Профессор

«Профессор»

Строгальный станок работает монотонно. Вперед – назад, вперед – назад. Шум от работающих станков гасит огромное пространство механического цеха, который площадью с футбольное поле и высотой с пятиэтажный дом. На верху на крыше окна открыты, точнее, во многих уже давно отсутствуют стекла. В дневные смены под крышей ходит большой подъемный кран. Сейчас он стоит, нависая над головами как огромный самолет. Железные ворота цеха в ночную смену закрыты. Поэтому обычного днем сквозняка сейчас в цеху нет. На улице заканчивается декабрь, но в рабочей телогрейке сравнительно тепло. Только мерзнут ноги в кирзовых ботинках на цементном полу.
Идет четвертый час ночи – самый тяжелый час третьей смены.  Именно в это время страшно хочется спать. Бороться с накатывающимся волнами сном невероятно трудно. Кажется, еще несколько минут, и ты упадешь на станок. Но останавливать работу станка нельзя – это серьезное нарушение трудовой дисциплины.
- Иди в раздевалку, поспи пятнадцать минут. Я посмотрю за твоим станком. А то ты сейчас упадешь. Опять днем не выспался!
Это – Валера. Он работает рядом на фрезерном станке. Он мой ровесник и на заводе уже второй год после школы. Но, глядя на него, этого не скажешь. Валера – типичный «очкарик». Он действительно носит очки. Сухопарый, высокий, поэтому несколько неуклюжий, он похож на молодого учителя младших классов. В школе он, наверное, был бы отличником, если не его постоянно менявшиеся увлечения. Чем он только не увлекался! Сейчас Валера мечтает стать архитектором. Он знает об архитектуре все, что можно было прочитать в книгах. Он постоянно мне рассказывает о знаменитых архитекторах мира, об архитектурных стилях, об известных памятниках. Попутно речь заходит о скульптуре, о живописи и прочее. Я об этом слышу впервые в своей жизни. Но все-таки беру реванш в том, что касается литературы и истории. Из-за наших постоянных разговоров на работе, нас в бригаде прозвали «Архитектор» и «Профессор»: «Архитектор» – это Валера, «Профессор» - это я…
Но сейчас смертельно хочется спать.
- Ладно, - соглашаюсь я. - Сейчас установлю новую болванку, поменяю резец и поставлю таймер на самый «малый», как раз на пятнадцать минут. Ну, в общем, ты знаешь. Потом я сменю тебя.
- Иди, иди, - говорит Валера, - не беспокойся. Не первый раз. Если бригадир спросит, скажу, что ты выскочил в туалет. Иди, я тебя разбужу.
Стараясь не обращать внимание работающих у своих станков, я проскальзываю в раздевалку. Здесь вдоль стен в два ряда стоят узкие железные шкафы. Тусклая лампочка, свисающая с потолка, слабо освещает помещение. Здесь мы с Валерой оборудовали «лежанку» в непросматриваемом снизу пространстве между шкафами и потолком. Фокус заключался в том, что туда физически невозможно было забраться. Мы же использовали обычную рабочую табуретку, к которой привязывали веревку. Встав на табуретку, я на руках подтягиваюсь на шкаф. Потом, когда забираюсь наверх, я поднимаю на веревке табуретку. Теперь никто не догадается, что наверху кто-то может быть. Затем табуретка будет использована для спуска и без веревки отправится в туалет.
Как только я оказываюсь наверху, сразу же проваливаюсь в сон. И, как мне кажется, тут же меня будит Валера.
- Вставай, пора, - тихо стучит он по дверце шкафа.
- Сколько я проспал? - с трудом приходя в себя, спрашиваю я.
- Полчаса. Я зарядил твой станок снова. Так что он сейчас остановится.
- Бригадир подходил?
- Нет, я его не видел, - говорит Валера. – Но, все равно, тебе пора.
- Ты полезешь? – спрашиваю я, спускаясь со шкафа на руках, как на турнике.
- Да, нет. Я сегодня, вроде бы, в норме. Доработаю. Тем более, ты знаешь, что мой станок без меня работать не будет, - говорит Валера. - Да, и потом сегодня - последняя ночная смена.
Мы возвращаемся в цех, где по-прежнему монотонно стучат станки.
Мы работаем на большом Машиностроительном заводе вместе с шестью тысячами других рабочих и инженеров. Завод выпускает железнодорожные тепловозы и  судовые двигатели. Мы с Валерой по дороге в столовую иногда заглядываем в сборочные цеха посмотреть не без гордости на «дело рук своих». Но однажды эта гордость была значительно ущемлена, когда кто-то показал нам заводскую свалку, за сборочными цехами, где наряду с металлической стружкой валялись  тысячи всевозможных деталей производства, среди которых мы без труда узнавали «свои». Я был поражен:
- Как же это так? Значит, мы все работаем на эту свалку? – спросил я.
- Ну, не все, - ответил, тоже озадаченный увиденным, Валера. – Чьи-то детали, наверное, попадают на сборку. Но остальные, очевидно, – здесь.
- Но как же цеховой контроль и ОТК? У меня же мастер не принимает деталь, если она не соответствует нормативам. У тебя счет идет на миллиметры, у расточников и шлифовщиков – вообще «калибровка». А наши «стахановцы», вроде Петра Алексеевича, на которого работает вся бригада. Они, что тоже гонят «брак» сюда?
- «Профессор», – сказал Валера, - ты человек умный, но простых вещей не понимаешь. Люди должны работать и за свою работу получать деньги, чтобы жить. Это понятно?
- Понятно, - буркнул я, ничего не понимая.
- Так вот, если каждому платить только за то, что действительно пошло на сборку, то на заводе останется не так уж много людей. А что будут делать остальные? Им тоже нужно семьи кормить.
- Так получается, что один человек работает за несколько других? – спросил я.
- Получается так, - ответил Валерка, - но никто не знает, к счастью, кто этот «один» человек. Каждый думает, что это он. И старается. И получает премии. И все довольны. А об этой свалке многие просто не думают.
- И что, ничего нельзя изменить? – задал я наивный вопрос.
- Зачем? Ты видел большие деревянные ящики, валяющиеся в снегу по всем дворам завода, на которых написаны адреса и названия иностранных заводов и фирм? – продолжал объяснять мне Валера. - Это – современное станочное оборудование. Один такой станок стоит больше, чем все наши станки в цеху. Но он будет валяться под снегом, потому что никому не нужен. А мы с тобой работаем на довоенных трофейных станках «Крупа».
- Почему? – скорее уже из упрямства спросил я.
- А ты помнишь один такой станок, который стоит у нас посреди цеха, и который показывают приходящим экскурсиям школьников и студентов. Ты же знаешь, что на нем никто не работает, но при нем приставлен инженер, который ежедневно стирает с него пыль.
- Но почему нельзя пригласить иностранных специалистов, которые бы обучили нас с тобой и других, или послать кого-нибудь на учебу за границу?
Валера отличался удивительным терпением:
- Как ты не понимаешь? Это уже политика. Большая политика! И здесь техника – это всего лишь кусок металла. Кому это надо? У нас умеют считать только маленькие деньги. Например, нашу зарплату, чтобы мы не получали больше, чем нам положено. А большие деньги у нас никто не считает. Это – уже не деньги! Это – «народное достояние», которым государство может распоряжаться, как ему угодно, потому что государство у нас «народное».
- Ну да, и это «народное достояние» валяется на заводской свалке.
- Ты не волнуйся так! В нашей стране чугуна и стали хватит на каждую «душу населения», - закончил Валера этот разговор...
Смена закончилась. Переодеваемся и выходим к заводской проходной. Мы с Валерой прощаемся с ребятами.
- С наступающим Новым годом!
- Хорошо вам всем отметить праздник!
- Встретимся уже через год.
- Ребята, так мы вас вечером ждем, - это две девчонки с нашей бригады, с одной из которых «дружит» Валера.
- Да, конечно, мы будем, как договорились, - отвечает им Валера.
Мы выходим в морозный, еще не проснувшийся, большой старый парк, где каждое дерево в два-три раза старше нас. Здесь расходимся. Валера бежит на автобусную остановку:
- До вечера! – кричит он издалека и машет рукой.
Мне предстоит перейти железную дорогу. Этот переход, как бы из одного мира в другой, последнее время дается мне с трудом. Иногда, после второй или третьей смены, я сажусь на холодные рельсы и долго сижу. Вставать не хочется. В эти минуты жизнь кажется мне бессмысленной, загнавшей меня в тупик. Я дважды поступал в знаменитые инженерные Вузы и не был принят только потому, что у меня не было необходимого «производственного стажа». Поэтому я решил поработать на большом заводе, который видел до этого только в кино. Мне казалось, что здесь я смогу себя проверить, как будущий инженер, делая что-то конкретное и значимое для страны. Но, вскоре я понял, что завод – это огромная гигантская машина, в которой ты лишь маленький, незаметный винтик,  и ты, как личность, здесь никому не интересен. Мое желание стать инженером  исчезло. Когда я приехал сюда из Москвы, не поступив в МЭИ, то думал, что это ненадолго, так как меня этой осенью должны были призвать в армию. Но каково было мое удивление, когда медицинская комиссия военкомата меня забраковала из-за… плоскостопия, о котором я и не подозревал. Но ещё большим было изумление председателя медкомиссии, который никак не мог поверить в моё искреннее огорчение по этому поводу. Он же не мог знать, что это была моя последняя надежда вырваться отсюда. Теперь я не знал, как выбраться из этого города. Но надо было продолжать жить…
Когда прожектор мчащегося железнодорожного состава пронизывает темноту и высвечивает меня, я медленно встаю и перехожу пути…
Я углубляюсь в улицы и переулки просыпающихся одноэтажных домов.   Это - особый район Брянска, называемый «Бежицы». Здесь давно живет необычный люд. День освобождения города от немцев здесь отмечают особенным образом, как день трагедии и траура почти каждой семьи.  По главной улице, ведущей от станции на окраину поселка, где находится кладбище, идут две колонны местных жителей. Утром одна – «партизанская», после обеда другая – «полицайская». Кладбище  разделено на две половины, «полицайская» часть значительно больше «партизанской», потому что большинство братских могил партизан осталось в брянских лесах, а многие полицаи умирали здесь на глазах у своих семей. Все давно уже переженились и породнились, но на кладбище все-таки ходили отдельно.
Молодежь поселка, выросшая, в большинстве своем, без отцов и старших братьев, унаследовала от них «партизанский» характер. Поэтому с «бежицкими» не рисковали связываться ни «блатные», ни милиция. Однажды, мы с заводскими ребятами зашли субботним вечером в станционный буфет. Посидели, выпили и вышли на перрон «подышать свежим воздухом» на лавочке. К нам подошли двое молодых милиционера и решили над нами, по обыкновению, покуражиться. Но когда они в ходе короткого разговора поняли, что один из нас «бежицкий», моментально ретировались...
Подходя к своей улице имени наркома здравоохранения Семашко, я перебираю в голове, что у меня дома есть из продуктов: суповой и кашевый концентраты, банка рыбных консервов, немного картошки и, может быть, еще остался хлеб. О хлебе я вспоминаю, когда прохожу мимо нашего хлебного ларька, где уже началась раздача хлеба (по одной буханке в руки). Очередь у ларька  большая, люди начали занимать её ещё с пяти часов утра. Становиться в очередь сейчас бесполезно, хлеба, все равно, уже не достанется. На деревянной стенке ларька кем-то гвоздем прибит батон отрубного хлеба с запиской: «Спасибо, дорогой Никита Сергеевич!» Эта бумажка с батоном висит уже несколько дней, никто ее не срывает.
Я подхожу к дому, где живу у своего родного дяди, младшего брата моей матери. Это -   добротный кирпичный дом из нескольких комнат на высоком фундаменте. Здесь дядя Иван живет со своей женой, двумя маленькими дочками-погодками и тещей. Он работает шофером «дальних рейсов», дома бывает редко. Сегодня он должен приехать.
Открыв калитку железных ворот, я поднимаюсь на крыльцо, и вхожу в дом.
- Доброе утро, - говорю я находящейся в комнате тёте Анне, которая старше меня всего на семь лет. Анна - жизнерадостная молодая женщина, «в теле», как принято о таких говорить, и всегда с румянцем на круглом лице.
- Привет, - отвечает она. – Как дела? Устал? Проходи. Мы только что позавтракали. Осталось немного жареной картошки. Я тебе принесу.
Я прохожу в свою «комнату», которая представляет собой бывшую кладовку, примыкающую к кухне. В ней помещается только моя железная кровать и стул, который заменяет мне стол. Под потолком - небольшое оконце размером с форточку, с потолка свисает голая лампочка, которую надо  выключать, выкручивая её из патрона. Вещи свои я храню в чемодане под кроватью.
 Я снимаю пальто и вместе с шапкой вешаю на вбитый в дверь гвоздь. Сажусь на кровать. В это время в комнату входят мои сестрички – Ленка и Людка, одной - пять, другой - четыре года. Ленка несет тарелку с картошкой, на тарелке лежит солёный огурец и ломтик хлеба. Маленькая Людка осторожно несёт эмалированную кружку с чаем. Все это я ставлю на стул. Девчонки рассаживаются на кровать рядом со мной с обеих сторон. Картошка уже холодная, но мне все равно. Я начинаю есть. Девчонки болтают, перебивая друг друга, о домашних новостях. Я стараюсь их не слушать. Я хочу спать!
- Я выйду сейчас на рынок, потом пройду по магазинам, - слышу я голос тети. – Ты присмотри за девчонками.
- А что Марья Семёновна? – безнадежно спрашиваю я, понимая, что это неизбежная плата за картошку и соленый огурец.– Я спать хочу.
- Ну, так ты отдыхай. Девчонки тихонечко поиграют рядом. А мама неважно себя чувствует и отдыхает в своей комнате. Пусть девочки её не беспокоят.
Входная дверь захлопывается. Тут же девчонки приходят в неудержимое веселье. После того, как они относят посуду на кухню, и я ложусь, не раздеваясь, на кровать, они залезают ко мне и начинают меня тормошить. Выгнать их из своей «комнаты» я не могу, тогда они разбудят бабушку. Ей - лет пятьдесят, может быть,  больше. Ее муж ещё с войны покоится на «бежицком» кладбище. Но в какой его части, я не знаю, потому что никогда с ними туда не ходил. При мне его имя в доме не вспоминают. Она побаивается своего зятя, но без него чувствует себя полной хозяйкой в доме, при этом почти ничего не делая. Она всегда «нездорова», хотя это ей не мешает регулярно прикладываться к какой-нибудь из её бесчисленных  «настоек». Поэтому по утрам она всегда долго «отдыхает». И в это время в доме должен быть покой…
Так я мучаюсь часа два, то, впадая в сон, то, просыпаясь оттого, что кто-то из девчонок залезает на меня, а другая щекочет мне ступни ног. Или что-нибудь в этом роде.
Наконец, приходит Анна. Девчонки переключаются на неё.
- Ну что отдохнул? - с порога спрашивает она. - Тогда сходи за водой и наколи дров.
- Да я дров вчера наколол, - пытаюсь я сопротивляться.
- Ты же знаешь, сегодня Ваня приезжает, ему надо будет помыться. А для котла нужно много дров, - говорит она и проходит на кухню.
В печь Иван вделал большой котёл, который используется в «банные» дни. Для этого на кухне стоит ванна. В обычные дни этот котел подтапливает комнаты, где установлены чугунные батареи. Водопровода в доме нет. Его только ещё подводят к нашей улице. Поэтому я ежедневно таскаю воду от старого колодца, который находится в конце улицы. Есть у меня и другие обязанности по дому... 
Я понимаю, что уже «отдохнул». Впрочем, так - почти каждый день. Сегодня ещё хорошо, что Анна не на работе. Иначе девчонки «висели» бы на мне весь день. Я снимаю с вешалки у двери ватник, беру два больших оцинкованных ведра, коромысло и выхожу на улицу.
На улице ярко светит солнце. Оно отражается на сугробах ослепительно белого снега. Несмотря на мороз, мне на минуту кажется, что я вновь у себя дома, в Крыму, где живут мои родители и младший брат. Недавно я получил от них письмо. Мать пишет, что отец собирается на несколько дней приехать, посмотреть, как я здесь живу. Я им напишу, что бы он сюда не приезжал. Отец, конечно, обидится. Но так лучше, потому что, если он увидит, как я действительно здесь живу у родственников, то нетрудно догадаться, что он меня отсюда немедленно заберёт. Но что делать дома? Работы в поселке для меня нет. Сидеть на шее у отца, который со своей мизерной офицерской пенсией хватается за любую работу, чтобы удержать от нищеты семью, я себе позволить не могу. Поэтому надо держаться здесь. Других вариантов нет...
Я ставлю принесённые ведра на скамейку у кухонной плиты и спускаюсь во двор. Захожу в сарай, где в углу возится уже подросший кабан, предназначенный к закланию на «Старый Новый год». Беру топор и колун. Колоть дрова я научился ещё в детстве, когда мы жили в дальневосточных гарнизонах. Мне даже нравилось это занятие. Сейчас оно хорошо разгоняет сон. Впрочем, как и вчера и позавчера, как и в другие дни. Дело привычное. Колода прочная, удобная. Дрова сухие. Их завозит сам дядя Ваня. Из последнего рейса он забросил великолепную большую ёлку прямо из леса, которая, украшенная, ждёт его в «гостиной».
- Ты что здесь делаешь? – слышу я его голос за спиной.
Задумавшись, я не слышал, как он вошел в калитку. Я оборачиваюсь. Ко мне подходит улыбающийся дядя Ваня с большими свертками в руках. Мне нравится мой дядя, который не так уж намного старше меня. Я впервые увидел его, когда он демобилизовался из армии и приехал к нам в Крым, где и познакомился с отдыхавшей там  Анной. С тех пор прошло семь лет. Он добрый и весёлый человек. Казалось, что для него нет проблем, которые бы он не мог решить. Он из тех, кого называют надежными мужиками.
- Привет, - говорю я. – Я не слышал, как ты подъехал на машине.
- Я - не на машине. Она уже в гараже. До Нового года. Так, что ты тут делаешь? - уже согнав с лица улыбку, спрашивает дядя.
Я не успеваю ответить, как с крыльца раздаётся:
- Ой, Ванечка! Приехал, наконец, родненький. А мы тебя уже заждались.
 Анна сбегает с крыльца и бросается на шею мужу. Но свёртки в его руках мешают.
- Возьми пакеты, - обращается ко мне Иван. – Так, что здесь парень делает? – поворачивается он к жене. - Я помню, что он должен быть сегодня с «ночной». Почему он не отдыхает?
- Ну, что ты, Ванечка? Он уже отдохнул. А дрова он сам вызвался наколоть. Что ему трудно? – суетится Анна.
- Наколотых им дров тебе хватит на весь год, - уже начинает злиться Иван. – Если я узнаю, что ты используешь моего племянника как батрака, я тебя проучу. Ты меня знаешь!
- Ну, успокойся, успокойся! Ничего с ним не будет. Пойдём лучше в дом.
Я стою молча. С крыльца на отца сыпятся девчонки и он сияет. Неся их на обеих руках, он входит в дом. Следом за ними со свёртками следую я.
В доме начинается суета. Я захожу в свою каморку, ложусь на кровать и сразу же отключаюсь.
Будит меня Анна:
- Вставай! Пора обедать. Умывайся и иди за стол!
 За столом уже сидит вся семья. Девчонки забрались на колени отца с обеих сторон. Я здороваюсь с «хозяйкой», которая выглядит вполне отдохнувшей. Наверно успела уже приложиться к своей «настойке». Стол уставлен самой разнообразной едой, хотя празднование ещё только предстоит вечером. В этом доме вообще любят поесть и недостатка продуктов здесь не знают. Что не может достать Анна, работающая секретарем в райисполкоме, привозит Иван из своих дальних рейсов. Так что магазинами, в которых сейчас пустые полки, они почти не пользуются. Разве что иногда - рынком. Деньги им это позволяют. Я же питаюсь отдельно на свою зарплату. Так решила Анна в целях моего воспитания. Меня выручает заводская столовая, где кормят прилично и недорого. Дома приходится изворачиваться из собственных возможностей.  Иногда мне перепадает кое-что с хозяйского стола, главным образом, по праздникам или даже иногда по воскресеньям. Но когда в доме - дядя Ваня, ситуация совершенно меняется. Я становлюсь равноправным членом семьи и сижу за столом вместе со всеми. В эти редкие дни я отъедаюсь и отсыпаюсь. Но с дядей я никогда об этом не говорил.
- Ну, что, племяш, давай пропустим по первой за уходящий старый год, - говорит Иван, поднимая стопку водки.
Мы выпиваем. Женщины присоединяются к нам.
- Ну, как у тебя дела на заводе? – спрашивает дядя. – Привыкаешь?
- Ты знаешь, Ваня, его даже хвалят, - вместо меня отвечает Анна. – Мне звонила в райисполком моя знакомая с завода. Секретарша директора. Та, которая помогла нам его туда устроить. Так она говорит, что цеховое начальство твоим племянником довольно. Только он, говорят, не очень напрягается. Мог зарабатывать больше, если бы захотел.
- Ты что? – спрашивает Иван. – Станок не нравится?
- Да, нет, - отвечаю я. – Дело в том, что у нас на заводе такой порядок. Чем больше ты перевыполняешь свою норму, тем больше тебе её увеличивают на следующий месяц. Получается, что зарплата растет незначительно, а нормы увеличиваются весьма ощутимо. Так что выгоднее чуть недовыполнять план и получать зарплату без надбавок, чем его перевыполнять и фактически получать за это ту же зарплату.
- Да, недаром тебя называют «Профессором», - говорит Иван. – Ты до этого сам додумался?
- Не совсем, кое-кто разъяснил. Но здесь просто надо знать математику немного больше, чем правила сложения и вычитания.
- Ну, да. Это у него Валерка такой умный, - вставляет Анна.
- Так ты твердо решил не поступать на следующий год в наш Железнодорожный институт? – спрашивает дядя.
- Да, - отвечаю я. – Теперь я знаю, что инженер – это совсем не то, что я представлял себе раньше. Хорошо, что я попал на завод. Иначе я мог бы сделать серьезную ошибку, о которой бы жалел всю жизнь.
- Ну, в общем-то, ты прав, - вдруг соглашается мой дядя. – Я, как простой шофер, зарабатываю намного больше, чем любой инженер на твоем заводе. На кой чёрт тратить годы на такую учебу? 
- Он хочет стать философом, - опять вступает в разговор Анна. – Посмотри, каких книг он из библиотеки натаскал.
- А что это такое? – удивляется Иван.
- Ну, я пока себе не представляю, чем в нашей стране занимаются философы, - говорю я. – В общем, философы – это люди, которые пишут умные книги. Обо всем. О мире,  человеке, истории и так далее. И я хочу читать и писать такие книги. Я узнал, что в Ленинградском университете есть философский факультет. Может быть, будущим летом я сделаю попытку.
- Ну, да! Как же, так тебя там и ждут! – комментирует Анна. – В этих университетах, наверняка, учатся дети больших начальников. А ты кто? Рабочий парень из провинции. Они даже твои документы не примут. Вбил себе в голову всякую фантазию. Лучше бы девушку себе хорошую завёл. Может быть, и женился. Тогда всё было бы в порядке.
- Не говори ерунды! – обрывает её Иван. – Ему рано еще думать о женитьбе. А девушки от него пока не шарахаются. Он правильно думает об учёбе. Но сейчас принимать решение ещё рано. Поживём, там видно будет.
Обед продолжается. «Хозяйка» в разговор не вмешивается, не забывая присоединяться к очередным стопкам. Девчонки уже ушли из-за стола и притихли в своей комнате.
- Кстати, - спрашивает Иван, - Анна сказала, что ты Новый год с нами не встречаешь?
- Да, уж извини, Ваня, - сказал я. – Нас с Валеркой девчонки пригласили.
- Вот видишь, - обращается Иван к жене, - а ты беспокоишься, чтобы он не остался холостым. Правильно, нечего тебе с нами сидеть. Ты развлекайся. А мы тут сами по-семейному отметим Новый год. А завтра с тобой продолжим.
За окном уже темнеет. Вскоре должен зайти Валера. Я встаю из-за стола и ухожу в свою комнату собираться.
Ко мне входит Анна, неся в руках мой костюм и белую рубашку, которые висели у неё в шкафу в спальне. Этот мой первый в жизни костюм мы купили с ней на мою первую зарплату к моему дню рождения. Тогда же она мне подарила эту белую рубашку. Так что к празднику я был экипирован.
- Вот, возьми. Это тебе мой подарок к Новому году, - говорит она мне, подавая галстук.
Анна может быть заботливой и внимательной, когда этого захочет. Но всегда это  неожиданно.
- Спасибо, - говорю я. - Я там тоже девчонкам положил подарки под ёлку.
- Да, я видела. Молодец. Они будут рады, – Анна выходит.
Я переодеваюсь. Подаренный галстук мне нравится. Когда приходит Валера, я уже готов. Мы поздравляем всех с наступающим Новым годом и выходим на улицу. Наша улица ярко освещена луной, в свете которой снег кажется голубым. Мороз крепкий, но ветра нет. Поэтому прогулка  приятна. Идти нам недалеко. Девчонки живут здесь в Бежицах, только на другом конце посёлка.
Мы подходим к старому дому, из тех немногих домов, которые каким-то чудом сохранились с войны. Это обычная деревенская изба с почерневшими брёвнами,  с тесовой крышей и маленькими окошками. Мы открываем скрипящую калитку покосившегося штакетного заборчика и входим во двор, заваленный снегом. Нас встречает дворовая собака, молча бросившаяся  под ноги. Хорошо, что светло, иначе от неожиданности можно было испугаться. Оказывается, это она узнала Валеру, который вступает с ней в разговор, пока мы проходим по тропинке к крыльцу. Без стука входим в сени, а затем стучим в дверь, ведущую в дом.
Дверь открывает Вера, симпатичная девушка с рыжими волосами, подстриженными коротко, и с вздёрнутым кверху носиком. На ней надето тонкое голубое платье, скорее похожее на  ночную комбинацию. В комнате жарко натоплено.
- Проходите, мальчики, - говорит она. – Раздевайтесь.
Внутри изба разделена на две половины печью-лежанкой. Точно, как на картинках в книжках о русских народных сказках. За занавесками во второй половине дома, вероятно, находятся кровати. Здесь же в комнате, тускло освещенной спускающейся с потолка лампочкой, прикрытой простеньким самодельным абажуром, посредине стоит деревянный стол с добела выскобленной столешницей. По обе стороны стола приставлены две скамьи. На третьей такой же скамье у печи сидит, сложив руки на коленях, бабушка Веры. Ей, наверное, лет за шестьдесят, но выглядит она на все сто. Она тихо здоровается с нами, но её глаза строго оглядывают меня.
- Привет, - это подходит ко мне Женя, подруга Веры, и её дальняя родственница, приехавшая в город из деревни. Она одета в простое, но, похоже, новое ситцевое платье, которое обтягивает её стройную фигуру. Её темные волосы сплетены в толстую косу, которая лежит на выпирающей из платья груди.
Я чувствую, как меня начинает внутри трясти…
- Привет, - с трудом выговариваю я. – Ты выглядишь потрясающе.
- Ты просто привык видеть Женьку только в рабочей спецовке и в косынке, - встревает Вера.  - А она у нас красавица.
- Ну, ты тоже сегодня красивая, - делаю я ей комплемент.
- Ага, спасибо, только заметил, - смеётся она.
Вера работает у нас в цеху токарём. Её станок стоит рядом с моим, только с другой от Валеры стороны. А Женя пришла в цех недавно учётчицей, в обязанности которой входит забирать у нас сделанные детали и доставлять их на проверку, а затем, в конце смены, сообщать нам, сколько у кого было «брака», а кто выполнил норму. Женя явно напрашивается ко мне в «подруги». Мне же это как-то неинтересно. Но Валера всё-таки уговорил меня принять приглашение девчонок. Всё равно мне не хотелось оставаться дома на новогоднюю ночь.
- Ну, давайте, ребята, накрывать на стол, - командует Вера.
Мы с Валерой выставляем на стол принесённые с собой бутылки водки и вина, и помогаем девчонкам расставлять на столе закуску.
Наконец, стол накрыт. То, что на столе, столь же отличается от того стола, за которым я ещё недавно обедал, как бабкина изба от каменного дома моего дяди. Посреди стола без скатерти стоит большой казанок с дымящейся картошкой, вокруг которого расставлены деревянные миски с квашеной капустой и солёными огурцами. На единственной фаянсовой тарелке разложена разделанная селёдка. Но украшение стола - огромное деревянное блюдо с пирогами. Пироги ещё дышат печкой.
- Это Женька весь день пекла, - с гордостью говорит Вера, заметив мое внимание к пирогам. – Видишь, какая она ещё и хозяйка.
Бабушка продолжает сидеть на скамейке, отказавшись пересесть к столу. Вера приносит ей со стола то, что она просит. Так что мы сидим как бы под её присмотром. Потом она вообще забирается на «лежанку» печи и оттуда следит за нами.
Мы выпиваем, закусываем. После первых рюмок девушки сразу же хмелеют. Но разговор за столом как-то не складывается. О заводских делах говорить не хочется. А о чём говорить, никто не знает.
- Как жаль, девчонки, что вы не были на концерте Марка Бернеса, - для поддержания разговора говорю я.
- Это какой Бернес, - спрашивает Вера, - который играл в фильме «Два бойца»?
- Ну, да, – отвечает ей Женя. – Тот, который там пел песню «Тёмная ночь».
- А он что, еще жив? – удивляется Вера. – Он ведь должен быть очень старым.
- Он не стар, хотя теперь в кино почти не снимается, - раздраженно обрывает её Валера и обращается ко мне. - Расскажи о концерте. Я видел в городе афиши, но билеты не смог достать.
- Это было здорово, - начинаю рассказывать я. - Вы представляете, зал нашего заводского Дома культуры был переполнен. Люди даже стояли в проходах во время концерта. Принимали его восторженно. Он исполнял свои известные песни в сопровождении гитары и небольшого оркестра. В это время на экране демонстрировались фрагменты его фильмов. Он рассказывал много интересного о себе и о своих друзьях. О Петре Олейникове, Борисе Андрееве и других. Но самым потрясающим был конец концерта.
- А что было? – спрашивает Женя.
- Когда фактически концерт уже закончился, Бернес вышел из-за кулис один, казалось бы, поблагодарить за неистовые аплодисменты. И здесь он вдруг без музыкального сопровождения тихо запел:

 «Враги сожгли родную хату, убили всю его семью.
Куда идти теперь солдату, куда нести печаль свою…»

- Я слышал эту песню впервые. Но зал, очевидно, её знал. Бернес  пел в гробовой тишине. Такая же тишина сопровождала его, уходившего, после низкого поясного поклона в зал, за кулисы. Аплодисментов больше не было. Люди тихо вставали со своих мест и выходили. У многих были слезы на глазах. Меня это потрясло!
Ребята за столом притихли. Молчание прерывает Вера, как бы говоря сама себе:
- У меня родители остались здесь в брянских лесах. Я даже не знаю, где их могила.
- А мой отец умер уже после войны дома от ранений, - произносит тихо Женя. – Я ещё была маленькой, когда мы с мамой остались вдвоем.
- Мой отец и его брат вообще не вернулись с войны, - добавляет Валера.
Я молчу. Мой отец, пройдя войну от Ленинграда до Будапешта, к счастью, остался жив.
Наконец, Валерка первым приходит в себя:
- Ну, давайте, ребята, выпьем за наступающий Новый 1962-й год. Пусть он нам всем принесет удачу!
- И за любовь! – добавляет Женя и, улыбаясь, смотрит на меня.