Голос. Глава 7

   Промозглый осенний день, безгранично пасмурный и сварливый, прорезал протяжный вой. Выло и гудело всё вокруг: столбы, деревья, земля… Бестолковые вороны, не понимая причины своего страха, то носились в воздухе, то, распластавшись, падали на землю. Но вой исходил словно из нутра земли, и, обычно безразличные ко всему, птицы в ужасе колотили  крыльями воздух и пытались примоститься на проводах. Только истошный звук находил их повсюду, и бедные существа в панике кружили над деревней, над полями и над дорогой. Их чёрные точки на фоне тяжёлого свинцового неба то пропадали совсем, то становились непомерно огромными, а истеричное карканье переплеталось с утробным воем, разорвавшим этот серый день на куски из чёрных траурных птиц. Что или кто встревожил этих птиц? Какая сила гнала по дороге маленькую девочку, бежавшую во всю силу своих лёгких? Плод детского воображения или...?
  В любом случае, ей было страшно. Но боялась она не этих несчастных испуганных тварей… Ей вдруг показалось, что за ней кто-то идёт. Она побежала - нечто побежало тоже. Оглядываться страшно. Вот позади уже добрая половина пути. Сердце колотится, боясь остановиться, кровь приливает к вискам. Вот пригорок, и слева уже маячат избы деревни. Под ногами хлюпает грязь, сапоги то и дело разъезжаются в разные стороны. Сумка болтается на длинном неудобном ремне, путается в ногах и мешает бежать. Вот речка – мост через неё местами обвалился, но маленькие ноги знают каждую дощечку. Останавливаться нельзя, иначе… Война? Смерть? Страшно! Ох, как страшно! Бегом! Скорей!
   Тропинка выводит прямо к дому. Окна привычно улыбаются резными наличниками, окрашенными в бело-голубой цвет. Приветливо-звонко щёлкает щеколда. Ноги скидывают возле крыльца сапожки. За дверью – приятное домашнее тепло и добрые, всепонимающие и всепрощающие глаза.
   - Бабушка! Бабушка! – девчушка с головой зарывается в длинную бабушкину юбку. Сердце её бешено колотится, на глаза наворачиваются слёзы.
   - Что случилось, детонька?
   - Там всё… гудит… будет… война… мы все…умрём…бабушка…- слова давят и душат ее.
   - Ну, что ты?  Что ты? – большие  натруженные, но такие мягкие и уютные, руки прижимают к себе девочку. Глаза цвета выгоревшего летнего неба смотрят ласково. – Ну, что  ты! – повторяет бабушка.
   - Ба, там всё ка-ак загудело! И гудит, гудит. Что это? Будет война... И земля лопнет, разорвётся на кусочки, - сердце уже билось ровнее, и девочка могла рассуждать спокойнее.
   - Не переживай, милая. Сколько всего было... Сколько ещё будет... Иди-ка лучше переоденься, вон вся взмокла, как неслась, - бабушка ненадолго о чём–то забылась, потом опять заговорила. – Тут ведь от нас до города рукой подать, вот и слышно, как заводы гудят. Ты не переживай, а плакать так и вовсе ни к чему.
   До города, действительно, было подать рукой - каких-то десяток километров, но цивилизация никак не могла добраться сюда. Размытые по осени и в весеннюю распутицу дороги, отсутствие газа. Также не было и никакаго транспорта (даже для детишек, чтоб добираться до школы и обратно). Самым большим благом в деревне обладали те, у кого был насос, чтобы качать воду из колодца в дом, но у них с бабушкой насоса не было. Они носили воду по полведра, чтобы не надорваться - семилетняя девочка и старушка семидесяти пяти лет. И благом было уже то, что до колодца было недалеко - всего-то метров пятнадцать-двадцать.
   Под окнами избы что-то громко хлюпнуло, заворчало, застонало и снова разнеслось по всей округе протяжным воем. Девочка вздрогнула, прижалась к бабушке, но потом, набравшись смелости, подошла к окошку и прильнула к холодному стеклу лицом. Кусты сирени в палисаднике ещё не утратили своего зелёного наряда, но трава под ними уже пожухла. Девчушке показалось, что там кто-то есть. Она пригляделась. Вот выставляется лапа... а с другой стороны куста торчит хвост... а это что? Голова?
   - Бабушка! Что это? Посмотри!
   - Где? - старушка выглянула в окно.
   - Вон тут, за кустом сидит... Кто?
   - Я никого не вижу... Да нет там никого.
   Девочка вдруг задрожала и быстро отошла от окна.
   - Ну, что ты, милая... Что ты... Успокойся, всё хорошо. Тебе привиделось.
   Бабушкин голос, словно осенний листопад в ясный безветренный день, уже шелестел на кухне под стук кастрюль и сковородок. Как бальзам, лился он на детское сердечко, плёл мягкую и прочную паутину, защищавшую воображение ребёнка от беспощадного взрослого мира.
   А потом под надрывный вой ветра в трубе и весёлый треск дров в печи в полумраке они пили чай с вареньем. И бабушка говорила и говорила. О Ленине и Сталине, о революции и о  войне, о радостях и невзгодах. И о своих собственных страхах. И всё растворилось в этом Голосе, плавном, мягком, чарующем. Иногда он хрустел, как надломленная ветка, иногда замолкал, видимо что-то вспоминая. И уже не было ни стен, ни домов, ни деревьев. Был только Голос. Он казался светящейся дорожкой, которая уводила старую женщину в далёкое прошлое.
   Она говорила, чуть прикрыв глаза, сложив на коленях узловатые руки. Говорила, видимо, уже сама с собой, как это часто с ней случалось, позабыв о своей маленькой слушательнице. Девчушка сидела, поджав под себя ноги и удобно примостив остренький подбородок между ладонями. Она не сводила своих тёмных внимательных глаз с бабушкиного лица, и Голос растекался по её венам, проникал в душу, будоражил воображение.            
   Безудержная фантазия, взлелеянная на просторах полей и лесов и не знающая условностей и ограниченностей города, рисовала в детской головке выпуклые насыщенные картины. Ей виделся Ленин с семью пядями во лбу. Причём, каждая пядь была похожа на остроконечную звезду, лучи которой запутали вождя в золотой кокон, отчего он тут же оказался в Мавзолее. Столапый и почему-то гривастый Сталин держал во множестве своих рук по голове –головы радостно улыбались и пели ему хвалебные гимны. Потом возник ясно-солнечный и немного подтухший Хрущев, чем-то напоминавший колобка в цветочек. А Брежнев целовал всех так смачно, что у него изо рта текли слюни. Революция привиделось ей рыжей клыкастой тёткой, а извергающий огонь и дым бульдозер войны заставил сжаться всё её существо до мизерно-малых размеров. Но тут же по едва ощутимому лучу Голоса она уносилась в неведомый край, где ещё совсем юная бабушка могла бы быть такой же беззаботной девочкой, но тяжёлый крестьянский труд лишил её радостей детства.
   - А ты расти, радуйся жизни за себя и за меня маленько, - золотыми потоками разливался Голос, заполняя собой всё пространство, – и, главное, учись. Вот скоро пензию принесут, опять за меня распишешься. Всю жисть прожила, а грамоты так и не разумею, только крестики ставить и выучилась. Вот дед, он грамотный был. Всё писал в своих тетрадях. За жисть цельный сундук написал. Посмотришь как-нибудь, как подрастёшь. Ох, крепкий ты, Степанушко, был, а вот поди ж ты... Взяла тебя смерть-то, а я всё болею и - никак...
   Бабушка тяжело вздохнула, замолчала и долгим взглядом посмотрела в тёмное окно, словно видела там что-то такое, что было недоступно не познавшей внучке жизнь. Потом протянула руку и слегка дотронулась до светло-золотистых волос девочки.
   - Ты так похожа на меня…
   Голос вздохнул, прошелестел по стенам и упал на пол.
   – Так, наверное, бывает всегда. Мы продолжаемся в ком-то, очень похожем на нас, и потому живём вечно.

   Таких вечеров в их жизни было немало, и каждый из них прочно занял в памяти  свою нишу.
   Спать легли за полночь, но сна всё равно не было. Несвойственная детскому возрасту бессонница давным-давно завладела душой и телом. Сначала девочка пыталась определить очертания знакомых предметов, но темнота была такой густой и плотной, что привыкнуть к ней было невозможно. Тогда она закрыла глаза и представила поле и огромное звёздное небо. Вот она лежит в поле, широко раскинув руки, и смотрит на звёзды. Их так много! Раз звезда, два звезда…  Какой удивительный ровный свет, он так похож на Голос бабушки. Голос. О-о-о, нет! Бабушка во сне начала бормотать что-то невнятное, похожее на молитву, потом стала звать деда. Он же умер! С тех пор она живёт в деревне и боится спать. А вдруг, если будешь очень крепко спать, бабушка умрёт? Вот недавно, например, умер их сосед, ведь кто-то же проспал его смерть. Бабушка сказала, его забрал к себе Бог, что он всех к себе забирает когда-нибудь, но она не хочет к Богу, она хочет жить с бабушкой. И вообще не очень понятно, что значит БОГ и как можно жить на небе.
   Вдруг бормотание внезапно прекратилось, и в доме повисла зловещая тишина. Девочка неслышно выскользнула из-под одеяла, наощупь подкралась к кровати напротив и прислушалась. Размеренное глубокое дыхание бабушки говорило о том, что все живы и что всё в порядке. Можно спокойно спать. Свернувшись калачиком под одеялом, она снова считала звёзды в небе. Одна, две, три, четыре…
   Сон опустился неожиданно, подхватил её в свои объятья, и события минувшего дня вспыхнули с новой силой.
   Она бежала по дороге, но никак не могла сообразить, куда ей надо. Чёрные птицы хлопали над головой фантастически-огромными крыльями. Одна из них, особенно чёрная, всё время бросалась ей под ноги. Девочка пыталась кричать, но в горло словно набили ваты, и вместо крика получался лишь сдавленный стон. Она упала лицом в грязь и почувствовала, как по ней бьют эти жуткие траурно-чёрные крылья. Но внезапно всё прекратилось. Она подняла голову и увидела, что птицы улетают. Всё дальше и дальше. И вот это уже не птицы, а звёзды. Кружат в безумном хороводе и хохочут так, что земля содрогается от этого хохота и воет, воет, воет… Страшно, но слёз нет. Откуда-то возникает узенькая светящаяся дорожка и зовёт, манит к себе таким тихим, таким знакомым Голосом.
   - Бабушка, - пробормотала она сквозь сон.
   - Спи, спи, золотце, - проворковал Голос.
   Руки заботливо поправили сбившееся одеяло, и всё растворилось в этих Руках и в этом Голосе: и  карканье ворон, и вой земли, и хохот звёзд. И стало уютно и безмятежно, так, как было всегда, когда рядом была БАБУШКА.