Поглядка с того света или муки Тантала

Прохор Степанович Фирулин, управляющий Калиновского отделения совхоза имени Октября, по натуре был человеком незлобивым и нескандальным, и потому страх как переживал каждодневные ссоры с бригадиром полеводов Кочкиным.
Каждое утро в конторе начиналось с шума и гама. И то бригадиру не так, и это не эдак. Управляющему впору было бежать от занудливого подчиненного, но бежать было не куда, приходилось убеждать.
Фирулин, ещё дома давал себе слово, что сегодня он даже слушать не будет полевода. Придя в контору, управляющий усаживался за стол. Его по-деревенски крепкая фигура изображала мир и любовь ко всему живому. Приходили бригадиры, звеньевые, получали наряды. Переговариваясь, усаживались, ожидая остальных.
Появление неуклюжего Кочкина было сродни американскому тайфуну «Катрина». Руки его болтались каждая сама по себе. Полы фуфайки развевались, как первомайские флаги. Потому полевод сметал на своем пути всё, что попадалось. Техничка тётя Маша к его приходу прятала тряпки и ведра в подсобку, убирала лишние стулья в красный уголок. Бухгалтер Софья Павловна накрывала своей широкой фигурой кипы бумаг на столе. И все-таки находились в конторе бумаги, коробки, железки, которые Кочкин умудрялся сверзнуть на пол.
Вот и сегодня изогнутая вопросом фигура бригадира промотнулась под окном. Через мгновение он появился на пороге. По бегающим глазам было видно, что ругачка будет отменная. Бригадиры и звеньевые под разными предлогами быстро улетучились. У всех обнаружились срочные дела.
Управляющий тоже хотел ускользнуть, но не тут то было. Разговор был крутым. Деревенский механик Порошкин второй день был в запое, и Кочкин требовал его уволить.
Уволить то было просто, а вот заменить не кем. Этот Порошкин носил кличку Левша. Он из любой железки мог сделать механизм. У него работало даже то, что должно было списанным быть еще двадцать лет назад.
И вот, вдрызг разругавшись с этой канальей Кочкиным, Прохор Степанович еле до дому дотащился. Садясь на табуретку, почувствовал, что обмирает: ноги похолодели, а в груди стало пусто. Ударило в голову…
- Любаня... - прохрипел Прохор и замертво повалился на пол.

Пришёл мужик в себя, а шевельнуться не может, вроде как накрепко связанный лежит. Окоченел весь. Хотел крикнуть - не смог: язык не ворочается, и глаза не открываются. Успокоился маленько, стал соображать, что же это с ним такое приключилось. Слышит, в доме суета стоит, Любка, жена его воет, как над покойником.
- То-ли помер кто? – думает себе Прохор.
Какие-то жёсткие пальцы стали его раздевать и мыть, как в бане.
- Э, Прохор, - дошло до мужика, - да ведь это ты помер. Это тебя обмывают, чтобы в гроб положить. Ишь, жинка-то как кричит, надрывается…
Прохору Степановичу даже стало приятно, что жена так убивается.
- Любань, кончай выть, - послышался надтреснутый голос бабки Акулины, - давай одёжу. Обряжать горемычного надоть.
- Так я и не готовила ему смёртное. Он же здоровый был, как бык, - завсхлипывала вновь испечённая вдова. – Разве, что из его неношеного…
Послышался скрип дверок шкафа.
- И впрямь, - подумал Прохор, - себе заготовила, а про меня и думать не хотела. Вот теперь и лежи в чём попало. Дайко-дось еще серый костюм наденут, что с одной пуговкой.
Покойничек вспомнил свой серый костюм и мысленно плюнул.
- Ведь говорил Любане – размышлял Прохор,- чтобы пришила ещё одну пуговку. Да куда там, ей всё некогда. Как в воду глядел. А теперь с одной пуговкой и в люди…
Грубые руки начали натягивать на покойника одежду.
- Что ж ты старый костюм даёшь, - раздался голос костлявой Варьки, - у твоего же есть новёхонький серый, что на красну борозду надевал. Обжадовала на покойника новый надеть…
- От зараза! – ругнулся в сердцах Прохор. - Встряла. Зря я ей в прошлом году картошку с поля вывез задарма. Ну, ничего, попросишь ты у меня осенью трактор.
Жена заругалась на соседку:
- Не мели ерунды, Проша не любил серого костюма. Носитъ не хотел, а его в гроб положу. Пусть уж в чёрном, и удобнее, и к душе....
Сказала так и снова завсхлипывала, а у мужика довольство по душе проехало.
- Глянь-ко всё помнит, - мысленно улыбался себе мужик, - надо ей с получки полушалок цветной купить. Интересно, а рубаху какую достала? Хорошо бы красную с синей полоской… Вряд-ли. Она её зятю поди отдаст. А мне белую, да с галстуком. Тоже ничего. Сонькин мужик на собрание надевал, так с ним даже директор по ручке поздоровался…
Прохор представил себя в белой рубашке и в старом костюме…
- Вот дурак, так дурак, - мысленно обругал себя мужик, - надо было на серый соглашаться, он с белой рубахой, с галстуком знаменитее смотрится. Докочевряжился.
- Мам, - услышал Прохор голос дочери, - наденьте на отца нашу рубашку. На день рождения покупали.
- Ты смотри, озаботилась заранее, - расцвёл Прохор, - день рождения ещё когда, а уж подарок готов. Хоть бы одним глазком глянуть...
Фирулин поднатужился открыть глаза – бесполезно.
- Веруня чего попало не купит, - оправдывал своё бессилье мужик.
Он слышал, как его одевали, обували, причесывали.
- Зови мужиков, горемычная, - проскрипела бабка Акулина, - надоть покойника на лавку покласть. Да зови посправнее кого. Прошка и в детстве был на голову здоровее всех.
- Это уж точно, - ухмыльнулся Прохор, - совладать со мной мало кто в селе мог, и теперь поднять двоих мужиков мало. Гаврилу Булова да братовьёв Караевых звать надо.
Так жена и сделала, позвала Гаврилу Булова да Караевых, вот они и завершили дело, водрузили покойника в горнице на лавку, руки на груди сложили.
Суета по дому перемежалась с бабьим воем и разговорами о Прохоре. Всё больше хвалили люди покойника. Слушал их Фирулин и удивлялся самому себе.
- Ты гляди, какой я есть. Ну, эдак, я в рай попаду. Совсем захвалили. А почему захвалили? Всем помогал, никому не отказывал…
В этом месте его размышления прервал какой-то грохот в сенях. Ну, конечно, пришёл этот чёрт поперёчный - бригадир. Сел в изголовье и давай нocoм шмыгать:
- Прости ты меня, Прохор Степанович, дурака такого, кабы знал, что так всё обернётся, пусть уж было бы по-твоему.
- Ага? - торжествует Прохор, - Понял, где правда, а где истина.
- Только Валентин-то всё равно сломался, а механик с утра пьяный в усмерть, разбудить не можем.
- Как пьяный? - хотел закричать Прохор, но ни один мускул на его лице не дрогнул. Мужик вспомнил всех родственников механика по матери, послал их в центр мироздания.
- Ну, шкура барабанная, - кипел про себя покойничек, - ну доберусь я до тебя. Всё, больше жалеть не буду, выгоню.
Тут до новопреставленного дошло:
- Я же помер. Вот он, я лежу. А вместо меня теперь, могут этого пьянчужку назначить управляющим. Он всё порушит, да ещё к моей Любане свататься придет.
- Ах, лихоманка его изломай... - не на шутку рассердился покойничек.
Он представил себе, как пухлые, почти женские руки, механика Прошкина обнимают плечи Любани. А она розовощекая, ласковая и такая теплая… У Прохора закружилась голова.
Ему нравилось смотреть, как жена двигалась по дому. Её ладная фигура, скроенная не по деревенскому образчику, вызывала такое волнение в крови, что Прохор при жизни пьянел при ней без вина…
Народ в кухне и вокруг покойника заволновался. Бабьи вхлипы и причитания перешли в недовольный говорок. Фирулин понял, что пришел гений механизмов, Левша, этот паразит и пьянчужка механик. Послышался его пьяный голос, но слов различить было нельзя, сплошное мычание.
- Помереть спокойно не даст, - расстроился Прохор, - явился паразит. Похоже, чуть тёпленький. Прав полевод, надо было уволить. Теперь он всё дело завалит.
Едва ворочая языком, механик видно пытался что-то сказать, но его быстро выставили от греха подальше.

Прохора накрыли простыней. Над ним, в изголовье забубнила бессмертная бабка Акулина. Люди стали расходиться. Видно наступила ночь. Резко запахло восковыми свечами. За окном постепенно заглохали звуки машин, да перебрёхивались собаки. У Прохора появилось время обдумать создавшееся положение.
- Значит, я всё-таки помер, Ты смотри, - подумал Прохор.
- А говорят, что покойники ничего не слышат и не видят. Не видят – это точно. А вот, оказывается, слышат. Н-да, сюрприз! Эх, не успел я к свояку съездить в гости. Сколько мы с ним рыбки половили, а сколько водочки выпили…
Интересно, додумается Любаня новые сети ему отдать? Наверное додумается. Она у меня душевная. Жалко мало говорил ей об этом… Жалко мало любил её. Всё работа, да заботы. Нет, чтобы дома подольше побыть, а я всё в контору, на поля, да на ферму. Эх, сколько времени упустил…
Почему упустил?...
Прохор стал вспоминать жаркие ночи, проведенные с Любаней.
- Эх-хе-хе, - пришло в голову, - тебе бы о душе подумать, а ты всё о грешном.
Прохору хотелось вспомнить, что-нибудь такое высокое, как в кино: про Родину, про партию, а в голову лезло что попало.
Например, как весной он вёз на культстан Алёху Чугунка, пьяного в усмерть, потому что у него родился сын. Как они гарланили песни. Как уже на культстане Алёха не смог выйти из кабинки трактора и вывалился прямо в лужу. Искупался в ледяной воде и вмиг протрезвел.
На ум пришла Груня со второго отделения. Ох и жаркая была в молодости бабёнка…
- Тьфу ты, зараза. Это же было до Любани, - оправдал себя Прохор. – И вообще о хорошем надо думать, а я всё про непутнее. Да нелегко, оказывается, быть на собственных похоронах. Ладно, давай подумаем о чём-нибудь добром.
И управляющий начал усиленно вспоминать про весеннюю вспашку, сколько зерна сэкономил…
- Наталья прицепщица озорная бабёнка, всегда так и наровит задеть тебя всеми выступами своего тела…
Покойник опять ругнул себя в сердцах за отвлечения от праведности, но через некоторое время мысли вновь вернули его на житейскую тропу…

Где-то к полуночи бабка Акулина стала пореже читать псалмы. Голос её стал прерываться какими-то всхлипами и всхрапываниями. Потом, засопев, она совсем замолчала.
Да и Прохор вроде как стал задремывать.
Неожиданно за окном в сонной тишине ночи взвизгнула кошка, за ней рванула воздух собачья какофония. Спросонья бабка Акулина вскрикнула. Где-то рядом с головой Прохора раздался грохот похожий на взрыв (это упала на пол толстенная книга псалмов)….
От неожиданности покойник дёрнул веками и приоткрыл их. Двигать глазами не мог, но кое-что всё же разглядел. Он увидел пятно лунного луча на простыне. Явно различил переплетение нитей полотна.
- Ё моё, - воскликнул про себя Прохор, - так значит, я и не помер. Значит, ещё совсем живой…
У него похолодели и без того ледяные ноги.
- Я живой!..
До сознания с трудом доходила истинность событий в свете нового открытия. Прохору показалось, что волосы на его голове встали дыбом, а по коже побежали мурашки.
- Так что же это, меня теперь живьём схоронят?
Жуть охватила мозг. Перспектива оказаться заживо погребенным под двухметровым слоем глины была чудовищна, доведись до любого мужика.
Мысли в страхе метались по голове, не находя выхода, пытались растолкать, окоченевшее тело. И всё зря. Такого кошмара этот большой и сильный человек не испытывал даже, когда они, молодые необстрелянные солдаты, прибыв на фронт, сразу попали под артобстрел.
К утру он успокоился, стал напрягать волю, пытаясь двинуть тело.
Посветлела ткань над лицом, значит начало светать. И под бабий вой с лица сняли простыню. Прохор смутно, сквозь ресницы увидел людей.

- Батюшки, - ахнула соседка Зинка, - у Прохора чуб поседел, и глаза открылись.
- Городи, чумная,- сердито проскрипела бабка Акулина, - и вчерась так-то было.
- Не было, не было, - затараторила Зинка, - я его хорошо рассмотрела.
Старухи заголосили молитвы, было видно, как они заглядывают в лицо и яростно крестятся.
 - Бяда, Любань, в дом пришла, - прошамкала бабка Наталья, - отворяй ворота. Ещё покойника ждитя.
Любаня дико завыла.
- Надоть пятаки покласть, - сказала бабка Акулина, - и глаза снова закроются.
- Я тебе старая карга, не только пятаки, а железные блямбы выкую. Дай только из гроба вылезти - зло додумал Прохор.
- Где их взять пятаки-то? Мы уж забыли, как они выглядят. Одни бумажки остались, - Возразила бабке Филатовна, - пусть так лежит. Он вам не мешат.
- Жутко... Вроде бы подсматривает. - вздохнула Зинка.
Тут в дверном проёме горницы показалась объемная фигура механика. Он был пьяной в дугу.
- Лихоманка тебя изломай, - вскипел про себя Прохор, - с утра уже нализался, да на старые дрожжи. Теперь на весь день загулял. Благо есть повод.
Бабы попытались выставить пьянчужку из дома, да не тут то было.
- Имею полное право, - орал механик, расталкивая баб, - имею полное право проститься с другом.
Подойдя к покойнику, он вдруг вцепился в него и стал со всей дури трясти.
- Рас туды-т вашу мать, - дышал столетним перегаром в лицо и матерился мужик. - А ну хватит прикидываться, вставай, по стопарику хватанём.
В голове у Прохора появилось некоторое просветление, и он сразу же простил обормоту пьянство и полюбил как родного брата.
- Давай, - радовался Прохор, - тряхни посильнее, ещё немного…
Толпа односельчан стала скручивать Порошкина, но не тут-то было. Тот довольно успешно отбивался от баб и старух и орал на дурнинушку:
- Гады, изверги… живого человека хоронить собрались.
Появления старшего Караева решило исход битвы. Механика выперли из дома, предварительно надавав ему тумаков.
Но Порошкин не сдавался, уже на улице, он пробился к окну и блажал на весь край:
- Садисты. Вас бы живьем да в землю…
Потом механик как-то резко замолчал и больше уже не издавал ни звука.
- Не расстраивайся, тетя Люба, - послышался голос бригадира, - мы его в кадушку с водой сунули, пусть охолонется.
Запахло валерьянкой. Любаня почему-то больше не плакала и не выла. Она наклонилась над мужем. Прохору стали видны её измученные глаза.
- А вдруг Прохор и впрямь живой, - задушено произнесла жена, - гляньте-ка, весь розовый лежит. Будто спит.
Неожиданно мать поддержала и дочь Веруня.
- Надо за Марьей Андреевной послать.
Старухи снова начали заглядывать в лицо, креститься, мужики вышли из горницы… а Прохор верил в Марью.
- Медицина всё-таки, - думал он, - хоть и фельдшер. Потому поймёт сразу всё. Вон в прошлом году у Голышева сразу определила апендицит.
Но чуда не произошло.
Царственная Марья принесла свое нелегкое тело почти сразу. Что-то недовольно пробурчала, заглянула в лицо. Двумя пальцами пощупала пульс, приложила ухо к груди…
- Делать вам нечего больше, алкаша слушаете. Покойник мертв.
И круто повернувшись, Марья величественно удалилась, бросив с порога:
- Мы зря справок не даём!
Последние надежды рухнули. Непослушное тело лежало мёртвым пластом на лавке, а в голове пульсировала одна мысль:
- Всё, теперь точно схоронят живьем.
От этой мысли становилось ещё тошнее, и тогда Прохор Степанович воочию представлял картину собственных похорон.

Наконец привезли гроб и устроили в нём «покойника».
И вот он третий день, полдень. Время выноса тела, которое так и не захотело подчиниться разуму.
Мужчины, как и полагается, подняли гроб под завывание женских голосов и понесли через двери из горницы, ругая по пути путающегося под ногами вновь пьяного механика.
В момент, когда гроб почти вынесли из горницы, не «просохший» механик кинулся помочь, но вдруг споткнулся о собственную ногу, и всей тяжестью упитанного тела рухнул на процессию. Гроб до инерции повело в сторону и с такой силой шибануло о косяк, что носильщики едва удержали его в руках.
Зато Прохор от резкого удара по голове мигом пришел в себя, открыл глаза… и сел, вытянув вперёд связанные руки. На радостях он что-то хотел сказать, но затёкшие губы растянулись в чудовищную гримасу.
Немая сцена гоголевского ревизора была куда менее живописной. После секундного оцепенения, все кто мог двигаться, бросились наутёк. Визги и крики неслись вслед за хозяевами, ни мало не отставая от них. Кто выпрыгивал в вышибленные окна, кто, топча брошенный в дверях гроб с бывшим покойникам, вылетал на улицу.
Впереди всех по двору, задрав подол длинной юбки, неслась столетняя бабка Акулина, чем очень изумила народ, толпившийся у калитки.
- Мужики, - хрипел вслед убегавшим Прохор Степанович, - мужики… Ну, ладно, бабы бегут... А вы то куда?
В горнице, вжавшись в стену, одиноко маячил абсолютно трезвый механик. Он тихо крестился.