормушке, уже ни за что её не оставит. А остальным как быть? Ввязываться в драку? Вбросить шайбу в зону, а потом устроить хорошую свалку? Многие так и делают, пока остальные дерутся, сами к корыту пропихиваются, ещё и миротворцами прикидываются.
Кузякин поднял указательный палец и зачем-то погрозил висевшему на стене портрету своего предшественника.
– Политики приходят и уходят, а родимые пятна лжи передаются от поколения к поколению. Нищета растёт! Вы скажете – демагогия? Согласен – чистая демагогия. Но тогда ответьте, почему тот, кто хочет прийти к власти, вбивает в голову народу, что он, народ, есть быдло, не умеющее распоряжаться своей жизнью, и ему нужен царь-батюшка, который всё решит за него? Мы все участники преступления! Все! – Кузякин снова погрозил портрету.
– А Вы циник, – усмехнулся посетитель.
Кузякин хмуро кивнул и воззрился на пачку денег.
– Хотите анекдот? – Василий с трудом оторвал взгляд от вожделенной стопки банкнот. – Политичес-с-ский! Встретились два депутата. Один другому говорит: «А знаешь, женщины умнее нас». «Это ещё почему?» – спрашивает второй. «Они не выходят замуж только за то, что у тебя длинные ноги!»
Рука Кузякина потянулась к стопке.
– Берите, берите, – незнакомец подвинул деньги. – А мне пора.
– А может?.. – Кузякин сделал выразительный жест, предлагая гостю выпить. – Совсем немного, в честь праздника?
– Нет, нет, это Вы уж сами, – ответил странный посетитель, поворачиваясь к нему спиной.
– Ну как знаете, – махнул рукой захмелевший Василий закрывшейся за незнакомцем входной двери.
Допив оставшийся коньяк и пересчитав купюры, Василий довольно хмыкнул.
– Вот урод! И откуда деньги такие…
Он ещё не успел договорить о том, откуда у незнакомца могут быть деньги, как дверь опять хлопнула, и Кузякин с удивлением уставился на недавнего благодетеля. Тот был уже без шляпы и плаща, в старой кожаной куртке.
– Что-то забыли?
Кузякин сжал подаренные купюры и сунул руку под стол. Посетитель молчал. «Какой-то он странный, – подумал Василий, – вроде и не тот совсем».
Вошедший показал на лист бумаги.
– Записать? Адрес записать? – засуетился Кузякин. – Некрасова, 25, Даша Ткачёва, тьфу ты, Гусева, конечно, Гусева,– протянул он листок с адресом нежданному гостю.
Странный посетитель сунул листок в карман и, не сказав ни слова, вышел вон.
– Фу ты, напугал как. Вот урод!
Василий Кузякин с сожалением посмотрел на пустую бутылку, снял с вешалки куртку и, в очередной раз икнув, подумал: «Пойду-ка я отсюда от греха подальше».
3
Тёплые мягкие пальцы, едва касаясь, скользили по голой спине. Было приятно и немного щекотно. Поглаживание вверх-вниз продолжалось пару минут. Усыпив бдительность, рука вползла под резинку кружевных трусиков. Инночка напряглась и перестала дышать. Рука нежно погладила ягодицы и нырнула в заветную ложбинку. Инночка тихо застонала, подставляя под тёплые пальцы живот. Рука послушно погладила нежную кожу живота и, описав круг, сжала напрягшуюся грудь. Сосок сладостно заныл. «Ещё, ещё», – пронеслось у неё в голове. Рука послушно повторила движение. Нахлынувшие волны света пульсировали перед глазами. Яркие сине-красные круги мешали смотреть. Сердце бешено застучало. Она повернула голову и уткнулась в требовательные горячие губы, уносящие её в море света.
«Где я?» – испугалась Инночка, оглядев погружённую во мрак чужую комнату. Она напряжённо таращилась в незнакомое пространство, ничего не соображая. – Как я сюда попала, почему голая?»
В голове была какая-то каша: обрывки фраз, мягкое поглаживание рук, требовательные губы и свет, море света. Луна смотрела сквозь незадёрнутое окно. Огромный чёрный предмет в углу комнаты, какая-то решётка и вторая ухмыляющаяся морда луны, смотрящая на неё прямо со стены.
«Где я?»
Рядом что-то засопело, зашевелилось. Волосатая нога выползла из-под одеяла. Инночка собралась закричать, дыхание перехватило и вдруг она всё вспомнила. Она у Даши! Чёрный предмет – просто шкаф, решётка – кроватка маленького Тимура, а жёлтая морда луны – зеркало, висящее напротив кровати, а в нём луна, та, что в окне. Всё встало на свои места. Инночка тихо засмеялась. Как всё просто, просто и замечательно! И волосатую ногу она тоже вспомнила. Это тот мужчина, с которым оказалось так легко и приятно.
…Когда Инночка Горелова уже решила, что день 8-го Марта окончательно испорчен, позвонила Дашка.
– Хватит кукситься, Инесса-баронесса! Ты, как всегда, одна? – просипела трубка простуженным Дашкиным голосом. – Приезжай к нам, будет пицца из колбасы, заезжие барды и местные поэты.
Погода к вечеру окончательно испортилась. На душе у Инноч-ки было так же хмуро, как и за окном, идти никуда не хотелось. Ей не хотелось колбасы, ещё меньше бардов и местных поэтов, но вечер в полном одиночестве неминуемо предвещал начало депрессии, и она согласилась.
Дашка, единственная подруга со студенческих времён, жила в самом центре города с мужем, тремя детьми, котом Кексом и двумя попугаями – Тёмой и Изюмом. Близнецы Катя и Саша и новорожденный малыш Тимур были её гордостью.
Инночка и Дашка дружили с первого курса, голубоглазая красавица Дашка была любимицей всей группы. На пятом курсе она влюбилась в профессора Званцева. Это был человек, у которого, как, смеясь, говорила Дашка, осталось много бывших друзей. Когда-то, ещё до того, как он занялся политикой, он был милым, добрым, интеллигентным. Потом, чтобы выжить, ему пришлось принять другие правила: игру больших мальчиков из большого бизнеса. Но тогда, на пятом курсе, Дашка умирала от безответной любви, писала стихи, караулила его на кафедре и увлажняла по ночам подушку невинными девичьими слезами. В тот год Званцев разошёлся с очередной женой, был полон новых планов и брызжущей энергии. Он самозабвенно читал лекции, на которые собирались студенты даже с других факультетов, раздавал обещания, которые тут же умудрялся забывать, выступал на международных форумах и конгрессах, менял поклонниц, в общем, жил полноценной жизнью молодого энергичного профессора, не обременённого заботой о семье. Дашка вздыхала, писала в своём дневнике слезливые стишки и таяла на глазах от неразделённой любви.
Инночка с грустью наблюдала, как подруга погружалась в «бездну разочарования, прогоняя рой немыслимых фантазий», читала незамысловатые строки её стихов и тоже мечтала влюбиться вот так, по-настоящему, как Дашка. Но под конец учёбы та выскочила замуж за Руслана, долговязого программиста с соседнего факультета. Нарожав ему детей и защитив кандидатскую диссертацию, она учредила свою газету, преподавала бог весть в каких вузах, оставаясь при этом весёлой и заводной душой компании.
Праздники в этой семье обожали. Как всегда, гостей было много и на удивление самых разных: кандидат наук и студент-третьекурсник, астролог, писатель, восходящий политик, молодой и уже немолодой бард, редактор опального журнала и несостоявшийся поэт.
Сбросив с себя плащ и водрузив на холодильник торт, купленный по дороге, Инночка сразу окунулась в атмосферу домашнего тепла и аромата дрожжевого теста.
– Иннуля, как хорошо, что ты пришла, – радостно бросилась на шею Дашка, – я с этими мужиками совсем с ног сбилась. Тут ещё Тимур весь вечер капризничает. Видно, народу много, он маму и ревнует, от себя не отпускает.
Тимур висел в «кенгуру» на животе у Дашки и громко пыхтел, пытаясь расстегнуть пуговицы на её кофточке.
– Видишь, опять сиську ищет, – счастливо улыбнулась та.
– Дашка, ну почему так происходит? – дрогнувшим голосом прямо с порога заговорила Инночка. – Почему человек так наивен? Почему думает, что может всем помочь? Облагодетельствовать. Растрачивает себя на работе, по капельке отдаёт себя другим, при этом начисто забыв о тех, кто рядом. Рядом каждый день! Понимаешь, он занят только собой! Успех, признание – всё это призрак, манящий и ничего не дающий взамен. А я? Я понимаю, что человек вправе выбирать сам, но почему он не хочет нести ответственность за свой выбор? Капризничает, обижается, как маленький ребёнок, и совсем не видит возникшую проблему.
– Как сказал неповторимый Оскар Уайльд: создавая человека, Господь Бог переоценил свои возможности, – невесело улыбнулась подруга, став на минутку мудрым кандидатом наук и верно поставив диагноз Инночкиной тираде. – Я давно говорила, что рано или поздно вы с Костей расстанетесь. Это не твой мужчина, а ты не его женщина. Вы разные. И потом когда уходишь, нужно закрыть дверь в прошлое. А твой драгоценный Костик так и не ушёл из прежней семьи. Да и что это за жизнь? Ты мучаешься, ревнуешь. Он постоянно чувствует себя виноватым. Перед тобой, перед бывшей женой, дочкой. И тем, согласись, несладко.
– Самое ужасное, что каждое воскресенье он идёт к ней. Он ни за что не допустит, чтобы его бывшая вышла замуж.
– Может, боится? А вдруг у вас с ним ничего не получится?
– Скорее, сохраняет запасной аэродром.
– Он с ней спит?
– Кто его знает? Говорит, что нет, но я ему не верю.
– Не понимаю, как ты миришься? Я бы не смогла.
– И, главное, врёт постоянно. Ходит с ней к друзьям, берёт её на выставки своих картин, а я, как дура, дома одна сижу. Больше не могу, надоело всё, годы уходят.
– Да, что ты, Иннуля, ты молодая, ещё встретишь своего принца. Отпусти его, не пытайся вернуть.
– Ты мудрая, – прижавшись к подруге, всхлипнула Инночка. – Я думаю, никого отпускать уже не нужно. Он вчера ушёл и, наверное, навсегда…
– Я старая и многодетная, – ответила подруга, погладив Инноч-ку по руке. – У меня трое детей, муж, два кота и огромная собака. И у каждого свой особый характер. Давай после ужина посекретничаем, как в старые добрые времена.
Инночка так долго делала вид, что у неё всё хорошо, что совсем забыла, как это может быть здорово – поплакаться на плече всё понимающей подруги.
– Иди к народу. Там пицца в духовке. Я тоже сейчас приду, только зайчика своего покормлю, – сказала Дашка, нежно пощипывая щёчку маленького Тимура.
В центре кухни громоздился самодельный деревянный стол. Руслан крутил в руках электрический самовар, пытаясь понять, почему он опять не работает. Остальные гости просто курили и вели неторопливую умную беседу.
Инночка протиснулась между раковиной и чьей-то широкой спиной, заглянула в духовку и незаметно обвела глазами присутствующих. Широкая спина, надёжно укрывшая Инночку от народа, шевельнулась и заговорила хорошо поставленным баритоном:
– И в нашем обществе, и у животных одни и те же законы. Выживает сильнейший! Люди исказили человеческую природу, выдумав мораль. Вспомните московский погром в июне 2000 года. Футбольный матч Россия – Япония превратился в массовое помешательство подростков. Обезумевшая восьмитысячная толпа, вооружённая бутылками пива, с радостным воплем бросилась громить мониторы, транслирующие матч, иномарки, припаркованные на Тверской. Она сметала на своём пути конную милицию и представителей ОМОНа. А вы говорите о морали. Уж какая тут мораль? Мораль выгодна слабым. Как говорится: высшая свобода – выбирать рабство по своему вкусу.
– Конечно! – послышался хрипловатый молодой голос.
Инночка высунулась из-за спины и увидела стриженую девицу в очках с сигаретой в руке.
– Конечно, мораль – выдумка одних для одурачивания других, она противоестественна, так как извращает человеческую природу. Люди постоянно усложняют себе жизнь, придумывая разные правила. Стыд противоестественен! Сколько существуют люди, столько и существует условность человеческих обычаев. Если у одних народов плохо выходить замуж девственницей, то у других, наоборот, это хорошо.
Для убедительности девица вдавила окурок в пепельницу и закинула ногу на ногу. Хлипкий студент-аспирант, сидящий по правую руку от стриженой девицы, встрепенулся и неуверенно произнес:
– Невозможно одними уговорами сделать людей добрыми…
– Вы ещё скажите, что добро идёт от человеческой слабости, – забасила спина. – Ответьте мне, почему добро хорошо, а зло плохо? Есть только один универсальный закон мироздания – стремление к власти. Покажите мне дерево, которое не борется с другими из-за света.
– Да о чём мы спорим? – вскинула руки стриженая девица – Человек человеку волк! Поймите же, если мы не самодостаточны, то мы просто используем другого. Мы не любим его. Тот, другой – вечный враг, покушающийся на наше счастье, но он и предмет наших желаний, он часть, ещё не «проглоченная» нами. Наша вечно голодная воля утверждается через другого, более слабого. Она приковывает нас к нему, но не узами любви, а страстью к удовлетворению. А вся человеческая культура – лишь набор мифов, скрывающих устремления эгоистической воли.
Девица гневно взмахнула рукой, изобразив то ли набор мифов человечества, то ли устремления эгоистической воли. Инночке на миг показалось, что каждый говорил о самом себе, о том, что беспокоило только его, при этом совсем не слыша соседа.
– Но ведь даже животное сохраняет своё потомство, это и есть мораль, – покраснев, вставил студент.
Спина напротив Инночки вздохнула:
– Всё, что вы говорите, – вздор. Да, не люди придумали мораль. Мораль существует и у животных. Люди всего лишь подражают им. Добро и зло существуют самостоятельно. Эти два бога воюют друг с другом, а мы лишь выбираем, кому из них молиться.
– Люди отпали от Бога и стали понимать свободу как своеволие, – заговорил куривший у окна блондин. – Этот мир возник в результате самоограничения Бога. Так проявился закон жертвы. А по-вашему выходит, что Бог виноват в том, что в этом мире существует зло…
– Есть только д-д-добро, и оно от Бога, – слегка заикаясь, перебил его студент. – Наш мир – иллюзия. Абсолютное добро воплощено в Боге, п-п-персонифицировано. Познавший эту истину сделается свободным от греха.
– Ерунда, – замахала руками экзальтированная девица, – человек уже приходит в этот мир со своими греховными желаниями. С первым криком он требует, требует, требует…
– Тогда получается, что болезнь – расплата за грехи? И Богу необходимы наши страдания? – бросил с вызовом студент.
Блондин стряхнул пепел в открытую форточку и, подмигнув выглянувшей из-за скрывавшей её спины Инночке, ответил:
– Ещё Платон считал, что качество изделия, в данном случае тело человека, зависит не только от ваятеля, то есть Бога, но и от качества материала, от нашей с вами нравственной природы. Когда страдает тело, душа очищается. Через смирение. Но Вы ошибаетесь, юноша, Богу неугодны наши страдания. Он не посылает их специально – мы сами их выбираем. Мы выбираем меру своей вины, а затем изводим себя раскаянием. Но это уже из раздела психологии…
– А как же душа? Вы сказали, страдания очищают душу, – не унимался студент.
– Душа очищается, если человек принимает себя не таким уж идеальным, а совершающим ошибки. Ещё он признаёт, точнее, принимает других такими, каковы они есть на самом деле, – слабыми, греховными, несовершенными. Принимает смерть, болезнь и волю Бога.
– Что же тогда зло? Неотъемлемая наша часть, наша греховная натура?
– Поймите, люди по своей натуре больше глупы, чем аморальны, – продолжая смотреть на Инночку, ответил блондин. – Зло рождается от несовершенства социального организма. Если бы общество было совершенным, то зла бы не существовало…
– Не существовало? Если всё так, как Вы говорите, то что нам мешает быть счастливыми? – перебил его студент.
Блондин насмешливо пожал плечами и затянулся сигаретой.
– Первое – это страх! – забасила спина, закрывавшая Инночку. – Страх потери денег, времени, отношений. Второе – сомнения. Мы не видим дальше собственного носа, не видим перспективу, изменение в целом. Третье – это лень! Мы прикрываемся чрезвычайной занятостью. Я занят! Чем? А ничем, занят и всё! Нам лень заботиться о своём здоровье. Зарядка? Спорт? Бассейн? Витамины? Даже к стоматологу сходить лень. Я занят! Очень! Нам лень заботиться о своём богатстве. Зачем куда-то идти? Звонить? С кем-то говорить? Нам лень! Четвёртое – нам постоянно мешает привычка. Вся наша жизнь – чередование наших привычек. А есть ещё высокомерие. Если вы встретили высокомерного человека, знайте: перед вами монстр, состоящий из эгоизма и невежества.
– По-вашему выходит, что стать успешным просто? – запальчиво возразил студент.
– Очень просто! Любое дело должно иметь цель. Желательно грандиозную. У вас есть выбор. Всегда! Как говорил один мудрец, у человека два уха и один рот. Только рот он не закрывает: спорит и спорит вместо того, чтобы задавать вопросы и слушать! И ещё одно. Очень важно научиться осторожно выбирать друзей. И уж, конечно, не слушать советы бедных и напуганных. Цените владеющих информацией! Девиз моего отца, а он, скажу вам, многое повидал в этом мире: деньги – тесто. Нужно только найти рецепт, как его приготовить. Заплатите сначала себе – это и будет началом вашего успеха.
– Всё, починил, – подал голос Руслан, установив самовар в центре стола. – Хватит спорить, будем пить чай.
4
Инночка Горелова сладко потянулась и села на кровати. Было ещё очень рано. В доме все спали, а в незадёрнутое окно заглядывало серое весеннее утро.
«Ну почему на женский праздник всегда хмуро и сыро?»
Инночка нырнула обратно под одеяло и зажмурилась. Костя так часто говорил, что ей нужно найти другого мужчину, что она наконец поверила, и вот результат. Она узнала его сразу: с той первой минуты, когда вошла на кухню и увидела насмешливые синие глаза, будто невидимая нить прикрепилась к её истосковавшейся по счастью душе.
Всю ночь она прижималась к своему блондинистому кумиру. «Его зовут Герхард. Имя-то какое, и не выговоришь!» Инночка мысленно засмеялась. Она будет называть его Гера, а ещё лучше Героч-ка. «Милый, милый Герочка».
Инночка уткнулась носом в подушку и вдохнула едва уловимый запах любимого мужчины.
«Куда он делся? Наверное, курит. Холодно, заболеть может. Вылечим, всё вылечим».
Дверь спальни тихонько скрипнула. «Ага, вот и ты, мой блондин-искуситель». Инночка обернулась и увидела встревоженные Дашки-ны глаза.
– Ты Тимура не видела?
– Кого? – чуть охрипшим после сна голосом спросила Инночка.
– Тимочку, маленького Тимура, – с надеждой посмотрела Дашка.
– Нет, – растерялась Инночка.
Дашка села поверх одеяла и заплакала.
– Он исчез.
– Кто исчез?
– Тимка, его нигде нет. Я всю квартиру обошла, думала, может, кто из гостей к себе взял. Ну, мало ли, – не совсем уверенно пожала плечами Дашка. – Может, заплакал и кто-то взял, чтобы меня не будить. Я так крепко уснула, легли-то поздно.
Спать действительно легли поздно. После вечернего чаепития с пиццей, сухим вином и умными разговорами все долго не могли угомониться. Дашка как радушная хозяйка держалась до последнего, но в начале второго, шепнув Инночке: «Я вам постелила в комнате Тимура», – ушла с малышом спать в комнату к близнецам.
Подруга тогда залилась краской, но благодарно улыбнулась – Герхард весь вечер ухаживал за ней, и продолжение прелюдии плавно перешло в спальню маленького Тимура.
Инночка помнила, что ночью она просыпалась. Было ещё темно, Герхард посапывал рядом, а из кухни доносились голоса и пение под гитару. Потом она снова уснула, и вот, малыш Тимур исчез.
Они искали его молча. Инночка и Дашка ползали по ковру, заглядывая под столы, стулья и за кровати. Квартира была большая, столов и кроватей было много, но с каждой минутой надежда найти ребёнка таяла. Проснувшиеся гости включались в поиск. В ванной нашли погремушку, шумели, переговаривались, и это больше было похоже на игру в прятки, чем на поиски ребёнка. Ещё через четверть часа Дашка беспомощно сидела на полу, уставившись на Тимкину погремушку полными слёз глазами.
– Я вызываю милицию, – решительно проговорил Руслан.
Дальнейшие события Инночка помнила плохо. К обеду пришёл участковый инспектор, потом ещё кто-то из уголовного розыска, и она, как автомат, отвечала на вопросы, искала фотографии Тимура для какой-то ориентировки, диктовала приметы малыша, кормила близнецов, прижимала к себе растерянную Дашку и всё думала: «Куда подевался Герхард?».
Мужчина, с которым она провела лучшую в своей жизни ночь, пропал, сгинул, не сказав ни слова. От него не осталось ничего: ни телефона, ни фотографии, ни имени.
Геры, любимого Герочки Вагнера, преподавателя русской литературы, профессора Хайдельбергского университета, не существовало в природе. Теоретически и даже практически Герхард Вагнер был. Им оказался пожилой остроносый немец, который вместе со своими студентами был предъявлен на опознание Дашке. Дашка немца не опознала. Того, другого Герхарда, она встретила в библиотеке университета два дня назад. Он подошёл сам и предложил спонсорскую помощь для газеты. Поговорив с полчаса, она почти влюбилась в обаятельного «профессора», перезнакомила его со всеми и пригласила в гости, правда, при этом забыв записать свой адрес. Но он пришёл с цветами и апельсинами. А потом пропал Тимур, и «профессор» тоже исчез.
Инночка и Дашка отказывались верить в то, что именно Гер-хард похитил Тимура. Инночка – потому, что влюбилась, а Дашка – потому, что доверяла своей интуиции и никогда не заблуждалась в людях. Ну, почти никогда.
Инночка осталась ночевать в комнате Тимура. Она взяла из дома сумку с вещами и после работы возвращалась к Дашке. По вечерам они теперь больше молчали, думая каждая о своём. К концу месяца Дашке выдали бумагу, в которой было написано, что по указанным приметам найти ребёнка не представляется возможным. Дашка положила бумагу в коробку с документами и горестно вздохнула:
– Господи, что же мне делать? Где мой малыш?

Инночка прижалась к подруге и тоже заплакала.


                Отрывок из книги «Изумрудная скрижаль»