Притчевое начало в стихотворении М. Ю. Лермонтова

На мой взгляд, стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова «Три пальмы», несомненно, имеет в себе притчевое начало. На это, как мне кажется, указывает ряд причин, ряд особых признаков, в смысл которых я попытаюсь проникнуть, загадку которых я попытаюсь разгадать, ключ к расшифровке которых мне бы хотелось подобрать, чтобы правильно интерпретировать текст.
Во-первых, я думаю, что каждая притча в основе своей имеет какой-то неожиданный случай, какой-то краеугольный камень преткновения, на котором и построено все её поучение.
Этим камнем, кажется, может являться и какой-то порок человека, но порок этот не осмеивается и не выпячивается в крайне шутливой и сатирической форме напоказ (как, например, в той же сатире), а ставится во главу угла – через возникновение этого порока и выносится краткое аллегоричное суждение, домысливать смысл которого приходится самому читателю.
Порок в стихотворении «Три пальмы» не называется прямо, он считывается между строк – в том самом ропоте, в том сумасшедшем и запальчивом выпаде, брошенном Богу тремя пальмами, недовольными своей судьбой и своим предназначением, бессмысленной и ненужной участью на этой бренной Земле.
Из третьей строфы (упрек пальм Богу) можно заключить, что их грех, их порок – гордыня. Они считают (а мы можем вполне называть пальмы существами одушевленными, так как, в конце концов, все это восточное сказание можно воспринимать и как аллегорию по отношению к человеку), что их участь ничтожна, что теперешнее их существование – ничто. Они рождены, чтобы умереть, они не несут никому пользы, они не радуют чей-то взор: они тщеславны.
Тем самым, можно сказать, что Михаил Юрьевич Лермонтов выводит на первый план два порока – это, прежде всего, гордыня и, как побочное, тщеславие.
Это, мне кажется, сближает поэтический текст с притчей в том смысле, что конфликт (тот камень преткновения, положенный в основу стихотворения) сходен с нравственно-религиозными конфликтами притч. Внешне бытовая ситуация приобретает иное значение, пальмы уже не просто деревья в пустыне, а люди, заключенные в рамки авторской аллегории.
В произведении Лермонтова, как и в притчах, аллегорию можно свести до обычного сравнения «пальмы – люди», однако не буквально и прямолинейно, а более развернуто, более насыщенно, более полно, что позволяет, рассматривая данный текст, говорить о глубине сравнения, о его сложности и поэтичности.

Во-вторых, «…притчи – шире себя, они в преодолении своего текста».
Стихотворение шире, чем оно есть, ведь за ним – пласт глубокой философской мысли, которую культивирует в себе читатель, над которой он просто обязан поразмышлять (если читатель, попавшийся автору, хороший и начитанный читатель, способный задействовать серое вещество).
В конце концов, можно и самим поразмышлять о той ситуации, которую предлагает Лермонтов читателю в «Трех пальмах».

Основная идея пальм – радовать чей-нибудь «благосклонный взор», родиться не ради того, чтобы «здесь увядать», нести кому-нибудь пользу. Это их основное желание, в котором они видят свое предназначение; некий ориентир, к которому они хотели бы быть близки.
Иначе говоря, их идея – быть полезными.
Но не «просто» полезными. А полезными настолько, чтобы услаждать свою гордыню и тщеславие, чтобы видеть, как ими восхищаются.
Ведь это все совсем не обязательно, если человек своими глазами не видят, как все расплываются при его виде в улыбке, как все благосклонно принимают его за самого умного и высокого, как они льстят ему в лицо.

Все творчество Лермонтова «сквозит» мотивом одиночества, неизбывного и страшного одиночества, закрывающего лирического героя внутри себя.
Практически каждое его стихотворение пропитано этой темой, Михаил Юрьевич не может избежать её повторения, он вынужден муссировать эту тему, зацикливаться на бесконечных повторениях от того, что от этого никуда не убежать.
От того, что, несмотря на свою поэтическую сущность, на свой прекрасный божественный дар, Лермонтову все равно никуда не скрыться от жестокой и суровой прозы жизни, не покидающей его до самой смерти.

Так и три пальмы одиноки – одни посреди песчаной аравийской пустыни, палимые зноем и колеблемые ветром. Однако есть и ручей, ключ со студеной водой, о котором пальмы будто бы забывают, не ставят его рядом с собой.
Их терзает только одна проблема – их собственная.
Они эгоисты, заботящиеся только о том, что внешне к ним никто не припадает, никто не чаруется их неземной красоте, никто не радуется, видя прекрасные стволы вековых пальм посреди опустошенной пустыни.

И вот пальмы, осмелившись, бросают упрек самому Господу Богу. Он, видите ли, неправильно рассудил их, видите ли, неправильно назначил им их же судьбу, их предназначение-де в другом, а это где-то выше ошиблись.
Они горько восклицают и обвиняют Творца в Его несправедливости, в Его фатальной ошибке, приведшей их к такому ничтожному положению.
Да, во многих религиях упрек Богу, обвинение Бога в чем-то считается большим грехом (здесь как раз стихотворение выходит за свои рамки, выводя умного и способного мыслить читателя на иной виток ассоциаций, связанных далеко не в пальмами из палимой солнцем пустыни), ведь как человек, не знающий даже о своем следующем дне может указывать Создателю на Его ошибку, на Его оплошность?..
Человек не может быть самоуправленцем своей жизни, ведь он смертен. И да, он внезапно смертен. Для того, чтобы держать в своих руках все, нужно вначале удержать свою жизнь: от её первого дня до последнего, каждую минуту, каждую секунду, не отпуская, а крепко сжимая в почерствевших ладонях.
А он даже не знает, что с ним случится через несколько часов. Человек предполагает, а Бог располагает. Берлиоз тоже кичился, что все знает и во всем уверен, а  все равно Аннушка пролила масло, вот незадача!..
Хотя, там был далеко не Бог.
Но я к чему веду – к тому, что упрек Богу смешон, прежде всего, потому, что сам человек не властен над своей жизнью и не может вообще что-то возражать, что-то гавкать, как Моська на Слона. Здесь не то, чтобы грех, а просто бесконечная человеческая глупость, отвергающая то, что человек – раб.
Раб Божий.
Раб общественный.
Раб предрассудка.
Раб распорядка.
Раб рассудка.
Раб своей никчемной жизни.

И три пальмы (а я все еще о Лермонтове) вдруг возомнили, что способны вынести небу свой приговор: дескать, не прав Высший Судия, неправильно Он рассудил. Нужно поменять всю трагическую судьбу этих забытых пальм, нужно вернуть их человеку, который мог бы раболепно восхищаться ими.
Они не хотят быть рабами, рожденными ради смерти. Они хотят, чтобы и у них были собственные рабы, которые ими бы восхищались и радовались бы неоценимой красоте. Вот с каким намеком они обращаются к Богу.
Даже не обращаются, а наглым образом вторгаются в Божественный Замысел, если так можно выразиться.

И небо, как ни странно, слышит их: оно дарует им караван, который, видимо, после долгого путешествия по аравийским пустыням наконец-то делает привал в тени прекраснейших пальм (и студеного ручья).
И пальмы рады (из-за этого Лермонтов уделяет целых три строфы описанию длинного и разнообразного каравана, ведь для главных героев – это событие!), они готовы пригреть усталых путников, готовы приветствовать их своими махровыми головами, словом, - они получают желаемое.
Если бы текст обрывался на этом месте, то потерялась бы притчевость (как, впрочем, и весь смысл стихотворения Лермонтова). Было бы просто прекрасное восточное сказание о трех пальмах и усталом караване, решившем отдохнуть в оазисе.
И тогда бы гордыня, тщеславие и все такое бы потонуло в красивом описании пейзажа и главных действующих лиц.
Однако текст продолжается, за ним следует еще три строфы, в которых пальмы все также служат молодому фарису. Они приносят пользу, они радуют взор людей. И не только взор. Они согревают усталых путников своим обжигающим огнем.
Не внутренним. Внешним.
Их срубили, и они горят.

Аллегория людей.
Все мечтают о чем-то высоком и до боли нужном: о новом предназначении, способном перевернуть мир вокруг, способном всколыхнуть всех окружающих до степени дьявольской зависти, сжигающей всех и вся.
Человек мечтает подняться выше другого, но при этом он пытается не потерять себя. Человеку хочется почувствовать собственную нужность, собственное превосходство над всеми остальными, поэтому он карабкается выше и выше.
Но он рано или поздно замечает, что над ним стоит еще человек, а потом – еще человек, и так длинная-длинная лестница, во главе которой сидит…
Нет, не Бог. И царя уже давно нет.
Там никого нет, все стремятся подняться так высоко, чтобы не видеть над собой никого, чтобы убедиться в своем могуществе и неограниченной власти, никем не стесненной. И как только хотя бы один человек падает вниз, то все остальные зачарованно следят за его падением, пытаясь одновременно быстрее занять освободившееся место.
Однако над всеми этими бюрократическими лестницами все еще витает Бог, но Он не осязаем, Он не причислен ни к каким дурацким ступенькам.

Это падение человека вниз со своей завоеванной ступеньки я хочу сравнить с сожжением пальм. У каждого человека своя ячейка: каждому по вере, каждому по убеждениям, каждому по уму и по сердцу, да и по душе тоже каждому достанется. Но человек почему-то бунтует, он сам отказывается от того места, что ему в этой жизни даровано, он себя мнит чем-то большим, чем есть на самом деле.
Он-де билет Богу отдать хочет, поменять его на иной, он по лестницам карабкается с ярой идеей чего-то достичь, чего-то получить. Он не рад той участи, что была прежде всех веков уготована ему Богу.
Да на каждом этапе он недоволен.
Он ропщет на Бога, что Тот неосмотрителен, что Тот не дает ему того, чего он достоин. И чем выше человек, тем выше его претензии к Творцу.

Но человек должен понимать, что если он падает вниз, то тем самым он помогает другому человеку забраться выше. Он ценой собственного успеха, собственных достижений помогает другому, освобождает ступеньку.
Он говорит: «я хочу стать кем-то более значительным, я хочу помочь другим людям, почему мной никто не восхищается?». Может быть, это сильно утрировано. Так, скорее всего, и есть.
Но смысл с том, что человек никогда не будет доволен тем местом, которое он занимает. Будь он даже Богом, он бы обязательно придумал себе в голове кого-нибудь рангом повыше, только бы добраться до иных высот.
Разные вещи – целеустремленность и гордыня. Человек целеустремленный всегда будет убежден в том, что пробьется к цели, и никогда не будет роптать на Бога за свое предназначение, потому что он сам добивается всего, сам идет ко всему и сам знает, что ему делать.
Гордый же во всем винит Бога, как мне кажется. И требует больше, чем он сам заслуживает. Всегда. Гордыня на то и гордыня, что она не поддается никакому логическому объяснению, а просто разгорается огнем внутри.
Гордый получает то, чего желает.
И горит. Синим пламенем.

Пальмы послужили людям. Они и порадовали их взор, они и согрели их в холодную ночь, спасли от страшного ночного холода усталый караван.
Они получили то, чего они захотели.
За что боролись, на то и напоролись.

Михаил Юрьевич Лермонтов, несомненно, заложил в основу своего стихотворения и притчевое начало. Его сжатая мораль, которую, как мне кажется, должен вынести после прочтения каждый, такова: нужно радоваться тому, что у тебя есть; нужно жить тем, что тебе дано; нужно быть осторожнее в своих неосмотрительных желаниях.