ЕВГЕНИЙ САРТИНОВ
МНЕ НАДОЕЛО ПРОЩАТЬ
1
В торжественной строгости больших кабинетов есть какая-то своя, особая магия. Вознесшиеся над землей этажи, стены, дубовые панели, двойные, плотно обитые кожей двери - все это предохраняет их обитателей от вторжения из внешнего, грубого и суетного мира. Здесь своя, особая жизнь. И даже время, материя вроде бы незыблемая, независимая от человека, движется здесь в более замедленном и чеканном ритме.
Высокие, в человеческий рост напольные часы в кабинете мэра города Волжска Вадима Михайловича Широкова коротко и солидно пробили полчаса, и неутомимо продолжили отсчет жизни, как гильотиной отсекая секунду за секундой своим круглым, отполированным до зеркального блеска латунным маятником. В мертвой точке он застывал на какое-то ничтожное мгновение, а затем обрушивался назад, чтобы уничтожить еще секунду, и застыть, удовлетворенным, в противоположном углу.
Вадим Михайлович на секунду оторвался от изучения бумаг в толстом солидном бюваре, коротко глянул на циферблат швейцарских часов на запястье, машинально отметил точность хода особых палачей времени и снова погрузился в зеркальное отражение городской жизни - в цифры, факты, выводы. Последнюю бумагу он задержал подольше, отдельные фразы перечитал еще раз, потом вздохнул раздраженно, отбросил ее от себя. Подумав, мэр нажал на кнопку селектора и все-таки более раздраженным, чем обычно, тоном попросил секретаршу:
- Верочка, пусть ко мне зайдет Надежда Львовна.
- Хорошо, - прошелестело в ответ из динамика.
Уже то, что он обратился к подчиненному не лично, а через секретаршу, говорило о недовольстве мэра этим человеком. Такая уж примета сложилась у окружения главы города, и она была удивительно точна.
Вскоре приоткрылась массивная дверь, и в кабинете появилась юрисконсульт Надежда Львовна Рихтер, невысокая, хрупкого сложения, черноволосая, одетая скромно и достаточно строго. У нее было самое обычное лицо женщины, не скрывающей своего возраста - тридцати, может, чуть побольше. Минимум косметики - подкрашенные неброской помадой губы, волосы обрезаны без затей, по плечи, слегка завиты на концах. Вот только глаза были удивительно красивы: большие, темно-карие, они хорошо оттенялись длинными ресницами, и это придавало им особую глубину.
- Надежда Львовна, я ознакомился с вашей запиской, - без долгих предисловий, даже не поздоровавшись, начал мэр. По привычке, одной из многочисленных, приобретенных за годы кабинетного труда, Широков взял ручку, якобы настоящий "Паркер", и принялся вертеть ее в руках, время от времени постукивая колпачком по столу. - Я ведь просил вас юридически обосновать этот договор, а вы сделали как раз обратное.
- Вадим Михайлович, с экономической точки зрения настоящий договор выглядит очень странно. По-моему, он убыточен для города.
Голос женщины звучал негромко, но достаточно твердо.
Широков бросил на стол свой "Паркер", поднялся из-за стола. Высокий, мощного сложения, он был внушителен и даже красив той особой статью сорокалетнего мужчины, что уже не в локонах и румянах, а, скорее, в устойчивой внутренней силе. У него не было лишнего веса, в иссиня-черных волосах не блестело ни одного седого волоса. Темные глаза и брови вразлет излучали сейчас гнев.
- Я не просил вас рассматривать экономическую сторону этого проекта! Пусть этим занимаются плановики и экономисты! Что вы лезете не в свое дело?
Он вышел из-за стола, подошел к окну, силой воли подавил вспыхнувший гнев, снова обернулся к женщине.
- Ну, что вы молчите?
- И все-таки отдавать подряд на разбивку городского парка не строительной организации, а какой-то торгово-посреднической фирме - труднообъяснимое решение.
- Эта фирма уже проделывала подобную работу, причем очень хорошо, - терпеливо продолжил объяснение мэр.
- Да, она построила танцплощадку и благоустроила городскую площадь. Но опять же все это силами СМУ-5. Можно было заключить договор напрямую, - упрямо сказала юрисконсульт.
Широков на секунду прикрыл глаза.
"Если даже она выступает против проекта, то что будет, если об этом пронюхают в думе? Там ведь тоже умников хватает".
Между тем женщина продолжала:
- Да и предыдущие контакты с этой фирмой вызывают недоумение. Хотя бы закупка продовольствия для города в прошлом году. Это обошлось нам почти в тридцать процентов стоимости овощей и другой сельхозпродукции. В результате у нас были самые высокие цены по области. Или вот еще... - Она хотела продолжить, но мэр прервал:
- Надежда Львовна, я все это прекрасно знаю, и не надо ворошить ошибки прошлых лет! В новых рыночных условиях трудно сразу найти верный путь.
Широкову стало досадно, что "малявка" заставила его оправдываться.
- Но не забывайте, что фирма "Наташа" обладает достаточно квалифицированными кадрами, чтобы справиться с любой формой деятельности. Я, - он плотно выделил самое короткое в обширном русском языке слово, - доверяю им. Я еще раз прошу юридически обосновать этот договор. Это возможно?
Рихтер пожала плечами.
- Сейчас возможно все. В стране правовой беспредел. Просто какое-то месиво из законов и указов. И новые в ходу, и половину старых еще никто не отменял.
- Так вы сделаете то, о чем я вас прошу? - стоял на своем мэр.
Женщина вздохнула, нехотя сказала:
- Попробую, - и повернулась, чтобы уйти.
- Надежда Львовна, - остановил ее Широков. Он подошел поближе и с высоты своего немалого роста, глядя сверху вниз на собеседницу, вкрадчиво спросил: - Скажите честно, вы хотите со мной работать?
Юрисконсульт в ответ пожала плечами.
- Это не зависит от моего желания. Это моя работа. - И, упрямо глядя в глаза мэра, добавила: - Я здесь работаю уже десять лет, вы четвертый глава города на моей памяти.
Лучше бы она этого не говорила. Мэра словно обдало изнутри жаром. Он пребывал на должности всего два года, и осенью должны были состояться первые свободные перевыборы.
- Ах, вот даже как! - не сдержался Вадим Михайлович. Его, что говорится, "понесло": - Ты надеешься и меня пережить, ты, маленькая...
И, глядя прямо в глаза Надежде Львовне, мэр грязно, матерно выругался.
- А теперь пошла отсюда... - и уже вслед добавил последний, столь же грязный аккорд.
Секретарша Широкова, молоденькая миловидная Верочка, подняла глаза от любовного романа на открывающуюся дверь, увидела лицо Рихтер, охнула, выбежала из-за стола навстречу.
- Наденька, вам, что, плохо?
Надежда Львовна молча отстранила ее, быстро пройдя по коридору до своего маленького кабинетика, захлопнула дверь и только тогда, наконец, разрыдалась.
Мэр, между тем, тяжело отдуваясь, ослабил узел галстука и, не садясь, ткнул в одну из кнопок селектора.
- Петрович, зайди ко мне.
- Хорошо, Вадим Михайлович, - ответил невидимый собеседник.
Когда приглашенный им человек вошел в кабинет, Широков заводил свои напольные куранты. Они достались ему по наследству от прежнего председателя исполкома. Сначала он хотел их выбросить, но потом кто-то сказал ему, что часы остались еще от дореволюционного градоначальника. Это показалось Вадиму Михайловичу забавным, вроде бы даже преемственность власти. А потом он и сам оценил какую-то особую монументальность и торжественность старомодного чудовища. В кабинете он сменил все. Но эти высокие, красного дерева часы с затейливыми башенками и куполами наверху, с латунным желтым циферблатом и таким же маятником остались на своем месте. Он заводил их в одно время, как сегодня, по понедельникам, в полдень.
- Добрый день, Вадим Михайлович, - поздоровался вошедший.
- Здравствуй, - кивнул головой мэр, поворачивая ключ завода и сосредоточенно считая обороты.
- ... девятнадцать, двадцать, - закончил наконец он, вытащил ключ, положил его на специальную полочку внутри, закрыл стеклянную дверь.
- Вот что, Петрович, - сказал наконец Широков. - Подготовь приказ об увольнении Рихтер с завтрашнего числа.
- Надежды Львовны? - удивился собеседник.
- Да, - кивнул головой мэр. - По собственному желанию.
- А разве она...
- Подпишет, - усмехнулся Широков. - Можешь не сомневаться. Зайди к ней чуть позже.
В эту секунду напольные куранты начали отбивать полдень. Оба глянули на свои часы, покачали головой - Швейцария подтверждала точность хода. Закончив бить, куранты заиграли благозвучную мелодию скрытыми внутри колокольчиками. Оба чиновника с благоговением прислушивались к звучащей хрусталем мелодии, словно прикасались к вечности.
Мэр и представить себе не мог, что благозвучный звон столь любимых им часов уже начал отсчитывать финальную часть его жизни.
2
Февральский вечер опускался синевой на заснеженный город. Люди спешили с работы: женщины в ясли и садик, мужчины, те больше в гараж с заходом в магазин. Несуразно высокий, слегка сутулый, как часто это бывает у больших людей, человек в зимней куртке с капюшоном, накинутым на непокрытую голову, остановился у подъезда дома N 8 по улице маршала Ватутина. Он смотрел на здание мэрии. Нижние этажи были уже темны, на третьем горело два окошка, но зато на верхнем этаже, в обширном кабинете Широкова, во всю полыхал свет.
Удовлетворенно кивнув головой, великан вошел в подъезд и двинулся наверх, перешагивая через две ступеньки. За каждой дверью бурлила жизнь, звучали голоса, звенела посуда. Это его беспокоило, но отступать он не привык. На пятом этаже он остановился, прислушался. За всеми четырьмя дверями ощущалось присутствие людей: звуки музыки, обрывки разговоров. Решившись, он достал из кармана ключ, поднял руку вверх к запертому люку на чердак. Тут одна из дверей резко распахнулась, он машинально отдернул руку вниз. Но ватага пацанов, вооруженных клюшками, с шумом, гамом и лязганьем коньков рванувшаяся вниз, не обратила на него никакого внимания.
Шепотом выругавшись, незваный визитер вытер вспотевший лоб и снова занялся замком. При его росте он только привстал на цыпочки, этого было достаточно. Сунув замок в карман, он надвинул капюшон на голову и осторожно отжал вверх тяжелую дверку. Первый раз открывая этот люк, он засыпал себе всю голову пылью, керамзитом и птичьим пометом. Куртка до сих пор противно воняла этой дрянью. Он постарался очистить пространство вокруг люка, но и в этот раз какая-то труха посыпалась вниз. Переждав, странный посетитель неожиданно ловко и быстро взобрался по лестнице и исчез на чердаке. Прикрыв люк, он очутился в темноте. Человек к этому был готов.
Открыв на ощупь свою обширную сумку, он нашарил там фонарь и, включив его, уже уверенно двинулся к другому краю крыши, туда, где слабо маячил свет слухового окна. Здесь он уселся на припасенный заранее ящик, пристроил у ног сумку, достал оттуда фотоаппарат с мощным телеобъективом, поднял видоискатель к глазам. Кабинет мэра был виден отсюда как на ладони. Громадные окна, ярко освещенные изнутри тремя хрустальными люстрами, позволяли рассмотреть все до малейших деталей.
Судя по всему, там шло какое-то заседание. Лица, и даже затылки людей, сидевших за длинным столом, выражали сосредоточенность и самоуважение исполняемой ими обязанностью присутствовать в этом кабинете, в этот час, по этому вопросу. Хорош был и сам мэр. От природы он был актер так себе, средненький. Но многолетняя практика комсомольской и партийной работы приучила его как бы менять маски. Он мог изобразить рубаху-парня, веселого и улыбчивого. Была в его запасе и личина отца города, заботливого, но и строгого. Сейчас же за столом сидел государственный человек, суровый и величественный.
Фотограф задержал на нем перекрестье видоискателя, потом прикинул что-то в уме, подсвечивая фонариком, поставил выдержку, отрегулировал диафрагму и стал ждать. Морозец было начал донимать неподвижное тело, и он применил свой старый испытанный метод: стал напрягать на несколько секунд все мышцы, а потом расслаблялся. Через пять минут дрожь прошла, организм словно слился в одно целое с окружающим его холодом.
Вскоре заседание кончилось, народ стал покидать кабинет мэра. Проводив всех, Вадим Михайлович потянулся, несколько раз присел, разминая затекшие ноги, потом пару раз двинул по воздуху кулаками, обнаружив явную сноровку бывшего боксера. Размявшись, он глянул на часы, что-то прикинул в уме, потом снял трубку телефона, коротко бросил в нее несколько слов. Из нижнего ящика стола Широков достал фигурную бутылку, два фужера, красивую коробку конфет.
В кабинете появилась женщина. Мэр запер дверь, протянул ей фужер, что-то, весело улыбаясь, сказал. Они чокнулись, и человеку на крыше даже показалось, что он услышал звон, настолько хорошо все было отсюда видно. Женщина в кабинете смотрелась весьма эффектно: блондинка с красиво уложенной прической и роскошной фигурой, хорошо подчеркнутой сногсшибательным платьем. Внушительный бюст, шея, пальцы, уши - все подверглось ослепительной агрессии золота. "От нее сейчас, наверное, пахнет духами, - подумал фотограф, - и, конечно, французскими. А я своей так и не смог купить на Новый год "Пуазон", о котором она мечтает".
Между тем события в кабинете развивались своим чередом. Мэр без галстука и пиджака, не выпуская из рук бокала, целовал блондинку сзади в шею. Она же, судя по жестам, якобы отбивалась от его объятий и заливисто хохотала, потягивая временами из бокала напиток. А мэр все что-то игриво нашептывал ей на ухо, отчего плечи у блондинки вздрагивали от смеха все больше и больше.
Руки у фотографа начали затекать, наконец он нажал на спуск, мягко прошелестела шторка затвора. Затем еще кадр, и еще. И для страховки - еще несколько кадров с другой выдержкой. Все-таки в таких условиях он снимал нечасто.
Отсняв все, что нужно, он немного расслабился. Двухнедельная охота закончилась успешно. Опыт подсказывал ему, что пленка должна была получиться. Думая о своем, он уже спокойно спустился вниз, на лестничную площадку, повесил обратно замок. Звуки за дверями затихли. Приближалось время очередного латиноамериканского сериала, народ с благодарностью готовился принять новую порцию слащавого корма для мозгов. Отряхнув капюшон, он откинул его, открыв длинные русые волосы. Когда он уже начал спускаться по лестнице, щелкнул замок, на площадку вышел маленький старичок с палочкой и в шлепанцах. Опускаясь ниже, фотограф услышал, как сверху зазвенел звонок, потом щелкнула "собачка" замка, и старческий голос спросил:
- Машенька, у вас валокордину не найдется, а то мой весь кончился, аптека уже закрыта.
3
Август безнадежно догорал своей последней неделей. Жара все не спадала, изнуряя жителей областного центра, словно в отместку за те проклятия, что они возносили ей. Особенно от жары страдают люди полные, такие, как редактор еженедельной скандально-популярной газеты "В замочную скважину" Алик Войцеховский. Кондиционер в его кабинете сломался еще в июле, а купить новый он никак не мог. Надо сказать, что кроме того, что он был редактором этой газеты, Алик по совместительству был еще и издателем, более того - автором большинства статей. Но хотя газета старательно придерживалась заданного курса, вынесенного в заголовок, выживала она с трудом. Определенный успех она, конечно, имела. На своих восьми листах она выплескивала всю грязь, что удавалось найти неутомимому редактору, начиная с Голливуда и кончая соседней подворотней с ее смачными тайнами. Заголовки были кричаще-скандальны, страницы богато иллюстрированы к месту и не месту полуголыми и совсем голыми девицами. С особым интересом публика изучала кроссворд, подборку анекдотов и свежие "тухлые" новости из местного "Белого дома".
Увы, все эти сенсации дорого стоили. Приходилось подкармливать поставщиков жареных фактов. Во-вторых, чуть ли не после каждого выпуска кто-то из "героев" материалов обращался в суд, приходилось защищаться, а это тоже стоило денег. Ну, и самое главное - цены на бумагу, типографские услуги, оплата помещения и зарплата сотрудникам съедали всю прибыль. Другой бы давно плюнул на всю эту сомнительную затею, но Алик слишком любил свою работу, да и не умел больше делать ничего, кроме газеты. Вот и приходилось издателю Войцеховскому отказать редактору Войцеховскому в приобретении нового кондиционера. А страдал, как всегда это бывает, автор Войцеховский, буквально плавящийся в собственном соку в маленьком кабинете, обращенном на солнечную сторону.
- Мозги кипят, - бормотал Алик себе под нос, вытирая лысину носовым платком не первой свежести. - Не кабинет, а сковородка. Скорей бы зима! - вздохнул он и продолжил строчить что-то в большой блокнот.
Закончив с этим, он перечитал написанное, что-то исправил, где-то дописал и стукнул два раза в стенку за спиной обширным томом телефонных номеров всей области.
Не так скоро, но на этот необычный зов пожаловала субтильного сложения девица неопределенного возраста, но в мини. Глянув на ее ноги, редактор внутренне содрогнулся, поневоле вспомнив о миллионах замученных в различных застенках. Алика, от природы человека очень веселого, каждый раз подмывало пошутить по этому поводу. Но он сдерживался, ибо Ларочка работала у него и за секретаря, и за машинистку, и все это за столь мизерную плату, что он опасался ее потерять из-за какой-то дурацкой шутки. Подспудно он даже где-то подозревал, что размеры зарплаты и Ларочкина худоба как-то взаимосвязаны, но дальше этого думать опасался.
- Ларочка, отстучите этот текст, и в типографию. Пусть Михалыч растянет хоть до какого шрифта, но прикроет дыру на третьей странице.
- Хорошо, - хмыкнула себе под нос девушка и, небрежно выхватив у шефа листок бумаги, независимой походкой двинулась к выходу.
Уже в дверях она столкнулась с улыбчивым молодым человеком, чернявым, с аккуратными усиками скобкой. Посетитель галантно уступил дорогу даме. Ларочка же, по-королевски проследовав в дверной проем, все же стрельнула глазами в интересного молодого человека и, прибавив походке еще больше независимости, удалилась в свой кабинет. Посетитель же, еле оправившись от этого залпа глазками, вступил в кабинет редактора и с порога заявил:
- Здравствуйте! Я к вам прибыл из Волжска.
- А, Волжск. Как же, знаю. Пуп земли, центр Вселенной. Ну и что у вас там такого стряслось, что стоило трястись два часа на электричке? - не очень вежливо пробурчал Войцеховский.
- Кое-что для вас есть, - не обращая внимания на скептицизм редактора, весело продолжил парнишка. Он достал из портфеля большой плотный пакет от фотобумаги, положил его перед редактором.
- Здесь все. Текст можете переделать, фотографии выберете сами. Спасибо за внимание, аривидерчи!
И якобы по-военному щелкнув каблуками, посетитель быстро покинул кабинет. Слегка опешивший редактор, он же владелец "Скважины", открыл конверт, просмотрел фотографии. Потом прочитал сопровождающий их листок, еще раз, уже заинтересованно просмотрел предоставленную ему фактуру и схватился за телефон.
- Васька? Где Зотов? Давай его сюда. Михалыч, набор готов? Молодец. Теперь тормози и освобождай первую страницу и разворот. Ничего не знаю. Есть экстраматериал, к чертям собачьим твою принцессу Диану! Успеешь, я говорю - успеешь! Иди к черту, к утру газета должна быть готова. Все!
Нетерпеливо нажав на рычаг, он набрал другой номер.
- Саня?! Бросай все к чертям, бегом ко мне. Арнольда там нет? Да ты что, не дай боже!
Войцеховский долго и безуспешно пытался дозвониться до третьего адресата. Потеряв терпение, он рысью выскочил в коридор, и, забежав к своей субтильной секретарше, с ходу вырвал у нее готовый листок с заказанным текстом, и, разорвав его в клочья, швырнул в корзину.
- Лара, все к черту! Садись на телефон и ищи Арнольда! Любой ценой! Мне нужен на первую страницу грандиозный фотоколлаж!
Вернувшись в кабинет, он достал свой громадный клетчатый платок и, вытерев потную лысину, снова занялся фотографиями. Его крупный, с горбинкой нос раздувался, как у коня перед хорошей скачкой. Казалось, что он уже ощущал запах жареного.
- Ах, какой изумительный будет скандал!
И редактор, он же издатель, даже застонал от предвкушения.
Между тем за углом в небольшом сквере шел торг.
- Слушай, дядя, добавить бы надо за риск, а? - чернявый нагловато улыбался, крутя в пальцах купюру.
- За риск говоришь? - усмехнулся собеседник. - Могу по шее добавить.
- Но-но! - усатый отпрыгнул от поднятой руки. - Ладно, в расчете.
Глядя в спину уходящему, он пробормотал:
- Динозавр, лапа как у экскаватора. Что он, интересно, такого подсунул им?
Рассеянный взгляд молодого человека заметил явно что-то знакомое. Он по-разбойничьи свистнул и отчаянно замахал руками куда-то через дорогу.
- Валек, Павло, вали сюда!
Когда два парня примерно одного с чернявым возраста преодолели без светофора оживленную дорогу и, поздоровавшись с ним за руку, плюхнулись рядом на скамейку, тот, загадочно улыбаясь, предложил:
- Ну, что, гуляем?
- На какие деньги, голодранец? - уныло отозвался один из подошедших.
Чернявый вытащил деньги, повертел их у друзей под носом. Те сразу приободрились.
- Откуда, фраер? Небось, бабушку-ростовщицу топором ухайдакал?
- Пошляк! Все гораздо интеллигентней. Пять минут работы - литр водки. Учитесь, Шура, это вам не по карманам мелочь тырить.
И, рассмеявшись, студентура отправилась к ближайшему магазину.
4
Выйдя из машины, Вадим Михайлович глянул на часы, время было без семи минут восемь. Он всей грудью вздохнул свежий утренний воздух и чуть не засмеялся от неожиданного ощущения счастья. Бывают дни, когда словно что-то спускается на тебя сверху и беспричинная радость переполняет душу, тело поет каждой жилкой. И солнце светит только для тебя, и воздух как будто принес какой-то шальной ветер из далекого первозданного леса.
Пожав руку подвернувшемуся бывшему сослуживцу и обменявшись с ним парой ничего не значащих фраз, Широков на минуту остановился, разглядывая обрамляющие дорожку с обеих сторон громадные цветочные грядки. Красные цветы, названия которых мэр не знал, полыхавшие весь август своим неистовым пламенем, наконец отцвели и облетели. Но на смену им распустились махровые астры самых разных цветов и оттенков.
Они поневоле напомнили Вадиму о жене, та разводила на даче точно такие же. Именно она подсказала мужу сделать из чахлого, вытоптанного газона у мэрии этот грандиозный цветник. Она же посоветовала ему обратиться к Егору Ивановичу Огаркову, бывшему агроному и фанатику цветов. Ветеран войны, инвалид - на одной руке у него было всего два пальца, седой щупленький старичок всю прошлую весну ползал на коленках перед солидным зданием мэрии. Но результат оказался потрясающим. Весну, лето и осень, до самых заморозков, перед зданием мэрии цвели постоянно, сменяя друг друга, сотни цветов. Начиная с гордых нарциссов и скромного первоцвета, с пылающих тюльпанов и изысканных роз, и до последних скромных осенних астр, они как бы передавали друг другу эстафету красоты.
Покачав головой, мэр подумал: "Надо как-то отметить Огаркова. Вот только как? Он ведь не от мира сего. Ходит постоянно в этом замызганном комбинезоне. Может, ему костюм купить? Хотя он был на 9 Мая в каком-то костюме, с орденами. Ладно, потом подумаю".
И, отбросив мысли об убогом цветочнике, Широков быстрым шагом достиг крыльца мэрии, на ходу здороваясь с подчиненными. Спокойно миновав первый лестничный пролет, он вдруг улыбнулся и быстрым, пружинистым шагом, почти бегом махнул остальные этажи. Да, он поймал на себе удивленный взгляд Азалии Карловны, старенькой женщины-плановика, но черт с ним. Главное, что он дал своему телу почувствовать эту бьющуюся через край непонятную радость. Мэр был в хорошей форме, дыхание участилось ненамного, да заблестели глаза.
Вот таким, мощным, веселым появился он перед своей секретаршей. Верочка искренне восхищалась своим шефом. Вот и сегодня, как всегда, без минуты восемь он на пороге приемной.
- Здравствуйте, Верочка!
- Здравствуйте, Вадим Михайлович. Через полчаса заседание комиссии по подготовке к зиме, вы просили напомнить.
- Спасибо, - признательно улыбнулся мэр секретарше и прошел в кабинет под торжественный звон своих монументальных курантов.
Широков только открыл папку с документами и углубился в чтение первого из них, когда зазвенел телефон. Это был "прямой провод", номер знали немногие избранные.
- Да, слушаю, - тяжеловесно, до максимума сгустив голос, отозвался Вадим Михайлович.
- Ты видел сегодняшний номер "Скважины"? - без долгих предисловий, без здравствуй и прощай, спросил его незнакомый голос.
- Нет, а кто это говорит? - озадаченно отозвался мэр, пытаясь вспомнить, кому принадлежит этот глуховатый, но сильный бас.
- Неважно. Поинтересуйся газеткой, советую.
Голос замолк, послышались длинные гудки. Мэр нажал на кнопку селектора.
- Вера, мы выписываем "В замочную скважину"?
- "Скважину"? - удивилась секретарша. - По-моему, нет.
- Тогда сходите к киоску, купите мне последний номер, - попросил Вадим Михайлович.
- Хорошо, - все с тем же удивлением в голосе согласилась Вера.
Когда через десять минут секретарша вошла в кабинет, лицо у нее было какое-то странное. В глазах мелькали искорки, рот передергивался, как будто она хотела что-то сказать или рассмеяться, но сдерживалась. Положив свернутую газету, она тут же выскочила за дверь, так что он даже не успел поблагодарить ее и заказать чашечку кофе. Это его удивило, но, развернув газету, Широков тут же понял поведение секретарши и мгновенно про него забыл. На первой странице была его огромная фотография, улыбающегося, в расстегнутой рубашке и с полуспущенными штанами. Заголовок сверху гласил: "А мэр предпочитает на столе". И маленькая сноска: "Смотрите 8-9-ую страницы". Холодея, он открыл разворот.
- Суки!!! Убью! - услышала Вера рев своего начальника, прорвавшийся даже сквозь плотные заслоны двойных, обитых кожей дверей.
А в это время, совсем недалеко от здания мэрии, очень высокий, худощавого сложения человек, тонкий в талии, широкоплечий, разглядывал предвыборный плакат мэра. Русые длинные волосы великана странным образом сочетались с черными, азиатского разреза глазами, тяжелым треугольным носом и мощным подбородком с упрямой ямочкой посредине. До конца разглядев этот почему-то синий шедевр местной полиграфии, запечатлевший Вадима Михайловича с суровым и внушительным выражением лица, на фоне столь же синей березки, великан прочитал лозунг, помещенный ниже: "Скажем мэру "да" на второй срок!"
- Хрен тебе, а не второй срок! - усмехнулся он себе под нос.
5
Заседание мэр провел из рук вон плохо. Какая тут к черту подготовка к зиме, когда случилось такое! Хорошо еще, остальные не знали о публикации в "Скважине", и только в глазах у припоздавшего на заседание директора бетонного завода Спирина он увидел явную издевку. Еще бы, он держал в руках тот самый номер газеты. Это совсем взбесило мэра: Спирин был его единственным достойным противником на предстоящих выборах.
В свое время они даже дружили. Широков был тогда уже зам. горисполкома, а Спирин несколько лет умело и грамотно властвовал на ЖБК. Оба входили в избранный неформальный клуб, сгруппировавшийся вокруг сауны местного спортклуба. В определенный день недели сауна закрывалась для посторонней публики и съезжалась элита: директора предприятий и представители власти. В эти недолгие часы они оставались друг с другом на "ты", говорили просто и без затей, щедро пересыпая речь чисто мужскими "идеологизмами". Здесь решалось то, что не могло разрешиться на многочасовых заседаниях и совещениях. При случае можно было окунуть башкой вниз оппонента.
Именно здесь было решено, что после ухода на пенсию предисполкома следующим будет Спирин. Но Широков сделал небольшой маневр перед областным начальством и сам оказался в желанном кресле.
Как это часто случается, вражда, пришедшая на смену дружбе, уже навсегда. Внешне они держались в рамках приличий, но каждый знал, что стоит за строго отмеренной дозой вежливости.
Вскоре распался и банный клуб. Первыми ушли представители рухнувшей партии. Один из представителей директората умер, другого перевели с повышением, еще один надорвал сердце, и хотя и пробовал просто присутствовать, но не мог уже получать удовольствие от огненной забавы и вскоре сам сошел с дистанции. Пришедшие им на смену люди оказались другой формации, общего языка с ними "старички" не нашли, не было прежней доверительности отношений одного, единого клана власти.
Кое-как доведя заседание до конца, Вадим Михайлович распустил людей, а сам отошел к окну, чтобы избежать встречи с ехидным взглядом Спирина. Докурив сигарету, он вернулся к столу и нашел небрежно брошенную знакомую газету с припиской характерным спиринским почерком. Поперек его фотографии тот написал только одно слово: "Поздравляю!". Это совсем взбесило мэра. Он выругался, достал из заветного шкафчика бутылку водки, хлопнул рюмку без закуски. Подумав, начал набирать номер телефона. Звонить часто по этому номеру он опасался, и хотя память на цифры у Широкова была потрясающей, пришлось воспользоваться записной книжкой.
- Лешку мне. Какого-какого, простого. Ну Грача мне, какого Лешку! - свирепея уже, рявкнул он в трубку. - По голосу пора узнавать! Где он там?
- Здравствуй, Вадик, рад тебя слышать. - От этого хрипловатого, с барскими интонациями голоса мэра аж передернуло. - Ты не серчай на моих парней, не признали начальства.
- Да не юродствуй ты. У меня тут такое!
- А я в курсе. Что, милай, обкакался? Бывает. Как же это ты шторочки-то не задернул, а? Понимаю, хозяином себя почувствовал, как же, мэр все-таки. Летишь ты, брат, теперь вверх тормашками, вниз кармашками.
- Слушай, хватит поминальную тянуть. Ты лучше подскажи, что делать, как тварь эту найти?
- Поквитаться решил? Понимаю. Но ты бы, Вадик, лучше ментов подключил, они натасканы на это, и побыстрей будет.
- Ты что, смеешься? - снова взорвался мэр. - Кто сейчас искать будет? Две недели до выборов. После выборов кинутся, да, если я выиграю. А сейчас эти суки выжидать будут. Неужели это Спирин организовал, как думаешь? Слушай, а ему нельзя такую же пакость организовать? Любовницу я его знаю.
- Поздно, брат. Он теперь все щелочки перекроет. Ладно, приезжай, обмозгуем.
6
Спустя несколько дней у ворот двухэтажного загородного дома на окраине деревни Кротовка резко просигналил автомобиль. Выскочивший из дома рослый детина глянул в окошечко калитки и кинулся поспешно открывать тяжелые железные ворота. Из въехавшей во двор машины вылез мэр. Встречавший его хозяин дома был коренаст, невысок, хотя и сбит крепко, добротно. По сравнению с рослым, представительным, несколько даже лощеным мэром он не производил особого впечатления. Широкое, плоское лицо, бесформенный и, похоже, сломанный нос, губы узкие, ехидные, волосы серые, зачесанные назад и с приличными залысинами. Глаза только какие-то рыжие и холодноватые одновременно. Одет он был также простовато, в хороший трикотажный костюм, но уже изрядно поношенный, с пузырями на коленках. Особенно это бросалось в глаза рядом с элегантнейшим "градоначальником", облаченным в серый костюм-тройку, сшитый на заказ в столичном ателье.
- О, какие гости, какие люди нас посетили! - в словах хозяина кроме напускной радости явно сквозило еще и скрытое ехидство, что, впрочем, не помешало ему обнять не особо довольного этим Широкова.
- Орлы, шашлычок-с! - скомандовал гостеприимный домовладелец.
- Паяц ты, Грач, - с досадой сказал мэр.
- Ну, вот, сразу с выговором, - деланно огорчился Грач. - В дом не приглашаю, затеял небольшой ремонт.
Тут на крыльце действительно появился невысокий парнишка с "приезжей" внешностью в заляпанном строительном комбинезоне и с ведром в руке.
Мэр как-то неловко дернулся, отвернулся и зло прошипел хозяину усадьбы:
- Ты что, не мог предупредить, что у тебя сейчас чужие люди?!
- Да ладно тебе, - отмахнулся Грач, - я специально нанял этих черных из соседнего города. Тут работы на два дня. Пошли, в беседке поговорим.
Пока они шли за дом, хозяин продолжал успокаивать щепетильного гостя.
- Если за домом установят наблюдение, я буду знать об этом на сутки раньше их. Ты же знаешь, как все это делается?
- Знаешь-знаешь! - проворчал мэр. - Береженого бог бережет.
- Что же ты не поберегся в кабинетике? - ухмыльнулся Грач.
Вадим Михайлович болезненно скривился. Между тем они зашли за дом и уселись в увитой плющом беседке.
- Ты лучше скажи, как наши дела? - поинтересовался мэр.
- Дела у прокурора, - хохотнул Грач, - а у нас делишки.
Но все-таки он посерьезнел и чуть-чуть, всего на полтона повысив голос, позвал:
- Жорик.
Прошла минута, другая, никто не появился. Грач скрипнул зубами и, прибавив голоса еще на полтона, снова позвал:
- Жорик.
Через несколько секунд в беседку влетел запыхавшийся парнишка, худенький, кудрявый, с большими веснушками по бледному лицу.
- Нет, я тебя долго ждать буду? - не повышая голоса, но таким тоном, что даже у гостя мурашки пошли по шкуре, начал выволочку Грач. - Я уже глотку сорвал, пока дозвался. Спишь там?
Тут он немного успокоился, отвел взгляд от явно перепуганного Жорика.
- Принеси кожаную папку из машины и пару пива.
Пока парень бегал, выполняя заказ, Вадим Михайлович поинтересовался:
- Ты что это его так? Сказал бы, я крикнул.
Грач только ухмыльнулся.
- Он должен слышать все, что я хочу. Даже если это будет шепотом.
Сказано это было таким манером, что Широков счел за благо перевести разговор на другую тему.
- А где твой Серый? - спросил он хозяина, оглядываясь по сторонам.
Тот ухмыльнулся.
- Я его на всякий случай в кабинет посадил. Вдруг кто сунется. Ты же знаешь наш народ, жулье.
Прибежал запыхавшийся Жорик с парой запотевшего бутылочного пива и коричневой кожаной папкой на молнии. Пока он услужливо открывал бутылки, мэр нетерпеливо посматривал на папку.
- Ну, - нетерпеливо начал он, когда они остались одни, - что нашел?
- Больно быстро хочешь, - ворчливо отозвался Грач, расстегивая папку. - Мы ведь не менты, нам в открытую нельзя. Вот, тряхнули газету. Но там ничего. Пришел пацан, отдал пакет. За гонораром никто не обращался, не звонил. Фотографии только изъяли. Письмо там еще было, но они его потеряли..
- Может, врут?
- Да нет, я редакторишку крепко прижал, аж вспотел весь, крыса. Да и не дало бы это ничего. Говорят, напечатано было на машинке и без подписи. Так, общие слова.
Мэр перебирал фотографии. Вот его парадная, официальная, вот здание мэрии, кружком обозначено окно его кабинета. И вот те самые снимки. Он целует Люську, задирает ей юбку, вот ее роскошные ноги у него на плечах, а вот и та с первой страницы, потешная.
- У, сука... - он грязно и долго матерился.
- Поздно, брат, поздно. После драки, сам знаешь... - успокоил его Грач. - Ты лучше посмотри фотки внимательно: когда они были сделаны?
Они долго сверяли снимки.
- Слушай, вот на этой фотографии, - оживился мэр, - видишь, дерево зеленое?
- Ну?
- А здесь его же ветки, но без листвы.
- Зимой или по весне снимали, - подытожил Грач.
- Зимой, - мотнул головой Вадим. - Эту цепь я Людке на Новый год подарил.
- Так, уже легче, - кивнул головой Грач. - Что еще?
- В январе что-то у нас не получалось в кабинете, я все к ней домой заезжал. В феврале, да, было. Стоп! Числа двадцатого она заболела, а к 8 Марта сделала другую прическу.
- Февраль, значит? - подытожил Грач.
- Да, могу сказать даже, какого числа. С двадцатого мы ездили в Голландию с делегацией области. Так что с третьего по двадцатое.
- Ладно, допустим. - Грач еще раз искоса глянул на фотографии. - Где она у тебя работает?
- Да так, - мэр махнул рукой, - бумажки с места на место перекладывает.
- Короче, основная ее работа у тебя на столе.
- Иди ты! - психанул мэр. - И без тебя тошно. С женой до сих пор помириться не могу. Живем как два военных лагеря.
- Она что ж, не знала?
- Да знала. Простить не может, что огласке все предали. Стыдно ей, видите ли! Каково мне, подумала бы!
- А эта как себя чувствует? - поинтересовался Грач, покачав в воздухе фотоснимками девицы.
- Да что ей. Как с гуся вода. Аж цветет вся: как же, все теперь знают, что она любовница мэра. Хватит допрашивать! Лучше скажи, что делать думаешь?
- Да есть одна интересная идейка, прокручу сегодня ближе к вечеру.
- А может, это все-таки Спирин? Он ведь мужик хитрый, на все способен.
- Да нет. Я там всех растребушил, никто ничего не знает. Тут что-то другое, только не пойму что. О, а вот и шашлычок!
В беседку осторожно протиснулся Жорик с подносом дымящихся шашлыков и парой бутылок марочного грузинского вина.
- Давай пока по стаканчику, и пусть сдохнут все наши враги! - провозгласил тост хозяин дома. Выпив, он успокоил Вадима:
- Да не робей, выкрутимся. Я его тебе из-под земли достану и в землю же вгоню! Ей-богу, по старой дружбе.
7
Они и правда дружили в детстве. Жили по соседству в одном дворе, в школу пошли в один класс, в боксерскую секцию записались одновременно. Грач в шестнадцать стал перворазрядником, решил, что этого хватит, и стал бомбить чужие морды по подворотням. Вскоре он загремел на первый свой срок. Вадик же пошел дальше: краса и гордость школы, активист, спортсмен. В восемнадцать у него было две дороги: тренер звал его в большой спорт, у него уже был значок кандидата в мастера. Но Вадим к этому времени состоял в членах бюро горкома комсомола и уже успел достаточно повращаться в руководящих кругах. Крепко подумал Вадим и решил так: спорт - это максимум до тридцати. А что потом? Все заново? Нет, лучше начинать теперь, по молодости.
Он поступил в институт на гуманитарный факультет, окончил его. За это время проявил себя как лучший представитель провозглашенной "новой формации людей". А что, он был всегда аккуратен, подтянут, умел слушать старших, преданно глядя им в глаза, какие бы глупости те ни провозглашали. Его послали в ЦПШ, дали порулить городским комсомолом. И понеслась карьера Вадима Михайловича галопом все выше и выше, пока чуть было не загремела со всей высоты вместе с падением партии. Вовремя он сообразил что к чему, и партбилет по высочайшему примеру сжег публично, и говорить научился не по бумажке. И вот теперь, к сорока годам - бог и царь стопятидесятитысячного города.
За это время сделал себе карьеру и Ленька Грачев, правда по-своему. Редкое хладнокровие в сочетании с бесстрашием и жестокостью, весьма ценимые в том мире, куда он попал, сделали его имя уважаемым и весомым. В перерывах между отсидками он уже котировался как фигура номер один в блатном мире города. К нему шли за судом и разборкой, его имя чаще всего звучало в пивных и малинах в качестве гаранта и авторитета. Грач был от природы умен, и, выйдя очередной раз и оглядевшись по сторонам, он понял, что теперь можно сделать жизнь по-новому.
Начав с рэкета еще только появляющихся кооперативов, он вскоре сам открыл небольшой магазин, потом другой. Казалось, жизнь его входит в иное русло: он уже спокойно разъезжал по городу в черном "мерседесе", одевался солидно и даже чопорно. Грянувшая вскоре эра приватизации обогатила его целой сетью магазинов. Войдя во вкус, он стал подумывать о монополии в торговле. Во-первых, его всегда раздражали конкуренты. А во-вторых, почему бы не стать владельцем всего города?
Хорошо все обдумав, Леня принялся за дело, напористо и умело. Где не помогали деньги - пускались в ход кулаки или что-нибудь повесомей. Два его самых непримиримых конкурента исчезли совсем, и пронесшийся по городу слух о том, что они просто сбежали с деньгами и теперь нежатся под ласковым солнцем Канар, был не больше, чем слухом, а правду крепко хранили речные заводи.
Все рухнуло буквально в один день. Подвела его давняя страсть к малолеткам. Любил он проехаться по вечерним улицам на своем "мерседесе", выбирая девиц помоложе и постройней. Посадил он как-то двоих, а как одна стала ломаться, просто изнасиловал ее. В своем городе все сошло бы ему с рук, но девица оказалась приезжей из областного центра, да еще и дочерью крупного чина в прокуратуре. Поняв, что на этот раз ни запугать, ни откупиться не удастся, Грач с проклятиями лег на дно: идти в зону по такой позорной статье было для него подобно самоубийству. На год он исчез из города совсем, и только недавно осторожно стал появляться на людях, стараясь все-таки не сильно привлекать к себе внимание. Пусть рьяного прокурора давно уже перевели в другую область, а местная милиция кормилась из его рук, но все же...
И свела все-таки этих столь разных людей, Вадима и Грача, не старая дружба, а барыш, чистоган, то, что один сильно бородатый человек назвал звучным словом: капитал.
8
В дверь квартиры Михеевых требовательно позвонили. Сам Василий Кузьмич сосредоточенно изучал местную газету. Делал он это придирчиво, сам много лет проработал в редакции.
- Иринка, открой, - попросил он внучку. - Наверное, к тебе.
Та вихрем выскочила из своей комнаты и метнулась в прихожую, мотнулась только толстая, в руку, русая коса, да мелькнули крепкие, загорелые ноги ниже короткой юбочки.
"Господи, - в который уже раз подумал Михеев, - ребенку тринадцать лет, а она выше матери! Хотя выше матери она была еще год назад, сейчас, наверное, выше на голову".
Он снова попытался заняться газетой, но появившаяся в комнате Ирина объявила:
- Дед, это к тебе. А я пошла.
- Куда это?
- В музыкалку, потом в кино.
- А уроки?
- Да сделала я их давно. Ну, ладно, не скучай.
Она резко развернулась, махнув своей невероятной косой и, недовольно глянув на посетителей большими серыми глазами, выскочила за дверь. Гости ей не понравились, особенно тот, что поменьше, с плоским лицом и сальными глазами. Взгляд этот заметил и дед, сразу посуровел, нахмурил седые брови.
- Чем могу служить? - строго обратился он к посетителям.
- Мы к вам за консультацией, Василий Кузьмич.
Низенький крепыш был явно главным в этом странном тандеме. Второй, головы на полторы выше, весь затянутый в кожу и клепки, только усиленно ворочал во рту жвачку. Михеев глянул в странные рыжие глаза, и, несмотря на улыбку посетителя, что-то нехорошо стало на душе у старого фотографа. Много он видел на своем веку, жизнь научила его разбираться в людях.
- Мы вот тут принесли несколько фотографий, - продолжил крепыш. - Не могли бы вы определить, кто в нашем городе сумел бы их сделать?
Он положил на стол перед фотографом кожаную папку. Михеев, не открывая ее, спросил:
- А вы что, из органов? Тогда предъявите документы.
Маленький без спроса уселся на стул напротив старика, усмехнулся.
- Зачем сразу такие формальности? Мы, скажем так, представители общественности. - Грач даже улыбнулся, так ему понравилось собственное определение. - Да вы гляньте на снимочки, не бойтесь!
Михеев открыл папку, неспешно перелистал содержимое, закрыв ее, брезгливо отодвинул от себя.
- Порнуха. Я слишком стар, чтобы играть в ваши игры. Ищите себе другого консультанта.
Он откинулся на спинку кресла, показывая всем видом, что разговор окончен. Но это не устраивало Грача.
- Другого нет, Василий Кузьмич, вы мэтр, и вы скажете нам, кто их мог сделать.
- Нет, не скажу! - старик начал злиться, затряслись руки.
- Скажете, - Грач откинулся на спинку стула, нехорошо улыбнулся. Сзади кожаной глыбой нависал здоровяк, все так же с сопеньем жующий свой "Бубльгум". - Скажите, куда вы денетесь. Ведь у вас такая красивая внучка. Сколько ей: четырнадцать, пятнадцать? Не хотите же вы, чтобы и ее сняли в таком жанре?
Он постучал по папке, глаза его остро и беспощадно глянули на старика, губы Грача уже не улыбались. И Михеев сразу поверил, схватился за сердце.
Грач оглянулся по сторонам, ткнул пальцем в сторону таблеток на пианино.
- Ну-ка, Бык, дай ему валидол, - скомандовал он своему подручному, - а то еще загнется дедушка.
Пока Бык оказывал патриарху фотодела первую помощь, Грач мягко выговаривал старичку:
- И не надо так волноваться, Василий Кузьмич, все-таки восемьдесят с лишним, зачем подобные эмоции.
Он снова подтолкнул Михееву кожаную папочку.
- Ну, так кто этот мастер?
Михеев отдышался, сменил очки, вытащил из стола большую лупу, долго изучал фотографии.
- Снято с крыши пятиэтажки по Ватутина?
- Да, - подтвердил Грач.
- Далеко, - покачал головой старый мастер.
Наконец он отложил лупу, устало протер глаза. Помолчал с минутку. Грач не торопил, интуиция у него говорила, что дед сломался, слишком точно и выверено он нанес удар.
- Снимал профессионал, - глуховатым голосом начал Михеев, - причем с талантом, по призванию. Таких у нас в городе всего трое, у них и талант, и опыт, да и аппаратура. Федин, из газеты, Зайцев из Дома быта, и Рихтер. Один из них.
- Ну вот и прекрасно. Я знал, что мы поладим. Большое спасибо за консультацию, всего вам хорошего, главное - здоровья.
И Грач, ослепительно улыбнувшись напоследок вставными зубами, покинул квартиру старого фотомастера.
Оставшись один, Михеев откинулся на спинку кресла, долго сидел, думал о чем-то. Наконец принял какое-то решение, долго листал телефонный справочник. Наконец его осенило, он поднял трубку, набрал номер.
- Алло, это квартира Рихтера? Здравствуйте, Наденька! Не мог найти ваш номер в справочнике, пока не понял, что книженция старая, ты ведь тогда не Рихтер была, а Лебедева. Да-да, верно. Как здоровье, Наденька? Ну, это хорошо, да какое у меня здоровье?! Скажите, Наденька, а Алекс дома? Нет. Ну пусть, как появится, обязательно зайдет ко мне. В любое время, очень прошу. Буду ждать его. Всего хорошего.
Опустив трубку, он подошел к старомодному шкафу с зеркальной дверкой, поневоле встретился взглядом с собственным изображением. Несмотря на мощную седую гриву и офицерскую осанку, он показался себе жалким и беспомощным.
- Что, брат! Пришло время каяться, платить за прошлые грехи.
Он открыл шкаф и начал перебирать бесчисленные тома фотоальбомов.
- Шестидесятые, пятидесятые, - бормотал он себе под нос. - Да куда же я сунул его, господи.
Поневоле он увлекся, начал перелистывать страницы, вглядываться в снимки. Прожитая жизнь заново проходила перед ним молодыми лицами друзей и подруг, уже пожелтевшими кадрами праздников, буден, свадеб и похорон, радостей и бед этого небольшого города, маленькой части огромной, уже не существующей страны. Михеев называл фамилии людей, существующих уже только на этих снимках, вспоминал даты забытых ныне праздников, посвященных им субботников и митингов.
Постепенно вечер сгустил краски. Вернувшаяся из кино Иринка застала деда сидящим на полу, обложенного альбомами. Щелкнув выключателем, она удивленно спросила:
- Ты что это в темноте сидишь? И даже гулять не пошел?
Михеев повернул к ней свое словно бы помолодевшее лицо с блестящими глазами и сказал:
- Иринка, иди сюда, посмотри, это девятое мая сорок пятого года в нашем городе.
- Это ты снимал? - спросила она, принимая из его рук фотоальбом.
- Нет, я был в это время на фронте. Снимал Фетисов, царство ему небесное.
И они уже вдвоем склонились над альбомами.
9
За окном опустила черное покрывало ночь. Задремавшего в кресле Михеева разбудила внучка.
- Дед, дед, к тебе этот пришел, - она привстала на цыпочки и вытянула руку вверх, словно прикрывала кого-то ладошкой, - Рихтер.
Фамилию она почему-то выговорила шепотом, хотя владелец ее уже стоял на пороге зала и наблюдал за гимнастическими упражнениями девчонки. Она же нисколько не смутилась, а хихикнула и юркнула мимо него в свою комнату. Алекс улыбнулся буквально краешком губ, он давно привык к шуткам по поводу своего немалого роста, тем более у Иринки это получалось и забавно, и по-детски непосредственно.
- Здравствуйте, Василий Кузьмич, звали?
- Заходи, Алекс, заходи, садись, разговор есть. - Михеев поднялся с кресла, и хотя он привык считать себя человеком высоким, а это в самом деле было так, поневоле почувствовал себя несколько неловко, непривычно.
Он переждал, пока светловолосый гигант осторожно пристроился на шатком стуле напротив него, потом продолжил разговор.
- Давно тебя не видел. Как Надя, как сын? Сколько ему уже?
- Скоро семь будет.
- Это ты у нас уже семь лет живешь?
- Восемь.
- Да-да. С Наденькой ведь я тебя познакомил. Поздно ты женился.
- У нас в роду вообще поздно женились. Дед в сорок два, отец в сорок. Так что я еще рано, мне всего тридцать шесть было.
- Да, судьба, - задумчиво проговорил старый фотограф. - И деда твоего хорошо знал, и отца. Вот, посмотри, думал потерял его в войну, но нет, сохранился.
Он протянул Алексу небольшой фотоальбом с красивым тисненым рисунком, сам открыл первую страницу.
- Вот каким он был, Ганс Отто Рихтер. У тебя такого снимка нет?
Алекс отрицательно качнул головой, а сам жадно вглядывался в лицо деда. У него были две его фотографии, но уже старого, седого, какого-то надломленного. А тут дед был еще молодой, черноволосый, могучие плечи развернуты, голова гордо вскинута вверх. Солидная борода лопатой, суровые кустистые брови, фамильный треугольный нос. Под фотографией на картонной основе было тиснение золотом: "Фотография Рихтера" и дата - 1912 год.
- Я в этом году только родился, - продолжил свой рассказ старый фотограф, - да и отец твой не очень отстал, погодки. Дед твой колоритнейшей был фигурой, прежде чем здесь осесть, всю Волгу от истоков до устья пешком исходил. Фанатик был фотодела, один из первых на Волге и в губернии. Ростом вы в него с отцом пошли, волосы только от бабушки у обоих, царство небесное, Екатерине Карловне, рано больно умерла, отцу твоему и года не было. Эх, а сильный был мужик твой дед, на спор подковы разгибал. Места наши его рыбалкой и охотой привлекли. Заядлый был рыболов. А как утки шли, так даже ателье закрывал. Это потом уж он нас с отцом твоим учениками взял, с малолетства. На всю жизнь мне дорогу показал. Вот, посмотри, 1928 год, НЭП еще. Два орла, отец твой и я.
Михеев развернул к себе альбом, усмехнулся фотографии с двумя подростками в косоворотках, снятыми по модной в те времена манере - один сидит на стуле, другой стоит рядом, рука на плече, головы приподняты вверх. Это придавало лицу чрезвычайно гордое выражение, вот только шеи у этих "орлов" были как у цыплят, тонкие, детские. Он перевернул страницу, лицо его словно потухло, глаза погасли.
- Ну, а в тридцатом ателье у него отобрали. Собственно, он так и остался в ателье, только как управляющий. Ну, а теперь пришло время каяться. Виноват я перед тобой, Алекс, и перед дедом твоим, и перед отцом. Вот, посмотри на этот снимок, этот, видишь мужичка с краю. В тридцать седьмом он заставил меня подписать донос на твоего деда. Тот в свое время его на воровстве поймал, Сенька повадился карманы пальто проверять у клиентов в гардеробе. Ганс его как прищущил, в окно выбросил, витрину не пожалел. Тот сначала лаборантом в ЧК устроился, а потом в люди там выбился, карьеру сделал. Недолго, правда, малиновыми петлицами козырял, году в тридцать девятом и он загремел. А тогда, в тридцать седьмом, он меня напугал. Я начал отказываться, он смеется - значит, говорит, сам туда же поедешь. Ты ведь, говорит, не первый. Действительно, еще четверо кроме него совесть за свой покой продали. Струсил я, Алекс, подписался. Ну а донос стандартный был: контрреволюционная пропаганда, распространение вредных слухов. То, что отца твоего заберут, я не думал. Ничего там про это не было. А я, - Михеев нехорошо усмехнулся, во время всего рассказа он не смотрел в глаза собеседнику, - поневоле остался главным в ателье, управляющим. До самой войны. С фронта пришел - ателье уже не было, в магазин переделали. Когда ты появился - угрызения совести почувствовал, помог чем мог. С Надей тебя свел, хотя и не думал, что у вас дело вот так повернется. Ну и слава богу.
Он замолк, посмотрел на Алекса. Тот сидел, опустив голову, его громадные ладони лежали на обложке старого альбома, в комнате повисла гнетущая тишина, только старомодные ходики с кукушкой нарушали ее своим зквонким шагом. Наконец Михеев решился нарушить молчание.
- Ты про деда все пытался что-то узнать. Как, удалось?
- Да, - Алекс коротко качнул головой. - Ответили, что умер от истощения в 1943 году в Потьминском лагере. В сорок втором отец от него еще весточку получил, и все. Ему ведь за семьдесят было. Последний раз они на пересыльном встретились еще до войны, в сороковом.
- А как получилось, что отца твоего вместе с дедом арестовали?
- Да не собирались его арестовывать! Пришли за дедом, а он не захотел с ним разлучаться. Ударил одного из них, ну и...
- Вот как. - Михеев как будто постарел еще больше. - Не побоялся, значит. Его когда освободили?
- В сорок восьмом расконвоировали, в пятьдесят третьем подчистую. Но без права возвращаться в Поволжье.
- Я про мать тебя как-то не спрашивал, она когда умерла?
- При родах. Она из местных была, из хантов. Я для нее слишком крупный был. Так что я ее и убил.
- Отец больше не женился?
- Нет. Сказал, что род свой продолжил и хватит.
- Что ж вы раньше с Севера не уехали? Хоть в Сибири, но где-нибудь поюжнее.
- Да нет, отец уж привык, понравилось ему там. Он в деда: рыбалка, охота. Сначала по поселкам мотались - Тикси, Игарка, Анадырь. Потом осели в Норильске, отец стал работать фотографом, меня к этому делу приучил. Там немецкая община была.
- Язык-то знаешь?
- Ну а как же! - Алекс, похоже, даже немного обиделся. - Отец со мной дома только по-немецки и общался. Пленных там много было, так что говорю я не хуже любого баварца.
Он немного помолчал, задумавшись, только руки осторожно трогали обложку альбома.
- Возьми его, он твой по праву, - кивнул на альбом Михеев.
- Спасибо, - Алекс оживился, открыл альбом, начал заново перелистывать страницы. Остановился на фотографии молодого отца. - Папа мне с детства твердил, особенно перед смертью: "Езжай в Поволжье, Алекс. Было там знаменитое ателье Рихтера. Из губернии приезжали, чтобы сняться у нас. Ты должен возродить его". Его рак до дистрофии высосал, говорить не мог, только шептал, а все про это же.
Михеев протянул руку, положил на могучую ладонь Алекса.
- Хорошее у тебя ателье, и снимаешь ты хорошо, даже очень. Видел я сегодня твои фотографии. Забавные, с мэром и дамочкой.
Алекс настороженно глянул на старика, закрыл альбом. Тот продолжал.
- Приходили сегодня двое, интересовались: кто может в нашем городе сделать такие снимки. Я с ними связываться не захотел, припугнули, что со внучкой плохо сделают. Я кроме тебя еще Федина и Зайцева назвал, но сам-то видел, что твоя работа, твой почерк. Так что жди, брат. Скоро доберутся. Ребята жуткие, говорят, и веришь им, на все способны. Еще раз прости меня, и за то, и за это предательство.
Он замолк. Алекс поднялся со стула.
- Спасибо, Василий Кузьмич! Спасибо, что предупредили, это многое меняет.
Он собрался уходить, но Михеев его остановил:
- Погоди, сейчас я тебе еще кое-что дам.
Он достал из стола небольшой по формату, но толстый альбом с застежками, раскрыл его. Середина альбома была аккуратно вырезана, и там, как в гнезде, лежал вороненый немецкий "Вальтер".
- Возьми. С фронта его привез, хранил столько лет. Уж не думал, что может пригодиться. Вот, выходит, что пригодился.
Алекс взял в руки пистолет. Мужская любовь к оружию, наверное, живет у нас в крови. Плотная тяжесть "Вальтера" разбудила в душе тревогу, и вместе с тем проснулась какая-то отчаянная решимость идти до конца.
- Возьми альбом, - попросил старый фотограф, - зачем он мне. Удачи тебе, Александр.
Рихтер покачал головой.
- Не Александр, Алексей. - Видя удивление Михеева, пояснил: - Меня назвали в честь друга отца. Он погиб, спасая его из-под завала, это еще в шахте.
- Ну вот, - покачал головой Михеев, - мы ведь, оказывается, даже не знаем, как тебя зовут.
И тут Алекс неожиданно для себя рассказал все: про запах валерианки в тот вечер, Надины слезы, как росло в нем это все поглотившее чувство мести.
Ушел он от Михеева поздно ночью. Не торопясь, шел по пустынным улицам, думал о чем-то своем и не обратил внимания на стоящую невдалеке от дома машину.
- Прилетела пташка. Спасибо, конечно, дедушке, но наказать его тоже придется. Трогай, проводим гостя, - приказал Грач.
10
Автомобильный гудок был резок и требователен.
- О, похоже, господин мэр с утречка пожаловал, - сразу определил Грач и кивнул головой вспотевшему Быку, трудившемуся около пружинной "груши". - Ладно, передохни.
Мэр был при параде: строгий черный костюм, галстук, белоснежная рубашка. И явно не в духе. Это было видно по его лицу.
- Мальчики, шашлычок... - начал было Грач, но мэр, поморщившись, остановил его.
- Брось, я к тебе на минутку. - Подавая руку Грачу, он покосился на лежащую у ног друга большую серую собаку. - Как ты его только приручил: волки, говорят, не поддаются дрессировке?
- А я его не приручил, это тебя можно приручить или приучить, а для него я просто вожак стаи. Да ладно кривиться, шучу я!
Грач обнял Широкова за плечи, встряхнул его. Мэр же про себя подумал: "Раньше он так себе шутить не позволял. Видно, плохи мои дела".
- Я Серого на всех своих гавриков не променяю. И умнее, и надежнее. А уж предан - до гроба. Лежать, Серый, - скомандовал он волку и обратился уже к Вадиму. - Пошли в дом, поговорим, заодно и посмотришь, что я там за ремонтик сделал.
Войдя в дом, мэр присвистнул.
- Вот это да, целый спортзал.
Архитектор, который проектировал этот особняк, не мог такого себе представить и в кошмарном сне. Весь первый этаж был начисто переделан. От уютного холла в староанглийском стиле остался только камин да два кресла перед ним. Посредине зала возвышался самый настоящий ринг, как положено - с канатами, с растяжками. В углу лежала штанга с набором блинов, было установлено несколько тренажеров. С потолка кое-где была сорвана ажурная лепнина и оттуда свисали канаты для разного рода боксерских груш. Грач гордо осмотрел проделанную под его руководством работу, потом резко, по-разбойничьи свистнул и жестом руки удалил всех из зала. Проводив уходящих взглядом, Грач жестом показал на кресла около камина и объяснил смысл столь странного ремонта:
- Ребята мои стали жирком зарастать, без пинка перчаток не оденут. Ты же знаешь, что у нас за народ в России - чуть в люди выбьются и уже больше стакана не возьмут, больше ложки не поднимут, - Грач любил на досуге пофилософствовать на отвлеченные темы. - Гоняю их, да и сам стараюсь жирок сбросить. Хочешь побаловаться, молодость вспомнить? А, кандидат в мастера?
Он протянул Широкову пару боксерских перчаток. Грача как-то все время точила мысль, что Вадька выбился в кандидаты, а он остался в перворазрядниках. В свое время он не раз побеждал его в спарингах, хотя тот и был в другой весовой категории, выигрывал чисто за счет своей природной злости. На это мэр ответил ехидно, и не без злости.
- Ага, счас, разбежался! Ты видишь, как я одет? У меня встреча с избирателями, не хватало только еще к ним приехать с разбитой рожей. И так не знаю, что им говорить. Ну, не тяни, узнал что?
- Садись-садись, в ногах правды нет.
Они расположились в креслах, причем каждый - по своему. Мэр сидел с прямой спиной, стараясь не помять костюм. Грач же в своем неизменном адидасовском костюме вальяжно раскинулся, даже одну ногу положил на журнальный столик.
- Узнал я кое-что интересное, - Грач довольно хохотнул. - Крутанул я одного старого фотографа, ну, этого, местного летописца.
- А, Михеева! - понял мэр.
- Ну да, - подтвердил Грач, - живая легенда и прочее. Говорить не хотел, но я подход нашел. Старикашка назвал мне троих, тоже задача.
- Ну не томи! - взмолился мэр.
- Погоди-погоди, не спеши. Оцени красоту комбинации. Решил я подождать, может, кто в гости придет к нашему летописцу? Точно, в тот же вечер топает один из троих прямиком к деду.
- Кто?! - нетерпеливо спросил мэр. Он весь подался вперед, напрягся.
- Погоди, - снова тормознул его Грач, - хлебни вот пивка холодненького.
Не вставая с кресла, он открыл дверцу небольшого холодильника, вытащил пару своего любимого бутылочного пива, ловко, об край столика, открыл обе бутылки, одну протянул Вадиму, другую опрокинул в рот сам.
- О, господи, как ты любишь дешевые эффекты! - просто взорвался Широков, но бутылку взял и даже отхлебнул из нее.
Грач миролюбиво поднял руку, но паузу выдержал до конца и, осушив полбутылки, смачно крякнул, вытер рукавом губы и только потом продолжил разговор.
- Я подумал, а вдруг случайно забрел на огонек, посетил по дружбе старого. Стали мы обходить квартиры в том доме, ну, с крыши которого щелкали тебя с девицей, - мэр покривился от этой фразы, а Грач все тянул, он явно наслаждался ситуацией. - Так вот, сначала дед один, слава богу, склероз его не расшиб, припомнил, что видел одного типа, что спускался с пятого этажа и отряхивался. А соседка рядом даже припомнила, что было это в феврале.
- А приметы, приметы?! - все торопил мэр.
- Лица они не видели, но зато видели волосы: длинные, прямые, по самые плечи. А главное - рост! Высокий был парень, под два метра. Он же приходил и к Михееву.
- Стой, так это же... - Вадим даже откинулся на спинку кресла.
- Да-да! Владелец единственного частного фотоателье в городе Алекс Рихтер!
- Ах ты, черт! - Широков даже застонал от досады, прикрыл лицо ладонями. - Как же я сразу не догадался? Кто бы мог подумать? Если б знать. Ах ты, черт!
- Ну и где ты ему дорожку перешел? - поинтересовался Грач.
- Зимой еще, в январе, по-моему. Уволил я его жену, да вдобавок и отматерил при этом. Ну, никак не думал, что все это вот так аукнется!
- Заелся, любимец публики, первый мэр-демократ, отец города. - Грач выговаривал своему высокопоставленному подельнику с явным наслаждением. - С толпой на митинге ты умеешь совладать, а тут с одной бабой не смог.
- Да видел бы ты ее! - Широков просто взвился с кресла, встал перед ним во весь рост, злой до ярости. - Маленькая, щуплая, взглянуть не на что. И уволил-то я ее за то, что она против нашей аферы с парком выступила. А если б она до сих пор работала? Давно бы настучала куда положено. Маленькая тварь!
- Ну, конечно, зато теперь все знают, что ты предпочитаешь трахать пышных блондинок и предпочитаешь это делать на столе, - Грач уже явно издевался над товарищем.
- Сейчас как дам по башке!! - Мэр занес над головой хохочущего приятеля тяжелый кулак, но тот только отмахнулся от его руки, явно не принимая угрозу всерьез. Отсмеявшись, он снова обратился к Вадиму, мрачно выхаживающему по холлу.
- Ты ее уволил, а он - тебя. Что народу-то скажешь, народный избранник?
- Ну, теперь можно кое-что и сказать. Дескать, фотомонтаж, что знаю, кто это делал, что скоро он публично покается. Намекну, что это заказал конкурента.
- А я, судя по всему, должен это покаяние обеспечить? - поинтересовался Грач.
- Именно! И начни с его этого страного ателье. Пусть он почувствует себя как в мышеловке. Не отпускай его ни на шаг, ясно?
- Ясно-то ясно, но что я с этого буду иметь? Какой мне резон в это дело влазить?
- Спрашиваешь, какой резон? Простой. Продление всех контактов после избрания. К Спирину ты неизвестно еще, подберешь ли ключи. Он мужик нестандартный, непредсказуемый, поверь мне. Я его хорошо знаю. В свое время столько водки выпили вместе, сейчас и вспомнить даже об этом странно.
- Ну ладно. Сделаем мы это его ателье, покается он публично, а потом что?
- А потом я хочу встретиться с ним лицом к лицу, хотя бы здесь, у тебя, и отыграться полностью.
Он подошел к одной из "груш" и резко ударил ее по еще необбитому, матово отсвечивающему боку.
- После такой встречи его только что похоронить придется, - спокойно заметил Грач, искоса наблюдавший за разминкой мэра.
- Ну и похоронишь, - беспечным тоном ответил тот, дуя на отбитые с непривычки костяшки пальцев.
"Хорошо ему так вот болтать, - подумал Грач, остро глянув на мэра, - не ему ведь под "мокрой" статьей ходить".
- Отвык, салага, - сказал он вслух. Мэр, все еще морщась, потирал пальцы. - Похоронить-то мы его похороним, но это уже будут расходы по другой статье. Это не мой счет, твой.
- Ладно, уговорил, сколько?
Леня, улыбаясь, поднял две растопыренных пятерни.
- Десять тысяч долларов?! Да ты грабитель! Ну, ладно, подавись ими.
Он взглянул на часы.
- О, я опаздываю, пора. Провожай.
Уже пробираясь к выходу, Вадим остановился перед пружинной грушей, аккуратно отработал по ней правой, левой, уклонился. Улыбнулся чему-то, настроение у мэра явно поднялось.
Волк все так же лежал на том самом месте, где оставил его хозяин.
- Лежит?! - удивился мэр.
- К ноге! - приказал довольный Грач. - Он службу знает. Я других собак не держу, все равно загрызет, да и лай их ненавижу, сразу зону вспоминаю. Бедолага тут один к нам забрался, бич местный, поживиться хотел. Утром только и нашли: горло в клочья, а Серый даже голоса ни разу не подал.
- Зверь! - восхищенно поразился гость.
- Мой зверь! - и Грач потрепал волка по огромной лобастой голове.
11
Как обычно, без пяти восемь Алекс подошел к своему фотосалону. Воздух по утрам уже свежил до озноба, но осень пока не вступала в свои законные права. Пока еще царствовало бабье лето. Остановившись на перекрестке, Рихтер придирчиво рассматривал свое творение. Место было выбрано отлично: центр старого города, дореволюционной постройки дом, так выгодно отличающийся от серой однообразности соцархитектуры. Сложенный из красного, необыкновенной прочности кирпича с полуфигурами атлантов над входом, изысканной формой балконов, ажурной башенкой со шпилем, венчающим небольшую круглую ротонду - все это привлекало внимание и радовало глаз. Именно в этом доме когда-то размещалось знаменитое фотоателье "Рихтер", и когда грянула эра приватизации, Алекс вложил все годами скопленные и им, и отцом северные "длинные рубли" в первый этаж этого архитектурного чуда. Он успел как никогда во время, еще бы полгода, и инфляция лишила бы его подобной возможности.
Сполна это он почувствовал потом, при ремонте и перестройке помещения. Он экономил на всем: мог бы купить квартиру, но не стал, так и жил с Надей и сыном в квартире на двух хозяев. В их комнате не было ничего такого, что величают в повседневном мещанском языке странным словом - обстановка. Отсутствовали стенка, мягкий уголок, ковры, паласы, неизбежный хрусталь. Скромный восточный ковер, полученный отцом Нади как инвалидом еще во время всеобщего дефицита, протертый до белизны красный палас, старомодные, пятидесятых годов стулья, стол-тумба, кроватка сына, черно-белый телевизор. Взрослые спали на старой софе без одной боковой спинки: ее Алекс снял, потому что не умещался, сзади еще на ночь подставлял табуретку. Когда денежный дефицит встал особенно остро, Алекс продал свою любовь и гордость: охотничье ружье, настоящий "Зауэр" ручной работы.
Зато тот, кто первый раз приходил в ателье, не мог скрыть своего восторга и восхищения. Над входом Алекс восстановил точно такую же старомодную вывеску с надписью: "Ганс Отто Рихтер". Ниже дата: 1904 год. Одна витрина была отдана старым фотографиям еще тех, дореволюционных времен. Солидные, благообразные господа, затянутые в корсеты ангелоподобные дамы, похожие на херувимчиков кудрявые и томные дети в неизбежных матросках. Фотографии Алекс достал с помощью Михеева в городском архиве, переснял, увеличил. Это действительно были фотографии деда: на толстом картоне ниже снимков была выдавлена витиеватая надпись: "Ателье Ганса Отто Рихтера". Золото тиснения потускнело, но фотографии - нисколько. Матовые листы словно вобрали в себя объемность того, давно исчезнувшего мира.
Другая витрина была днем нашим, нынешним. Фотографии там менялись каждую неделю, и не было там скучных, серых лиц. Алекс к каждому клиенту находил свой подход, свой ракурс. Он не жалел времени и пленки, старался зажечь человека, показать его скрытую красоту. Вот и получались у него люди на снимках живые, добрые, веселые. С открытием своего ателье Алекс разорил не одного халтурщика от фотодела. Иные сменили вид работы, другие мотались где-то по деревням, снимая свадьбы и похороны.
Но главное ждало клиента внутри. Открывалась входная дверь, и под звяканье старомодного колокольчика вошедший оказывался в полумраке. Стены и окна были затянуты черным бархатом, звучала мягкая музыка, и на большой экран проецировались цветные слайды. С неумолимой методичностью менялись каждые тридцать секунд бесподобные по красоте виды природы, красивые лица людей, жанровые сценки, словно небольшие фотопоэмы на белом холсте. Чтобы удобно было рассматривать все это, стояло несколько мягких кресел. Слайды Рихтер менял каждую неделю, запас их был огромен, тридцать лет и отец, и он снимали бесподобные дали Севера. Экзотика белоснежных пустынь сменялась пейзажами Крыма и Кавказа, лица прибалтийских желтоволосых красавиц приходили на смену своеобразным женщинам Севера. Монументальность Ростовского кремля, и предзакатная сказочность Покровского собора в Кижах, голубые купола Самарканда и устремленная в вечность готика Домского собора. Посмотреть новую коллекцию прибегали школьники из ближайших школ. Он их не гнал - это ведь были его будущие клиенты.
На этом чудеса не кончались. Все привыкли, что фотоателье - это небольшая комната с аляповато намалеванным пейзажем, непременным старинным венским стулом и еще одним, высоким, для детей.
У Алекса все было не так. Зал был огромен, пришлось сломать все перегородки, что понастроили здесь за годы существования магазина. Четыре стены были оклеены огромными фотопейзажами: море, березовая роща, зимний лес и прекрасный альпийский пейзаж. Если нужно было создать однотонный фон, то под потолком крепились несколько экранов разного цвета. Благодаря хитроумной системе блоков, придуманной самим Алексом, он мог сменить необычную ширму за несколько секунд. И для детей у него было не все, как обычно. Не пара резиновых игрушек, закусанных до неузнаваемости не одним поколением карапузов, а огромные, в человеческий рост надувные игрушки, выписанные по каталогу из Германии. И что особенно приводило в восторг малышей, да и не только их, - чучело белого медведя, охотничий трофей Алекса.
Все это было, и все кончилось в одну ночь. Алекс, ни о чем не подозревая, открыл входную дверь, исправно зазвенела сигнализация, чистой хрустальной нотой отозвался колокольчик над дверью. Он привычным движением включил свет и замер. Бархат на стенах был изрезан, мягкая мебель вспорота, на полу валялись слайды и обломки нещадно разбитого диапроектора.
Очнувшись, Алекс кинулся в съемочный зал. Ничего не пощадили и здесь. Пейзажы изрезаны и ободраны, надувные игрушки бесформенной кучей лежали на полу, у порога валялась оторванная голова медведя.
На ватных ногах он прошел в лабораторию. Все было разбито, фотореактивы сложены в ванну и залиты водой. В немой тишине этого ужаса Алекс вдруг услышал биение своего сердца, и этот звук нарастал, звучал в голове, словно метроном. Резко кольнуло в груди, слева. В свои сорок с небольшим Алекс не знал ничего подобного. Годы беспощадных лыжных тренировок и походов по Заполярью, сотни километров в погоне за зверем и рыбой. Порой он и сам думал, что сделан из стали, но теперь стало ясно, как он ошибался. Удар был точен - били наверняка и под дых. Ему показалось, что сейчас он умрет, прямо здесь, у могилы его мечты, на обломках идеи, двигавшей всю его сознательную жизнь. Ему стало трудно дышать, он рванул ворот рубахи. Его спас резкий, неприятный звук телефонного звонка. "А телефон не разбили?" - удивился Алекс, поднимая трубку.
Холодный и жестокий голос подсказал почему.
- Ну, что, нравится, как мы тебе марафет в твоем ателье навели? Куда ты прешь против силы, немчура?! Фашист недобитый! Я раздавлю, тебя как клопа. Сегодня же, прямо сейчас, ты пойдешь в местную редакцию и покаешься, скажешь, что сделал фотомонтаж, понял? И объяснишь: за жену обиделся, отомстить решил. Да чтоб с душой, со слезой в голосе, сука! И из города тебе не выбраться, пасти тебя будут день и ночь. Можешь выглянуть в окно, полюбоваться. Ты все понял?
- Я-то все понял, а теперь слушай ты. Сейчас я отдам твоим шестеркам пакет, поинтересуйся, что там. Еще один такой у моего друга в области, а третий едет в Москву и будет ждать там. Один звонок, и он у тех, кто этим занимается по долгу службы. И не дай боже, если с нами что-нибудь случится.
В трубке несколько секунд звучала тишина, потом голос спросил:
- Ну, и что же там?
- Увидишь.
Он вышел из ателье и прямиком направился к серой "Волге", нагло расположившейся прямо за дорожным знаком "Стоянка запрещена". Морды у сидевших в машине трех "качков" поневоле вытянулись, а он, подойдя, постучал согнутым пальцем в боковое окно. Когда шофер опустил боковое стекло, Алекс подал ему плотный черный конверт из-под фотобумаги.
- Отдашь вот это мэру, он ждет.
Мордовороты стали переглядываться, приказ у них был совсем другой.
- Да быстрей, он ждет! - подбодрил бандитов Рихтер.
"Волга" рванулась с места и, развернувшись буквально на пятачке, помчалась по направлению к местному "Белому дому".
Алекс вернулся в ателье, набрал номер телефона жены.
- Надежду Львовну можно позвать к телефону? Надя, немедленно бросай все, бери Сашку из детского сада и бегом домой. Запрись и никому не открывай. Ясно?
- Алекс, что случилось? - встревожено спросила жена.
- Плохо, Надя, очень плохо! Я сейчас подойду, все объясню.
Затем он набрал другой номер.
- Вахтанг? Гамарджоба, генацвале. Да-да, и я очень рад, и тебе того же самого, только вдвое. Слушай, я, пожалуй, все-таки продам тебе свое ателье, уговорил. Да ты сильно-то не радуйся, деньги мне нужны сегодня, максимум завтра. Ну, смотри, как хочешь, продам его Галустяну, у него денег побольше. Да что ты! Ну, так и быть. Я через часок подъеду, поговорим о цене.
И снова, не кладя трубку, набрал прямой телефон мэра.
- Ну что, любуешься? Это уже не стриптиз, это на срок тянет. Договоримся так, ты мне выплачиваешь за все, что здесь нагадил, и я уезжаю.
- Куда?
- Подальше от твоей рожи. Даю тебе три дня, потом звоню в Москву.
Ответом были только длинные гудки.
12
Мэр по второму разу перебирал снимки. Двухэтажные хоромы Грача, машина Галустяна у ворот, хорошо виден ее номер. Потом его "девятка" у этих же самых ворот. А вот интересный кадр. Жорик закрывает ворота, он уже вышел из машины, и рядом спускающийся с крыльца хозяин дома с неразлучным волком у ноги. На следующем снимке все это в увеличении: его профиль и улыбающаяся рожа Грача. Вадим словно услышал его голос, традиционное: "О, какие люди! Мальчики, шашлычок!".
Последняя фотография самая убийственная: они после бани блаженствуют на балконе дома в шезлонгах. Из одежды одни простыни, повернувшись друг к другу, о чем-то беседуют, на лицах блаженные улыбки. На обороте каждого снимка подробно расписано, что, где, когда и почему все это происходило. Еще в конверте были три страницы убористого машинописного текста с подробнейшим анализом почти всех сделок мэрии и фирмы "Наташа". Здесь было не все. Мало кто знал о паевом участии мэра в деятельности этой же фирмы.
Мэр долго сидел за столом неподвижно, отодвинув на край стола черный конверт. Из него словно вынули какой-то стержень. Если бы Вадим Михайлович смог проанализировать свое состояние, то понял бы, что этим стержнем была жажда власти.
Как-то незаметно, непонятно когда, но эта сильная идея, одна из тех трех китов, на которых держится наша жизнь, подчинила себе все его существование. Он не думал о ней в юности, в молодости. Все это пришло незаметно, постепенно. Когда он перебежал дорогу Спирину и занял кресло предисполкома, идея власти проявилась до конца. И действовал Вадим Широков не по велению ума, а по какому-то странному велению души. Так, наверное, женщина бросается навстречу любовному порыву, полностью отключив сознание.
Теперь он понял, что проиграл. Ему уже не сидеть в этом кресле. Остались считанные дни, и все кончится. Пару раз прорывался в тишину кабинета голос секретарши. Он выслушивал то, что она пыталась ему сказать, и говорил только одно в ответ:
- Меня нет, я болен.
Он сидел в кабинете и пытался понять, что он теряет. Да, он любил деньги, они давали ему уверенность в будущей жизни. Доллары - они всегда и везде доллары. Да, он любил женщин. Ту же Людку, эту роскошную самочку с сознанием похотливой суки. Но все это доставалось ему в силу его власти.
Внезапно мэр остро ощутил тишину. Что-то было не так, что-то изменилось в этой торжественной строгости большого кабинета. Это больше походило на гробовую тишину. Он огляделся и понял: стояли его любимые напольные часы. Вчера он забыл их завести, первый раз за два года.
Мэр поднялся, торопливо подошел к часам, открыл дверцу, привычным движением вставил ключ и замер, пораженный одной простой мыслью. Ведь через неделю его здесь не будет, а часы все так же будут отсчитывать время для другого. А ведь он считал их своими. Вадим отчетливо представил себе, как вскоре здесь, перед этими часами, будет стоять ухмыляющийся мужиковатый Спирин. Эта мысль привела его в такую ярость, что, не соображая, что он делает, Широков рванул из корпуса тяжелый маятник, согнул его и выдрал с корнем. При этом он маятником по инерции разбил стеклянную дверцу. На пол посыпались какие-то мелкие детали, внутри часов что-то зазвенело, они отбили полчаса, хрустальные колокольчики сыграли несколько тактов своей прозрачной мелодии и смолкли уже навсегда.
На звук бьющегося стекла вбежала встревоженная Верочка.
- Что случилось, Вадим Михайлович?! - вскрикнула она, потом охнула: - Вы поранились?
Мэр поднял руку с еще зажатым в ней маятником и увидел на ней кровь.
- А, ерунда, чуть-чуть, - как ни странно, но вид крови и дошедшая до мозга физическая боль пробудили его к жизни. Он, наконец, сбросил с себя гнетущее оцепенение этих проклятых двух часов, самых трудных в его жизни.
- Вера, - так он ее не называл никогда, все Верочка да Верочка, - найдите завхоза и пусть вынесут из кабинета этот хлам.
- Но ваша рука, Вадим Михайлович... - робко попробовала выступить против секретарша.
- Найдите завхоза! - уже повысил на нее голос мэр, посмотрел на зажатый в руке маятник, бросил его на пол и, вытащив платок, приложил его к порезу. Не объяснять же этой соплюшке, что порой физическая боль гораздо приятней душевной.
13
Алекс блефовал: никаких друзей у него в Москве не было, да и конвертов никому он не посылал. Когда жена рассказала ему о странных сделках с фирмой "Наташа", он понял, что здесь у мэра интерес личный. Многое ему прояснил Васька Федосов, человек в городе известный и незаурядный. Погодок Алекса, высокий, худощавый. Он был некрасив: слегка крючковатый нос, кустистые брови, большой, какой-то бесформенный рот, непонятного цвета вечно растрепанные волосы. Но внутреннее обаяние, природный ум и невероятный запас юмора создавали столь плотный, чисто мужской шарм, что каждый пообщавшийся с ним хоть немного невольно попадал под его влияние.
В молодости он подавал огромные надежды, учился в университете, к третьему курсу был кандидатом в члены партии, членом бюро обкома комсомола. Преподаватели видели в нем будущего большого ученого в ядерной физике, партийные функционеры - отличного пастыря для коммунистического стада. Еще бы, обладая какой-то невероятной памятью, он, не написав ни строчки конспектов, сдавал экзамены по любому, самому сложному предмету. Ну а кто еще, кроме него, мог экспромтом произнести получасовую речь, посвященную очередному, бог знает какому по счету партийному съезду?
Сгубили его две самых простых страсти - алкоголь и девочки. Этими классическими "дисциплинами" он увлекся как раз на третьем курсе, причем настолько серьезно, что после серии громких скандалов с огромным сожалением с ним расстались и ректорат, и партия. Отслужив добросовестно положенную службу и даже заработав погоны старшины, Васька на время ограничил свое увлечение спиртным и бросил свои силы на исследование "неопознанных летающих объектов" в юбках. Кончилось это все плохо - женитьбой, потом разводом, потом снова женитьбой и опять разводом.
Со временем он понял, что совсем не обязательно сдаваться в плен со всеми регалиями, но три печати уже украшали его истрепанный паспорт. Еще хуже обстояло дело с детьми. Алименты он платил троим, но самое забавное было в том, что только двое были его детьми, а третьего он усыновил. Как это произошло, он даже не помнил, ибо к тому времени вплотную возобновил свои отношения с "зеленым змием".
Теперь, по прошествии времени, он уже не "входил в многомесячный "штопор", месяцами совсем не пил. Да, наверное, завязал бы и совсем, если бы не все эти многочисленные подружки, так и норовящие шлепнуть четвертую печать в его многострадальный паспорт. Кроме хорошего характера и золотых рук, Васька Федосов обладал еще одним, самым главным достоинством: он действительно любил женщин, стремился к этому и безошибочно чувствовал тайные женские слабости. Для своего возраста он обладал просто удивительной потенцией. Круг женщин, обложивших его как одинокого волка флажками, составлял категорию одиночек от тридцати лет и до пятидесяти, как раз тот возраст, когда секс из хобби становится смыслом жизни. Когда притязания очередной фаворитки становились слишком назойливыми, он со вздохом шел в ресторан, и буквально через неделю его с треском выгоняли вон.
На хлеб он зарабатывал ремонтом бытовой электроники и перезаписью аудио- и видеокассет. Чтобы больше досадить своим бывшим женам, он числился в ЖКО дворником с такой мизерной зарплатой, что те просто сатанели от ярости, получая эти несчастные одиннадцать процентов алиментов. Не раз они пытались его усовестить, но Васька только посмеивался и отгребал на стороне такие "бабки", что мог себе позволить держать дома только самую лучшую, баснословно дорогую аппаратуру.
К Алексу он пришел в мае, уже в десятом часу ночи, за пять минут вдохнул в старенький "Рекорд" жизнь и, посоветовав выбросить этот хлам, остался поужинать.
- Вась, ты как, будешь? - спросил Алекс, слегка оттопырив мизинец.
- А что, есть? - Васька знал, что Алекс без повода не употребляет, да и с поводом не очень-то.
- Ну, раз спрашиваю, значит, есть, - пояснил хозяин.
Секунду, другую прислушиваясь к своему организму, Васька понял, что два месяца воздержания - это уже чересчур. Так, пожалуй, можно и засохнуть.
- Наливай! - скомандовал он и как-то сразу повеселел в предвкушении.
Алекс из вежливости опрокинул с гостем рюмочку, ну а дальше уже все текло только в одну глотку. Сидели на кухне, вдвоем. Васька никуда не торопился. Алекса он уважал, а кроме того, немец был хороший слушатель, сам в разговор сильно не лез, но слушал с нескрываемым интересом. Постепенно разговор перебросился на лиц в городе известных. А одними из главных черт характера Федосова были потрясающие осведомленность и пронырливость. Казалось, что он в городе знал все и всех, всю родословную и всю подноготную. И Алекс спросил его про Галустяна.
- Ашот? Ну как же. Он появился в городе еще до перестройки, где-то, примерно, за год. Деньжата у него и тогда водились, но фарт ему попер, когда он женился на этой самой Наташе. О, там такая Наташа, ты ее не видел, нет? И, слава богу. Лошадь! Что в фас, что в профиль - ахалтекинский жеребец. И вот эта лошадь что-то застоялась на конюшне. И не то чтоб она не пользовалась спросом, нет, ее не трахал только что не ленивый. Но замуж что-то никак. Желающие, правда, были, одного моего товарища сняли буквально с "объекта" при выполнении неоформленных супружеских обязанностей. Он попытался заикнуться о свадьбе - ему пинка под зад. С суконным рылом в калашный ряд! Простой работяга, а тут папа зампредисполкома, хо-хо! Ну, а Ашотик им чем-то приглянулся. Не знаю, птицу видно по полету, вот они с Наташиным папой были птички как раз одного полета. Тот ворюга еще тот. Ты бы видел, какую дачу он себе отгрохал на берегу Волги! И это еще в те годы, задолго до перестройки.
- Ты что, и там бывал? - с недоверчивой интонацией спросил Алекс.
Васька даже обиделся. Он пожал плечами, ткнул в пепельницу окурок и сразу уже вытащил следующую сигарету. По пьянке он дымил нещадно, и Алекс только покосился на плотно закрытую дверь - не тянет ли в комнату.
- Милый мой, - менторским тоном, словно читал лекцию, продолжил Василий. - Электроника отказывает даже в хваленых "Филипсах" и "Панасониках", особенно, если начать их кидать по пьянке об пол.
Они посмеялись.
- Ну, а кто в нашем городе может вернуть к жизни такого электронного покойника. Только я. Конечно, был я у него на даче. Оттуда меня привезли в жопу пьяного, но это уже другой рассказ. Вернемся к нашему аре. С началом перестройки он открыл ларек на базаре, "Наташа", потом магазин. Кстати, ты заметил, что у всех этих "новых русских" с Кавказа полностью отсутствует фантазия? Все свои заведения называются по имени жен. У Качавы - "Лена", у Ахмеда - "Ирина". На днях иду, смотрю – по Баграмяна новый ларек поставили. Надпись - "Лейла". Я даже удивиться не успел, подъезжает вдрызг разбитый "Рено", рев как у танка. Из машины вылазит этот самый "новый кавказец" в красном пальто, в белых штанах и черных туфлях. Вслед за ним появляется его женка, вся в коже, вся в золоте - улица слепнет от блеска. И этот хрен ей торжественно заявляет: "Дорогая, твое имя мне всегда принесет удачу".
Отсмеявшись, Васька допил водку и припомнил еще кое-что.
- Ашоту подфартило в том, что из города слинял Грач. Тот конкурентов не любил, мог и прижать хорошо. А сейчас, наоборот, ему все магазины достались, ресторан, кафе. Только вот никто не знает, что Ашот в этих магазинах что-то вроде управляющего.
- Как это? - не понял Алекс. - А кто же владелец?
- Как кто, Грач.
- Но он же в бегах?
- Ну, а зачем ему далеко-то бегать? Там его и в самом деле поймают. А он тут, под боком. Ашот ему исправно, каждую пятницу платит деньги. И ему хорошо, и Лёнечке.
- Ну, это-то ты откуда знаешь?!- не удержался от вопроса Алекс.
Тот засмеялся, довольный произведенным эффектом.
- Я с одним из банды Грача сидел вот как с тобой сейчас. Здоровый такой бугай, кажется, его так и звали, я тогда хороший был. Мы как-то схлестнулись, в ресторане начали, кончили у меня дома. Он все пыжился, мол, я у Грача первый человек. Я даже знаю, что каждую пятницу Ашот ездит в центр и меняет рубли на доллары. Вот ими он с Грачом и расплачивается.
- А что же у нас не меняет?
- У нас они не каждый день бывают, и афишировать себя не хочет.
- Да, - рассмеялся Алекс, - как же твой бугай тебя не грохнул поутру?
- Везет как дураку. Он даже не помнил, как меня зовут, как ко мне попал, представляешь?
- Слушай, - снова свернул разговор на нужную ему тему Алекс, - а в каких отношениях Галустян с мэром?
- Да ни в каких. У мэра свой контингент знакомств: директора заводов, разные шишки. А этот довольно вульгарная личность. Я наблюдал забавную сцену на свадьбе у Потапова.
- Директора химкомбината? А ты-то там каким боком?
- Ну, а чья музыка-то была? Чья аппаратура? Лучше, чем у меня, в городе нет. Нинка Попова была тамадой, а я вел дискотеку.
- Ну и что у них там случилось?
- Ашотик перебрал и полез к мэру с рюмкой, на брудершафт. Что Вадик ему сказал, я не знаю, но на того будто ведро воды вылили, сразу протрезвел.
- Строго он, - покачал головой Алекс.
- Вадик играет в неподкупного слугу народа, на второй срок метит. Так что в открытую он с этой шайкой не якшается.
Вскоре разговор перекинулся на другие личности. И, уже провожая гостя, Алекс как бы невзначай спросил:
- Кстати, а в какой деревне засел Грач?
- В Кротовке.
Уже как-то в июне Алекс дождался возвращающегося из областного центра Галустяна, пристроился к его "мерседесу" и через пять минут тот прямиком привел его к Грачу. Самым забавным было то, что через полчаса после отъезда армянина, пробывшего у деревенского отшельника совсем немного, в Кротовку прибыл сам мэр. Тогда и начал Алекс второй этап своей фотоохоты.
Первое время ему не везло, никак не мог найти точку обзора. Все, что ему удалось, это заснять машины мэра и Галустяна около ворот. Потом как-то зазевавшийся Жорик предоставил ему возможность снять Грача, но Широков получился сзади, не очень убедительно. Снимать Рихтеру приходилось из лесопосадки, далеко. Две пятницы он все посматривал на пирамидальный тополь, невесть откуда выросший в этой сельской местности. На третий раз решился - когда ворота закрылись, он в наглую подошел и забрался в густую крону дерева. Обзор отсюда был потрясающий - весь двор как на ладони. С дерева Алекс долго наблюдал, как "мальчики" жарили шашлык, ну а потом сами главные действующие лица просто сделали ему подарок. Выпялились на балкон после сауны освежиться и похлебать пивка, любуясь природой.
Правда, в тот раз судьба Алекса зависла на волоске: сменился ветер, и у ног хозяина встрепенулся волк. Вскочил, шерсть на загривке дыбом. То, что это не собака, а именно волк, Алекс понял сразу. У него похолодело внутри, но ветер повернул назад, Серый успокоился и снова улегся у ног Грача. На всякий случай Алекс дождался темноты и только тогда слез с дерева.
Ну а с технической документацией все обстояло просто: когда Надя поняла, что мэра так жестоко подставил Алекс, он показал и остальные летние снимки. И убедил жену, что для их же безопасности надо все обосновать. Надя не слишком охотно, все это ее пугало, но по памяти восстановила все, что знала о махинациях господина мэра.
14
Прошло два дня. Мэр молчал. До выборов оставалось всего ничего, и было уже ясно, что он проиграл. Даже если бы он заставил Рихтера говорить то, что хотел, это не спасло бы положения. Над ним привыкли смеяться, а это самое страшное для карьеры чиновника.
Все эти два дня за "Нивой" Алекса неотрывно следовала серая "Волга". А он много ездил по городу, встречался с деловыми людьми, ездил с ними к нотариусу. Все это бесстрастные филеры докладывали Грачу, а тот уже мэру. Они еще не знали, что Алекс в эти дни часто звонил в Москву. Позвонил он один раз и мэру.
- Ну что, ты платить собираешься? - без предисловий обратился он к Широкову.
- Сколько? - подавив в себе все эмоции, просто спросил мэр. Алекс назвал сумму.
- Ты с ума сошел! - вспыхнул Вадим.
- Твоя свобода дороже стоит.
- Ну, хорошо, - помолчав, отозвался мэр, - только дай мне еще два дня. У меня сейчас нет столько в наличии.
- Согласен, - пошел навстречу Алекс. Сделал он это охотно, время для него сейчас стоило дороже денег. На третий день он уехал в областной центр.
Надя закрыла за ним дверь, закуталась в шаль и устроилась на диване, поджав под себя ноги. Пыталась что-то почитать, не получилось. Не было никакой охоты включать телевизор, раздражало радио. В зыбкой тишине даже тиканье будильника казалось оглушительным. В углу с конструктором тихонько возился сын. Надя почему-то мерзла в этой всегда раньше теплой комнате. Ощущение холода пришло к ней после того, как она узнала, как Алекс отомстил за нее мэру. Сколько она ругала себя за то, что дала себе волю и выплакалась про ту обиду мужу! Знала, что он упрямый, но что решится на такое - даже и представить себе не могла.
А познакомил их действительно Михеев, фронтовой друг отца Нади, умершего, когда ей было семнадцать. Старый фотограф не выпускал из поля зрения дочку дорогого для себя человека, тем более, что вскоре умерла и мать Нади. Рихтера он привел к Наде на консультацию как к знакомому юристу по поводу патента на работу. Русый гигант ее удивил и вместе с тем чем-то очень понравился.
Наде исполнилось двадцать семь, и никаких надежд на замужество она не питала. Она привыкла быть тихой, незаметной, почти не пользовалась косметикой. А тут встрепенулась. Ее привлекла тактичность и доброта Алекса, и хотя он пугал ее своими габаритами, их потянуло друг к другу с удивительной силой. Вскоре дело пошло к свадьбе.
Это была редкая пара. Немногочисленные гости смеялись про себя, случайные свидетели - в открытую. Двухметровый Алекс - и где-то у него под мышкой Надя. Но только они знали, как им было хорошо вдвоем. В этом огромном человеке таился огромный запас добра и теплоты. Она пыталась припомнить какую-нибудь ссору или размолвку и не могла. Только как же она тогда не удержалась, выплакалась ему на плече, выплеснула на него свою обиду? Целый месяц затем он исподтишка выпытывал у нее все о привычках и слабостях господина мэра, о его финансовых делах. Если б она знала для чего - слова бы не сказала.
К Наде подошел сын, дернул ее за шаль.
- Мама, мы сегодня тоже гулять не пойдем?
Она погладила его по голове.
- Нет, сынок, пока нельзя.
Он кивнул головой и безропотно отошел к своему конструктору.
Надя с нежностью посмотрела на сына. Очень дорого он ей дался. Врачи были в ужасе: Надин возраст и размеры плода сразу заставили говорить их о кесаревом. Он и теперь в группе самый рослый, да и характер как у отца: упорный до упрямства.
За дверью Надиной комнаты в прихожей квартиры щелкнул дверной замок. Надя удивленно глянула на часы - Алекс должен был быть еще в пути, сосед на обед не приходил, да еще и рано. Жена его была в отпуске и гостила с девчонками-близняшками у матери в деревне. Между тем кто-то подергал с той стороны дверную ручку.
- Кто там?! - тревожно крикнула Надя, сердце у нее билось отчаянно быстро.
- Мы из горгаза, - прозвучало с той стороны двери, - у вас в доме утечка, срочно выходите!
Надя в нерешительности застыла.
- Я не чувствую никакого запаха, - сказала она.
- Да посмотрите, у нас и машина стоит под окном.
Надя выглянула в окошко. Действительно, под ее окном стоял грузовой фургон с красной полосой и надписью: "Аварийная". Она было уже уверовала во все, что ей пытались внушить, но тут стоящий у машины человек поднял лицо и посмотрел на ее окно. Лицо его ужаснуло Надю. Зря Грач оставил около машины Быка. И еще одна мысль мелькнула у нее в голове.
- А почему ваша машина стоит не возле подъезда, а с другой стороны дома?
За дверью сразу стихло, потом прорвался чей-то сдержанный голос: "Я же говорил вам..."
- Я звоню в милицию, или убирайтесь все! - пригрозила Надя.
- А, черт, давай! - послышалось за дверью.
Надя схватила трубку, тут в дверь ударили несколько тел, с треском вылетел шпингалет, она успела еще набрать 02, но что-то, зашипев, ударило в лицо резким, неприятным запахом, и она потеряла сознание. Один из вошедших подобрал трубку, аккуратно положил ее на рычажки и глухим, искаженным респиратором голосом скомандовал:
- Давай, подгоняй "скорую", да откройте окно, а то сами наглотаемся!
15
Уже вечерело, когда Алекс подъехал к дому. Навстречу ему потревоженным осиным гнездом бросились соседские бабки.
- Ой, Алекс, ваших на "скорой" увезли!
- Газом, говорят, отравились.
- Тут и газовая машина была, хорошо еще не взорвались! - наперебой зачастили старухи. Алекс, уже не слушая их, бегом рванул в подъезд и, прыгая через три ступеньки, ворвался в квартиру. Его встретил сосед:
- Слушай, Алекс, я на работе был, прихожу, а тут такое! Бабки говорят...
Отстранив его, фотограф прошел в свою комнату. Все там было перевернуто вверх дном, в воздухе чувствовался какой-то остаточный острый запах. Он осмотрелся, зачем-то потрогал выдранную и висящую на одном шурупе защелку. Сзади в плечо дышал сосед, пытающийся зачем-то выглянуть из-за Алекса, хотя все это он уже достаточно рассмотрел в отсутствие хозяев. Потом он вдруг вскрикнул и метнулся на кухню, оттуда явно потянуло чем-то горелым. Зазвонил телефон, и, поднимая трубку, Алекс знал, что ему скажут.
- Ты по больницам зря не езди, твои у нас гостят, - голос был не мэра, пожиже в тембре, но внушал уважение спокойствием и уверенностью тона. - Где негативы прячешь, при себе? Пока все три пакета не вернешь - твои будут у нас. Быстрей вернешь - скорее их увидишь. Сколько тебе надо времени? Неделю, две?
Алекс понял, что проиграл, причем безнадежно.
- Не надо недели. Нету у меня других пакетов, это был блеф.
Он бессознательно тянул время, говорил медленно, словно еще надеясь на что-то. И решение пришло мгновенно, так что он даже успел плавно закончить предыдущую фразу:
- ...а негативы у меня на даче, так что я смогу привезти их часа через три, не раньше.
- А где у тебя дача? - поинтересовался Грач.
- В Луговом, - назвал Алекс популярный район дачных новостроек.
- Ага, ладушки. В одиннадцать тогда подъедешь к железнодорожному мосту, на "пятачок", ну, ты знаешь?
- Конечно, - подтвердил Рихтер.
- Там и обменяем, все понял?
- Да.
- Смотри, без выкрутасов мне, - пригрозил напоследок Грач и повесил трубку.
Закончив разговор, Алекс оглядел разгромленную квартиру. Поднял с пола альбом деда. На раскрытой странице отпечаталась чья-то рифленая подошва.
"Прямо как по судьбе, и деда, и отца, а теперь вот и по моей", - невесело подумал он.
Алекс достал большую сумку, положил на самое дно альбом, сверху любимый свитер жены, теплые вещи сына. Подумав, достал из холодильника все, что могло долго храниться: консервы, печенье, пластиковую бутыль лимонада. Потом склонился над растерзанным кофром с фотопринадлежностями. Урон оказался меньше, чем он думал, у посетителей было мало времени и совсем другие цели. Они только разбили самый большой объектив, но те злополучные снимки он сделал с помощью совсем другого, с виду невзрачного. Этот объектив был уникален, его сотворил один талантливый мастер-самоучка из бывших зэков. Линзы он снял с трофейной цейсовской оптики, корпус выточил сам, зачернил его. При своих небольших габаритах объектив имел такую же разрешающую силу, как и огромные импортные. Алекс еще осмотрел свою любимую старенькую "Практику", подарок отца на совершеннолетие.
Покончив с этим, он отыскал документы жены и сына. Деньги, лежавшие в той же шкатулке, исчезли, но это не удивило его и не расстроило. Сейчас на кону стояли жизни. Одевшись потеплее, Алекс поднес к двери сумку, обернувшись, оглядел комнату. Хотел уже было выходить, но вспомнил что-то, вернулся. Встав на цыпочки, он пошарил сверху антресолей рукой, достал завернутый в бумагу предмет. Это был охотничий нож в чехле. Ружье он продал, а нож оставил на память. Это тоже было изделие "умелых" товарищей с большими сроками. Нож был сотворен по всем правилам большого искусства - с кровостеком, предохранительными усиками, с цветной наборной рукояткой. Тяжелое и удобное оружие.
"Ну, теперь, кажется, все".
- Николай! - позвал он соседа. Тот появился, что-то жуя.
- Завтра придет один тип, такой кавказец, я ему продал комнату, - сообщил он ошеломленному соседу.
- А как же вы? Где жить будете?
- Я уезжаю, совсем. Возьми себе телевизор, да и вообще, все, что найдешь ценного, бери.
Николай был явно расстроен. Они много лет жили с Рихтерами, успели привыкнуть к ним, сдружиться, да и жалко было терять таких спокойных и вежливых соседей.
- А как же Надя с Сашкой? - вспомнил Николай. - Они же в больнице? Как с ними?
- Я звонил, им уже лучше. Сейчас поеду, заберу. Валя еще не приехала?
- Нет, дня через два будет.
- Привет передавай, всего вам хорошего. Не провожай, не надо.
Они пожали друг другу руки.
- Куда едете? - спросил Николай.
- Далеко, - улыбнулся Алекс. - Я напишу, как устроюсь.
Уже в дверях квартиры обернулся:
- Бабкам не говори ничего дня три, хорошо?
Сосед кивнул, хотя эта просьба и удивила его.
На улице Алекс загрузил в машину свои объемные сумки, искренне порадовался тому, что зов очередной серии мексиканской муры начисто сдул со скамеечек любопытных бабок, избавив его от нудной процедуры перекрестного допроса. Алекс сел в машину, огляделся по сторонам. Серая "Волга" терпеливо ждала у соседнего дома, чуть наискось. Он достал из-под сиденья небольшой, но объемный фотоальбом, подарок Михеева, вытащил из него "Вальтер", снял с предохранителя и сунул в карман куртки.
- Ну что ж, поехали, покатаемся, - вслух обратился он к своим "пастухам" и повернул ключ зажигания.
16
В пределах города Алекс вел "Ниву" спокойно, даже осторожно. За городом он скорость увеличил, и это нисколько не удивило преследователей. Но на третьем километре "Нива" внезапно свернула на проселочную дорогу и резко рванулась вперед. Шофер "Волги" выругался: все преимущества его более мощной машины сводились к нулю. Там, где "Нива" летела без остановки, "Волга" еле ползла, корябая днищем по буграм разбитой колеи.
- Не пойму, куда он прет? - высказался один из преследователей.
- Не видишь что ли, оторваться хочет, сука! - в сердцах выругался водитель, не отрывая глаз от дороги.
"Не отстает, хороший водитель", - в это время поневоле с уважением о нем подумал фотограф.
Гонка длилась уже полчаса, шофер "Волги" обливался потом от напряжения.
- Ну, догоню, ох, я его отделаю! - свирепея, сказал он, ожесточенно крутя баранку.
Наконец подъехали к тому месту, куда и стремился Алекс, выбирая этот маршрут. В народе его звали "Ванькин мост", хотя мостом его можно было назвать лишь с большой натяжкой. На самом деле это была просто бетонная плита, привезенная неким забытым теперь уже Иваном и положенная через узкий, но достаточно глубокий овраг между двумя холмами. "Ванькин мост" позволял сократить рыбакам почти десять километров пути до популярного в народе Карасиного озера. Проехать тут могли только мотоциклы и легковушки, к тому же от частого употребления и погодных невзгод в самом центре плиты образовалась приличная дыра. Как шутили рыбаки, "Ванькин мост" ждал "счастливчика", чтобы достойно закончить свое существование.
Дорога к нему круто скатывалась с холма, делала небольшой поворот и после плиты так же круто взбиралась на другой пригорок. Алекс, уже прилично оторвавшийся от своих преследователей, даже не притормозил, с ходу пролетел над зияющим провалом, выскочил на пригорок и круто свернул за большой куст татарника. Затормозив, он не стал выключать двигатель, просто выхватил пистолет, побежал назад, к оврагу. И вовремя. Он даже успел перевести дыхание, когда на пригорке показалась серая "Волга".
Уже темнело, и вместо лиц были видны какие-то белые пятна. Водитель у "Волги" был действительно классный. Он ни секунды не стал раздумывать, а сразу рванул тяжелую машину вниз. Он проскочил бы плиту буквально на краешках шин, но в это момент Алекс, державший пистолет двумя руками, как учили его в свое время в досаафовском тире, мягко спустил курок.
Он видел, как дернулось белое пятно на водительском месте и "Волга", не вписавшись в тот маленький, но коварный поворот, наискось чиркнув по плите колесами, плавно полетела в овраг. Раздался грохот, скрежет металла, чихнув, заглох двигатель, и наступила тишина, такая странная после всего этого лязга и грохота.
Рихтер побежал вниз, глянул в овраг. "Волга" лежала на крыше, чуть наискось, передние колеса еще крутились. На клеммы, видно, попал бензин, из-под смятого передка пробивались святлячки пламени. Алекс собрался уже уходить, но тут зазвенело стекло и из бокового окна показалась большая сивая голова. Быку повезло, он сидел сзади и в момент удара оказался между сиденьями. Двум другим его подельникам повезло меньше, можно сказать, не повезло совсем. Водитель поймал пулю Алекса собственной переносицей и уже в полете был мертв. Голова его соседа попала между капотом и крышей машины и не сумела сослужить достойным амортизатором.
Оглушенный громила, выбив остатки стекла, судорожно протискивался в смятое окошко. Ему очень хотелось жить, а в салоне уже сильно воняло паленой проводкой, и Бык упорно лез вперед, обрезаясь осколками стекла, раздирая острыми краями железа одежду и собственное тело.
Алекс поднял пистолет, но потом ему в голову пришла другая мысль. Бык все-таки выбрался из машины, шатаясь, поднялся, огромный, весь ободранный, окровавленными руками вытащил из нагрудной кобуры пистолет и упрямо полез вверх, туда, где только что стояла фигура фотографа. Сначала над обрывом показалась его рука, потом другая, с зажатым в ней пистолетом. Алекс перехватил эту кисть, отжал ее в противоположную от себя сторону и надавил двумя пальцами, большим и указательным, там, где обычно щупают пульс.
Снизу раздался вопль, пальцы у Быка разжались, и черная, страшная игрушка для производства смерти полетела вниз. Алекс, не разжимая руки, другой перехватил противника за шиворот и буквально выдернул его из оврага. Бык в свое время боксировал в категории свыше ста килограммов, но больших лавров не сыскал, брал свое силой удара, если попадал первым. Он и сейчас попробовал ударить свободной левой рукой, но Алекс отпустил ворот и, перехватив ее, сжал в районе запястья. Бык в своей споривно-уголовной среде считался самым сильным в городе, шутя укладывал любого в новомодном сейчас армреслинге. Но впервые он столкнулся с тем, кто сильней его.
Они стояли друг против друга, тяжело дыша, по лицам катился пот. По миллиметру Алекс выжимал руки противника вниз и в стороны. Поединок продолжался уже минуту, другую. В тишине слышалось только их дыхание, хруст суставов, да в овраге с треском разгоралась обивка машины. Бык начал сгибаться вперед, он постанывал сквозь сжатые зубы, лицо побагровело. Наконец он закричал от боли и упал перед Алексом на колени. Тот мгновенно оказался за спиной противника, левой рукой перехватил горло Быка, а правой сжал локоть левой руки, помогая ей создать эти живые тиски. Тот попытался разжать этот живой капкан, но ничего не мог сделать с мертвой хваткой Алекса. Он уже захрипел, но тут немец ослабил хватку и спросил:
- Где мои?! Говори!
Бык, почувствовав слабину, попробовал вырваться, но от былой силы не осталось и половины. Алекс снова усилил хватку, изо рта противника рекой потекла слюна. Затем Рихтер снова разжал свои неумолимые тиски.
- Ну, говори! Задушу, сволочь!
Бык уже не пробовал вырваться, а жадно, давясь судорогами, хватал воздух почерневшим ртом.
- Где?! - встряхнул его Алекс.
Наконец тот собрался с силами и прохрипел:
- В Кротовке, в подвале.
- Сколько вас там?
Бык силился понять, про что его спрашивают.
- Сколько там осталось людей?! - прикрикнул на него Рихтер.
- Пятеро и Грач, - все-таки сосчитал Бык.
- Не врешь?
- Нет, - просипел устало тот. - Мои живы?
- Да, тебя ждут.
Алекс крутанулся на месте и, как матерчатую куклу, за шею швырнул тело Быка в овраг. Он еще услышал, как хрустнули под рукой шейные позвонки, но видит Бог, не хотел он этого, просто убрал с дороги, чтобы не мешался. Пробегая по мосту, он невольно глянул вниз. Тело "качка" с неестественно вывернутой шеей лежало лицом вниз на днище горящей "Волги", словно на ритуальном костре.
Алекс сел в машину, развернулся, снова проскочил мостик. Его "Нива" уже перевалила за бугор, и тут вспышка на секуду осветила сгущающиеся сумерки, а затем машину догнал тяжелый удар взрыва. Огонь все-таки добрался до бензобака и повеселился всласть.
17
Между тем в Кротовку прибыл высокий гость. Грач его уже узнавал по сигналу, требовательному и злому. Сегодня он был не при параде, просто в тренировочном костюме и кроссовках. Мэр находился не в духе: до выборов оставалось всего два дня и все уже поняли, что он проиграл. И он это знал не хуже других.
- Что такой мрачный? - почти весело спросил его Грач, подавая руку. У его ног, как всегда, неотлучно сидел Серый.
- А почему я должен быть веселым? - окрысился на него Вадим. - Провозился с этим черт знает сколько. Толку от того, что вытрясем немца, делу уже не поможешь. Как там, кстати, все по плану?
- Да, Рихтерша с ребенком здесь, придурок ее уехал за негативами. Ребята его пасут, никуда он не денется. Да и что ты так злишься? Да, потеряли два дня, но зато как все провернули, никто даже не пикнул. Думаешь, легко было газовую "аварийку" достать и "скорую"?
- Он в милицию, случаем, не обращался?
- Да что ты, он не дурак. Он все понял, еще когда мы ателье его отключали от сигнализации, все, что надо, сделали и снова подключили. Вот и выходит, дорогой господин мэр, что власти у меня поболее твоей.
Широков поморщился.
- Как ты их хочешь... - он замялся, "убить" звучало как-то грубо, а высказаться по-блатному, что-то вроде "замочить", непривычно и пошло.
Грач понял заминку однокашника, засмеялся, обнял за плечи.
- Эх, Вадька! Как был ты трусоват, так и остался. Помнишь, в девятом классе звал я тебя на дело? Ты не пошел, а нас тогда замели. Ты чистенький остался, в начальство выбился. А я тем временем нары осваивал. Теперь вот тебе прижали хвост, ты ко мне побежал, Ленька, выручай. Ты думаешь, я по твоему приказу сейчас все это кручу? Что думаешь, я этого длинного придурка боюсь? Я никого не боюсь, просто не по-моему все идет, не так, как мне надо. А этого я позволить не могу. Слабак ты, мэр. Бывший, - ухмыльнулся в конце речи Грач.
- Я слабак? - Вадим завелся с пол-оборота, слова Грача задели за живое. - Ну-ка, пойдем на ринг, посмотрим, кто слабак, а кто нет!
- Пошли, - оживился хозяин дома, - детство вспомнил? Раньше я тебя частенько поколачивал...
Они прошли в дом, скинули куртки на ходу. На ринге лениво топтались два бугая, лишь изредка, через зевоту. изображая обмен ударами.
- Э, мудаки, хорош танцевать, освобождай место! - прикрикнул на них Грач.
Посмотреть на необычный бой собрался весь грачевский кодляк. Начался он осторожно, с разведки. Мэр был почти на голову выше Грача, мощнее. Но тот был более подвижен, верток, и жила в нем та природная злая сила, что позволяла ему побеждать раньше более мягкого духом Вадима. Что еще отличало Грача от мэра, он не делил бои на тренировочные и зачетные. С одинаковой свирепостью он бился и в спаринге, и на соревнованиях.
Грач первый обострил ситуацию, разорвал невыгодную для себя длинную дистанцию, резко пошел вперед, поднырнул под длинные руки Вадима, выдал хорошую серию по корпусу, а на выходе еще и сочно влепил мэру по лицу. Зрители одобрительно зашумели, раздались даже несколько хлопков в ладоши. Это окончательно разозлило Широкова, и он пошел вперед, нанося резкие и мощные удары. Грачу приходилось туго, он маневрировал, уходил, уклонялся, принимал удары на перчатки, но они были настолько мощны, что пробивали даже их. В голове у Грача что-то гудело, он, как говорят боксеры, в какие-то секунды даже "поплыл". Спасся, войдя в клинч, отдышался и с прежней яростью набросился на одноклассника. Ему не хотелось проигрывать на глазах у своих "шестерок", но коса нашла на камень. Мэра словно прорвало. Вся эта нервотрепка с фотографиями, издевательские встречи с избирателями, сотни ехидных глаз, смешки за спиной, вся скопившаяся злоба прорвалась, наконец, наружу. Он бил и бил соперника, совсем перестав закрываться и уходить от встречных ударов. Но и Грач озверел и бил его по корпусу с такой силой, что внутри у соперника что-то екало и на секунду перебивалось дыхание. А напоследок он старался провести свой коронный аперкот снизу в челюсть.
У зрителей поневоле вытянулись лица: то, что творилось на ринге, больше походило на взаимное убийство, чем на классический бой. Лица у соперников заплыли, у Грача из брови текла кровь, у мэра была разбита губа. Собравшиеся у ринга стали перешептываться - не разнять ли их? Но тут бой внезапно кончился. Просто соперникам было уже по сорок, и эти три минуты на яростном ринге высосали их силы до донышка. Они повисли друг на друге в насквозь промокших от пота майках, волосы слиплись, как после душа. У обоих с непривычных нагрузок болели легкие, во рту стоял вкус крови и желчи.
Со стороны раздались нестройные аплодисменты. Грач и здесь остался позером. Жадно глотая окровавленным ртом воздух, он нашел в себе силы поднять руку мэра и просипел:
- Ничья. Учитесь, салаги, пока мы живы, - и бессильно уронив руки, обратился к Вадиму: - Пошли в сауну, смоем пот праведный.
Любил он порой ввернуть красивое слово, даже не понимая порой толком его смысла.
После баньки они поднялись наверх, развалились на мягких диванах в одних махровых халатах, потягивая пиво. В углу светился сочными красками "Панасоник", мурлыкали что-то слащавое полуголые девицы.
"Завтра ни рукой, ни ногой не двину, все тело будет болеть. Ввязался, дурак!" - вяло подумал мэр и ощупал языком опухшую губу.
- Черт, время-то уже! - внезапно забеспокоился блаженствующий на другом диване Грач.
Он колобком сорвался с дивана и выскочил за дверь. Было слышно, как зашлепали по ступеням его босые пятки, издалека забубнил его характерный скрипучий голос. Вскоре Грач вернулся.
- Ты чего всполошился? - лениво спросил Широков.
- Да пора отправлять парней на рандеву с твоим личным фотографом, - вместе с силами к Грачу вернулось его природное ехидство.
- А ты сам разве не поедешь? - неприятно удивился Вадим.
- Ну, еще чего! - только фыркнул Ленька. - Что я тебе, шестак на побегушках. Сами справятся, там все просто.
Они снова откинулись на мягкие подушки, блаженствуя. Вдруг Вадим забеспокоился, приподнялся на локте, спросил Грача:
- Слушай, а старик случайно шум не поднимет? Он все-таки много знает?
- Михеев? - спросил Грач и усмехнулся. - Ты вот только вспомнил, а я еще вчера подсуетился.
18
Прошлым вечером Грач очень прилично набрался. Он сидел у камина и, прихлебывая чешское пиво, неотрывно смотрел в огонь. Другой рукой он поглаживал сидящего рядом волка. Серый не любил пьяных людей, но хозяина терпел. Банда поневоле притихла, все ходили на цыпочках: Грач в таком состоянии был непредсказуем и даже опасен. Обычно он не пьянел совсем, по крайней мере, внешне, оставался таким же живым, веселым и ехидным. Хуже было, когда он начинал пить как теперь, в одиночку. Грач замолкал, смотрел куда-то в одну точку и только глушил стопку за стопкой чуть разведенный спирт. Обычно он там и падал, где пил, но прошлый раз ни с того ни с сего придрался к самому безобидному из них, к Жорику, и зверски избил его.
- Жорик! - очнувшись, резко крикнул Грач.
"Неужели опять?" - невольно подумали все и переглянулись.
- Да, хозяин, - Жорик предстал перед Грачом, поневоле отводя глаза. Он даже побледнел от волнения, и крупные веснушки резче обозначились на его лице.
- В глаза смотри, падла! - не повышая голоса, просто сгустив его до хрипловатого баритона, потребовал Грач.
Парень на секунду встретился взглядом с немигающими желтыми глазами патрона и, не выдержав, снова опустил глаза.
- Кому сказал, смотри в глаза! - уже повысив немного голос, продолжил Грач. Не вставая с кресла, он пнул совсем стушевавшегося Жорика ногой и попал по коленке. Тот было нагнулся к ней, боль была достаточно резкой, но потом выпрямился и все-таки смог задержать взгляд на глазах хозяина. Серый между тем поднялся во весь рост, шерсть на загривке встала дыбом, он тоже не сводил глаз с человека, неугодного хозяину. Волк ждал только приказа, но Грач внезапно потух, отхлебнул пивка, потом спросил:
- За фотографом тогда ты наблюдал?
- За Рихтером?
- Нет, за этим стариком. Что ты там про его прогулки говорил?
- Каждый вечер, в любую погоду, с восьми до девяти, быстрым шагом... - начал припоминать парнишка.
- Хватит, - оборвал его хозяин, взглянул на часы и приказал: - Собирайтесь, возьмите брызгалку посильней и пару респираторов. Живей!
Подручные недовольно переглянулись - пошла прахом надежда на тихий спокойный вечер. Зато был очень доволен Жорик. Он, слегка прихрамывая, первый метнулся искать все, что приказал взять с собой Грач.
Всю дорогу Грач поглядывал на часы и время от времени прикладывался к неизменному чешскому пиву.
- Прибавь, шлепаешь, как на ишаке, - проворчал он водителю.
Тот с недоумением глянул на хозяина. "Мерседес" несся под сто тридцать, и прибавить еще по этой дороге было чистым самоубийством. Наконец машина ворвалась в город.
- Давай к дому деда, только встань, не доезжая, - скомандовал Грач, снова глянул на часы. - Бык со мной, вы сидите здесь. Возьми респираторы и брызгалку.
- Какую? - спросил тот.
- Посильней, ту, что отключает.
Михеев возвращался с традиционной прогулки в приподнятом настроении. Старый фотограф наконец понял, что он будет делать со всей этой историей. Угроза, нависшая над Алексом, не на шутку взволновала его. Сегодня он решился - про все, что случилось, он напишет, а при необходимости и пойдет в газету. Иринку отошлет к матери. Конечно, одному ему будет тоскливо, но зато спокойно.
Темнело, народу у подъездов было мало, все лицезрели очередной сериал.
"Что они находят в этих мексиканцах? И Иринка тоже переживает, дуреха. Разве это жизнь, сказка сладенькая. И мать ее такая же, все в сказки верила: принца ждала. Дождалась, теперь отвязаться не может. Хоть бы мужик был как мужик, а то кобель, пьяница. На Север ее заманил, за длинным рублем. Иришку хоть пока оставили. Плохо без нее, и поговорить не с кем будет".
С этими мыслями он вошел в подъезд, удивился, что на первом этаже не горит свет, мелькнула мысль, что опять выкрутили алкаши или наркоманы. Тут что-то зашипело, в нос ударило острым, неприятным запахом. Он еще понял, что падает, сердце словно пронзило толстой иголкой, и она, удлиняясь, пронзила насквозь все тело. На этом долгая, большая и разная жизнь старого человека закончилась.
Грач нагнулся, для надежности прыснул длинную струю в раскрытый в последней муке рот старика. Потом сказал Быку:
- Оттащи под лестницу, чтобы не было видно, и жди на улице. Понял?
Тот кивнул головой, Грач сунул ему в руку флакон и рванулся наверх, сдирая на ходу респиратор. Он остановился на третьем этаже перед знакомой дверью, нажал на кнопку звонка. За дверью послышались быстрые легкие шаги, щелкнул дверной замок.
- Дед, ты знаешь, а Мария... - весело начала Иринка, распахивая дверь, и осеклась, встретившись взглядом с желтыми глазами Грача. Он молча толкнул ее назад, шагнул в прихожую и захлопнул за собой дверь.
Через полчаса они, не торопясь, вернулись к машине, Грач уселся, как всегда, впереди, на своем законном месте.
- Поехали домой, - немного усталым, но довольным тоном велел он шоферу и подул на руку, на запястье которой отпечатался подковочкой след зубов.
- Кусается... - усмехнулся он, зевнул и, поудобней устроившись в комфортабельном кресле "мерседеса", задремал.
19
- Как это подсуетился? - не понял мэр.
Грач, сложив на груди руки и закрыв глаза, изобразил покойника.
- Слава богу, вовремя убрался, - облегченно вздохнул Вадим.
- Ну, как же, уберется он тебе просто так, - проворчал Ленька. - Полфлакона "Черемухи" ему скормил, а то сколько бы еще прожил дедушка, одному аллаху известно.
Вспомнив что-то, он глянул на уже подзатянувшийся след укуса, усмехнулся, глаза словно заплыли сальной пленкой.
В дверь осторожно постучали.
- Да! - крикнул хозяин.
- Все готово, - доложил, просунув голову в дверь, Жорик.
- Хорошо, - вставая, сказал Грач и пояснил: - Пойду, отдам последние распоряжения.
- Все-таки съездил бы сам, - попробовал настоять мэр. Грач заколебался, но вспомнил, какая мерзкая, ветреная погода на дворе, и только пробурчал:
- Справятся.
Он ушел. Разомлевший Вадим невольно задремал. Разбудил его вернувшийся хозяин дома.
- Проводил?
- Да. Через час все будет кончено.
Грач подошел к холодильнику, вытащил пару запотевших бутылок, поставил на стол. Затем прошел в угол, открыл небольшой встроенный в тумбочку сейф, достал оттуда дипломат с цифровым замком, положил его на стол.
- Его сюда привезут? - осторожно спросил мэр.
- Зачем, наоборот, - нехотя обронил Грач, наливая себе в бокал холодное пиво.
- Как их... - мэр снова замялся, подыскивая слова.
Грач хохотнул.
- Замочим? Просто. Газовый баллончик, всех троих в машину и вниз, пусть купаются. А пока давай рассчитаемся.
Он открыл дипломат, отсчитал деньги, подал их мэру. Тот проверил и покачал головой.
- Нет, Ленька, ты как был двоечник, так им и остался. Совсем, что ли, считать разучился? Где еще двадцать кусков?
- А Рихтер? - напомнил ему Грач.
- Мы же договаривались на десять, - возмутился Вадим Михайлович.
- Десять он один стоит, а про жену с сыном ты забыл? Трое - это не один, я тоже считать умею, не беспокойся. Скажи спасибо, что процентов не накинул, такая мокруха уже по другой статье идет.
Мэр в сердцах выругался. Грач, прищурившись, смотрел на своего высокопоставленного подельника. Ехидная улыбка скользнула по его губам.
"Сломался Вадик, выбили опору из-под ног. Добить его, что ли?"
- А, знаешь, Вадик, почему ты еще трус? - вкрадчивым голосом начал он свою речь. - Ты, вроде бы мэр такая величина, а почему со мной связался? Да потому, что боишься. Сегодня ты на коне, герой, партбилет сжег. А в стране такого наворочали - того и гляди комуняки скоро вернутся, или такие, как твоя малявка-юрист. Вот уж они вам покомиссарят! С этого ты и на зелененькие позарился, страхуешься. Мне-то что, на нары, как на курорт, а вот тебе...
Тут, прервав монолог Грача, снизу грохнул выстрел. Они удивленно переглянулись.
- Ну, если это снова Жорик!.. - начал, поднимаясь с дивана, Грач. Но тут дверь распахнулась, на пороге с пистолетом в руке возник Алекс Рихтер.
20
Он подъехал к дому уже затемно, оставил свою "Ниву" метрах в тридцати в лесопосадке. Двинулся к дому и тут услышал, как загремели открываемые ворота, мягко заурчал двигатель. Подбежав к придорожным кустам, он успел разглядеть стремительный силуэт "мерседеса", мягкой тенью пронесшийся по дороге. В освещенном салоне Алекс разглядел троих и еще что-то, он не понял что. Снова загремели ворота. Уже не таясь, он подошел к забору, забрался на него, хотел спрыгнуть, но тут увидел снизу два горящих огонька глаз.
"Черт, это же волк! Совсем забыл про него". Он потянулся было к пистолету, но раздумал. Выстрел поставил бы на ноги весь дом, а ему нужна была внезапность. Балансируя на деревянной поперечине забора, Алекс стянул с себя куртку, обернул ею левую руку, вытащил из чехла свой охотничий нож. Спрыгнув вниз, он спиной прижался к забору, поднес левую руку к горлу, а правой прикрыл живот. Волк прыгнул сразу к горлу, клыки сомкнулись на обмотанной курткой руке, Алекс, пользуясь этим, вонзил нож в тугое брюхо зверя, рука почувствовала густой ворс шерсти, в нос ударил тяжелый запах псины, еще более тяжелый, чем у собаки. Серый отпрыгнул назад и бросился на руку с ножом. Алекс почувствовал боль, поневоле вскрикнул и выронил нож. Он сумел откинуть волка, но тот снова прыгнул, целясь Алексу в горло.
Рихтер почувствовал, как зубы Серого все-таки добрались до его руки, и тогда он перехватил правой рукой шею Серого и начал сжимать, как сжимал совсем недавно шею человека. Пятьдесят килограммов мышц, сухожилий и природной ярости бились под его рукой в смертельной борьбе. Когти задних ног волка терзали ноги Алекса, передние раздирали его грудь и живот, клыки все больше впивались в руку. Свирепея, Серый мотал головой, пытаясь добраться до горла. Если бы Алекс упал, ему бы пришел конец - лежа на земле, он просто не успел бы защититься от молниеносных атак волка, и тот бы достал не горло, так живот. Но он стоял и все сильнее и сильнее сжимал капкан своих стальных объятий. Биение тела волка вдруг стало суетливым, беспорядочным. Он заскулил, разжал пасть, на Алекса пахнуло утробным смрадом, язык волка неприятно шлепнул его по губам, затем послышался хрип. Тело зверя мелко забилось и обмякло, сразу став тяжелей.
Алекс не удержался на ногах, напряжение далось ему дорогой ценой, задыхаясь, он вместе с мертвым волком упал на землю. Чуть отдышавшись, он долго шарил по земле, пока не нашел нож, сунул его в чехол. В это время со стороны фасада заскрипела входная дверь, в темноту прорвалась яркая полоса света. Алекс подался в сторону, споткнулся об какой-то колючий куст и с шумом завалился на землю, больно ударившись локтем обо что-то глухо отозвавшееся железом. Он пошарил рукой - это была лопата.
- Серый, это ты? Серый? - Вышедший из дома, завернул за угол и, что-то бормоча про перегоревшую лампочку, совсем близко подошел к лежащему Алексу. Глаза у него, видно, привыкли к темноте, он заметил лежащего волка, свернул к нему, нагнулся.
- Серый? - неуверенно позвал охранник.
Вспыхнул голубоватый огонек газовой зажигалки. Секунду он глядел, потом понял, в чем дело, и, погасив зажигалку, человек побежал, проклиная себя, что не взял оружие, понадеявшись на неуязвимость волка. Он почти добежал до угла, когда лопата, описав невидимую в темноте дугу, со страшной силой опустилась на его затылок. Рихтер, скорее, руками, через черенок, а не через уши, почувствовал короткий хруст ломающихся костей. Охранник без звука ткнулся лицом в асфальт дорожки. Алекс выпустил из рук лопату и шагнул к входной двери, вытаскивая на ходу пистолет.
"Остался еще один и Грач", - спокойно подумал Алекс и удивился тому, что еще может спокойно и здраво рассуждать после всего пережитого. Он рванул входную дверь и шагнул за порог. Последний гвардеец Грача попался ему сразу. Бедолага Жорик нес на вытянутых руках выстиранную, высушенную и даже выглаженную одежду господина мэра. Увидев Рихтера, он сначала оторопел, потом бросил плечики с одеждой и метнулся к камину, где на журнальном столике лежала нагрудная кобура. На свету Алекс на пару секунд ослеп, но зрение вернулось к нему как раз вовремя, он успел выстрелить первым. Жорик нелепо крутанул руками какие-то невидимые колеса и, выронив пистолет, упал головой в догорающие угли камина. В три прыжка одолев крутую лестницу, Алекс пинком высадил первую же попавшуюся дверь и вместо одного нашел там сразу двоих.
21
И Грач, и мэр сначала не поверили своим глазам. Рихтер был весь в крови, и в своей, и волка. Свитер и джинсы растерзаны в клочья, сквозь громадную дыру на рукаве виднелось вывернутое мясо. Он тяжело дышал, и взгляд его не предвещал ничего хорошего двум чистеньким людям в белых махровых халатах на голое тело. По крайней мере Вадима Михайловича он напугал гораздо больше, чем вороненая сталь пистолета.
- Где они? - чуть отдышавшись, спросил хриплым голосом Рихтер. Грач и мэр переглянулись.
- Ну, быстро, или я всажу каждому из вас по пуле в башку! - Алекс кричал, и на каждого это подействовало по-своему.
Грач, уже не раздумывая, прыгнул вперед без тени страха или сомнения. Алекс нажал на курок, тяжелая пуля попала бандиту точно в лоб, отбросив верхнюю часть тела, между тем как ноги продолжали нести его вперед. Со стороны могло показаться, что Грач решил напоследок сделать сальто назад, да вот что-то не хватило сил. Он до конца подтвердил свою репутацию и тысячу раз оказался прав, говоря о трусости господина мэра. Увидев конец Грача и поняв, что теперь пистолет смотрит на него, Вадим Широков проникся таким животным ужасом, что поневоле, не соображая того, расслабил почки, и по ногам его потекла мутная желтая струя, собираясь на полу небольшой лужицей с резким, неприятным запахом. В голове стоял звон от резкого удара выстрела.
- Говори, - приказал ему Алекс.
- Я ска-ажу, - мэр вдруг стал заикаться, - их повезли к мосту.
- Мертвых?! - резко крикнул Рихтер.
- Живых, живых! - поторопился убедить его Вадим. Голова ему отказала почти совсем, и он сказал то, что по идее мог бы и не говорить: - Они будут ждать тебя, чтобы вместе, в машине, туда, вниз.
Он сопроводил свою речь странным жестом руки, словно спихивал что-то вниз и вбок.
"В реку", - понял Алекс. То, что мелькнуло в его глазах, сказало мэру все про его дальнейшую судьбу. Секунды назад Алекс еще колебался, как поступить с этим человеком, но то, что он был в курсе всего, даже способа убийства его семьи, поставило последнюю точку в карьере и жизни мэра. Вадим поднял руку, словно упрашивая Алекса не делать этого, открыл рот, но сказать ничего не смог. Мышцы его тренированного речевого аппарата отказали ему, изо рта не прозвучало ни звука, да это и не понадобилось. Грохот выстрела он уже не услышал, пуля попала ему под левую бровь, тело откинулось назад, ударилось о диван и, медленно перевернувшись, упало лицом вниз как раз в ту желтоватую лужицу менее благородной, чем кровь, жидкости.
Алекс опустил пистолет, окинул взглядом комнату. Увидел на столе открытую бутылку спирта, покойный Грач предпочитал его всем прочим подобного вида жидкостям. Взяв ее, он начал медленно лить спирт на растерзанную руку. Сначала он закричал от боли, но потом сжал зубы и только стонал. Потом повторил то же самое со всеми остальными ранами - на груди, животе и кисти правой руки. Закончив с этим и отдышавшись, он поискал что-то на столе, нашел взглядом газовую зажигалку. Остатком того, что зовется рассудком, Алекс заметил в раскрытом дипломате пачку денег непривычно блекло-зеленого цвета. "Доллары", - равнодушно подумал он, постоял секунду. "Ладно, они все равно мне должны за ателье". Сгреб их в охапку, сунул пистолет в карман, чиркнул зажигалкой, бросил ее в лужицу спирта на полу. Голубоватое пламя радостно загудело, растекаясь по комнате. На пороге остановился. Грач и мэр лежали по разные стороны стола валетом, один лицом вниз, другой вверх. "Я сегодня удивительно хорошо стреляю" - пришла какая-то глупая мысль в голову Алекса. Он шагнул вперед, подхватил с кресла горящую синтетическую накидку, вышел из комнаты и швырнул ее вниз, словно передавая эстафету пламени.
Огонь в камине заглох, успев напоследок обглодать волосы на трупе Жорика. Алекс нашел подвал. В одной из комнат на полу сиротливо лежала маленькая пластмассовая игрушка - воин-викинг с мечом. Алекс поднял ее, сжал в руке и застонал, так ему стало страшно за самых дорогих на этом свете людей. Сунув ее в карман, он побежал наверх. Пламя уже вовсю хозяйствовало на первом этаже, грозя отрезать ему дорогу к двери. На одном из кресел лежал клетчатый плед. Алекс накинул его на голову и проскочил сквозь палящую завесу пламени.
22
Добравшись до машины, Алекс начал прикидывать: "Они уехали минут двадцать назад. У них "мерседес", значит, не догонишь. Хотя зачем? Ведь они поедут через город, в обход, а это минут сорок. Я же попробую напрямую, через луга. Другого выхода нет".
И он уже решительно повернул ключ зажигания.
Между городом и Кротовкой лежала обширная пойма Волги, заливные луга. Чтобы доехать до железнодорожного моста через небольшую речку, приходилось сделать крюк через город и возвращаться почти в то же место, только в нескольких километрах южней. Ночью в этих местах никто не ездил: заросли тальника, топи, небольшие озера. Но Алекс эти места знал, бродил в свое время с ружьишком, еще до того, как продал его. Он гнал "Ниву" по одним ему известным тропинкам, каким-то шестым чувством угадывал знакомые ориентиры в мелькании призрачно-белых в свете фар деревьев и кустов. Вброд пролетел несколько проток, благо еще не было осенних дождей. В одном месте чуть было не забуксовал, сердце екнуло, но, отчаянно выжав педаль газа до упора, Алекс все-таки выдернул машину из ямы и полетел дальше.
Эта сумасшедшая гонка длилась минут пятнадцать. Наконец впереди мрачным горбатым силуэтом возник железнодорожный мост. Остановив "Ниву" за прибрежными густыми кустами, он заглушил двигатель и выскочил наружу с пистолетом в руке. Едва он вскарабкался на насыпь рядом с площадкой, небольшим пятачком, каким заканчивалась дорога, параллельная железнодорожной линии, как вдалеке мелькнули и заплясали на кочках огоньки фар. Алекс перебежал к другой стороне дороги, там росли два чахлых кустика, залег под ними. Отдышавшись, глянул на часы: стрелки показывали десять минут двенадцатого. Бандиты опаздывали, надаром покойный мэр так не хотел, чтобы они ехали одни, без Грача. По дороге завернули в ресторан, пропустили по маленькой и еще взяли с собой.
Рихтер огляделся. Ночь была ветреной, преддождливой, по реке ходила крупная волна, и рыбаков, вечно осаждающих мост, на этот раз не было.
"Вот и хорошо, - подумал Алекс, - лучше обойтись без свидетелей".
Через пару минут подъехал "мерседес". Развернулся, потушил фары. Сразу открылись три дверцы, подручные Грача вышли размяться.
- Ну вот, а ты боялся, опоздаем. Его и нет еще, - услышал Алекс чей-то довольный голос.
- А ментов он случаем с собой не приведет? - спросил другой. Они стояли совсем рядом, метрах в двадцати, курили.
- Да ладно, его же пасут.
"Обезоружить, что ли, их?" - засомневался Алекс.
- Слушай, может, пока с дамочкой развлечемся? - предложил один из них.- Все равно ей крышка.
- Да больно худа, - отозвался второй.
- Не скажи, там у нее все как надо, я, пока ехали, проверил!
- Ты и здесь не теряешься!
- Хорошо, что связана, билась, как щука на крючке, - засмеялся все тот же нагловытай голос.
"Все, убью!" - понял Алекс и поднял свой "Вальтер" на уровень глаз.
Словно дождавшись этого его решения, на мост ворвался, загрохотав и перекрывая все звуки, скорый пассажирский поезд. Алекс выстрелил. Стоящий к нему спиной упал, двое остальных уставились на него в недоумении. Алекс еще раз нажал на спуск - сломался в поясе и осел на землю второй. Третий увидел вспышку, выхватил свой пистолет. Выстрелили они почти одновременно. Звука Алекс не услышал, все заглушал состав. Только у щеки пролетело что-то вроде ветерка. Но стрелявший взмахнул руками и навзничь рухнул назад.
Поезд отгремел, отгрохотал, замолкли даже долго тянувшие свою унылую песню рельсы, и только тогда Алекс осторожно подошел к "мерседесу". Один из бандитов был еще жив, тот, второй. Пуля прошла, очевидно, через грудную клетку и каким-то чудом не задела сердце. Он корчился на земле, зажимая сквозную рану, сквозь мучительный животный стон прорывались хрипы и бульканье: кровь постепенно заполняла пробитые легкие.
Алекс поднял пистолет, прицелился в голову. "Контрольный выстрел, кажется, это так называлось у них?" - всплыла в памяти слышанная не раз на севере фразочка из лагерных времен. На душе стало муторно - ведь, возможно, и его деда вот так, контрольным выстрелом.
Тут раненый особенно сильно застонал, дернулся. "Нет, похоже, он уже не жилец. Пусть не мучается", - решил Алекс и нажал на спуск. Пистолет только щелкнул - патроны вышли все. "Не судьба", - подумал Алекс и, размахнувшись, швырнул пистолет в реку. Вода только слабо всхлипнула, приняв оружие.
С замирающим сердцем он открыл заднюю дверцу машины. Жена и сын оба были здесь, живые, со связанными руками, с заклеенными по последней гангстерской моде липкой пленкой ртами. Алекс кинулся их развязывать, обламывая от спешки и волнения ногти, потом вспомнил про нож. Потом с Надей была бесконечно долгая, мучительная истерика. Он, пытаясь ее успокоить, все это время целовал лицо, губы, глаза. Шептал что-то ласковое, нежное и бесконечное количество раз просил прощения. Между ними сидел сын, маленький, нахохлившийся. Он не плакал, только посверкивал глазами, глядя на родителей, да все прижимался к матери. Немного успокоившись, они замучили его своими поцелуями, тискали его в объятиях, по очереди и вместе.
Когда он ушел за машиной, Наде стало мучительно страшно, ей показалось, что она снова осталась одна в этом черном ветреном пространстве ночи. Но тут невдалеке заурчал мотор, и вскоре верная старенькая "Нива" подъехала и остановилась у насыпи.
Много позже, но все той же ночью, Надя очнулась ото сна. Она была укрыта большим толстым пледом, рядом пристроилось теплое тельце сына. Все происшедшее с ними показалось ей нереальностью, дурным сном. Вот только этот запах паленой шерсти, исходивший от пледа, да белевшие в темноте забинтованные руки Алекса, все гнавшего и гнавшего машину вперед, не давали ничего забыть и безжалостно возвращали ее мысли к прошедшим событиям.
- Куда мы теперь, Алекс? - негромко спросила она мужа. - Куда мы едем?
- Сейчас в Москву, потом в Германию, - и, помолчав, добавил: - Попробуем там.
А про себя подумал: "Прости, отец! Я попытался, но нет... Не смог. Нельзя вернуться в страну, которой уже нет. Прости".
Они молчали. Надя смотрела на упрямый профиль мужа, на уверенные и точные движения, с какими он вел машину.
- Зря ты все это затеял, Алекс, зря, - с горечью в голосе тихо сказала она.
- Нет, Надя, - он упрямо мотнул головой. - Может, я и не прав, но нельзя им все прощать, мне надоело им все прощать!
Лил первый осенний дождь. Начавшись с осторожного постукивания по крыше машины, он все расходился и расходился, заливая лобовое стекло бурными ручьями.
...Если бы кто-то стоял на обочине, он бы заметил, как мелькнули фары, пронеслась по шоссе неясная тень машины. А потом стих гул мотора, вода, ночь и ветер поглотили его, растворив во времени и пространстве. Осень короновала себя дождем, вступая в законные права на бескрайних полях России.
Конец.
Мне надоело всем прощать!
© Copyright: Евгений Сартинов, 2011
Свидетельство о публикации №211030501904
Свидетельство о публикации №211030501904
Рецензии