правильное обхождение этой ночью

После работы я зашел выпить. Тело рассыпалось, ноги гудели. В помещении было шумно, густые клочья дыма повисали над головами. За столами парочки и веселые отморозки нагловато гоготали. Я знал, что вижу мир однобоко, знал, что в минуты сумасшедшего счастья сам был похож на этих беззаботных козлов, но что-то не срасталось в голове, где-то я потерял умение пересаживать свои глаза на другого. Мне казалось, что все неминуемо катится в пропасть, все чувства, все то, что было прекрасным во мне, упало мертвым грузом, я оставался движим лишь ногами и желанием добраться до скорейшего финала. Мои поступки перестали маневрировать на грани добра и зла, они вошли в мрачную пучину, не желая уступать и выныривать на поверхность. Во мне сидела надежда, и это было самое отвратительное. Я закурил и стал ждать вжимая в стену усталый взгляд.
Немного погодя, рядом со мной приютился некто, клетчатая рубашка, кудрявые волосы, тонкая черта бородки скользившая по подбородку к бакенбардам.  Так, умеючи разговором, он, нарушил мою хрупкую связь с пространными картинами и видениями, вызванные алкоголем.

Мы вышли из бара. Машины гудели наперебой. Из механической скованности рождались целые сети слепящих белых и красных фонарей, цепочка, растянувшаяся по длине улицы. Шли вдоль прозрачных магазинов, вдоль темных кафе, и весь путь он рассказывал о себе, ничего не спрашивая и не дожидаясь моей реакции на события его безнадежной жизни.
"Ну вот мы и пришли."
Он улыбался, и в первый раз посмотрел на меня. Я ни черта не понимал.
"Куда пришли?"
"Ко мне, я здесь живу. Зайдешь?"
Я убегал от часовых стрелок, призывно напоминающие мне о моем возвращении домой, протянуть бы еще.
"Подожди, пойдем пива купим."
"А у меня есть. Все есть. Ты не беспокойся. Пойдем."
От томной грусти его не осталось ни капли.

Квартира - огромна, на стенах - плакаты случайных людей, беременные женщины в черно-белой огранке, старики с утрированной видимостью морщин,  дети, все те, кто может спастись с тонущего Титаника. Портьеры были бездыханно опущены. В гостиной стоял диван напротив журнальный стол засыпанный бумажным хламом.
Он передал мне банку замороженного пива, она обжигала руки. Себе он налили коньяку, я разозлился, но в нерешительности решил промолчать, что может быть этот человек не такая дрянь как кажется.
Но дрянь он жуткая, забыв о приличиях, он принялся заново крутить свою мясорубку, где вместо мяса выступал я. Его жизнь была такой же, как и он сам, скучной, обезличенной. В поисках себя он дошел до того, что предлагал всем коллегам по работе трахнуться в задницу и получал от этого незабываемые удовольствия.
Время настигло полночь, когда изрядно похорошев в лице, он растянулся на диване, закинув ноги на стеклянный столик. Румянец выступал пятнами на ухоженном лице, а руки нагловато вычерчивали в воздухе узоры.
"Ты, кажешься, таким взрослым и целеустремленным."
"Это только кажется, лучше пей."
"Твой профиль, орлиный нос..."
"Слушай, у меня не встанет, как бы ты не старался. Не встанет и все."
"А мы попробуем, давай? Ну? Что скажешь?"
Он резво опрокинулся в мою сторону, вцепившись в мои штаны. Они не поддавались, загадки только начинались. Он пытался расстегнуть мой ремень, язычок пряжки пискляво дребезжал. Все это время он выдавливал из себя мерзкое слово - «давай», в надежде, что я поддамся его стараниям. Третья банка остыла, и я отпивал, не обращая внимание на потуги, на его кудрявые волосы, сальные глаза. Увлажненные губы шевелились в бреду, в дикой трясучке руки пытались меня оживить.
"Я же сказал, что не встанет, тупица."
Нога вошла ему в грудь, отчего тот упал на спину, как таракан, засучив всеми конечностями. Я направился в спальню. Его лицо, прежде волнительное, обрело мученическое выражение, бледность смыла остатки розового возбуждения.

Сиреневая спальня, каждый предмет был подогнан по цвету обоев. Его детские фотографии обрамляли спинку кровати, еще мальчик, еще с папой в обнимку, они улыбались, держа перед собой рыбу, мама, усталая, но довольная, поливает цветы на дачном участке, и родственники, родственники, бесчисленное множество уже забытых трупов в мундирах, крепко сжимающие спинку стула, дамы с серьезными глазами уставленные в черте-какой век.
Я накрылся найденным пледом. В темноте вырисовывался прямоугольник окна. Немой снег ложился на карниз, он искрил в фонарных лучах, постепенно затухая, как пыль, вылетев за границу света. Человек в гостиной долго поднимался, затем ходил, нервозно гремя стульями и посудой.

Я проснулся. Во сне он обнимал меня, бормотал под нос, его рука лежала на моем животе, ввалившись пальцами ко мне в трусы. Был третий или четвертый час ночи. Машины набирали ход, все чаще и чаще проскакивая под окнами. Я аккуратно встал, чтобы уйти.
Рядом с курткой висело его пальто, карман был значительно оттянут, я нырнул и нащупал прохладную кожу бумажника с несколькими тысячами. Взяв деньги, я проскользнул на лестницу.
Улица была сказочна, еще не успевшие посереть сугробы, могучей бело-голубой шапкой взгромоздились на автомобили. Никого не было, на остановке чахло дремала женщина, все ее тело с отвисшей на плече головой находилось в противоестественном равновесии.

"Где ты был? Я не знала, куда себя деть. Все руки себе исполосовала, дура."
"Я очень хочу спать, прости. Я был у друга, выпили пива, посмотрели телек, все, как обычно."
Темные бурые капли россыпью окружали ее, некоторые, подобно экспрессивному мазку украшали пол. Второй раз за ночь, я погружался в сон,  за эту сумасшедшую, но не тронувшую меня ночь.