Глава 16 Аккерманская крепость. Крушение

      Прошло четыре дня…
      Работы по засыпке крепостного рва продвинулись настолько существенно, что это уже вызывало явную озабоченность обитателей Четатя-Албэ и, в первую очередь, коменданта Збиери. Злорадно высмеивавший накануне  затею Баязита, Збиеря, до того гнавший от себя прочь наползавшие в душу сомнения, теперь всё более мрачнел, глядя с высоты крепостных стен на плоды трудов бесчисленного турецкого войска. Засыпался ров не по всему периметру, а по обе стороны подъёмного моста. Особая активность приходилась на предрассветные часы, когда, вконец утомлённые непрекращающимися в течение всего светового дня атаками, защитники крепости сваливались в цепкие объятия тяжёлого сна. Порой, даже случайные, наугад произвёдённые залпы пушек, не в состоянии были разбудить измотанных молдавских солдат. На душе у Збиери было сумрачно и, как ни старался он скрыть своё тревожное состояние, оно угадывалось и чувствовалось его подчинёнными и невольно передавалось им. Дума с Германом смогли осуществить ещё несколько удачных вылазок, но каждый раз со всё большими потерями. К ранению Думы, которое он получил во время своего первого партизанского налёта, добавилось ещё одно, на этот раз такое, что он был выведен из строя на ближайшие несколько дней. Герман тоже был ранен, но не потерял способности сидеть в седле. Да и самому неугомонному коменданту досталось от неподалёку разорвавшегося вражеского ядра. Осколками ему  сильно рассекло щёку и надбровье.  Остальное зловещим градом отскочило от доспехов, которые Збиеря особо не жаловал и надевал больше для укрепления духа окружающих его воинов. Но в тот день он не пожалел, что надел их.
     Турецкие ядра крошили неприступные стены, рвались на территории Гражданского двора и выкашивали ряды защитников ежедневно и методично. Поскольку госпиталь  оказался переполненным, раненных свозили теперь в пустующий храм. Но и там места оставалось всё меньше. А ведь во все прошедшие  дни, и Збиеря прекрасно это понимал,  шла только подготовка к главному штурму. Который ещё предстояло выдержать. Но как? Какими силами? Пороховой запас за эти несколько дней уменьшился больше, чем наполовину. Настолько же, с учётом раненных, сократилось количество боеспособного войска. Вестей от господаря не было. В довершение ко всему, коменданту уже начали  докладывать о появлении первых упаднических настроениях среди населения. Минувшей ночью воинам Германа пришлось даже применить оружие против небольшой группы запаниковавших обитателей крепости, тайно пытавшихся подобраться к злополучному подземному ходу. Подстрекателей нашли почти сразу же, и теперь в мрачных подвалах Цитадели они ожидали собственной участи. Но не это более всего сейчас тревожило коменданта. Больше всего сейчас он был озабочен тем, что подстрекателей этих, как оказалось, никто из крепостных обитателей прежде никогда не знал и не видел. Следовательно, это были чужаки. И это был нехороший, тревожный знак.
- Кто-то сеет смуту в наши ряды – Мрачно констатировал Збиеря на недавнем военном совете,
- Языки-то нашим недругам мы развязывать умеем и знаем, как это делается, хотя и так ясно, кем подлые смутьяны подготовлены. Так вот, господа бояре, - Збиеря тяжело опустился на мощную дубовую скамью,
- Есть в услужении у турка этого, Баязита, дьявол в образе человеческом. И имя этому дьяволу – Аббас. И рассказал нам первый же из шпионов турецких, как только ребро ему крюком палача из груди выдрали, что знает тот Аббас много чего и про крепость нашу, и про военачальников наших, и о рационе солдатском знает, ведает даже,  где какой камень лежит, кто и когда по какой нужде ходит.  Вот ведь как… Знает! – Збиеря резко поднялся на ноги, тяжёлая скамья отлетела, словно и не имела веса,
- Измена?! – Взревел комендант настолько страшным голосом, что даже закалённые в сражениях матёрые командиры вздрогнули,
- Кто? – Впечатывал шаги в каменный пол комендант,
- Кто? Где искать изменника? Эх!  Знать бы, знать бы, кто? Сам бы сердце голыми руками вытащил! – Збиеря сжал кулаки и тяжёлым взглядом оглядел присутствующих. Военачальники хмуро смотрели перед собой. Оанэ, стоявший чуть поодаль, особняком, испытал настоящий ужас. Сердце его, при упоминании имени Аббаса, вначале остановилось совсем, а теперь колотилось в грудной клетке с такой силой, что Оанэ  хотелось бежать со всех ног, ибо он страшился, что стук собственного сердца выдаст его с головой. Но жуткая, чёрная тишина, осязаемая всеми, зависла в стылом пространстве каменной башни. "Кто?" – Вопрошала тьма. "Кто?" – Перешёптывались между собой каменные стены…
     Дума, прогнавший за полчаса до начала военного совета суетившихся вокруг него лекарей и пожелавший, во что бы то ни стало, присутствовать на заседании штаба, выступил с неожиданным для всех предложением. Но прежде повёл свою речь так:
- Я вот, что думаю, господа бояре, члены военного совета, - начал он ослабевшим, но уверенным голосом,
- Нельзя нам сейчас, в трудную эту минуту, выжигать наши сердца шелудивыми подозрениями. Не первый год господарю служим. Верой и правдой служим. От самого рождения своего служим. И боевые шрамы на телах наших скажут больше, чем речи наши суетные. А изменник… Изменник, он сам себя выдаст, придёт время, но я знаю, сердцем чувствую, нет его среди нас! Не может его здесь быть! Не может! И всё! И забудем об этом!
На несколько тягостных мгновений в сумрачном помещении штаба зависла напряжённая тишина. И вдруг:
- Сожалею, Дума, о словах своих! – Неожиданно прогудел  могучий Збиеря,
- Простите и вы, бояре!
Единым дуновением прошелестел радостный вздох облегчения. Комендант подобрался, расправил плечи, решительно шагнул к штабному столу:
- Давайте-ка о деле, господа бояре, - Привычным грозным голосом начал он, и убелённые сединами военачальники удовлетворённо переглянулись между собой. Таким Збиеря нравился им гораздо больше.
-  Положение наше, сами видите, безрадостное. И тактика наша –  уже не тактика. Это ясно. И вестей от господаря нет, а потому надеяться нам не на кого, только на себя. Кто и что имеет предложить военному совету?
И вот тут-то последовало неожиданное предложение старшего из пыркелабов:
- Я полагаю, что надо нам, Збиеря, нанести внезапный удар там, где нас никто не ждёт… - Все замерли в ожидании продолжения. Воцарившуюся тишину разбавляло только шкворчание щедро просмоленных факелов. На Думу поглядывали с заинтересованным и тревожным ожиданием.
- А не ждут нас, господа-бояре, со стороны лимана… Вот так! Удивлены? – Последовала непродолжительная пауза. Все присутствующие, с вытянутыми от недоумения лицами, как по команде,  поворотились в сторону говорившего.
- А ведь прав, прав Дума! – Громовым, как всегда, раскатистым тембром, поддержал пыркэлаба комендант,
- С этой стороны нас, точно, не ждут. Ну-ка, ну-ка, - Подался всем телом вперёд Збиеря,
- Рассказывай, что у тебя на уме!
- Ночью, - Вдохновившись поддержкой, уже более громко, с заплясавшими в глазах лукавыми задоринками, продолжал храбрый наместник господаря,
- Или же под утро, но до первой зари, на двух-трёх шлюпках, а то и на одной, это мы ещё обсудим, подплывём к Гиреевским кораблям, тихо проникнем вовнутрь, и… - Хитро прищурившись, Дума замолчал.
- Ну, что? Говори! – Не утерпел Герман,
- Порубаем всех?
- Нет! – Торжествовал Дума,
- Не просто порубаем, но порубаем тихо, без звука, потом развернём корабль и вдарим со всех пушек по флоту татарскому, а потом и по лагерю Баязита! И бить будем, пока пороху хватит, ну а потом, если повезёт, драпанём назад, к крепости. А? Как считаете, господа бояре?
- Самоубийственная затея, - Вспорол тревожно зависшее молчание рассудительный и насмешливый голос Оанэ,
- Подкрасться бесшумно и незаметно – уже сомнительно, порубать корабельную команду, да так, что бы в предрассветной тишине никто ничего не услышал – это вообще невозможно, а уж пушками завладеть, да самим стрелять – вздор! Чушь полная! Слушать, может, и приятно, но, по размышлению – глупость! А кто станет манёвр налаживать на судне? Одними жестами, не подавая команд? Может, сам Дума?
- Думу мы побережём до времени, - Вскипел, сердцем осознающий правоту замечаний Оанэ, и оттого раздражающийся ещё более, Збиеря,
- А тебе, Оанэ, вряд ли доверим! Ты ведь только и горазд, что от турок-то бегать! – И, не обращая более внимания на скрытого изменника, комендант поворотился к Думе. Губы Оанэ превратились в тонкую нить, на холёном лице судорожно пульсировали желваки.
- Есть у нас люди, моряцкому делу обученные. Но вот кто командиром пойдёт? – Збиеря, метнув взглядом в сторону бледного лицом  Думы, уже набиравшего в лёгкие воздуха, чтобы ответить, нетерпеливо поднял кверху ладонь,
- О тебе, Дума, речи и быть не может! Хвор ты ещё… А жаль! – Комендант огромной своей ладонью нервно тёр подбородок,
- Ох, как жаль! Знаю, бывал ты  в морских сражениях, - Он перехватил удивлённый взгляд Думы,
- Откуда знаю? Я, господа бояре, много чего про вас знаю, сан у меня такой, к знаниям обязывающий. Так… Стало быть, Дума отпадает…
- Збиеря, - Решительно поднявшись с места, Герман расправил плечи,
- Я пойду!
- Так ведь и ты ранен! И опыта морского не имеешь…
- Рана – пустяк, уже и зажило почти всё, а драться, что на суше, что на корабле, разница для нас не большая! Главное – добраться до него, до корабля гиреевского, а там – как Бог положит!
- С этой вылазки можно и не вернуться, - Збиеря тяжело, с шумным вздохом, опустился на массивное, потемневшее от времени, дубовое кресло,
- А людей у нас и так с каждым днём всё меньше остаётся. Но идея-то, как хороша! А?  Хороша идея! Дерзкая, это, господа бояре, затея! Славная, одним словом, затея! Значит так… - Збиеря, напряжённо размышляя, вновь поднялся, и широким шагом, заложив руки за спину, стал прохаживаться вдоль стола. Колышущийся свет факелов отбрасывал на каменные стены его гигантскую, постоянно меняющую очертания тень. Все присутствующие ждали решения коменданта. Но то, что он сказал, прозвучало, как гром среди ясного неба:
- Один из ходов подземелья ведёт прямиком к лиману…
- Но ведь дороги не знает никто! – Вскричал Оанэ. Бояре смотрели на коменданта с недоумением.
- Я знаю! – Отрезал Збиеря,
- Один только я во всём нашем королевстве про этот тайный ход и ведаю. – Он грозно оглядел недоверчиво и подозрительно уставившихся на него бояр.
- И мной об этом господарю нашему, Стефану воеводе, в своё время, особым секретным посланием было доложено.  Так что, предвидя и отметая чёрные сомнения, в головах  ваших сейчас промелькнувшее, скажу, что втайне от всех держал знания эти не по злому какому-то умыслу, а потому, что господарь наш так повелел. Дабы в лихое время, которое сейчас, как раз, и наступило, не появилось у иных, слабых духом, искушения сотворить измену против королевства, или опозорить себя трусливым бегством с поля брани. Понятно я речь веду? – Раскатистый голос коменданта, многократно отражённый древними стенами, терялся в сумраке огромного помещения штаба.
Хмурясь, бояре опустили головы. Стало тихо.
- Не о том ты говоришь, Збиеря! – Прервал молчание Дума,
- Давай о деле!
- А если о деле, так, стало быть, первую группу, во главе, известно, со мной, потому как только я дорогу знаю, отправим тайно к причалу нашему, что б шлюпки к нужному месту подогнали. 
- А если их все уж ядрами гиреевскими в щепы разнесло? – Подал голос один из членов военного совета, седой, как белый снег в чистом поле, но крепкого вида боярин.
- Уповать будем на Господа нашего. Даже если хоть один из челнов целым остался, уже хорошо. А ежели пару челнов найдём – тогда нам сам чёрт не брат! Как полагаешь, Герман?
- Полагаю, что поспешить нам следует! – Глаза Германа горели нетерпеливым огнём, воображение уже рисовало ему картину предстоящего сражения на захваченном неприятельском корабле. Дума устало улыбался, и нехорошая бледность распространялась по его лицу. Но никто этого пока не замечал, потому что почти все присутствующие, невольно заражаясь смелой идеей, смотрели сейчас на коменданта.
- Правильно, Герман! – Ответил, едва заметно усмехаясь, Збиеря,
- Действовать надо безотлагательно! Но… - Он предостерегающе поднял руку,
- Только после того, как досконально, до самого последнего штришка, до самой мелочи ничтожной не обговорим все наши действия и пока не обсудим все возможные стороны нашего замысла. Ну, я так понимаю, - Удовлетворённый молчаливым и всеобщим одобрением, Збиеря широко развёл руки и обвёл глазами военное собрание,
- Я так понимаю, что план, предложенный Думой, господами боярами поддержан. Теперь начнём обсуждение. – Збиеря скользнул взглядом в сторону Думы и только сейчас заметил, что с тем творится что-то неладное. Бледнея всё больше, выросший за несколько дней осады в глазах защитников крепости до национального героя, но не оправившийся от полученных ран пыркэлаб, сейчас, уронив голову, медленно сползал на каменный пол штаба. 
- Лекаря! – Взревел Збиеря,
- Лекаря сюда! – Охрана метнулась к выходу. 

     Сопровождаемый ординарцами, освещавшими добротно просмоленными факелами узкие своды таинственного подземелья, Збиеря уверенно двигался вперёд, время от времени подсказывая шедшим в авангарде правильное направление. Впереди себя он выставил троих человек, сразу  за его спиной шагал Герман со своим немногочисленным, но  уже неоднократно проверенным за время осады отрядом. Думу, несмотря на его протесты, решено было оставить в крепости. Мало того, Збиеря, допуская вполне вероятное развитие событий, на время своего, пусть и кратковременного отсутствия, передал все свои комендантские полномочия отважному пыркэлабу. На коротком военном совете, предварявшим их теперешний дерзкий поход, Збиеря обнял Думу и громогласно объявил о новом временном статусе королевского посланника. Такое неожиданное проявление чувств, именно чувств, а не сам факт передачи полномочий, немало удивил  повидавших всякого на своём веку бояр. Но, кто бы и как бы не озадачивался увиденным,  абсолютно все сходились в одном: Дума заслужил такое к себе отношение. И не только в лице коменданта. Любой из защитников крепости при одном только упоминании имени бесстрашного пыркэлаба гордо вскидывал голову, и тогда  на всех лицах читалась твёрдая решимость стоять до конца и спокойная уверенность в благополучном исходе обороны легендарной крепости.
- Да какой же из меня сейчас комендант, Збиеря? - Смущённо смотря в пол, пробовал возражать Дума,
- Я и в седле-то теперь не удержусь, а ты мне целую крепость доверить хочешь.
- Вот потому и хочу, что вижу в тебе, господин пыркэлаб, достойного стратега. Хватит, Дума, саблей махать, для тебя в нашем цинуте и поважнее дела найдутся. – Збиеря, неожиданно для самого себя, всё более проникался к грозному боярину искренней симпатией и теперь досадливо недоумевал, что же мешало ему раньше, с его-то житейским и ратным опытом,  повнимательней приглядеться к закалённому в бесчисленных боях королевскому посланнику. Комендант положил руку на плечо Думе:
- Суетливые хлопоты наши, скажу я тебе, в отсутствие войны нами же и помыкающие, нас, Дума, друг от друга отдаляют безмерно и к дрязгам пакостным незаметно и неотвратимо, всячески  подталкивают, - Комендант смотрел прямо в глаза пыркэлабу,
- Таков человек, и знаю, ты не хуже моего о том ведаешь. Другое дело, как мы видим друг дружку, когда нам по самому краю смерти ходить приходится. – Збиеря вздохнул и сделал шаг в сторону. Потом обернулся:
- Всё! Больше говорить не буду. Сам поймёшь. Но знай, что выбор мой –  не только от сердца происходит, но ещё и интересами королевства нашего продиктован. И ещё думаю, что государь наш, Стефан-воевода, таким моим решением остался бы доволен и одобрил бы его, не колеблясь.   
- Обещаю сделать всё, чтобы не посрамиться, - Только и мог ответить Дума.
- Порадуйте Баязита с его прихвостнем! И возвращайтесь с победою, да без потерь.
- Вот это дело! Вот это разговор! С Богом!

     Горстка храбрецов, замысливших дерзкую вылазку к флоту Менгли-Гирея, уже довольно продолжительное время углублялась в таинственные и запутанные ходы древнего подземелья. Крутые повороты скалистого тоннеля порой неожиданно упирались в глухую, сырую каменную стену, вдоль которой по обе стороны не сразу можно было разглядеть узкие, затянутые столетней паутиной проходы.  По какому из этих проходов надо было двигаться дальше никто, кроме коменданта, не знал. Да и тот разбирал дорогу не без труда. Збиеря замирал на некоторое время, напряжённо что-то вспоминая, потом тыкал факелом в нужном направлении, и отряд шёл дальше. Вернее, сначала с трудом протискивался в сплющенный каменный рукав, который через некоторое расстояние резко расширялся и вновь растекался несколькими рукавами. И так – без конца. Мрак, сырость и холод подземелья, угнетающая, до звона в ушах, тишина и попадающиеся то и дело на пути истлевшие останки человеческих тел – всё это зловещим саваном накрывало рискнувших забраться в ревностно охраняемое злыми духами чрево древней крепости. Время от времени по лабиринту прокатывались, идущие, казалось, из самых недр земли, протяжные, леденящие душу стоны, явственно слышались обрывки непонятных слов, вздохи, шелест, звериное рычание и каменный скрежет, и ещё множество странных и непонятных звуков. Потом вдруг вновь, неожиданно и непредсказуемо воцарялась мёртвая тишина, которую слушать было также невыносимо жутко. Со времени начала экспедиции, должно быть, прошло около часа, или полтора, а может, что и в два раза больше. В этом жутком и таинственном подземелье ход времени переставал существовать. Здесь хозяйничали Вечность и бездонный, чёрного цвета, Ужас. Ужас  преисподней. Страх забирался за шиворот, резал глаза, зловонием тлена копошился в ноздрях, заползал в уши, поглаживал по затылку, змеёй вился по коленям и терновой удавкой перехватывал горло. Страхом пропитан был сам воздух нескончаемого лабиринта. Теперь даже самые отчаянные смельчаки чувствовали, что теряют хладнокровие. Тем более, что дорогу назад, к родной крепости, уже не смог бы найти ни один из них. Но о возвращении никто и не помышлял. Главное – вперёд, главное – чтобы комендант не ошибся в выборе направления, главное – выйти к берегу Днестровского лимана, вновь вздохнуть полной грудью терпкого морского воздуха и увидеть над головой звёздное небо!
     На одном из участков пути едва не произошло несчастье. Несмотря на предупреждение Збиери о том, что вскорости дорога должна была резко оборваться, всё равно, это случилось внезапно. Очередной тесный проход, предварительно выведший людей коменданта на относительно широкую галерею, затем  вдруг сразу опрокинулся в черноту бездны, и если бы не протянутая вовремя рука шедшего следом, идущий первым закончил бы свои дни в подкарауливавшей их пропасти.  Густая пелена мрака застилала всё вокруг, и где-то далеко внизу слышался звук бьющих по водной поверхности капель. Свет факелов пожирался чернильной пустотой тьмы. Дальше эта чёрнота густела до невозможной и немыслимой концентрации и казалась материальной и вязкой, как опрокинутая из космоса на ночную землю циклопических размеров бочка с кипящей и сразу же застывающей смолой. Всё. Дальше дороги не было. Авангард встал. За ним – все остальные. Отрезанные от мира подземными сводами, участники похода  с тревогой и надеждой смотрели в сторону  командира.
- Теперь, след в след, всем шагать за мной, - Негромко, но уверенно сказал он, одновременно пробираясь вперёд. Вдоль стены тянулся очень узкий выступ. Дальше идти надо было по нему, всем телом прижимаясь к влажной отвесной стене. Увешанным оружием воинам сделать это было очень непросто. К тому же, необходимость держать факелы лишала их равновесия, поэтому двигаться приходилось лицом к пропасти, то есть спиной к скале. Буквально слившись с ней в одно целое отряд, кто мысленно, а кто и вслух шепча молитвы во спасение, двинулся дальше. Ноги скользили по влажной поверхности узкого выступа, и собранные в пружину тела участников похода непроизвольно разряжали собственное напряжение предательской дрожью в коленях. Свет факелов пожирался тысячелетней мглой, всё пространство вокруг было окутано непроницаемым, холодным и ужасающим  мраком, однако вязкая тьма над самой тропой, словно живая,  неохотно и скупо, но, всё же, расступалась. Из пропасти до слуха взвинченной до предела процессии то и дело доносились необъяснимые и ни на что непохожие звуки, от которых кровь стыла в жилах, а сердце переставало биться.  Вдруг Герман, шедший последним, неожиданно оскользнулся и громко вскрикнул. Он почувствовал, что теряет равновесие и невольно разжал пальцы, сжимавшие рукоятку факела. Тот полетел вниз, и замершие каменными изваяниями разведчики остановившимся от ужаса взглядом бесконечно долго следили за исчезающим в недрах земли животворящим огнём. Судорожно выброшенную руку Германа успел перехватить вжавшийся в стену и шагающий перед ним начальник его охраны. Ещё мгновение, и Герман с неизмеримым облегчением почувствовал спиной острую поверхность спасительной стены. Чтобы придти в себя и выровнять дыхание, пришлось на некоторое время остановиться. Спаситель пыркэлаба, тоже тяжело дыша, стоял рядом, и факел в его руке бился мелкой дрожью.
- Бог даст, боярин, ещё повоюем, - Прошептал он,
- Ты не торопись, погоди, давай с силами соберёмся. Нам тут спешить – смерти подобно!
- Спасибо тебе, Гонсу, - Тоже шёпотом ответил Герман,
- Ты ведь мог со мной в пропасть сорваться… Вовек не забуду. Одно дело, брат, в бою погибнуть, а другое – в преисподнюю живым лететь. Знаешь, - Голос у Германа предательски дрожал,
- Чего я только не повидал на своём веку, всяко бывало, но такого страха, скажу я тебе, никогда прежде не испытывал. И сознаться в том мне почему-то не стыдно.
- По мне, боярин, лучше в чистом поле с саблей наголо погибнуть, чем в этом проклятом каменном мешке бесславно смерть принять. – Гонсу тяжело дышал, грудь его судорожно вздымалась,
-  И не один ты, Герман, от страха ни жив, ни мёртв. – Стон, похожий на рыдания, сорвался с губ теряющего рассудок телохранителя,
-  Господи, сила твоя! Клянусь, Господи, ежели живым выберусь с этого места дьявольского, во всю жизнь свою дурного не сделаю никогда и никому и благими и праведными поступками до конца дней своих славить буду Господа нашего!
- Успокойся, Гонсу! Сам же сказал: повоюем ещё!
- Да, боярин, сейчас, - Гонсу, всем телом прижавшись к холодному камню, истово целовал  извлечённый из-за ворота, висящий на золотом шнурке крест.
- Все целы? – Послышался спереди густой голос Збиери. Спросил он негромким голосом, но акустический эффект смертоносного тоннеля усилил его в несколько раз. Странное дело: заслышав обыкновенную человеческую речь, вся команда как будто взбодрилась. Пропало желание подавленно молчать, или, в лучшем случае, говорить только шёпотом. Хриплыми от волнения голосами все подтвердили своё присутствие. И осторожное, миллиметр за миллиметром, движение продолжилось.
     Наконец, самый опасный участок пути остался позади. Сойдя с узкой тропы, шагнули в неожиданно широкую галерею. Почувствовав себя в безопасности все, как один, повалились на каменный пол, потому что на каждого из них вдруг навалилась страшная усталость. Но через несколько минут Збиеря уже был на ногах.
- Довольно прохлаждаться! – Привычное густое рокотание коменданта, прежде вселявшее в иных благоговейный ужас, сейчас действовало на окружающих воодушевляющее, возрождая ещё более сильное желание жить и бороться до конца,
- А вот не замечает ли кто чего необычного? – В голосе Збиери слышалось взволнованное лукавство,
- Помимо проклятого этого мрака подземного?
Защитники крепости озадаченно ворочали головами, недоумевая по поводу странного вопроса. Но кроме непроницаемой мглы ничего вокруг себя не замечали.
- Факелы! – Вдруг воскликнул Герман, и некоторые воины от неожиданности вздрогнули,
- Смотрите! – Кричал он,
- Огонь и дым от всех факелов тянется в одну и ту же сторону!
- Верно говоришь, Герман! – Прогремел Збиеря,
- Подметил правильно! Стало быть, и выход спасительный уже недалече. Ну, здесь дорога уже попроще будет, но, - Тут он повысил голос,
- Внимание не ослаблять ни на миг крохотный! Здесь всякое может случиться. Ежели, по измене какой, выведали Баязитовские шакалы про ход подземный, значит, засада нам может быть приготовлена, не иначе. Поэтому, дальше идём молча. Жаль только, что огонь погасить нельзя. Но, всё в руках Божьих. Я – впереди. Герман – замыкающий. С Богом!
     Когда в бесконечно далёкой перспективе, как по волшебству, показалось сияние ночной звезды, все вздохнули с облегчением. Хотелось ускорить шаг, нет, хотелось уже бежать, но непреклонный комендант вёл вперёд свой отряд с предельной осторожностью. Звёзд, сколько ни шли, больше не становилось, и это казалось странным. До тех пор, пока не упёрлись в каменный пласт, скрывающий небо и препятствующий выходу на поверхность. Узкая трещина в камне пропускала внутрь свет одной единственной звезды, но даже его было достаточно, чтобы в закоченевших от полного опасностей перехода сердцах забрезжил лучик надежды. Справа от себя Збиеря указал на никем сначала незамеченный крохотный лаз.
- А расширить его просто, - Збиеря с удовольствием потирал руки. У него были причины гордиться собой. Память не подвела его. Он помнил секретный маршрут подземного лабиринта Аккерманской крепости, а значит, при успешном исходе задуманной операции, ему удастся привести отряд обратно. Если, конечно, будет, кого приводить…
- Вот эти камни надо убрать, - Указал он на огромные, казалось, вросшие в землю валуны,
- Взялись!
     Камни, как ни странно, довольно легко поддались усилиям нескольких пар рук, и вскоре весь отряд, в полном составе, выбрался на поверхность. Полная луна и бесчисленные звёзды устроили на небесах настоящее пиршество. Мягко шелестел прибой распахнувшегося им навстречу Днестровского лимана. Далеко позади мрачным исполином врезался в ночь силуэт осаждённой крепости, а немного в стороне от неё горели костры вражеского становища. У разнесённого в щепы пушками Менгли-Гирея причала  покачивались на волнах привязанные канатами каким-то чудом уцелевшие два лёгких челна. По берегу, вынесенные волнами, раскиданы были в беспорядке останки множества других челнов и рыбацких лодок. Впереди отчётливо виднелись стоявшие на якоре боевые корабли татарского хана.
     План был прост. Незаметно добраться до ближайшего корабля неприятельского флота, овладеть им и открыть стрельбу со всех орудий по соседним кораблям и по лагерю Баязита. Очевидная безрассудность и дерзновенность этого авантюрного плана, защитникам крепости, тем не менее, таковым отнюдь не казалась. Напротив, чем дальше они продвигались к своей цели, тем большая уверенность в себе и твёрдая решимость подчеркивала их движения. Збиеря участвовать в операции не имел права, потому что если бы с ним что-то случилось, назад вернуться не смог бы уже никто. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как просто наблюдать за действиями своих соратников со стороны. Короткое совещание на берегу, последние напутствия, и вот уже весь отряд, под командованием Германа, соблюдая прежнюю осторожность начал подбираться к уцелевшим челнам.

     Тем временем в истекающей кровью крепости происходило следующее. Посланник Аббаса, под покровом ночи, знакомым уже для него путём, пробрался в покои Оанэ. Договорённость о встрече была достигнута при помощи голубиной почты, средством, которым Аббас пользовался умело и регулярно. На этот раз новый адъютант сановного изменника ничего не знал о происходившей встрече, но и для него, как и для его предшественника, уже уготована была пыркэлабом скорая смерть. Потому что Оанэ не имел права рисковать собственным благополучием и не хотел ставить под удар дальнейшее развитие событий. А события эти полным ходом приближались к своей трагической развязке.
     От Оанэ требовалось одно: распахнуть главные, Килийские ворота одновременно с началом решающего штурма Баязита. Титанические работы по засыпке крепостного рва уже в самое ближайшее время должны были принести свои плоды, а незапертые ворота крепости - неизмеримо облегчить овладение черноморской цитаделью молдавского королевства. Оанэ Аббасом обещаны были все мыслимые блага турецкой короны, и теперь продажный любимчик Стефана-воеводы мучительно соображал, как ему привести в исполнение свой преступный замысел.
- Этой ночью, на рассвете, - Вкрадчиво шептал турецкий визитёр,
- Одновременным залпом из двухсот дальнобойных орудий буден дан старт нашему решающему и невиданному ранее в истории штурму. Мой господин, достопочтенный и мудрейший из мудрых Аббас, повелел передать тебе, боярин, что эта древняя и могучая крепость всё равно не выдержит сокрушающего натиска великого султана и падёт в любом случае. Но твоя своевременная, а потому неоценимая помощь, если она будет оказана, принесёт тебе, господин, славу великого воина и имя твоё золотыми буквами вписано будет в летопись блистательных побед богоподобного султана.
- Это трудная задача, - Ожесточённо массируя холёным кулаком свой такой же холёный подбородок, ответил Оанэ,
- Не я командую крепостью, и теперь уже даже не тот, кого я ненавижу лютой ненавистью… - Оанэ поздно спохватился, поняв, что сказал лишнее. Турок, словно клинком, обжёг полыхающим взглядом:
- Коменданта Збиерю отстранили от управления гарнизоном? – У Оанэ удушливый ком подкатил к горлу, и сердце его охватила набирающая силу паника. Ведь он не сообщил Аббасу о готовящейся операции по захвату боевого судна Менгли-Гирея, он даже не предпринял никакой попытки, чтобы хоть каким-то образом оповестить об этом советника султана. И этот факт, если его сейчас не удалось бы скрыть от коварного и хитрого Аббаса, вполне мог нарушить его планы относительно ближайшего безоблачного будущего.
- Я не был допущен на последний военный совет, - Уверенно врал Оанэ, но взгляд его при этом лихорадочно перебегал с предмета на предмет,
- Проклятый комендант всё время меня в чём-то подозревает! Но мне удалось разузнать, что командованием штаба готовится какая-то дерзкая операция на воде, против славного флота вашего союзника.
- Менгли-Гирея?
- Менгли-Гирея…
- Но разве у осаждённой крепости есть для этого корабли?
- Они собираются напасть, незаметно подплыв к вам на уцелевших челнах.
- Каким же образом они доберутся до причала?
- Збиеря владеет тайной подземного лабиринта…
- Вот как! Но мой господин, мудрейший Аббас, считает, что великая тайна древних подземелий утеряна столетия назад!
- Похоже, что нет.
- И вашему коменданту так долго удавалось скрывать это от всех остальных?
- Поверит ли мне господин посланник сиятельного Аббаса, если я скажу, что эта новость была для всех нас не менее удивительна?
- Верить, или не верить, не входит в мои обязанности, - Бесстрастно ответил тот,
-  Я просто передам твои слова мудрейшему. Так ты говорил об операции на воде…
- Я говорил о её вероятности…
- Которая будет реализована…
- Этого я не знаю! Не знаю! Но возможно, что этой ночью… - Ни один мускул не дрогнул на лице турецкого парламентёра, но взгляд его испепелял парализующим волю Оанэ пламенем. Голос турка прозвучал вкрадчиво:
- И господин посланник молдавского короля утаил этот немаловажный факт от всемогущего Аббаса?
- Утаил? – Пыркэлаб с деланным недоумением воззрился на собеседника,
- Я же говорю, что это – только мои догадки. Это – всего лишь мои предположения, это попытка анализировать слухи и факты, и поэтому выводы, основанные на таком анализе, не могут быть неоспоримыми! – Оанэ показалось, что он, наконец, овладевает собой,
- И потом, я не располагаю, как искренне почитаемый мной Аббас, почтовыми голубями…
- Но тропа, тропа, которой я пришёл в покои господина пыркэлаба, так же открыта в обратном направлении для любого доверенного лица боярина. – Приступ паники, отхлынувший было от сердца, накатил на изменника с ещё большей силой.
- В том-то и дело, - Едва не визжал от страха Оанэ,
- В том-то и дело, что нет у меня никаких доверенных лиц, ни одного, что б им пусто было!
- И этот странный поход возглавил сам комендант?
- Или возглавит… Я не знаю…
- Но ведь всего несколько мгновений назад светлейший боярин сам сказал, что Збиеря уже больше не командует крепостью? – Во взгляде турка сквозило неприкрытое презрение.
- Ну да, я слышал, вернее, мне донесли, что полномочия его временно передаются пыркэлабу Думе.
- Но, - Усмехнулся турок,
- Раз кто-то донёс это боярину, однажды признавшему могущество Оттоманской Порты, значит, доверенные лица, всё-таки, у господина имеются?
У Оанэ ком подкатил к горлу. Он почувствовал себя припёртым к стенке. Он растерянно озирался вокруг, словно ища поддержки у сумрачных и безмолвных стен своих роскошных покоев.
- Я вынужден срочно покинуть гостеприимного хозяина, - Уже на ходу небрежно обронил турок,
- Твоё, господин, запоздалое известие, которое, кстати, мне удалось из тебя вытянуть с немалым трудом, может оказаться даже серьёзней, чем ты полагаешь, - Посланник вдруг резко обернулся к бессильно вышагивающему за ним пыркэлабу,
- И думаю, что милостивейший Аббас, - Он по-особенному произнёс "милостивейший",
- Что наш добрейший и могущественнейший Аббас  сможет по достоинству оценить твою, господин, неоценимую помощь турецкому султану. – Посланник вновь круто развернулся и устремился прочь.
- Я пытался, - Блеял совершенно уничтоженный Оанэ,
- Слышишь ли? Я делал всё, что мог! Но меня повсюду окружают недруги, за каждым моим шагом следят! – Он семенил за посланником в подобострастном полупоклоне, и слёзы отчаяния и страшной неотвратимости душили его,
- Скажи Аббасу, добрейшему, сиятельному и безмерно почитаемому мной Аббасу, что я – верный его слуга до скончания дней! - Оанэ, видя, что турок не обращает на его слова никакого внимания, не выдержав, ухватил посланника за рукав его роскошного, вышитого золотом халата,
- Слышишь ли, что я тебе говорю?! - Уже с истерикой в голосе и с последней надеждой возопил пыркэлаб,
- Это говорю с тобой я, грозный посланник молдавского короля! Как смеешь ты, плебей,  поворачиваться ко мне спиной?
Турок замер на месте. В роскошных покоях пыркэлаба зависла недобрая тишина. Потом, очень медленно, словно цедя драгоценную влагу, посланник Аббаса обернулся к побледневшему, с перекошенным лицом Оанэ. Усмешка блуждала на его тонких губах:
- Как смею я? Оборачиваться спиной? К грозному любимцу молдавского короля? Я, плебей, или воин непобедимого султана? – Теперь он развернулся к Оанэ всем корпусом,
- Господин пыркэлаб! – Лёд и строгость в голосе посланника Аббаса ошеломили Оанэ,
- Мосты сожжены! – Он щёлкнул пальцами,
- И ты  теперь уже больше ни какой не подданный молдавской короны. Понимаешь ли ты эту простую вещь, господин?  Или ты до сих пор  малодушно гнал от себя эту неприглядную, но единственно верную мысль? Что? Ты лишился дара речи? И не знаешь, что мне ответить? Тогда я подведу последнюю черту под своими рассуждениями. Ты, вельможный пыркэлаб, пока не имеешь права торжественно провозгласить себя  подданным великого султана. Вот, что главное! Разве тебе это не ясно? Разве это для тебя откровение? – Бархатный и вкрадчивый голос буквально парализовывал сановитого вельможу,
- На данный момент тебе важно понять, что ты теперь – никто. Потому что ты теперь – предатель, боярин. Ты предал собственный народ! Предал! Не правда ли, пришло время назвать вещи своими именами? Увы! Ты удивлён и негодуешь? Или просто пытаешься изобразить удивление и негодование? Теперь, господин, с этой страшной печатью на твоём родовитом гербе тебе предстоит жить всю твою оставшуюся жизнь! Да, ты – предатель! И да, ты прав. К предателям всегда небезопасно оборачиваться спиной. – Он повернулся, чтобы идти дальше, но вдруг добавил:
- Впрочем, у тебя остаётся последняя и главная возможность вернуть к себе милость могущественного Аббаса. – Оанэ преданно и заискивающе смотрел на совершенно уничтожившего его ненавистного турка:
- Какая же? – Пролепетал он срывающимся голосом,
- Килийские ворота крепости, - Жёстко, почти грубо ответил посланник,
- Сигналом тебе послужит одновременный залп тысячи пушек по периметру крепости, включая корабельные залпы могущественного союзника и вассала Оттоманской Порты Менгли-Гирея. – И он решительно зашагал прочь, оставив стоять несчастного Оанэ окончательно раздавленным и уничтоженным.

     Телохранитель сиятельного пыркэлаба, он же адъютант наместника молдавского короля, он же первое доверенное лицо вельможного боярина Оанэ, незадолго до описываемых событий, спешил к своему господину с тревожным известием. Только что пришло донесение со стен обороняющейся крепости. Крепостной ров, методично засыпаемый неприятелем по обе стороны подъёмного моста у главных, Килийских ворот Четатя-Альбэ, на одном участке заполнился грунтом настолько, что отдельные группы смельчаков, при помощи приставных лестниц, сумели перебраться к самим стенам крепости и швыряли теперь камни в вековую твердыню Килийских ворот. Они выкрикивали угрозы и проклятия, обращённые к теряющим хладнокровие защитникам крепости. Пороховых зарядов уже почти не оставалось, вся смола давно уже была вытоплена и опрокинута на головы осаждающих, у лучников почти закончились стрелы. Оставались камни. Их поднимали наверх и терпеливо ждали удобного и благоприятного момента, чтобы сброшенный вниз валун придавил собой сразу с десяток человек. Но это уже была агония. Потому что и камней оставалось всё меньше. Целый полк молдавских солдат был отряжен командованием на работы по выковыриванию булыжников с площади Гражданского двора. Работа эта была непростой, и удовлетворить потребности защитников всё равно оказывалась не в состоянии. Выхода не было. Вот с этим известием и торопился новый адъютант Оанэ к своему господину. Боясь потревожить его покой слишком громкими шагами, он неслышно, насколько мог, приблизился к тайным апартаментам пыркэлаба. Массивная входная дверь, к немалому удивлению адъютанта, была слегка приоткрыта.  Оанэ, и адъютант прекрасно об этом знал, вообще не выносил открытых дверей, открытых форточек и незанавешенных окон, особенно, если эти двери, форточки и окна оказывались отворены и незанавешены в его собственных, со вкусом убранных покоях. Однако, размышлять над этим сейчас у адъютанта просто не было времени, и он уже  взялся было за дверную ручку, чтобы войти, как вдруг совершенно отчётливо услышал голос постороннего, незнакомого ему ранее человека. Адъютант в растерянности замер перед дверьми каменным изваянием и, боясь быть застигнутым за непотребным занятием, то есть, невольным подслушиванием, остался, ни жив, ни мёртв,  стоять у порога. И в итоге не пропустил почти ни единого слова из беседы могущественного боярина с турецким посланником. И чем дальше вникал адъютант в ужасающий смысл подслушанных им слов, тем страшней и тревожней  становилось у него на душе. Лоб его покрылся холодной испариной, ладони стали влажны, но он, словно окаменев, оставался стоять без движений. На последней фразе удаляющегося через потайные двери посланника, адъютант осторожно развернулся на месте и, насколько мог тихо, направился в обратную сторону. Ему хватило выдержки не пуститься бегом, пока он не убедился, что теперь его уже никто не услышит, и только после этого, что было духу, он кинулся бежать. Сначала – вон из покоев, наружу, на свежий воздух, к коновязи, а там, галопом, в резиденцию коменданта Збиери, где сейчас командовал пыркэлаб Дума. 

     Весь небольшой отряд Германа уместился на одном челне. По-тихому, соблюдая максимальную осторожность, отчалили. По безмятежной поверхности лимана бесшумно подобрались к флагману татарского флота. Хозяева корабля, даже и не помышлявшие о самой вероятности подобной дерзновенной авантюры защитников крепости, не выставили по периметру судна никакой охраны. И это, с их стороны, оказалось опрометчивым шагом. Внутренне ликуя, с крепнущей с каждым мгновением верой в успех своего предприятия, горстка молдавских разведчиков оказалась на палубе военного фрегата. Судно даже не требовалось разворачивать для манёвра. Соседние корабли покачивались прямо по линии огня. Значит, оставалось только подобраться к корабельным орудиям и открыть огонь.  На пути к трюмам пришлось вспороть несколько животов и перерезать несколько глоток. Всё пока удавалось делать бесшумно. Спящих прямо у орудий Гиреевских канониров в полном безмолвии порубали тяжёлыми мечами и теперь лихорадочно готовили орудия для стрельбы. Некоторое время спустя грянули первые залпы, и сразу два судна, по обе стороны от борта захваченного фрегата сначала окутались густым дымом,  а затем  занялись разгорающимся с каждой секундой пламенем.  Во вражеском стане в первые минуты никто не мог сообразить, что происходит. По всему флоту Менгли-Гирея  прокатилась волна панического переполоха и бестолковые и противоречивые приказы следовали один за другим. А сокрушающая пальба, тем временем, продолжалась. Мятежный корабль изрыгал смертоносный огонь, попросту расстреливая удобно располагающиеся мишени. Горело уже с десяток кораблей. Герман и его люди предусмотрительно задраили трюмы, поэтому они до некоторых пор оставались вне пределов досягаемости для пытающихся добраться до них воинов крымского хана. А те, разобравшись наконец-то в сложившейся ситуации,  сейчас, под дикий рёв одноглазого Мустафы, разрушали, чем придётся, палубу собственного корабля. Сам Мустафа, вооружившись неподъёмной для прочих булавой, наносил сокрушающие удары по запертому входу в орудийное отделение корабля.   Но тут страшный по своей силе ответный залп потряс захваченный фрегат. В конце концов, по нему открыли огонь свои же корабли. Герман и его люди со спокойной решимостью в глазах и на лице продолжали делать своё дело. Они уже знали, что погибнут. Знали, что спастись теперь уже не удастся никому. Но в их движениях сквозили не страх, или отчаянность, а угрюмая сосредоточенность. Им надо было максимально полно выполнить то дело, за которое они взялись. И они его выполняли.
Теперь ядра сыпались на захваченный фрегат со всех сторон. В панике с палубы корабля в воды Днестровского лимана кидались прозевавшие молдавских разведчиков члены флагманской команды. Корабль горел и постепенно кренился к воде одним бортом. Герман и его теперь уже значительно поредевший отряд задыхались от дыма начавшегося пожара и от  пороховой гари. Бушующее пламя неумолимо  подбиралось к арсеналу. Из-за сильного крена судна вести дальнейшую стрельбу стало невозможно. И отряд предпринял последнюю попытку. Попытку к спасению. Открыв путь на верхнюю палубу, люди Германа торопились выбраться наружу. Но и там сплошной стеной стоял дым. Те, кому всё-таки удавалось оказаться на палубе, падали замертво, в страшных муках умирая от удушья. Хриплые стоны, проклятья, грохот орудий – всё слилось в реквиеме этих страшных предрассветных часов. Внезапно резкий порыв ветра, как по волшебству, на какое-то мгновение  расшвырял дымовую завесу вокруг корабля. Герман, выбиравшийся на поверхность   последним, сделал несколько судорожных глотков свежего воздуха. Лицо его было залито кровью, перед глазами стоял сплошной туман,  ноги подкашивались, но Герман, невероятным усилием воли, всё-таки заставил себя не упасть. Глаза его слезились, и грудь вздымалась тяжёлым и жадным дыханием.  И Герман скорее почувствовал, чем увидел, как что-то большое, грозное и враждебное стало надвигаться на него. Он с трудом поднял голову в сторону приближающейся опасности, но руки его висели, как плети, и он даже не смог вытащить из ножен свою саблю. Силы покидали Германа. Ему не оставалось ничего другого, как только попытаться хотя бы рассмотреть размытые очертания той смертельной неотвратимости, которая сейчас, с каждой секундой, подбиралась к нему всё ближе.  Но и зрение теперь тоже не повиновалось. И может быть, к счастью самого Германа. Потому что мгновение спустя тяжёлая булава одноглазого Мустафы со страшным треском раскроила голову храброго пыркэлаба. Герман рухнул на палубу, и почти сразу же вслед за этим тело обезумевшего от крови Мустафы разорвало в клочья попавшим в него ядром, выпущенным с одного из боевых кораблей флота Менгли-Гирея.

Потиравший руки от радости во время первых залпов удачно захваченного судна, Збиеря теперь, с полными слёз глазами, сжатыми кулаками и перекошенным в бессильной ярости лицом, наблюдал за гибелью фрегата. Он понимал, что никто из команды Германа теперь уже не вернётся назад. И Збиеря мысленно прощался с каждым из них. Теперь ему предстояло одному возвращаться в осаждённую крепость. Комендант угрюмо обернулся к чернеющему пропастью подземелью и вздрогнул от подкравшегося ужаса. Возвращаться одному  было страшно. Но возвращаться надо было обязательно! А он всё медлил, продолжая надеяться на какое-то чудо и до боли в глазах всматривался в светлеющий горизонт. Занималась заря. Флагман Гиреевского флота целиком был объят пламенем и лежал на боку. С десяток шлюпок шныряли вокруг погибающего корабля, подбирая выживших. Збиеря, широко перекрестившись и бросив последний взгляд в сторону лимана, решительно зашагал к лазу в подземелье. И в этот момент из-за ближнего пригорка прямо на него вылетел конный турецкий разъезд. С рёвом и диким посвистом всадники вихрем подлетели к коменданту и, осадив лошадей всего в нескольких метрах от него, образовали круг. Закружили в стремительном и убывающем в радиусе хороводом. Положение было безнадёжным. Збиеря угрюмо усмехнулся, вытащил саблю из ножен и приготовился к последнему в своей жизни бою.   Но он даже не успел взмахнуть своим тяжёлым мечом. С десяток стрел, выпущенных почти одновременно с разных сторон, легко пронзили незащищённое кольчугой тело. Збиеря замер, зашатался, но устоял. Сабля выпала из бессильно повисшей руки. Угасающим взглядом Збиеря искал перед собой силуэт возглавляемой им столько лет крепости. И когда увидел, слабая улыбка озарила его суровое, испещрённое бесчисленными шрамами лицо. Кто-то из турецких всадников со спины бросился к смертельно раненному коменданту и одним страшным, косым  ударом рассёк его туловище от   шеи до поясницы.  Збиеря, без крика, без вздоха, с той же замершей на устах улыбкой, замертво рухнул на землю. И почти в ту же секунду оглушительный грохот потряс предрассветную тишину. Вся дальнобойная артиллерия турецкого султана, как и обещал в недавнем разговоре с Оанэ советник Аббаса, занялась смертельной канонадой. Сигнал к последнему штурму героической крепости взорвал утреннюю безмятежность на многие вёрсты вокруг и хищным кровавым росчерком вспорол хрупкое очарование этого поистине райского места. Враз осиротевшая крепость, только что лишившаяся своего коменданта, приготовилась к последней, решающей  схватке.

     Время не существовало для Иллианнука. Он парил над пространством, его сознание растворялось в нём, и время, бесстрастно отсчитывающее мгновения для простых смертных, его никак не касалось.   Странное дело, сейчас он не видел себя, то есть, как бы нелепо это не звучало, он не был материален. Казалось, остался только дух, а тело, некоей высшей силой, было оставлено до поры в каком-то таинственном месте. Иллианнука это не беспокоило.  Значит, думал он, так и должно было быть. Он не видел также и Иштариани, но остро и ясно ощущал и осознавал её присутствие.  И это было самым главным. Главное – она здесь, она рядом. Его любимая, его бесценное сокровище, та, которую он без устали искал и, в чём он был определённо уверен, искал на протяжении тысячелетий.   Ещё он заметил, что они почему-то перестали разговаривать друг с другом обычным, как у людей, способом и теперь легко и просто общались между собой при помощи мысли. Это своё новое свойство Иллианнук, как и в случае с недавним обнаружением у себя  возможности  перемещения в пространстве, принял спокойно, как нечто само собой разумеющееся.
"Иштариани, ты всегда будешь со мной", – Мысленно шептал Иллианнук, и в этом жарком шёпоте слышались и горячая мольба, и вдохновенное заклинание, и страстное утверждение, и трепетная надежда,
"Я всегда буду с тобой" – Эхом отзывалась Иштариани,
"Я всегда буду в твоём сердце".
"Только в сердце?"
"А разве этого мало?"
"Этого мало"…
"Я знаю"…
"Иштариани!"
"Да, любимый…"
"Как сладко слышать: любимый!"
"Как сладко произносить: любимый…"
"Все сокровища мира ничто по сравнению с твоей любовью".
"И никаких сокровищ мира не жалко, если нести их на священный алтарь любви…"
"Любимая…"
"Любимый…"
"Тревога нестерпимым пламенем выжигает моё сердце. Меня не покидает предчувствие, что я вновь могу потерять тебя на тысячелетия! Это – нестерпимая мука! Любимая, ты слышишь меня?"
"Я слышу тебя, любимый…"
"Скажи мне, кто такой Великий Жрец?"
"Великий Жрец… Великий Жрец многолик… Но в чём-то он - это ты…"
"Но как же такое может быть? Не понимаю… Мой слабый рассудок не в состоянии постичь твоей мудрости, Иштариани! А Музей? Музей десяти источников?"
"О!.. Музей… Музей - это сияющая вершина твоего познания. Это та высота, Иллианнук, к которой ты стремился, и будешь неустанно стремиться всю свою жизнь. Это то, что по мере твоего продвижения вверх окажется огранённым алмазом, и превратится однажды  в бесценный бриллиант твоего постижения. Бесчисленные грани этого бриллианта своим чудесным отсветом озарят и высветят для тебя правильные направления в приближении к поставленным целям, божественные сполохи этих граней приоткроют для тебя завесы тайн, о которых все прочие даже и не подозревают…"
"Но ни одна из  тайн на всём этом свете не стоит тебя, Иштариани! Они не стоят тебя даже все вместе взятые! Как же горек привкус твоих откровений, любимая! Уверен, ты знаешь, что мне бы хватило одной только твоей любви… Разве не в этом счастье? Ведь теперь мне понятно, что я проделал весь этот долгий путь только ради встречи с тобой".
"Любимый, моя любовь направляла тебя на этом пути. Наша любовь – это факел, освещающий тебе твою непростую дорогу.  И потом, и это, пожалуй, главное: ты просто не сможешь иначе…"
"Иначе? О чём ты говоришь, любимая? Чего я не смогу?"
"Жить. Ты не сможешь иначе жить, любимый".
"Но…"
"Верь мне, Иллианнук. Верь мне так же искренне, как и любишь…
"Я верю тебе с покорностью, которую я назвал бы сладостной. Потому, что люблю. Потому, что счастлив. Потому, что ты – есть! Потому, что всё остальное неважно…"

     Оанэ, так и не докричавшись своего адъютанта, заподозрил неладное. Едва посланец Аббаса исчез за потайной дверью, он кинулся в свои покои и тут обнаружил неплотно притворенную дверь. Холодея всем сердцем, Оанэ выглянул наружу. Пусто. Адъютант не являлся на зов, чего прежде никогда не было. Следовало торопиться. До назначенного штурма оставалось совсем немного времени. И если вдруг, лихорадочно размышлял Оанэ, его разговор с посланником Аббаса стал известен адъютанту, то, скорее всего, о нём уже знают в штабе Збиери. Пыркэлаб Дума беспощаден и скор на расправу, поэтому – действовать, действовать без промедления!  Личная охрана Оанэ, а это – целый отряд, ждёт его распоряжений. Ещё можно успеть! Предрассветные сумерки заметно редели, измотанная осадой крепость, в эти предутренние часы, была погружена в глубокий сон. Нет! Оанэ не подведёт Аббаса, не расстроит его ожиданий. Вперёд, к Килийским воротам крепости! И Оанэ со всей прытью, на какую был способен, устремился к выходу.

 
     Торопливый рассказ перепуганного адъютанта Оанэ поверг Думу в состояние, близкое к шоку. Он не верил тому, что слышал. Не мог заставить себя поверить. Однако же, правдивость повествования телохранителя пыркэлаба-изменника не вызывала сомнений.  Это не походило на клевету, да и с какой стати молодому боярину, буквально на днях получившему высокую должность, было клеветать на своего хозяина? Нет! Дума сердцем чувствовал, что адъютант говорил правду. Обхватив голову руками, новый комендант крепости без движений сидел за штабным столом. Рана его постоянно кровоточила, он совершенно ослаб, и временами ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание.
- Так ты не видел его лица? – Не меняя позы, спросил Дума,
- Нет, господин! Но я ясно слышал, что он говорил.
- Значит, совсем скоро должен начаться штурм… Необходимо направить подкрепление к нашим главным воротам. Я сам возглавлю отряд…
- Но ты совсем плох, боярин, - Осторожно возразил адъютант,
- Отправь меня со своим отрядом.
- Ты будешь при мне. Охрана! – Поднял голову от стола Дума,
- Есть ли новости с крепостных стен?
- Есть! Только что прибыл вестовой.
- Так что ж молчите? Сюда его! Живо!
Офицер, в порядком изодранном обмундировании, насквозь пропитанный пороховой гарью, с запёкшейся на лице кровью, обрадовано шагнул к пыркэлабу:
- На лимане настоящее сражение, боярин! Выходит, Герману вылазка удалась! Несколько кораблей Менгли-Гирея горят во славу нашего господаря! Слава ему! Слава Герману!
- Слава!..
     Дума улыбался. Несмотря на то, что отряд Германа, предводимый Збиерей, отправлялся в свой последний поход под покровом ночи и глубокой тайны, защитники крепости, тем не менее, все уже были осведомлены о предпринятой операции. Оставалось только гадать, каким именно образом. Впрочем, не это сейчас было главным. К тому же, не спавшие, как ошибочно полагал Оанэ защитники Четатя-Альбэ, все, как один, взволнованно наблюдали за панорамой развернувшегося на лимане неравного сражения. И там же, на крепостных стенах, почти сразу же стали возникать никогда не существовавшие подробности удачно исполненного дерзновенного замысла.
- Спасибо за добрую весть! – Дума поднялся и обнял за плечи улыбающегося офицера,
- Ну, всё! Теперь – на воздух! Подсобите! – Бывший адъютант Оанэ и пьяный от счастья офицер кинулись к Думе и с готовностью подставили ему свои плечи.
     На свежем воздухе Дума почувствовал себя лучше. Взобравшись на коня без посторонней помощи, он отдал распоряжение части своего отряда:
- Под командой вот этого славного офицера, - Дума указал на светло улыбающегося вестового,
- Поручаю вам немедля взять под охрану изменника Оанэ, который отныне не является больше наместником господаря нашего. Властью, данной мне комендантом Збиерей, приказываю арестовать предателя! - Дума покачнулся в седле,
- Остальные, за мной, на охрану главных наших ворот!
     Отряд разделился надвое. Безымянный офицер с изодранным мундиром и запёкшейся на лице кровью, с тремя десятками всадников, галопом устремился к резиденции Оанэ. Дума, страхуемый по бокам верными ординарцами, направил свою сотню к Килийским воротам. И в это самое время грянули первые залпы дальнобойной артиллерии Баязита, а с лимана им дисциплинированно вторили пушки быстро оправившегося после недавнего нападения флота Менгли-Гирея. Невиданные по своим размерам ядра ложились по всему внутреннему периметру многострадальной крепости, дымом заволокло всё вокруг, почва под ногами пошла мелкой дрожью, древние камни плавились от ужасающих разрывов и от немыслимой температуры. Баязит накрыл непокорную крепость ураганным огнём, накрыл мощью, ранее неведомой военным стратегам того времени. Начиналось настоящее светопреставление.
    
     Оанэ со своей сотней во весь дух мчался к Килийским воротам. Почти одновременно сюда подтянулся авангард Думы.
- Измена! – Стараясь перекричать грохот начавшейся канонады, визжал истерическим фальцетом Оанэ.  Остриём сабли он указывал в сторону Думы,
- Смотрите, они собираются распахнуть перед проклятыми турецкими собаками наши главные ворота! – Конь под Оанэ взвился на дыбы,
- Вперёд, в атаку! – Оанэ едва удержался в седле,
- Убить изменника Думу! – Теперь жеребец Оанэ завертелся на месте. Всадник же, продолжая размахивать саблей, выкрикивал страшные обвинения:
- Знайте, что Дума убил коменданта Збиерю, чтобы занять его место! Чтобы овладеть крепостью! Он убил Германа, потому что тот хотел помешать ему! Дума продался туркам! Убейте его! Убейте! Убейте!
     В рядах отряда Оанэ воцарилось внезапное замешательство. Никто из его воинов не мог поверить в измену  проверенного в боях старшего  пыркэлаба. Ряды отряда Оанэ совершенно расстроились, лошади подымались на дыбы, отчаянное ржанье задыхающихся от дыма лошадей прорывалось сквозь несмолкаемый грохот баязитовской артиллерии.
- Братья, не верьте ему, -  Из последних сил выкрикнул Дума, но его слабый теперь голос совершенно потонул в какофонии разрывов, растворился в стонах смертельно раненых и померк в диком ржанье обезумевших лошадей. Дальше произошло невероятное. Оба отряда кинулись друг на друга. Завязалась схватка. И в этой братоубийственной сечи никто не заметил отсутствия самого Оанэ. Густым дымом заволокло всё внутреннее пространство измученной крепости. Рёв осадных орудий Баязита слился в один заупокойный хор с предсмертными криками гибнущих защитников крепости. Поэтому никто не услышал лязга цепей приведённого в движение механизма затвора некогда несокрушимых Килийских ворот. Ворота медленно начали открываться. И только когда свежий ветер с лимана, прорвавшийся снаружи в образовавшуюся брешь, разметал клубы густого, прогорклого дыма, стелющегося над пылающими камнями, только тогда стало ясно, что произошло. Турецкие пехотинцы густой лавой, ширящимся и быстро растекающимся ручьём заполняли расплавленное пушечным огнём чрево крепости, и смерть теперь правила на её оголённом и беззащитном теле свой демонический бал и хозяйничала везде и повсюду. Остатки отрядов Думы и Оанэ были буквально сметены нахлынувшей турецкой волной. Дума, опрокинутый вместе со своей лошадью наземь, был моментально окружён плотным кольцом жаждущих крови победителей. Сквозь кровавую пелену, застилавшую глаза, Дума едва успел различить направленные на него наконечники нескольких десятков копий. Ещё мгновение – и  божий свет навсегда померк для него. Могучий воин, всю свою жизнь верой и правдой служивший молдавскому господарю, закончил свой жизненный путь так, как это и подобало настоящему витязю. Он дрался до последнего и погиб в бою.
     Рёв и грохот канонады прекратился внезапно. Озорной ветер с плещущегося лёгким прибоем Днестровского лимана, шутя разогнал над внутренним двором покорённой крепости ещё недавно плотную пелену густого, чёрно-белого дыма. Ничтожное количество оставшихся в живых защитников Четатя-Альбэ теперь сгонялись к центральной площади Гражданского двора. Со стороны лагеря Баязита приближался пышный отряд приближённых самого великого султана. Богатые плюмажи всадников развевались на ветру, на поясах позвякивало инкрустированное драгоценными камнями оружие. Над Днестровской степью занимался день…