Тепло

Авторские права принадлежат не мне.  Всего лишь хочу, чтобы это прочло побольше людей. С разрешения автора.

***

А мы пропали бы совсем,
Когда б не волки да вороны.
Они спросили: "Вы куда?
Ах, вы до теплой звезды..."
(с) Б. Гребенщиков



Ты плачешь.
Господи, действительно плачешь.
– Тихо.
Прости, что "тихо", а не "тише". Я устал, очень сильно устал, а твои слезы уничтожают последние обрывки иллюзии, что все хорошо. Нашей любимой, между прочим. Той самой, что помогает и тебе, и мне бороться с желанием в один прекрасный день плюнуть и уйти на крышу.

Среди наркоманов это же так естественно – склонность к суициду.

Поднимаешь глаза. Они светло-голубые, равнодушные, но всегда кажутся мне свирепыми из-за приподнятых уголков. Кажутся, да. Я не хочу знать, что твои глаза давно уже просто мутные, в них ничего не отражается и отражаться не будет.
Пытаюсь скривить губы. У них сейчас, наверное, привычно горький привкус меди. Точнее, крови. Но приятнее думать, что это медь.
Как-то давно уже все с долей горечи. Я не помню, чего хотел добиться, начав жить с тобой. Нихрена не помню. Мало осталось – сухой холод дней, от дозы до дозы, с короткими промежутками сна. Смена кадров, как в кино. Ноль эмоций.
А слезы... Для меня, вероятно. Протест, попытка уязвить. Ты же любишь это делать?
– Больно, – у тебя хриплый голос. Я привык не обращать внимания.
– Перестань.
– Мне больно.
Пожимаю плечами. С каких пор мы друг друга жалеем?

Среди наркоманов это же так естественно – безразличие.

Окно открыто. Наши светлые стены, кажется, притягивают сквозняк. В углах комнаты по полу рассыпан пепел, которые некоторые умники принимают за порошок. Ха, так много, прямо девать некуда, ну конечно. Прошу, господа, не стесняйтесь. Собирайте с линолеума, делите по баянам, и пусть гребаный пепел вас согреет. А еще лучше – на дорожки. Получится каждому личный путь в никуда.
Абсурд.
Ты больше не плачешь. Непроницаемое, такое до смешного знакомое лицо. Раньше считал тебя красивым, а теперь слишком привык, чтобы верить в это.
Протягиваешь руку, гладишь меня по щеке. Ногти накрашены, как обычно. По какой-то старой подростковой привычке.
Абсурд.
Сейчас все повторится. Прикосновение к моему лицу – пауза в несколько минут – мы займемся сексом.
Ну зачем опять?

Среди наркоманов это же так естественно – склонность к гомосексуализму.

Подходишь к окну, ладонью опираешься о пыльный подоконник, нервно куришь в форточку. Неожиданно замечаю, насколько ты худой – любуюсь силуэтом на фоне неба.
Все повторяется. Запах сигаретного дыма возбуждает мгновенно, на автомате, не успеваю даже подумать о предстоящем сексе. Смешно? Я больной, наверное.
Подходишь к столу, стряхиваешь пепел в черную пепельницу. Берешь в руки яблоко.
– Будешь?
Киваю, ты перебрасываешь его мне, возвращаешься к окну и прислоняешься виском к стеклу. Наверное, тебе правда больно. Наверное, мне все равно будет тоже. Или больнее.
Яблоко большое, красивое, пахнет медом. И страшно горькое на вкус. Неожиданно ощущаю, что хочется заплакать. Черт!
– Тебе на полу не холодно? – подходишь, протягиваешь руку.
Мне холодно. Если бы ты знал, насколько мне холодно, ты бы посмеялся. От свирепых глаз. От этих стен. От серой мути за окном. От твоих пальцев – от равнодушия, когда они встречаются с моими.
Да, мне холодно.
Ты гордый. Такой, твою ж мать, гордый! Уже больше года моя шлюха – но терпишь молча. Вот и сегодня. Подстилка. Тряпка.
– Ненавижу тебя.
Отвечаешь невнятно, мертвой хваткой вцепившись в спинку дивана. Прячешь лицо. А я, если честно, хотел бы хоть просто смотреть в твои глаза. Раз уж у нас не принято любить друг друга.
Любовь... Какая любовь. Раньше надо было, пока не появилось ненавязчивого ощущения абсолютной пустоты.

Среди наркоманов это же так естественно – пустота внутри.

Вот и все. Быстро. Почти грубо.
Сжимаешься в углу дивана, обнимаешь колени. Смешно – ты же меня старше... Но уязвимее настолько, что иногда даже плачешь.
Слезы, правда, не те. Мертвые слезы. Другими быть не могут, потому что вызваны болью – обыкновенной, физической.
Очередная ниточка в прочном плетении холода, окружающем нас обоих.
Усмехаюсь своим мыслям, смотрю на тебя. Отвечаешь неуверенной улыбкой, убираешь с лица волосы.
– Болит голова?
– Тебе не все равно?
– Все равно.
Сколько мы уже так общаемся – месяц, больше? Не устал?
Вспоминаются твои любимые слова. "Это жизнь".
По комнате мечутся тени. Похоже, солнце все-таки прорвалось сквозь пелену, и теперь качает права, швыряя на землю прохладные, равнодушные лучи. Довольны, кажется, одни вороны. Кричат в какой-то злой радости.
А ведь не хватает тепла. Ощути-имо так не хватает. По утрам особенно тяжело, проснешься – а вокруг ни-че-го. Пустота. И тупо заставляешь себя подниматься из постели, потому что, наверное, рано или поздно станет теплее. Должно стать. Непременно.
Вторая наша любимая иллюзия.
В голове дурацкие мысли. Интересно, сколько я протянул бы один? Хоть что-то, хоть как-то, хоть немного – но мы рядом. А если разойдемся, кто продержится дольше?
Представляю пустую квартиру. Без неизменного пепла, брызг на грязном стекле в ванной, без пристального взгляда свирепых глаз.
Как хорошо, что ты не умеешь любить... или просто не хочешь настоящей любви. Значит, не уйдешь.
Только не умирай.
Поддавшись порыву, притягиваю тебя к себе. Ты худой, футболка пахнет все тем же дымом. Руки тонкие, нервные.
– У тебя сердце бьется.
Отвечаешь хриплым смехом, прижимаешься изо всех сил. А я правда впервые об этом подумал.
Живой. Теплый.
Твое дыхание на моих губах. Щекочет, обжигает. И ничего не нужно. Слышишь, больше ничего не нужно.

Среди наркоманов это же так естественно – ничего не хотеть.

Лучи, уже более-менее набравшие золота, скользят по комнате. Мягко так – вроде утешают. Вас не тронет. Вас обойдет. Вам не грозит.
Что?
Не знаю.
Касаешься губами моей шеи. Коротко выдыхаю, беру тебя за подбородок, заставляю поднять голову. Читаю по лицу, что больно. Смотришь молча, но в глазах – вой раненого волка.
Давно уже так. И губы стынут в бессловном крике. Мертвом, потому что боль не может быть живой. Не умеет.
Все бесполезно. Тебя не станет завтра, или через месяц, или через несколько лет.
А вороны и тогда будут кричать.
Господи...
Отхожу, прижимаюсь щекой к стене. Что мы – два наркомана, бредущие по изломанной жизни. По одной на двоих. Я обращаюсь с тобой... почти грубо. И больше всего на свете боюсь потерять.
Тихо всхлипываешь. Не оборачиваюсь.
– Больно?
– Я замерз.
Не отвечаю.

Среди наркоманов это же так естественно – молчать.

А правда нет ничего. Только в твоих глазах немного осталось. Усмешка боли, след обиды, оттенок укора – и под светло-голубой лед. Поэтично даже.
Я когда-то читал, что в ответ на тишину мозг включает воображение. О чем ты думаешь?
Я, например, параллельно рассуждаю, как бы променять весь пепел, что покрывает пол, на огонь. Хоть на маленький. И еще... Хочу конфет из черного шоколада с коньяком. Тех, что отзываются во рту горечью, оставляя на губах немножко ложной сладости, которая исчезает, стоит провести по ним языком.
Смешно. Я люблю шоколад. Какая-то совсем уж нелепая деталь, вроде твоего черного лака. Важно другое. Плетение, одно на двоих. И то, что мы рядом.
– Давай завтра пойдем к врачу.
– Что?
В голосе так много удивления... Жаль, не вижу твоего лица.
– Завтра. Тебе перестало помогать обезболивающее.
– Я тебе надоел? Хочешь запереть в диспансер?
– Перестань.
– Ладно. Давай не будем рисковать моей свободой?
Подхожу, сажусь рядом на диван. Слишком много сарказма в твоей улыбке, чтобы я поверил.
– Как хочешь.
– Моя боль настолько тебя смущает?
– Да.
– Может, мне уйти?
Это жизнь.
– Уходи.
Это жизнь.
– Зачем ты так?
Лучи вкрадчиво ползут по полу. Верь во что-нибудь. Верь в единство. Верь в живые глаза.
– Ненавижу, когда ты плачешь. Завтра же пойдем к врачу, понял?
– Хорошо, – и немного тише. – У тебя теплые руки.

(с) Анастасия Паламаренко. Она же Лилит Filth.