Сага. Прозрение

2.25. ПРОЗРЕНИЕ

… Никогда раньше он не видел её такой. Эва, его Эва, всегда выдержанная и уравновешенная, сегодня просто кипела. Её глаза, обычно излучавшие доброжелательность и понимание, теперь светились ненавистью и гневом. «Что же такое ей стало известным? Что превратило её в фурию?» – с недоумением подумал Эддам. Но этого он так и не узнал. Эва низким и хриплым от ненависти голосом объявила:
- Я, Эддам, устала, и больше не могу всё это терпеть! Сегодня я приняла трудное решение: я – ухожу от тебя. И дети мои уйдут со мной. Это тебе будет и урок, и наказание. Твой грех должен быть наказан – и пощады не жди. Ты заслужил то, что получаешь сейчас: никогда ты больше не увидишь нас: ни меня, ни детей моих. И не смей нас искать… - и она, более не глядя на него, повернулась и вышла. А Эддам, скованный странным оцепенением, остался сидеть и тупо смотреть на дверь, закрывшуюся за спиной Эвы.
Он пытался разобраться в своих чувствах, пытался понять, как воспринимать случившееся. Кроме очевидных минусов, ситуация обещала и несомненные плюсы: первым, что пришло ему в голову – это то, что открылась прямая перспектива заключения брака с Тианой. И это главный «плюс». Вопрос, конечно, не простой, но решаемый. Второй «плюс» и не менее важный: разрешилась тупиковая ситуация, у которой, казалось, не было никакого решения. Это снимает многие проблемы, в том числе и проблемы в отношениях с Сенатом и Президентом. А это означает, что уже ничего не закрывает возможностей карьерного роста. Тут Эддам даже глубоко и с облегчением вздохнул.
- Может так и лучше, – мелькнула мысль, но он тут же почувствовал, – нет, не лучше! И что-то подсказывало: самое страшное – впереди. А в душе стало вдруг так мерзко и гадостно, что он ощутил себя совершенно законченным негодяем! И этот приговор себе был очень похож на окончательный…
До него постепенно стал доходить весь смысл происшедшего: он утратил семью, и он НАВСЕГДА потерял детей. Это самое «навсегда» было как рок, как факт свершившийся, который не обжаловать и не переиграть. Судя по её решимости, она теперь даже увидеть их ему не позволит.
Знакомая чёрная волна зарокотала, замаячила вдали, вспухая и вздымаясь, всё выше. И небо, тут же почернев, стало опускаться на эту волну… а между ними – чёрными и страшными стихиями, в маленькой-маленькой щелочке, застрял он, раздавленный, просто размазанный – Эддам…
- Стоп, стоп, - попытался осадить он своё воображение, - ничего не потеряно. Всё – поправимо. И детей увижу, и устроится как-нибудь… - это его эго, желая спастись, нашептывало ему утешения.
Он судорожно перебирал варианты, пытаясь погасить, защититься или как-то увернуться от знакомой чёрной и страшной горы, с рёвом несущейся на него. Он вдруг внезапно и до жути явственно понял: это закон компенсаций! Такой же жесткий и простой, как закон сохранения энергии. Его действие неизбежно: причинил зло - будь готов получить его обратно, сотворил добро – и тебе воздастся. Ну, не тебе, так роду твоему…
* * *
Так плохо ему было только однажды, в тот единственный раз в жизни, когда он угодил в госпиталь. В предчувствии близких чудовищных страданий, Эддам сильно сжал голову руками, стремясь подавить заполняющие сознание ужас и панику. А душа его в этот миг затрепетала, заметалась, страшась того, что она уже переживала раньше – ужаса наступающего и неизбежного.
Он огляделся вокруг, пытаясь зацепиться сознанием за что-то твёрдое, материальное: казалось, всё тот же дом, где ещё сегодня щебетали голоса его детей, дом, где он был счастлив, и где ему казалось, что так будет вечно. За окном – всё тот же сад, который создавали они с Эвой вместе, деревья и кусты, посаженные возвышающимися ярусами, чтобы объём сада казался больше. Казалось и казался… иллюзией, всё это оказалось. Иллюзии, которые питал наивно он, иллюзии, которыми наивно он питался.
И, вот, хоть и дом тот же, а ничего уж нет, и не будет ничего - всё позади!
- А кто во всём произошедшем виноват? – вдруг задал ему вопрос какой-то незнакомый и враждебный голос, внезапно прозвучавший внутри него. Это было так неожиданно, что Эддам непроизвольно дёрнулся и завертел головой.
- Ты сам всё разрушал, ты сам во всём и виноват! И ты заслуживаешь наказания! – жёстко заявил голос, и возразить было нечего. Да, кажется, и некому: тот, кто его обвинял, исчез также внезапно, как и появился.
Но Эддам пытался найти какие-то оправдания или возражения. Хотя бы для себя, хотя бы на эту минуту – ему это было очень важно. Он стоял посереди холла, уставившись глазами в рисунок пола, и мысленно стал уже складывать какие-то жалкие фразы, отыскивать аргументы в свою защиту, но всё, что бы он ни «говорил» выглядело так нелепо и неубедительно, что он прекратил всякие попытки. Не найдя никаких достойных аргументов, Эддам тяжело вздохнул и достал из кармана «лекарство».
«Лекарство» почему-то не помогало на этот раз. Он вдыхал его раз, другой, а на душе было так тяжко и какие-то тяжкие предчувствия томили его. Эддам прошёлся по комнатам и этажам, всё ещё надеясь, что всё это - страшный сон, что сейчас выбегут дети из своих комнат, а снизу из столовой добрый голос Эвы позовёт их всех к столу.
И действительно, когда он был на лестнице, спускаясь из детской, снизу прозвучал добрый голос. Но это был голос «Няни». Она, странно заикаясь, с каким-то непонятым подтекстом, произнёсла: «Хозяин, включите монкс…». Эддам, почуяв неладное, бегом помчался в зал, а, вбежав, выкрикнул команду: «Экран!» И экран включился.
На экране творилось что-то страшное: какая-то большая дорога, на ней свалка из разбитых слайдеров, огонь, дым, корчащиеся раненые и некоторые недвижимые, видимо, уже погибшие. Все они – бывшие водители и пассажиры. И голос за кадром: «Ужасная авария на шоссе № 31! В столкновении участвуют более двадцати машин. Многие ещё не идентифицированы, но некоторые участники катастрофы уже известны. Так нам сообщили из патрульной службы, что опознан слайдер, принадлежащий семье известного сенатора, ныне избранного Голосом Сената, Эддама Мэнси-Хэд»!..
Эддам, не веря себе, своим ушам и глазам, принялся хлопать себя по щекам, надеясь, что это всего лишь чудовищный сон! Что он сейчас проснётся и весь этот ужас закончится! Но сон не кончался – «Никто не выжил…» - последнее, что услышал он. И тогда он закричал. Так страшно и дико, как никто и никогда до него. Зажав голову руками, он кричал и кричал, не в силах остановиться…
Затем, не желая ничего более, как только слиться Душой своей с Душами своих детей, он низко наклонился и побежал, изо всех сил отталкиваясь ногами от пола. Он бежал и бежал, как в замедленном сне, и кричал, не переставая, умоляя детей своих дождаться его.
Наконец, он добежал, - перед ним был огромный, светящийся экран монкса. «Ну, вот и всё…», - с облегчением подумал он.
Боли он не почувствовал. Был только потрясший его страшный удар и жуткие ощущения, когда стёкла экрана входили внутрь его шеи и черепа.
* * *
- Эддам, Эддам, остановись! Очнись! – кричал прямо в ухо чей-то знакомый голос. И, бьющийся в конвульсиях на полу, Эддам заставил себя открыть глаза. Перед ним на коленях стояла Эва и трясла его за плечи.
- Это сон, только сон, - заклинала она любимого, вглядываясь с надеждой в его глаза. А он, потрясённый и раздавленный, застрявший в пограничном тумане чудовищного сна, с трудом выкарабкивался из этого мира горя и смерти. Он ведь почти уже умер, и вот - чудо воскрешения…
Эддам поднял к лицу руки и поглядел на них - жутко ныли пальцы. Ногти на них почти все были сломаны, и из-под них сочилась кровь. Эддам тёр ладонями лицо, отгоняя страшное, а в голове ширилась и росла безумная радость – это был только сон! Жуткий и удивительно реальный сон.
Он вдруг почувствовал, что ладони его мокры и скользят по лицу. И он испугался вновь: не сон это, а явь! Всё было! Он просто умирает и бредит, а на лице его – кровь от порезов. Содрогнувшись, он взглянул на руки. Да, кровь была, но совсем не столько, сколько могло бы быть при таких порезах лица и разрушениях черепа. Кровь текла из носа, из прокушенных губ, да ещё щёки и глаза были мокры от слёз.
Боясь провалиться обратно в кошмар, он обхватил её руками и крепко прижался к ней. Горячие волны радости согревали озябшую душу, а из глаз вытекали солёные и такие сладкие слёзы счастья.
- Где же была ты, радость моя, - только и смог сказать он…