Шайтан или петербургская рапсодия

                "Не возомни себе, что ты сильней любви..."
                (Неизвестный поэт ХХ века)

1. Соня.

Сонина командировка в Питер началась с опоздания на поезд. И это, с одной стороны, было в её  традиционном стиле, а с другой -  вполне соответствовало её теперешнему состоянию духа. А оно опустилось ниже отметки зеро.

"Мне тридцать  восемь, скоро тридцать девять - повторяла Соня, - и  у меня всё плохо, и я никому не нужна и оттого не нежна – ни к чему и ни к кому на свете... Я призрак..."
 И оттого всё неизменно валится у неё из рук – кто же хочет оставаться  в бесчувственных объятиях – даже вещи. Всё... как это сказать? Отваливается.  Вспомнилось,  что в  юности  они часто использовали это словечко - «отвали».  Вот и в эту поездку собиралась как попало - бестолково и долго, и вот результат…

Но заранее взятый Соней билет не пропал – она всё-таки умудрилась попасть на этот рейс, зацепившись за поручни последнего вагона судорожно скрюченными руками без перчаток - впопыхах не успела надеть. Однако как добрый знак не сочла. Все знаки заранее были окрашены в мрачный тон. И стереть его не представлялось возможным. Уже с полгода она ощущала себя просто кляксой – без формы и цвета, расползающейся перманентно-бесконечно по рыхлой промокательной бумаге или салфетке, использованной аккуратным посетителем и логично оставленной им на столике ресторана. 

Вот и сейчас – тем более, это самоощущение проявилось во всей своей жестокой полноте. Не женщина – сплошная потная одышка, с забрызганными брючинами и подолом длинной дублёнки (лучше бы куртку надела, растяпа!), только что нелепо ковылявшая по февральскому перрону на  высоких каблуках (будь они неладны!), вылупив остекленелые глаза, рассекая стылый воздух полураскрывшейся сумкой и  взлохмаченной головой с неудачной стрижкой…

- Как это пошло - жалеть себя! – думала Соня, свалившись без сил на своё по-стариковски нижнее место и ловя на себе неопределенно-ироничные взгляды соседей по купе.  Но как, скажите, не пожалеть эту возрастную тётку с горькими губами, шелушащимися руками и  жалкими ужимками проглядывающей всё чаще обезьяны – пока только будущей, но мерзко неотвратимой…  Дарвин не зря зациклился на этом животном. Оно богато образами. И Крылов неспроста сочинил столько басен о них, наших якобы предках. Только всё наоборот – в обезьян мы превращаемся  в конце своего пути, в последней стадии своего жизненного цикла, стадии, которая называется  старение. Или старость. Что является её признаком? Надо подумать…  Если мы живые организмы, материя, то ее свойства проявляются  прежде всего, в совокупности физико-химических реакций на внешние раздражители. Тогда, очевидно, старость есть определенное  изменение этих самых реакций - они всё более сводятся к изжоге, тошноте, отрыжке, одышке, тику, подёргиванию, откашливанию и т.д. и т.п.  Раздражает всё – молодые люди, яркие лучи, модные магазины, чей-то хороший аппетит, танцы за стеной. Всё кажется слишком, чересчур,  и тем не менее, не замечается собственный неестественный наигрыш. Во всех аспектах своего восприятия действительности.
 
Но пожалуй, самым большим раздражителем для  Сони сейчас было слово «любовь» - оно вызывало все вышеперечисленные реакции сразу. Видимо оттого, что она исключила для себя саму возможность нового появления этого магического термина в своей жизни – хватит! Спасибо!  Отлюбила своё, отпорхала, долой иллюзии светлого чувства, замешанного на телесном, опять-таки химическом тяготении! Всё, покончено с этой любовью - раз и навсегда. И что хорошего в этих отношениях, вечные претензии одного к другому, выяснения, кто кого больше не любит, несовпадение всего и вся – семейных положений, физиологических циклов и психических складов, взглядов, привычек и вкусов…  Пропади они пропадом, эти мужики! Вон, ходят по вагону – или призраки в штанах, или самцы отъявленные, шныряющие глазами в поисках подходящего объекта…  На неё уже мало кто смотрит… Тьфу, противно как! Тощища зеленая. И здесь, в дороге, ничего не ждёт, кроме чая с лимоном, и в Питере тоже – холод собачий там в это время и скука, небось, непуганая на конференции этой дурацкой… По нефтехимии – очень увлекательно! Да и поехала-то только из-за болезни шефа – просил заменить… Никуда не хочется, не тянет, свернуться бы в позу зародыша, спрятаться от всех… Найти такое место, где можно не думать о любви, потому что там всё - любовь...

И, тщательно избегая всяческих разговоров с несимпатичными попутчиками, стараясь не слышать запах варёной курицы и дребезжанье их стаканов на пластике стола, измученная пережитым стрессом Соня отвернулась к стенке, постепенно задремав под свои неоптимистичные мысли и продолжая догонять вновь и вновь  уходящий от неё питерский экспресс.
 
2. Призраки

Город-призрак встретил её так, как положено – серым туманом, нечищеными тротуарами, громыханием  почти невидимых, но грозных трамваев и карканьем тоже незримых ворон. Соне предстояло дотащиться  до канала Грибоедова, а потом еще – до общежития института, где размещали участников конференции. Сумка быстро стала тяжелой и неудобной. Соня часто останавливалась - дубленка давила плечи, ручки сумки нещадно резали нежные ладони.

- Надо купить другую сумку. А ещё сапоги на низком, ботики какие-нибудь – мелко планировала она, вытирая пот со лба и рефлекторно оглядываясь вокруг в поисках приличных вывесок, мельком  бросая затравленные взгляды на прохожих, спешивших своей дорогой. 

Одно порадовало Соню: вдоль канала сквозь туман цокала маленькая черная цыганская лошадка, вся в ярких ленточках, правила ею девушка в полосатой шапочке и с косичками. Дрогнуло что-то внутри, ожило на миг - то ли бабки Соне вспомнились, умевшие управляться с лошадьми? Гены заговорили? Но это праздничное явление быстро исчезло. Тоже призрак?

Снова стало пасмурно и хладно. Общежитие, как ей объясняли  позавчера коллеги,  располагалось прямо за Спасом на Крови, и наконец она увидела его - укутанного деревянными досками уже давно и прочно. От забинтованного крупного тела собора  веяло безнадёжностью, как от испорченной и почти невозвратной красоты. Соня обогнула его, уже из последних сил, переходя очередную дорогу. Всё напрягало – машины, ползущие бесконечным потоком, норовящие обдать грязью, как зоопарковские бегемоты плевком,  множественные кучи мерзлого  темного снега, необходимость спрашивать, куда ей сейчас лучше повернуть – влево или вправо, так как лишние метры давались с трудом. 

Процедура поселения прошла стандартно  - паспорт, командировка, квитанция об оплате, ключи с картонным номерком 23 – и Соня ввалилась в пустую обшарпанную комнату с тремя  железными койками (еще будут соседки, дежурная сказала, одна точно, причём   знаменитая профессорша с Урала), колченогим столом и большими, не мытыми лет пятнадцать окнами, выходящими на  скудные и беспорядочные склады непонятно каких учреждений.
 «Ну, а что ж ты хотела – номер люкс в Англетере?» –  поинтересовался голосок ехидной особы, сидящей внутри Сони и сильно смахивающей  на  мультяшную Шапоклячку.
  Соня не стала с ней спорить.

  Так,  во-первых, скинуть скорее эту жуткую шубу, найти туалет, вскипятить воду и чё-нить пожевать, там, кажется, остался бутерброд, ведь она не ужинала в поезде… А в 12 уже регистрация.
Вяло проделав намеченное, причепурившаяся на скорую руку Соня без всякого энтузиазма отправилась в институт. Радовало пока лишь одно – идти было легко, так как ненавистная сумка осталась в «номере». 

Как и предполагала Соня, конференция являла собой однообразный муравейник из огромного количества людей, делающих вид, что им что-то интересно или изображающих чуть ли не родственную радость при встрече со знакомыми «учеными» из других городов. Соня никого не знала. Полистав  для приличия программку, села с краю на длинный ряд бордовых кресел и приготовилась пережить нудную официально-вступительную часть – доклады, доклады, одно и то же разными словами. О каком-то развитии и прогрессе, которого нет на самом деле, о технологических новшествах, теперь это стали звать инновациями, о ноу-хау в способах крекинга и прочей нефтепереработки. Соня обводила чуть подкрашенными, припухшими глазами  огромный, неровно  дышащий зал, даже не столько глазами, сколько кончиками своих натянутых, оголившихся от плохо проведенной ночи и недовольства самой собой  нервов. И вдруг поняла: всё это – имитаторы, призраки! Да-да, одни призраки-фантомы вокруг – бескровные, ненастоящие, да и сама она тоже просто призрак - чего-то бывшего, ушедшего, поманившего и бросившего её на полдороге... Бледный призрак, вот и костюмчик надо же - под стать положила себе - выцветше-фисташкового оттенка, ей не идет, в зеркало большое при входе в зал было  страшно глянуть - вдруг там и нет никого, никакой Сони... Или медуза-инфузория бесцветная, не-цвет, анти-цвет... Всего лишь призрак любви и жизни... О Господи!

 Однако вот и перерыв – обеденный. Вместе с толпой бубнящих что-то возвышенно-своё, но явно проголодавшихся  участников она втекла в коридор, ведущий к заветной двери с табличкой «Кафе»,  перед коей уже пыхтела стоглавая гидра самой что ни на есть классической очереди. Ну что ж, этот  феномен был еще очень хорошо всем  памятен по недавним советским временам. Это любопытное социальное явление еще будут изучать потомки – когда-нибудь… И люди, похоже,  даже радовались ему –  меж ними наконец-то после молчаливого сидения  в конференц-зале шел активный обмен информацией:
 «Слушай, а ты где щас? А…  ну-ну. А я  у Энского на кафедре, тружусь на благо, такскать…  И что у тебя теперь за должность? Ай, молодца! А слышал, Эмский-то уже академик? А Эрский в Израиле… Да…. Время идёт, батенька, летит, можно сказать. Иных уж нет, а те далече, как говорится… А  вот эту скромную девушку давайте всё же вперед пропустим, не возражаете, коллеги?»

Несколько человек перед Соней одновременно оглянулись – на «девушку». Она ещё не поняла, что речь идёт о ней, и никак не отреагировала на этот приятный и умело завуалированный комплимент. Не отреагировала потому, что среди обернувшихся увидела его.

3.Андрей

В нём было невероятно много жизни, так много, что Соня опешила. Таких живых, антрацитово-блестящих глаз она не видела пожалуй еще никогда.
Он приехал из Казани, и звали его Андрей. Так значилось на визитке, чуть позже протянутой ей, Соне. Красивые пальцы – машинально отметила она.
Но дело было не в них. Не только... 
Этот Андрей из Казани не был призраком! Это было ясно Соне как божий день. И именно это составляло его главное отличие от прочих собравшихся здесь высокообразованных мужчин и женщин. Хотя были и еще некоторые особенности.  Так, обращал на себя внимание его говор - плавный, неторопливый, с чуть повышенными, будто удивляющимися интонациями на конце фразы или вопроса. Кроме того, в портрете Андрея было всего два цвета –  воронова крыла и слоновой кости. Одежда сплошь черная, водолазка под подбородок, смоляные волосы, зеркально начищенные черные ботинки. А кожа – матовая, едва-едва сдерживающая бурно текущую по жилам ярко-алую кровь. Был ли он красив, Соня еще не определила. Но... Живой!!! И глаза – улыбаются, мягко так, славно, смотря прямо зрачки в зрачки…
Тем не менее, из этого еще ничего не следовало.

Они просто познакомились, как знакомятся все тут. Как принято в их среде…

После обеда все разбрелись по своим секциям, и Соня больше не видела стройной фигуры в черном. И даже забыла о нём. Надо было записывать для шефа ряд указаний, график работы на год,  потом забрать из отдела новые статьи. И уже одеваясь в гардеробе в пятом часу, заметила, что Андрей стоит у выхода, длинное пальто его тоже было черным. Без вариантов. А вот в руках – огромная, совсем не типичная для европейских городов лисья шапка. Рыжая, лохматая, как живая. Ну да, ведь он живой! Значит, вокруг него оживает всё неодушевленное, агонизирующее… Ну-ну. Может быть, может быть… Восток - дело тонкое. Но какая ей от этого разница?

Соня спокойно подошла к выходу. Андрей открыл дверь.
- Можно мне проводить Вас? – его вопрос прозвучал обыденно и мало удивил её. Однако этого вполне могло и не быть. И это тоже было бы естественно. И Соня не расстроилась бы сильно. Честно...

  Но этот "черный человек" продолжил:
  - Что у Вас, сударыня, на сегодня в планах? Не мог бы я к ним присоединиться? Если, конечно, впишусь… - голос  был приятно-вкрадчивый, товарищеский, без лишних эмоций. Просто надо же где-то проводить время в чужом городе. Всё понятно. И Соня разрешила.

Вышли на  Марата, в начинающуюся метель. Андрей натянул свою безумную шапку и среди этой кружащейся  над миром поземки остались только его огромные восточные глаза. Странное сочетание – подумала Соня, - абсолютно европейский интеллиджент-стайл плюс первозданно-степная дикость - скрытая, замаскированная  почти полностью. Её выдавали только два предателя - глаза и шапка...   

- Слушай, а что означает этот головной убор? Может, в нём заключена твоя сила, как в бороде Черномора? - Сонино настроение улучшилось.
 
  Андрей вместо ответа улыбнулся во весь рот - обрадовался шутке.

- А может, ты и шаманить умеешь? - продолжила развлекаться Соня.

- Ну разве что немножко. Дед учил кое-чему... - после паузы и почему-то серьёзно ответил он.

Они уже двигались по Невскому, прячущемуся под неоднородными метельными мазками  Андрей всему удивлялся. И улыбался. Это у него что, хроническое? В смысле улыбка. Вот странный тип! Брели негромко переговариваясь – о семьях (у него жена и дочка, у неё муж и сын, о том. что с мужем всё на грани развода она умолчала), о работе, о погоде. Почти ничего личного, совсем ничего интимного… Однако незаметно и естественно перешли на ты.  Оказалось, они почти ровесники - Андрей на полгода моложе.

 Свернули на Мойку, и само собой - к дому с номером 12. Соня давно хотела там побывать. Андрей тоже. На удивление быстро попали, вошли, как к себе домой. В тепло, в защищенность, ненапряженно-вместе. Внизу, еще до экспозиции Соня купила малахитовый набор из перстня и серёжек – на память. Андрей галантно предложил заплатить, но она наотрез отказалась – ещё чего! А он снова искренне по-мальчишечьи удивлялся – какой красивый комплект ты нашла, однако, какой вкус у тебя,  надо же!

Старушки-служительницы словно только их и ждали – набросились как голодные воробьи на кусочек булки. И наперебой повели душевно-подробный рассказ об Александре Сергеиче – будто он их прямой родственник и только-только ушёл отсюда, не далее третьего дня…

 Чернильница, жилет, неповторимый почерк, перчатки Натали, дуэльный пистолет…
У Сони вскоре намокли глаза, защемило под ложечкой, и она всё отворачивалась и отходила подальше от Андрея, больше к окнам, за дорогой кисеей которых падал непрерывный, какой-то вечный снег. Отчего-то не хотела  Соня обнаружить свою сентиментальность перед этим дикарём. Она же столичная штучка, не какая-нибудь провинциалка! А потом вдруг наткнулась прямо на его глаза – опять эти глаза! И в них тоже сверкали… слёзы. А он и не собирался их прятать...
 К посмертной маске подошли уже вместе. Соня больше не стеснялась, плакала молча. А Андрей только двумя пальцами чуть слышно дотронулся до ее плеча.
 
- Ой, да ведь нынче день его дуэли! С ума сойти! – вспомнили одновременно. И удивились уже вместе, синхронно.. Соня явно начала заражаться от своего случайного спутника этим детским, щенячьим свойством. Чудеса!

Уходить из этого освещенного люстрами и освященного, "своего" дома было совершенно невозможно, но нужно. На улице стемнело, метель не прекращалась, однако холода не чувствовалось. Почти молча, за что Соня была благодарна Андрею, дошли до  Михайловского сада с его высокой чугунной решеткой, тишиной и заснеженной тайной. Побродили немного там - два знакомых незнакомца, два гостя  этого параллельного им и в то же время родного до боли и звона в ушах, каменно-светского и одновременно рыцарски-романтического города…

Расстались внешне спокойно, с пожеланиями доброй ночи, без уговоров на завтра. Но дружелюбно светящаяся  белозубая улыбка и экстравагантно-нелепая шапка Андрея еще долго виделась Соне, уходящей к своему временному жилью по еле заметной дорожке меж мохнатых кустов и  причудливых стволов ниоткуда взявшегося здесь волшебного, ни на что в мире не похожего парка.

В общежитии было натоплено, дежурная мило улыбнулась Соне, сообщив, что её соседка уже давно пришла и собирается спать. Соня тоже валилась с ног, больше всего сейчас мечтая о подушке и прочих постельных принадлежностях.
И ничто казалось бы не предвещало такой ночи, какая ждала её, Соню в этот раз.

4. Наваждение

Дело в том, что всю эту  северную ночь Соня ни на минуту не сомкнула глаз. Нет, на кровать пожаловаться она бы не могла никак. Кровать как кровать, не «Гудрест», конечно. Но вполне. Совсем тут ни при чем этот вид жилой мебели. Не было и кровососущих насекомых, слава Богу, а такие казусы случались в жизни Сони, и не раз - в маленьких городишках, на студенческой практике, да и потом, в Волгодонске, например – бр-р-р- - страшно вспомнить!

Кстати о воспоминаниях. Сначала  часа полтора Соню донимала баснями словоохотливая соседка по комнате – профессор-геологиня. Эдакая динозавриха совковой науки минералогии, царица медной горы, которую  разведыватели откопали на свою голову, и она  не преминула пуститься в долгие этюды-опусы мемуарного жанра. Радуясь случаю поговорить на сон грядущий, ибо такие счастливые шансы в ее одинокой жизни (мужа она выгнала давным-давно, ещё в первый год супружества – за измену, отрезала раз и навсегда) выпадали всё реже и реже. Будучи закоренелой мужененавистницей, она сводила все свои истории к выводам о никчёмности сильной половины рода человеческого. Словно вербуя соседку по этой "милой" комнате в свои ряды, что собственно нетрудно было сделать, геологиня называла Соню деточкой, громко и жизнерадостно похохатывала, смачно откашливалась через каждую фразу, а они были по преимуществу длинными и витиеватыми,  но в общем-то  оказалась довольно неплохой рассказчицей. Местами напоминая даже любимую Соней, неподражаемую Фаину Раневскую.
Напоследок красочного изложения своих легенд  геологиня совсем растрогалась,  повелела Соне звать её не иначе, как Марго (все, мол, так за глаза её зовут!) и через мгновение захрапела. И это был тоже весьма художественный – достойный профессорского звания  храп: симфоническое многоголосье перемежалось в нём с соловьиными подсвистываниями, потусторонними  протяжными вздохами, младенческими причмокиваниями и совиными уханиями. От этого концерта Соня то полуистерически хихикала в темноте, уткнувшись в подушку, то сердилась не на шутку, вскакивая в скрипучей койке, то вставляла пальчики в уши – ничего не помогало.

Но даже и этот богатырский храп не явился  основной причиной Сониной бессонницы в эту ночь - постепенно она перестала его слышать. 

У Сони началось самое настоящее наваждение. Перед воспалённым Сониным взором возник… Андрей. В шапке и с глазами. Нет, это были не глаза – два пылающих костра, два шаманских огневища, рассыпающих искры по всей комнате, так что даже беспокойство охватило Соню – не загорелось бы это деревянное жилище вмсете с профессоршей Марго. Самонадеянная Соня подумала, что она быстро справится с возникшим видением. Ну, переутомилась, бывает… Она всегда впечатлительностью отличалась. Не удивительно - часа три поди уж на часах-то… Сейчас успокоимся, перевернемся набок и будем баиньки.
Но как бы не так!
 
Она  вдруг реально ощутила его присутствие. И всю его жизненную силу, это дивное человеческое электричество – необычайное, несусветное, дико, необузданно могучее и мягкое, детски-нежное. С её организмом стало происходить нечто неописуемое. Сон и усталость исчезли как бабка пошептала. Кстати, ученая бабка на соседней кровати отчего-то притихла… Но Соне было абсолютно не до неё.  Воздух в помещении тоже изменился – он стал живым, густым, эротичным, пьянящим, ни на что не похожим! Проделки города-волшебника, месть за то, что с утра обозвала его призраком? Но Андрей и город явно действовали сообща. Непонятно, совсем непонятно... Все клетки тела испытывали покалывание и вибрировали как космический корабль перед взлётом.

- Что это со мной?! – шёпотом изумилась Соня.
И что делает здесь этот казанский парубок? Почему и кто дал ему такую власть над ней? 
Неведомый, не испытанный раньше жар волнами катился по её телу, или уже не её? О да, какой кошмар … Оно не принадлежало ей, Соне. Оно отдавалось Андрею, его жадным, восхищенным и восхитительным очам, и – что ужаснее всего - отдавалось само, без ее воли, совершенно не собираясь слушаться никаких возражений ополоумевшего разума. Она уже плохо соображала. Но как это так?  Зачем это ей? Ведь она ни во что больше не верит! Нет, это невозможно, это дурь, глупость, надо сопротивляться!
  Соня резко встала, пошатываясь, поплелась к туалету, плеснула в лицо водой из-под крана. Покурить бы… Но сигареты  отсутствовали – им  уже с месяц была объявлена очередная война.

Наваждение вроде отступило. Но стоило ей лечь в кровать и закрыть глаза, всё началось сначала. Он был здесь. Здесь плавал его запах, нечёткий, но уникальный, так пахнут растения южными летними вечерами, когда им ничто не мешает быть самими собой – ни садовники, ни прохожие, ни солнце… Он что-то беззвучно говорил своим медлительным говором, касаясь двумя пальцами её плеч, лихорадочно горящих. Вскоре Соню начала бить крупная дрожь. Господи, хоть бы молитву какую-нибудь вспомнить – блеснуло в полуотключившемся мозгу.
Но зачем?! Ведь мне это … нравится! – вдруг осознала она. И эта мысль не привела ее, как еще час назад, в ужас. Наоборот  - её  стало заливать – постепенно – от макушки до живота, потом до колен, потом до кончиков ног – радостное волнение. Неужели я способна это чувствовать? Я? Могу испытывать это к мужчине? – опять изумилась она, не отрывая глаз от лица Андрея, от четкого, точеного контура его обтянутых черным плеч, от бездонных зрачков и летя туда в них, то ли вверх, то ли вниз – но головокружительно и беспоровотно…
Стало светать.


5. Неизбежность

- Что же будет сегодня? – в сотый раз спрашивала себя Соня, - что же будет?!...

Геологиня Марго поднялась первой, грузно заелозив по кровати, одновременно вздыхая, сморкаясь, надевая чулки и, кажется, сопровождая все эти потуги на новый день лёгким матерком себе под нос. Осведомившись, не мешало ли что-нибудь выспаться «деточке», и не получив на свой вопрос связного ответа, столп науки величаво прошествовал  в туалет - мимо полубездыханного тела Сони.
         А та всё еще не пришла в себя. Тело вибрировало  и звенело, тонкий звон стоял и вокруг, и внутри неё. День начинался совсем новый, не такой как прежние. Потихоньку ощупала себя, дождавшись ухода Марго, сообщившей, что ее поезд  уходит сегодня в девять вечера, подняла невесомые руки перед собой, пристально осмотрев их как антикварную ценность, потом помахала ими перед собой, будто разгоняя ночное видение.  Только оно уже поселилось в ней и от этого всё было странным, она не узнавала сама себя. Вместо головы был ватный шар с прорезями, забитыми песком, и он, минуя туловище, которого просто не было,  переходил прямо в ноги. Неверные, они отказывались держать этот большой ватный шар… И тем не менее, Соня кажется, была счастлива. Только…
 
- Как же я взгляну на него? –  стучало сердце. Что скажу? И как поведёт себя этот древний казанский шаман, этот тонкокостный мальчик, похожий на сжатую пружину, при встрече с ней?

Соня долго не решалась взглянуть в квадратное зеркальце над мойкой. Волосы торчали как назло - в разные стороны. Худые щеки выглядели бледными поганками, а веки и подводить не стоило –  под запавшими глазами красовались отчетливые синие круги.

- Хороша! – саркастически констатировала  опять проклюнувшаяся  было Шапоклячка.
- Замолчи! – прикрикнула на неё Соня. Много ты понимаешь! А вот он мной вчера восторгался! Ясно тебе?
  - А ты часом не бредишь, деточка? – Шапоклячка не сдавалась.

Да, всё это подозрительно похоже на бред, горячку. А еще на колдовство. А на что же еще? Что? Ответ вертелся рядом, но ускользал. Или Соня не хотела его поймать, а так, делала вид, что ловит.
- Мамочки мои, но ведь не любовь же это? К этому дикарю, сплошной моветон! Смешно…

 Однако смешного было мало, когда Соня  последней вбежала на своих тряпичных непослушных ногах в конференц-зал - секретарь уже пробовал микрофон, и её снова начало трясти. Она чувствовала, что Андрей где-то здесь и наверное, видит её. Пришлось выйти и  скрываться в запутанных коридорах, подсобках и курительных, чтобы как-то взять себя в руки. Нашла дамскую комнату, попила воды из ладоней. Наверное, со стороны я выгляжу как сумасшедшая… Или алкоголичка наутро после пьянки – подумалось ей.  Упав в подвернувшееся где-то в полутемном углу кресло, медленно продолжала размышлять:  у Бунина есть рассказ «Солнечный удар» - что-то подобное произошло и с ней. Только это зимний удар или северный…

Так прошла половина дня -  второго и последнего дня этой краткосрочной командировки.
Ближе к концу заседания Соня всё же овладела собой, выпив чашку кофе и проведя медитацию на олимпийское спокойствие.

Оказывается, Андрей искал её. И сейчас он быстро и неслышно ступая по ковролину, походкой барса  (сравнила она, тут же отругав себя за такую банальность) двигался к ней по проходу между кресел.
Может быть, Соне показалось, но взглянул он на неё чересчур внимательно. Потом сразу же – сама деликатность и невинность - отвел свои глазищи и улыбнулся. Соня же вздрогнула и обмякла на сидении.  С трудом изобразив безмятежную иронию, спросила, как его дела.
- Пойдём опять гулять? – ответил он.   
 
И снова была метель. Именно в  такую метель венчались где-то посреди степи несчастные пушкинские герои и уносили их лихие сани, и кто-то кричал вслед «остановитесь, да постойте же!» и пропадали в такой метели следы  всяких живых существ – как будто бы их никогда и не существовало - вместе с их прежними желаниями, представлениями, привязанностями  и ценностями…

  Андрей был  так же приветлив и спокоен, как вчера, разве что  более заботлив и предупредителен. Он завязывал Соне шарф на горле, крепко держал её под руку на скользких ступенях Зимнего, куда забрели они после билетных касс, где Соне  довольно быстро удалось взять билет на Москву. Подсветка дворца отливала сиреневой мистерией, а они держались за руки как пионеры или, что одно и то же – герои сказки-микста о смелых и находчивых принцах и пробудившихся принцессах, про бывших гадких утят и  про Алису в стране чудес и снежной королевы заодно… Говорить они практически не могли.

В седьмом часу Андрей предложил где-нибудь поужинать.
- А давай у меня – предложила Соня. – Не хочу в казенное место… Накупим еды и угостим мою Марго, я тебя познакомлю – тетка классная! Почти твоя землячка между прочим, член-корр.

Андрей  так и засиял из-под своего малахая.
А она почувствовала опять предательскую дрожь во всем теле. Или на сей раз это была его дрожь?

Оживившись от своей идеи, они быстренько зашагали к общежитию за Спасом. Договорились, что поскольку Соня замерзла, она пойдет домой первая, подготовит почву, а он заскочит в магазин за продуктами.

Эти полчаса его отсутствия Соня могла бы сравнить с тремя месяцами. Причем осени. Или зимы. Её снова трясло крупной дрожью, она металась по комнате, что-то плетя Марго про встреченного одногруппника, беззастенчиво привирая и оправдываясь. Два раза переоделась, три раза забегала к зеркалу в туалете, запудривая неприличные красные пятна горящих щек.

Концепцию коллективного ужина на троих Марго восприняла нормально, хотя и стрельнула подслеповатыми глазками как-то уж слишком красноречиво в сторону Сони. А ту уже бросило в смертный холод – а вдруг он не придёт? Вдруг передумает? Или что-то помешает?!  Точно! Уже бы пришёл… Долго ли тут в гастроном …  Зубы застучавшие и руки стиснула, потом плечи обхватила – мороз по коже. Шарф схватила, он его сегодня столько раз трогал...

    - Да что ты, деточка, тут же жара африканская! Не заболела ли ты? Этот Питер... Недаром про него говорят, что он все бока вытер! – взволновалась Марго.
     - Господи, помоги мне - бормотала, не слыша её, Соня, - сделай так, как лучше... Господи, я боюсь...
Чего она боится больше, было непонятно - то ли того, что Андрей не придет, то ли того, что случится как неизбежное после прощания с Марго.
 
        Он пришёл – ровно в полвосьмого.
И Соня уже не могла находиться в вертикальном положении  – осев мягкой куклой на ничейную кровать у стола. 
А стол быстро покрывался едой – разнообразно-изысканной, цветной от фруктов и овощей. Андрей умело и быстро резал  батон и сооружал  крошечные – полтора на полтора бутербродики, из чего, непонятно, мелькали его смугловатые музыкально-дирижерские руки – он священнодействовал, он шаманил. Марго и Соня наблюдали за этим  процессом, затаив дыхание. И эти плечи в черном, тренированная гибкая спина и то, что ниже – всё в гладко черном окончательно сводили ее с ума. И ещё ей было дико стыдно перед  сильной и царственной Марго – за себя, такую по-бабьи слабую, такую трясущуюся от неведомой хвори! Ей казалось, что она нарушила какую-то их общую с Марго клятву  непреклонных и неприступных женщин - членов Ордена Священной Науки…   

«Что он сделал со мной, этот змей? Ведь намекал, что у него в роду были эти… как их…» –  тупо и безмолвно причитала она, а сама тихо радовалась и любовалась им. И падала в  разверстую тут же у кровати пропасть при мысли о том, что Марго скоро отправится на вокзал.
Он кормил её – как больную птицу -  из рук, наливал чай обеим женщинам, и вначале насторожившаяся было геологиня растаяла. Меж тем время было ей собираться. Шел девятый час.

Поезд же Сони уходил около одиннадцати.

Ток бил уже обоих. И скрыть это было столь же возможно, как восьмимесячную беременность.
Наконец Марго напялила дутое пальто и  пуховый берет, повесила через  грудь сумку и громко высморкалась. Ну. голубки, мне пора. Будем встречаться, вы мне понравились, особенно андрюшенькины канапе! – объявила она. Андрей вышел проводить царственную особу до такси.

И снова исчез. Прошла еще одна вечность, а он не появлялся. Соня нечеловеческим усилием заставила себя сползти с кровати и стала складывать свои вещи, запихивая их как попало в сумку, они почему-то не входили, она толкала и толкала их с идиотическим упорством, а вспухшие губы на автомате повторяли два слова «неизбежность, невозможность, неизбежность, невозможность…»
 
Она не услышала, как распахнулась дверь и ворвался Андрей. Будто запнувшись на пороге, он тяжело дышал и неотрывно, безумными зрачками поглощал её, всю-всю…  Дежурная попросила его помочь ей срочно освободить грузовой лифт… Он не мог отказать женщине.

До поезда оставалось меньше часа. Соня снова опаздывала...
- Давай сдадим твой билет, я сам всё сделаю... - выдохнул Андрей, сжав Сонину безвольную руку.
 Она отрицательно помотала головой, не в силах смотреть в его погибельные глаза.

...Потом они бежали до остановленной им машины, потом от неё к вагону, бежали, бежали, в распахнутых пальто, в незастегнутых  сапогах, у Сони –  ботфортах выше колена, и остервенело целовались на ходу, у него были большие-пребольшие и горячие губы, и на ходу он всё время то ли кричал, то ли пел:

- Девчёнка моя, девчёнка, какая же ты любимая, какая любимая!  Ай, девчёнка моя, девчёнка, какая же ты…

Это он кричал всё время, пока Соня вскарабкивалась  с его помощью на высокую обледенелую подножку, пока ему была видна ее фигурка в проёме и пока пожилая проводница не захлопнула тяжелую дверь со словами «ну и шайтан – как голосит, обалдеть можно!»

- Господи, он же забыл свою шапку! замерзнет ведь...- ахнула Соня.

И тут она неожиданно впервые за много месяцев засмеялась – сквозь бегущие безостановочно слезы: ну да, точно - шайтан, а она никак не могла вспомнить, как их на востоке называют, чародеев-искусителей этих! А может, это сам город шайтан? И засмеялась Соня счастливо, звонко, в полную грудь, как смеются только очень красивые и  всерьёз любимые женщины. Она знала, что они больше никогда не встретятся (Андрей  потом хотел приехать, долго названивал и говорил безумные слова, но Соня не позволила ему это сделать, зато он вскоре быстро сделал  невероятную карьеру в своей Казани, позднее родил еще сына), знала, что  вряд ли испытает что-то подобное в своей будущей жизни,  знала, что впереди еще долгая  простудная пора остатков зимы и затяжной весны и покаяние за этот виртуальный грех… Но сейчас в ней, как в бокале шампанского, поднимались и весело плясали легкие пузырьки  - от того, что ей было всего лишь двадцать два, она только что получила диплом о высшем образовании и перед ней лежала новая, незнакомая и  бесконечно прекрасная взрослая жизнь. И она - вовсе не призрак, как думала еще вчера...