Всё, как всегда

                Лето в Омске жаркое и скучное. Все серое: вдоль дороги запыленные  тополя, кусты,  ограды, асфальт. Далеко,  в  бледном просвете серых домов, будто в неровной раме, расплывчато видны очерченные трубы нефтезавода, менее  чем когда-либо похожие на цветные  снимки  с них.  Ветра нет, воздух горяч, отдает гарью. Иртыш, сильно обмелевший и, далеко отступивший от берегов,  тусклый, оливковый, несёт свои воды так нехотя, что, кажется, не движется вовсе, а стоит на месте.

                В один из таких дней, ближе к обеду я приехала в этот город к  родственникам. Невыносимая  духота, казалось, ещё больше загустела, потяжелела и, опустившись  к земле, повисла  над  головой, как студень. Шестичасовая поездка по дороге, сплошь их выбоин, трещин и наплывов асфальта в виде верблюжьих горбов,  показалась очень долгой и была невероятно утомительной. Ноги  без движения отекли и ныли. Наконец я припарковала машину на свободном пятачке около пятиэтажного дома. Здесь в квартире на первом этаже живет престарелая чета,  к которой я прибыла. С трудом, выбираюсь из машины, нагрузившись сумками и коробками с подарками, еле передвигая ноги, бреду к подъезду. Старики ждут меня, поскольку приезд был предварён телефонным звонком. В квартире у кухонного окна, выходившего во двор, сидит Тимофей Иванович, и наблюдает за всем, что  происходит снаружи.
 
              Выйдя на пенсию рано, по горячей сетке, и имея отменное в свои пятьдесят лет здоровье, он так и не нашёл, чем бы полезным можно заняться, поэтому подолгу просиживает у окна, рассматривая жизнь во дворе. Увидев меня, он улыбается и бежит к домофону, чтобы нажать на кнопочку, открывающую дверь.

              Перед подъездом на впаянной в асфальт лавочке, в неестественной позе, широко раскинув руки, лежит человек. Рядом с ним, как ни в чём не бывало, стоит женщина. Не глядя на проходящих мимо людей, она всматривается в конец длинного шести-подъездного дома. Можно предположить, что она  ждёт такси, поскольку, всякий раз, едва заслышав шум мотора, поворачивает голову в ту сторону, откуда тот доносится, и  провожает взглядом, каждую  въезжающую во двор машину. На меня женщина так же не обратила внимания, а  лежащий человек даже не пошевелился, хотя я прошла совсем близко от его головы. В проёме распахнутой железной двери подъезда меня уже встречает Тимофей Иванович.

- Входи, входи, гостьюшка дорогая. Ну, как доехала? – Радостным голосом спрашивает он, и, не дожидаясь ответа,  кричит через плечо       

- мать встречай гостью

- да встречаю уж,  встречаю - грубовато пропевает Марья Сергеевна, выплывая низеньким тучным телом  мне навстречу

- долго ты, что-то ехала - угрюмо бурчит она, и, увидев  в моих руках сумку, доверху заполненную фруктами, добавляет

-опять яблоки? Да зачем они нужны? Их никто не ест. Выброшу снова

- может можно войти? – улыбаясь, перебиваю  её ворчание

– там не только яблоки,  ещё груши, виноград. Есть грибы, копчености разные

- входи, кто тебя не пускает-то? Ты одна, что-ль?

- Да пропусти уже, встала, как стена - отодвигает жену Тимофей Иванович  и принимается помогать заносить коробки с гостинцами.

                Пока я умываюсь, Марья Сергеевна всё так же ворча,  снуёт из кухни в зал,  дополняя наполовину сервированный стол  горячими блюдами, издающими аппетитные запахи.

- Ну, устраивайся, проголодалась, наверно? Садясь на указанное  место, я бесцельно смотрю в окно, выходящее во двор и снова натыкаюсь взглядом на странного лежащего в той же нелепой позе человека

- а это что, кто-то пьяный отдыхает у Вас на лавочке?

- да нет, это сосед умер. С самого утра лежит, а никто не едет за ним - бодро объясняет Тимофей Иванович.

               В комнате  некоторое время повисает  молчание.

- Как умер? Это покойник на лавочке? - с изумлением переспрашиваю я

- Покойник, конечно, - сердито отвечает Тимофей Иванович,

- дед со второго этажа. Пьяница горький был, вот и  допился. Сердце видать прихватило, и не дошёл домой

-он мёртв? вопрошаю  я, всё ещё не доверяя сказанному

- да мёртвый, конечно, а какой же? Вон одна его дочь, катафалк ждёт, а вторая в квартире, деньги ищет. Да садись, поешь себе, не обращай внимания, стынет же всё

- какие деньги, как ешь, мертвый человек лежит на расстоянии вытянутой руки

- ну и что с того? Лежит и пусть себе лежит, может он будет до вечера лежать, а ты с голоду помирать? Деньги его ищут в квартире, а что же ещё им там делать?

                Тимофей Иванович степенно разливает в приготовленные рюмки водку. Специально, не замечая моего замешательства, поднимает налитую, и говорит тост

- Ну, давай, за приезд. Давай, давай, нечего смотреть. Он крякает, залпом выпивает спиртное, занюхивает кусочком хлеба,  и довольная улыбка растекается по его лицу.

- Ну что сидишь, вот картошечка, мясцо, рыбка, закусывай – слащаво потчует  он, накладывая на тарелки для меня и себя еду.

- Жуй посытней, вот салатик из моркошки, положи-ка дед холодца Лине, она то голодная - добавляет Марья Сергеевна, и, обращаясь ко мне, говорит

- или так и будешь сидеть, как статуя, намеренно, для простоты, делая ударение на предпоследнее у.

- Ну, что у Вас там новенького - не из любопытства, а скорее для порядка расспрашивает меня быстро захмелевший Тимофей Иванович. А дальше, не дожидаясь ответов на свои вопросы,  принимается с неподдельной гордостью, самодовольно улыбаясь, рассказывать про себя

- Я вот на дачке ещё не всё сделал. Да время, то есть. Погода стоит на славу, вёдро - ещё успеется. 

                Он расплывчато описывает   урожай, выращенный им в прошлом году, ругает правительство за маленькую пенсию. Весело комментирует сюжет про захват бандитами турецкого корабля с русскими предпринимателями на борту, даже не задумываясь при этом, что я и его сыновья тоже предприниматели

- Так им и надо, спекулянтам энтим, не будут народ обирать.

Между высказываниями ест сам, старается угостить меня, будто всё сейчас, как всегда и ничего необычного, то есть, никакого покойника на лавочке нет, и не было. Его раздражает только моё угнетённое состояние, и то, что я не ем, вернее не могу есть от полученного потрясения.

- Что это – думаю я – равнодушие или чудовищная эмоциональная скупость, плохо скрываемое безразличие или глупость? А может это полу-гипнотический сон бесконечного довольства собой? Мне до боли под лопаткой, жаль этих пожилых людей, которые, отгораживаясь, отвергают, чужую боль, даже не попытавшись  понять и почувствовать её. Может так происходит потому, что они сами уже израсходовали жизненные силы, и совсем скоро их ожидает подобный исход?

               Тогда, три года  назад я так и не нашла ответов  на эти вопросы, но ещё  не догадывалась, что совсем скоро, то же самое произойдёт ними, моими милыми стариками с бесчувственными сердцами.
       
               Через год, в результате заболевания  «сахарный диабет» Михаилу Тимофеевичу отняли обе  ноги.  С этим увечьем он прожил ещё два долгих года,  и умер девятого мая, у меня на руках.  В день его смерти на улице было  по-летнему тепло. Как будто ничего не произошло. На злополучной  лавочке сидели подростки. Они пили пиво прямо из  бутылок, громко смеялись, и разговаривали о  насущном, пересыпая  речь - отборным матом. Им  было глубоко наплевать на то, что в квартире, под окном которой они сидят, лежит покойник. Они так же не обращали никакого внимания на то,  что рядом с ними за стенкой, на расстоянии вытянутой руки, заливается скорбными слезами  пожилая женщина. Юноша, посадив  к себе на колени девушку,  протяжно целовал её, а потом она красовалась и заигрывала с остальными юнцами, и все вместе они снимались на камеры сотовых телефонов на фоне крышки от гроба, стоявшей  в подъезде.   Никакого сострадания к чужому горю не наблюдалось у них в лицах. Жизненные нерастраченные силы, били через край, но только душевная чёрствость, наплевательство и раздутое самомнение – вот те черты, которые являлись определяющими на тот момент для этих ребят - представителей большей части населения России. 
          
                Прошло ещё два года, и я снова ехала в Омск посетить престарелую Марью Сергеевну. Она  осталась совсем одна в городе с миллионом человек жителей. Люди часто остаются одни, потому что строят не мосты, а стены. А в старости эти стены, которые казались незыблемыми, очень прочными и вовсе ветшают, разрушаются так что,  в них образуются дыры и прорехи,  увеличивающиеся со временем.  Нет, конечно же, её не бросили родные и дети. Они просто эмигрировали в другие страны, а она  не захотела обременять их собой.

- входи, входи гостьюшка, дорогая встречает меня теперь уже Марья Сергеевна на пороге квартиры. Выйти в подъезд, и открыть дверь она уже не может.

-ну, садись, проголодалась наверно? Там на плите красная  рыбка жареная, как ты любишь. Я тётю Валю попросила вечером, она нажарила. Как доехала, да долго – то, как едешь. А мне вот шестого плохо сделалось, упала я. Не смогу, наверно, поехать с тобой завтра на могилку к деду.  Да чего ты плачешь-то, Лина?
            
             На кладбище я поехала одна

-передавай  Тимке привет, пусть ждёт - крикнула мне вслед Марья Сергеевна.

             Это были её последние слова. Когда я вернулась, Марья Сергеевна была мертва. А на лавочке  сидела полупьяная стайка молодежи, с бутылками пива в руках. Был праздничный день Победы 9 мая, и всё было, как всегда.