Поминальные свечи

                „Кто бы сделал мою голову водой,
                а мои  - глаза источником слез,
                и я бы оплакивал днем и ночью
                мертвых народа моего“.
                (Ирмиягу 8: 23)
I.

Подскакивая на ухабах,  автобус въехал на центральную площадь села,  остановился,  раскрыл с жалобным скрипом  двери и выпустил своих пассажиров. Несколько других похожих запыленных автобусов уже стояли тут же на площади. Они прибыли чуть раньше, доставив каждый свою группу приезжих.

Было совсем еще раннее утро. Рассвет только-только начал вступать в свои права. Люди, выходя из автобусов на площадь, осматривали бегло большую толпу и  тут же, взглядом выхватывая знакомые лица, устремлялись к ним. Безмолвные объятия, молчаливые рукопожатия и слезы, слезы, слезы. Все прибывшие были одеты в траурные одежды. На головах у мужчин были шляпы, у женщин -  черные косынки или повязки. Было очевидно, что почти все они знакомы, потому что узнавали друг друга без труда, и им не нужны были слова для выражения своих чувств, как очевидно было и то, что все они прибыли сюда только с одной целью.

Спустя полчаса нестройная толпа людей покинула площадь, устремляясь  куда-то за околицу маленького украинского села с необычным названием Мурованые Куриловцы. Держась под руки или поодиночке, молча или переговариваясь тихим шепотом друг с другом, шли люди с одинаково скорбными лицами по центральной улице.   Местные жители выходили на улицу навстречу приехавшим,  стояли вдоль заборов, за воротами своих домов и, узнав кого-то в толпе, то и дело окликали их  по имени, приветливо улыбаясь:

- Шойл! Шойл, вы пам‘ятаєте мене? Я -  Овчарук, cусидка ваша!

- Хиня Беньюмовна, це – Вы?  А це сестра Ваша?  Впiзнаете меня? Заходьте до моей хаты, заходьте!

И для самих сельчан этот день был значимым. Раз в год отовсюду приезжали в их село либо сами проживавшие здесь до войны евреи, либо их дети и родственники. Приезжали на кейвер-овес, чтобы посетить место гибели тех, кого убили нацисты, чтобы вспомнить всех поименно, ибо не было другой возможности у оставшихся в живых не дать исчезнуть памяти о  самых родных и близких, захороненных в огромной общей могиле.

Жители села в память о тех страшных днях установили  небольшой обелиск в честь всех погибших односельчан, многих из которых они сами укрывали и спасали как могли, с риском для собственной жизни. Но не к нему шли евреи. Им не нужен был обелиск. Они шли туда,  где были расстреляны их родные,  где теперь было только огромное неровное поле с длинными бороздами  и куда настойчиво влекли их память и непроходящая боль.

Короткую траурную церемонию завершил раввин, специально приехавший из Черновиц.  Накрыв голову и плечи большим белым талесом, мерно раскачиваясь, читал он заупокойную молитву кадиш.
 
А затем люди разбрелись по полю, оставаясь лицом к лицу со страшной трагедией, уничтожившей их семьи, разбившей их жизни, сделавшей минувшее навсегда неотъемлемой частью их настоящего. Над полем раздались первые мучительные стоны, слившиеся вскоре в единый оглушительный крик, земля орошилась слезами. Мужчины становились на колени и разглаживали дрожащими руками землю, под толстым слоем которой покоились останки их жен, детей, родителей, братьев и сестер. Одни женщины, безудержно рыдая, бросались на холмистые борозды от рвов, другие пытались удерживать и  успокаивать их, будучи сами едва в силах справиться с горем.

- Гиля… Либа…  Мойше…  Рaхилька… Фаня… Гирш… Хаймка… Лейбке… Олта… Молка… Лейзер… Борух… Фроимке… Перл… Шмуэль… Рахель… Беньямин… Бася…  Рувин… Лея… Шая… Ита… Эля… Фрида… Берл… Ента… Дина… Хова… Гера… Ицхак… Миля… Нюня… Хона… Изя… Маня…-  то там, то здесь слышны были скозь стоны и рыдания выкрикивыемые имена погибших.

Никто не знал, в каком именно из рвов покоились их родные. Просто подходили к этим поросшим травой бороздам,  втыкали в землю белые парафиновые свечи, зажигали их и замирали в молчании. Тысячи поминальных свечей горели на поле.  Сотни людей, склонив головы, стояли неровными шеренгами вдоль поля на краю бывших рвов, как стояли их родные в последние моменты своей жизни перед тем, как погибнуть от пуль карателей.

II.

Было двадцать девятое июля. День, полный тревог, страхов, забот, усталости и отчаянного ожидания вестей - добрых или плохих  - сменился темным вечером. Это был еще один день из бесконечной вереницы страшных дней июля 1941 года.

Мама подозвала Хиню к себе:
- Ман тохтер,  мне нужно с тобой поговорить.

Никогда еще голос матери не звучал столь серьезно. Она сильно изменилась. Две недели назад пришло известие о гибели старшего сына Лейбы. Всегда добрая, нежная, высокая,  статная красавица с роскошными каштановыми волосами, Рахиль Барг в мгновение ока поседела. Узнав о смерти сына, она облачилась в траур. Ее всегда лучившиеся добрым светом глаза потускнели, глубокая скорбь застыла на красивом лице.

- Хиня! -  обратилась Рахиль к дочери. Голос ее звучал спокойно и уверенно. -  Мы поговорили с папой и вот что решили. В Сниткове оставаться нельзя, ты  это и сама прекрасно знаешь.  Кругом война, евреев убивают. Лейбы больше нет…-  она замолчала на мгновение. -  Ты и Броня теперь за старших. Исаак и Бася еще маленькие. Ты отвечаешь за них!

Внутри у Хини  все оборвалось, когда она услышала эти мамины слова. Ей казалось, с ней говорит какая-то чужая женщина. Так мама никогда еще с ней не разговаривала. А Рахиль продолжала:

- Нужно отсюда выбираться. Нужно идти  в  Лучинец. Говорят, там евреи тоже живут в гетто, но их вроде бы не убивают.  Там Чарна, Лева, Элык, Соня, Феня, Муня,  все наши.  Катерина - ты ее знаешь  - нам поможет. Она сказала, что переведет нас в Лучинец. Сначала она поведет тебя,  Броню и Исаака.

Хиня попыталась возразить, но Рахиль остановила ее жестом:

-Катерина не сможет вывести нас всех сразу -  это слишком опасно: могут заметить. Папа и я пойдем позже. Басенька тоже останется с нами, она должна быть со мной. Тебе и так будет трудно. Исаак еще мал. Броня, конечно, будет тебе помогать. А потом,  Б-г  даст,  Катерина отведет вас и вернется за нами. И мы будем снова все вместе!

На последних словах Рахиль отвернулась к окну.  Сердце у нее разрывалось от одной мысли о том,  какой опасности подвергаются ее дети. Но опасность эта была со всех сторон. И если выдался хоть один шанс спасти детей и, может быть, даже спастись самим, они не могли, не имели права от него отказаться.

III.

Поздно вечером Катерина тихонько вошла в дом семьи Барг:

- Вже час!

Рахиль нежно обняла и поцеловала по очереди Исаака, Броню и Хиню:

- Будьте осторожны! Не надо плакать. Все будет хорошо…

Больно и страшно было ей расставаться с детьми, отпускать в неизвестность, но она старалась не показывать своей тревоги, чтобы дети ее не испугались предстоящей дороги.

Девятнадцатилетняя Броня была бледна. Предстоящее расставание с родителями сделало ее серьезной и молчаливой. Бороздки слез блестели на ее впалых щеках.

Всегда резвый и непоседливый Исаак, которого в его неполные тринадцать лет из-за маленького роста и худобы легко можно было бы принять за девятилетнего мальчика, тоже был непривычно  тих и печален.

Хиня склонилась над кроваткой безмятежно спящей Басеньки и поцеловала ее собранные в кулачок пальчики.  Куколка, а не девочка. Самая младшая. Всеобщая любимица... Крупная, тяжелая слеза упала на подушечку рядом с Басенькиным лицом.  В ту же минуту Хиня почувствовала, как на ее плечо легла теплая маленькая папина ладонь. Она обернулась. Несколько минут смотрели они друг на друга, не мигая, стараясь запомнить каждую черточку лица.

- Тотэ!  - обратилась Хиня к отцу с мольбой в голосе. Немая просьба разрешить остаться всем вместе застыла в ее глазах.

- Не надо, Хиняле, -  остановил ее отец. Они обнялись, и отец поцеловал ее, благославляя в путь.

- Бранэ,-  обратился Бeньямин Барг к средней дочери. -  Запомни, ман тохтер, вы всегда должны быть вместе. Ты помогай ей. Не плачь, майн тайреc кинд, все будет хорошо. Не надо плакать…   

Его голос дрогнул на последних словах.  Исаака -  своего теперь уже единственного сына – oн крепко обнял и поцеловал. Исаак  в ответ прижался к отцу, вслушиваясь в каждое его слово.

- Ицыню, слушайся Хиню и Бранэ!  Их хоб ойх либ, киндер!  Всевышний, благословен Он, не оставит нас своей милостью. Мы скоро снова будем вместе.

Катерина заторопилась.  Она уже видела много похожих сцен прощания, но всякий раз ее сердце ныло от тупой боли, когда ей приходилось наблюдать, как расстаются семьи. Эта семья была совсем по-особенному дорога ей.

Восемь лет назад  в Украине бушевал голод. Целые семьи, у которых были отобраны скот, зерно и съестные припасы, тихо умирали в своих опустевших домах. Фельдшер Бeньямин Барг  был еще и шойхетом. Он пешком обходил разные окрестные деревни,  куда его тайком умудрялись зазывать те, кто сам торопился зарезать скотину, чтобы ее не отобрала власть.  В награду за свой труд он получал то кусочки мяса, то краюшки хлеба, то горстки зерна, прятал их за обшлаги рукавов своего сюртука, чтобы никто не нашел, и, возвращаясь в родное село, разбрасывал тайком по дворам украинских, польских, русских и еврейских соседей свой „заработок“.  Благодаря ему многие тогда остались живы. Когда шел он один по пыльным сельским дорогам, никто не трогал его, потому что знали.  Все в округе уважали его, потому что он был очень хорошим фельдшером, и люди всегда обращались к нему за помощью. Знали его как доброго, бескорыстного человека, который мог без сожаления последнюю рубашку свою отдать, поделиться последним куском хлеба с теми, кто, по его мнению, больше него нуждался в этом. Народ стекался во двор дома Бeньюмы Барга,  зная, что здесь и вылечат, и помогут, и накормят, и переночевать оставят.

И саму Катерину, и всю ее семью  - всех лечил и спасал невысокого росточка добрый фельдшер  Бeньямин Барг.  И вот теперь пришла ее очередь спасать Беньямина и его родных.

Катерина  обвела всю семью взглядом, повернулась к Хине, державшей за руку Исаака, приложила палец к губам и движением головы позвала за собой.

Беньямин и Рахиль Барг долго еще смотрели вслед уходящим детям. Последнее, что увидели Хиня и Броня, обернувшись назад, -  это медленно таявшие в темноте силуэты мамы и отца.

Больше им не суждено было уже встретиться никогда.

IV.

- Идти нужно тихенько, щоб нас не було чути, - инструктировала Катерина своих подопечных. -  Пiд ноги дивитесь, на гiлки намагайтеся не наступать. Якщо рукой махну, швиденько прячьтесь в близкий кущ,-  и щоб  нi звука!

Долго шли он по лесу, перебираясь по узким, едва заметным тропкам от куста к кусту. Хиня шла босая. Где-то  в середине пути, не заметив осколков какой-то разбитой бутылки, она наступила на них и порезала ногу. Задерживаться в дороге было нельзя. Oна наскоро сделала себе перевязку, оторвав от платья кусок ткани, и продолжила путь.  Идти было больно. К тому же Исаак устал. Он был напуган, плакал, просился домой к маме и папе. Хине пришлось нести его на спине несколько  часов подряд. Спина болела невероятно, руки немели, но нужно было двигаться дальше. Броня, жалея старшую сестру, то и дело шепотом одергивала брата:
- Исаак,  шваг шон!  Потерпи! Не плачь!
И Исаак замолкал.

Вдруг где-то совсем поблизости послышались голоса. Катерина замерла.
- В  кущі, швидко! -  шепетом велела она.

В лесу деревья и кусты раскинули свои ветви,  принимая в зеленые пышные объятъя своих перепуганных гостей.

Голоса стихли, но Катерина не разрешила выйти из укрытия, пока не убедилась, что опасность миновала.

Прошло несколько часов.  В лесу было темно и тихо. Нужные тропинки Катерина скорее знала на память, нежели могла их разглядеть в сгустившихся сумерках.  Наконец, она вывела свою группу к какой-то полянке и, приказав всем спрятаться в кустах, сама тихонько свистнула. В ответ где-то совсем рядом прозвучал точно такой же тихий свист.

- Далі вас моя сестра поведе. Слухайте її, все робіть, як вона скаже. Я вас потім знайду, -  Катерина обняла Хиню и Броню и исчезла в темной гуще леса.

Сестра Катерины, Мария тоже долго вела их по лесным тропинкам, известным только ей. Точно также, прислушиваясь к звукам, подавала она Хине и Броне знаки прятаться или двигаться дальше. Наконец они вышли к какой-то неширокой проселочной дороге. И снова Мария, оставив своих подопечных  в укрытии, сама подошла к обочине этой дороги и тихо свистнула. В ответ где-то совсем рядом прозвучал точно такой же тихий свист, как и в первый раз, когда она сменяла Катерину.

И вдруг послышался скрип колес.  Откуда-то из темноты  показалась старая телега, доверху наполненная ветками и травой. Возницей телеги оказался муж Катерины. Он приказал всем троим забраться в его повозку, зарыться в ветки и траву и лежать так, не шевелясь. Броня быстро нырнула в телегу и спряталась в ветках. Ветки были острые, рвали платье, больно царапали руки, ноги, лицо. Хиня осторожно, стараясь не поранить, подсадила к ней Исаака и присыпала его листьями. Он  тихонько свернулся калачиком и замер. Вслед за ними в телегу забралась и Хиня. Мария и Иван ee тоже засыпали ветками, травой и листвой, и телега тронулась в дорогу.
V.

- Чарна, едут! - Лева напряженно вглядывался вдаль.

Вот уже больше суток ждали они того момента, когда к ним приведут из Сниткова детей Рахили и Биньяминa. Телега была еще далеко, и было непонятно, везет ли она ожидаемый груз или пришла пустой.

- Только бы ничего не случилось с ними, - тревожилась Чарна.

Подъехав,  возница, показав рукой назад в гору хвороста, тихо сказал:

- Приїхали, зустрічайте.

Лева отдал ему золотую монету,  и они с  Чарной бросились к телеге.  Разбрасывая ветки, траву и листья, они помогали выбраться Хине и Броне. Лева взял на руки Исаака. Чарна обняла Броню и Хиню, и все вместе они пошли в сторону Лучинца.

- Сейчас придем домой, помоетесь, я вас накормлю, и  - спать, - велела Чарна.

Обитатели дома Чарны  - от мала до велика  - обступили гостей. Все друг друга знали, все дружили с детства, ведь до войны это была огромная родня.

- Почему ты ничего не ешь? – спросила Чарна Хиню.

- He могу, Чарна.  Я думаю о маме, папе и Басе. Что с ними будет?

- Хинеле, нужно ждать. Катя пошла за ними. Ман кинд, надо ждать. Только ждать. Больше нам ничего не остается. А тебе надо отдохнуть. Мы теперь все вместе. Вы  - не одни. Здесь  -  все свои, здесь теперь ваш дом. Поешь, ман шейне момэ, поешь. Ну, хоть горячего попей и гей шлуфн, - уговаривала Чарна Хиню.

А у Хини перед глазами стояли образы папы, мамы и маленькой Баси какими она видела их в последний раз.

VI.

Несмотря на то, что Лучинец был превращен в гетто, Чарнa и ее муж Лева, которые ни на минуту не прекращали попыток разузнавать о судьбах своих родных, собирали под крышу своего дома родственников, которых знакомые украинцы, рискуя собственной жизнью спасали от расстрелов. Так в  доме Чарны и Левы Берлиных оказались те, кого удалось спасти от гибели, кто избежал страшной участи расстрелянных фашистами в первые же дни войны десятков тысяч евреев, проживавших  тогда в Украине.

Они с Левой расплачивались с этими украинцами за спасение своих родных золотыми монетами царского времени, которые Лева много лет собирал.

- Завтра нас, может, не станет, а эти монеты останутся. А так, может быть, помогут еще кого-то спасти,-  тихо говорил Лева Берлин, доставая очередную монету из тайника.

Hе названа  в этом бренном мире цена спасения жизни человеческой. Но эти монеты сберегли не одну жизнь и даже не одну семью, точнее то, что от больших семей оставалось.  Только им одним ведомыми тропами в лесах выводили сочувствующие украинцы евреев, переводили их с украинской территории на румынскую, передавая друг другу каждый на своем отрезке пути. Они рисковали быть пойманными, убитыми, растерзанными за то, что спасали евреев от нацистов и их прихвостней. Им нужно было быть крайне осторожными, чтобы сохранить свои жизни и семьи и не прервать цепочку помощи евреям.

VII.

Все домочадцы улеглись спать. Разместились в один ряд просто на полу глиняного дома, тесно прижимаясь друг другу, чтобы не замерзнуть. Малыши и дети постарше лежали на подушках, принесенных тайком бывшими соседями-украинцами, взрослые же  - просто на голом полу, подложив под головы руки или свернув маленькие валики из собственной одежды. Почти все, что еще можно было обменять на еду, выменивали на нехитрые харчи для теперь уже небольшой семьи, что была некогда  огромной родней.

Усталость взяла свое. Хиня задремала. Страшный сон приснился ей: мама и папа в черных одеждах. Бася, сидящая у мамы на руках, плачет и зовет ее, тянет к ней свои ручки. Где-то раздаются выстрелы…Хиня вздрогнула и проснулась. Неужели она заснула? Ей нельзя спать - ей нужно обязательно вернуться к папе и маме, ведь они должны быть вместе.
Хиня тихонечко поднялась со своего места и, стараясь никого не задеть и не разбудить, пробралась к двери, вышла из комнаты и  вдруг услышала тихий разговор. Она узнала голос  Катерины, принесшей страшную весть.
- Никого не залишилось, - тихо плакала Катерина.

Чарна молча кусала губы, сглатывая слезы. Она подняла глаза и увидела Хиню. Та стояла в дверях бледная, еле живая, обессиленная от пережитого и от только что услышанного. И только по ее глазам Чарна прочла, что эта хрупкая девушка полна решимости что-то предпринять.


Сердце в груди оборвалось, улетело куда-то вниз. Кровь отхлынула от лица. В глазах потемнело. Голова закружилась, Хиня схватилась за косяк двери, чтобы не упасть.  Она хотела закричать и не смогла. Ей стало страшно, очень страшно от одной только мысли, что папы, мамы и Баси больше нет. В тот же миг oна же решила для себя, что пойдет, побежит туда, где позавчера оставались еще живыми ее родные.  Она найдет их. Руками будет рыть землю, все вокруг перероет, но найдет...

VIII.

В кромешной тьме Хиня шла по знакомой улице наугад. В памяти проносился рассказ украинки Катерины, которая спасла ее, Броню и  Исаака, о том, что отца, мать и маленькую сестричку Басю ей из гетто вывести не удалось. Когда она,  отведя в Лучинец Хиню с младшими детьми, вернулась в Мурованые Куриловцы за Биньямином, Рахелью и их дочкой, тех уже вместе с другими еврейскими семьями вывели за город, к рвам, вырытым в огромном поле, и там расстреляли. Во время расстрела  кого-то ранили, кто-то сам бросился в ров под звуки выстрелов, притворившись убитым, надеясь таким образом спастись. Но спастись было невозможно. Рвы тут же засыпали и утрамбовывали вместе и мертвых, и раненых, и живых. Земля шевелилась и вздымалась: выжившие пытались выбраться из-под земли, карабкаясь наверх из последних сил, но как только они показывались на поверхности, их тут же расстреливали в упор оставшиеся охранять рвы немецкие полицаи и шуцманы-украинцы.

Вдруг кто-то схватил ее за руку. Крик застыл на ее губах. Показалось, что она теряет сознание.

- Ша, Хинеле, не бойся, это я – Лева,-  знакомый тихий голос мужа Чарны вернул ее к жизни. -  Тише, не пугайся.

Хиня почувствовала, как ей в лицо прыснула вода. Это Лева брызгал на нее из прихваченной из дому бутылки.

- Так надо, кинд, чтобы ты поскорей от испуга в себя пришла. Я ведь тебя напугал? -  в его голосе слышались печаль и забота.

Хиня молча кивнула.

- Ну, прости, Хинеле, я ненарочно. Меня Чарна послала за тобой. Она поняла, что ты захочешь идти в Мур-Куриловцы. Не надо, ман кинд, тебе туда идти. -  Он помолчал с минуту. -  Нет никого уже там. Все…

- Лева, я должна идти!  Там мама, папа, Басенька. А вдруг я их найду? Как я буду жить без них. Я пойду! Я должна идти туда!

- Хиня, сейчас, ты никуда не пойдешь. Сейчас мы пойдем домой. Там нас Чарна ждет. Там Броня, Исаак.  Как же они останутся без тебя?  У них кроме тебя никого больше нет. О них ты не подумала?

- Они с  вами теперь. Вы их не оставите. А там мои мама, папа и Бася. Я должна идти, Лева! Отпусти меня! Пожалуйста!

Но Лева крепко  держал Хиню за руку. Она пыталась вырваться, идти вперед, но он не отпускал ее. Хиня уткнулась ему в плечо и горько разрыдалась. И он, не cдержавшись, тоже заплакал вместе с ней.

Чарна нашла их сидящими прямо на дороге, обнявшимися и беззвучно рыдающими, полными скорби от ужаса происходящего и от бессилия что-либо изменить.  Она  помогла им подняться, накинула на плечи Хини свой платок, и они все втроем молча побрели к дому.

IX.

Хиня и Броня толкнули кaлитку и вошли во двор небольшого чисто выбеленного домика. Mного раз бывали они здесь в Мурованых Куриловцах. Все тут было им знакомо. В этой чисто убранной, скромной хате жила их спасительница -  Мария, сестра Катерины, которая последней видела живыми их родителей и сестричку Басю.

- Хиня, Броня! Як же я рада, дівчатка, що ві знову пріїхалі!  Я вже стіл накріла. Зараз пообідаємо, -  хлопотала в своей хате, принимая гостей, пожилая женщина в белом платочке и украинском традиционном наряде. – Як ві живете?  Сидайте, розповідайте мені все про собі. Я скучала за вами. Кожный день вас вспоминаю!

Мария, согбенная, ходила, опираясь на палку. У нее сильно болели ноги и спина. Кто-то из односельчан выдал ее полицаям, рассказав, что она с мужем помогают евреям бежать. В полицейском участке ее долго и жестоко пытали, добиваясь признания. Мария, как и ее сестра Катерина, молчала. Из участка домой ee принесли на руках соседи. У нее оказался поврежден позвоночник, сломаны пальцы рук. Но она ни слова не обронила о тех, чьи жизни они с сестрой спасали.

- Марию, дорога, це  - Вам! -  Хиня протянула женщине пачку денег.
- Та ну навіщо ві, Хиня, не треба.
- Треба, Мария! Вам жіті німа на що!  Не працюєте вже, пенсії немає. Беріть  ...-  Хиня и Броня присели на крохотный топчанчик в углу хаты.
- Хиня, це багато. Щороку ви мені гроші привозите і так посилаєте весь час з кимось. Мені вистачає. Я ж одна, мені багато не треба.
- То хіба ж це багато? Ви нас у війну  від смерті врятували! Ми ці гроші чесно заробили, збирали для Вас. Грошима такий борг не повернеш, але іншого способу Вам віддячити я не знаю.   
- А тато з мамою та сестричку Вашу я не врятувала. У мене така рана на серці. Я не врятувала ваших батьків. Ніколи собі цього не прощу.До кінця своїх днів себе корити буду, що врятувати їх не встигла.

- Ви врятували Броню, Ісаака, і мене, і ще багатiox. Будь живі папа і мама, вони поступили б так само, як і ми. Це не лише наша вдячність, це ще і на згадку про них.

Мария прослезилась:

-  Ну, девчатка, сидайте за стіл! Я ж так готувалась!
 - Марию, спасибі, але мы можемо на автобус запізнитися. Вибралися на один день: завтра знову на роботу. Ви ж знаєте. Ми ще приїдемо.
- Приїжджайте, обов'язково ще приїжджайте!  Ви знаєте, мий дiм -  це ваш дiм!

Женщины обнялись и, попрощавшись, Хиня с Броней покинули гостеприимный дом их спасительницы Марии.

Центральная площадь поселка вновь заполнилась людьми. Они были все так же печальны, их лица были опухшими от слез, одежда и обувь запылились, но никто не обращал на это внимания. Прощаясь друг с другом, обещая встретиться вновь здесь же в будущем году, обмениваясь адресами и телефонами, они рассаживались по ожидавшим их автобусам.

Поднимая облака пыли, разъезжались автобусы.  Сидевшие в них пассажиры увозили в своих сердцах вновь ожившие воспоминания и боль, которой не дано утихнуть никогда.

Подрагивая от едва заметного ветерка, горели  вдоль рвов поминальные свечи.

 



 Март 2011

________________________________
Примечания:

1 Keйвер-овес могилы отцов/предков
2 Мурованые Куриловцы  - райцентр в Украине на р. Жван, в 23 км от ж/д станции Котюжаны.
3 Талес -  Мужская молебная накидка
4 Maн тохтер! - Доченькая моя! (перев. идиш)
5 Cело Снитков, Муровано-Куриловецкого района, Винницкой области, расположено в живописной местности. До войны в нем насчитывалось более 200 дворов, население в основном состояло из поляков, украинцев, евреев.
6 Лучинец -  небольшое село, бывшее еврейское местечко, которое немцы огородили колючей проволокой и превратили в гетто.(Валерий Каждая. Россия, Дарья Рудко, Праведница мира.
http://www.alefmagazine.com/pub1716.html)
7 Тотэ - Папочка! (идиш)
8  Ман тайрес кинд - Мой милый ребенок (идиш)
9  Их хоб ойх либ киндер - Я люблю вас, дети (идиш)
10  Шойхетом - Резником (идиш)
11 Шваг шон - Молчи уже (идиш)
12 Ман кинд - Дитя мое (идиш)
13 Мане шейне момэ - Моя прекрасная мамочка (идиш)
14 Гей шлуфн - Иди спать (идиш)