Русские и советская власть

РУССКИЕ И СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ



По иронии судьбы, – злой ли, насмешливой, но уж точно не доброй, – власть большевиков была названа советской. Хотя по точному определению власть была передана советам солдатских, матросских, рабочих и крестьянских депутатов еще до октября 1917 года, в период Февральской революции. Что же сделали большевики? Они, захватив власть и развязав Гражданскую войну, милитаризировали свою политику, доведя страну до такого состояния, когда о советах и думать было нечего. Да и потом советы куда-то пропали, оставшись только в лозунгах, правительственных учреждениях (какой-то Совнарком) и самоназвании нового государства – Совдепии.

Да и на всем протяжении так называемой советской власти была страшная путаница в терминологии. Вот уж точно – слова отказывались подчиняться новой власти. Что интересно, большевики чувствовали жгучую ненависть к себе большинства народа. Чувствовали, что силой, перепробовав все способы, уже не подавить того ропота, который прорывался наружу и Кронштадте, и в Тамбове, и этой же ненавистью дышала на Совдепию русская эмиграция. И только к середине 20-х годов, с торжеством культа личности немногословного грузина, выработался новый принцип борьбы с народным бунтом – демагогия.

Демагогия, основанная на тавтологии так сказать «марксистской диалектики» и «социалистической идеологии», стала и содержанием и формой новой власти. Эта демагогия окрасила социалистическую идеология на всех уровнях. Все стили и языки огромного русского языка обслуживали одно – некую идею, рожденную в праздных, отдельно взятых головах. А на самом деле обслуживали власть. То есть самое себя и власть предержащих.   

Ну, что такое вообще – «большевики»? Ведь после памятного раскола на II съезде они никогда уже не образовывали большинства. Это чистые самозванцы, которые придумывали не только себе свою роль в государственном перевороте, но и имена. Что такое эти знаменитые Декреты? Тот самый пресловутый первый Декрет о мире? Относительно него в БЭС сказано: «Декрет о мире явился важнейшим программным внешнеполитическим документом Советской власти, исходившим из возможности длительного мирного сосуществования с капиталистическими странами». И где здесь ложь? Ложь в первом случае заключалась в том, что большевиками двигал животный страх за свою вонючую шкуру и кремлевские апартаменты, вынудившие их подписать Брест-Литовский договор и превратить страну в сплошные пожары братоубийства. А ложь во втором случае – ну не могло быть «возможности длительного мирного сосуществования» вместе с надеждой на революцию в Германии и во всей Европе.
 
Что такое колхозы, как не яростная ненависть сухорукого инородца к общинному строю русской деревни. Колхозы оказались просто насмешкой над круговой порукой русских крестьян и возвели в степень пережитки крепостничества.

Что такое книга «Марксизм и вопросы языкознания», подписанная И.Сталиным, как не злостный мстительный жест по поводу языка, который, «так же хорошо обслуживал русский капитализм и русскую буржуазную культуру до Октябрьского переворота, как он обслуживает ныне социалистический строй и социалистическую культуру русского общества».

Слышите? «Отец народов» произносит «переворот» – просто, без пафоса. Вот эта простота и оказалась самым настоящим обманом. Казалось бы, российский Нерон употребляет слово из поэтического языка поэта Пастернака («Я помню дней переворот»), скромненько оттеняя от замызганного в славословиях слова «революция». Но нет… Простота слова, в котором было много дела, даже очень много; слово, которое воспринималось как приказ, – это уже было переворотом в языке и стиле, которое по-другому именуется кастрация и выхолащивание. Выхолощенный язык советской эпохи. В этом языке даже слово бесы было под запретом. А слово ахматова рифмовалось со словом проститутка. А слово зощенко подобно диагнозу. Начало стилистического распада, которое ощущается и сегодня. В него, в наш язык, с надрывом хлынули и лагерная феня, и народные говоры, очень уж косноязычные для городского читателя 60-х годов, и изысканность классики XIX века, и арго спекулянтов, и слова дембелей, и многое другое и все это, перемешиваясь, как в котловане Платонова, не могло больше породить единства и единого языка. Нашего языка.

Зачем я вспоминаю все это?

Это все навеяно случайным разговором с «одним русским». Так, столкнулись случайно в Европе, и даже не разговорились как следует, не разогнались, а мне уже стало скучно по поводу того, что «Гимн Советского Союза – самый лучший текст, самое лучшее что было в Советском Союзе». В какой-то степени он прав. Может быть, самым лелеемым и желанным в постоянно надвигающемся социализме для советских граждан были как раз слова о социализме, поэзия эсхатологии, музыка сфер. А может, таким звучным оказалось слово Русь, которое неизвестно откуда появилось в тексте, несколько напоминающим стихотворение Памятник А.С.Пушкина? Уж не в Руси ли таится та самая мощь, которую неожиданно принял Великий Цензор, пропустил, дал глоток воздуху, взбодрив советского воина. Та же история о создании гимна в 1943 году показывает, что согласившись на слово «Русь» в тексте гимна, Сталин заменил слово «благородный» («Союз благородных республик…») на «нЭрушимый», усмотрев в этом намек на еще живую память о «Вашем благородии», а это уже было недопустимо. 

Только тот русский из Архангельска, где советская власть еще не умирала, имел в виду другое.

Он намекнул, что русский человек любит советскую власть, хотя не уважает власти вообще.
И еще предполагалось, что я поддержу его, что и мне будет близка эта мысль. Но у меня при словах советский и социалистический началась аллергия. Меня начинала бить истерика. Я уже начинал смеяться предательским смехом, а он смотрел на меня как шпион смотрит на сумасшедшего. Я забыл предупредить, что не перевариваю подобных словосочетаний. И в той маленькой республике, где я раньше жил, в первый год независимости поснимали все бюсты так называемого Ленина и переименовали все улицы.

Я не склонен искать что-либо хорошее в советской власти. Я даже полагаю, что все ровным счетом наоборот: советская власть только тормозила и экономическое, и гуманитарное развитие русского человека и уничтожала самого человека, рафинируя сердце до сердышка типа интернациональной универсиады. Эти заводы и города можно было строить без жертв, и каналы можно было рыть, не замуровывая замордованных инакомыслящих в бетонные стены, и метро можно прорыть без красного полотнища и лозунгов, и побеждать в страшных сражениях не за страх остаться в живых, а за Родину, за Россию, и умирать не стоя, и жить без стукачества, и думать иначе.
 
И думать иначе.
И думать иначе.
И думать иначе.

И ведь понимаю брата моего, понимаю, «этого русского», живущего в какой-то Лихляндии и тоскующему по Архангельску. По России. А как ему тосковать еще? Ведь в Архангельск Достоевский не наведывался. А гимн суветского саюза звучал… и сейчас звучит в шесть часов утра, в переработанном, правда, виде.


 4 марта 2011 г.