Пять шагов

  Тишина. Ватная тишина. Полное отсутствие звуков, мыслей, образов.
А ведь одна симпатичная и хорошая сказала, что пишу, мол, неплохо, что надо продолжать, что почти как настоящий писатель буду, что возможно даже талант, что с удовольствием читает, так держать короче… Была ночь, она была в алкоголе, мы много курили, был приглушённый свет и тихий блюз фоном. Романтика. Хотя нет, блюза не было. Я вот тоже, когда напиваюсь, хочу обнять весь мир, всех хвалить, всем льстить, всех любить, и чтобы все счастливы. Я тогда кажусь себе добрым. А когда я кажусь себе добрым, я себе нравлюсь. В общем, как напьюсь, так сразу - а ну давай себе нравиться.
Я – хороший.
 
  Пустота. Непередаваемая пустота. Кажется – вот протяни руку и  коснёшься. А оно безумно далеко, если вообще существует, это ваше пресловутое счастье.
В чём счастье, брат? Иногда хочется чего-то до банальности, до оскомины простого и приземлённого. Ну, что бы дома она тебя улыбкой встретила, поцеловала, борща налила, хлеб маслом намазала. Реальность сурова – дома встречает голодная кошка и графин в холодильнике. И чай вчерашний и спёртый, на запивку, и холодные макароны, и кран, гад такой, второй год протекает. Вечность -  это очень надолго.
 
  Невесомость. Липкая невесомость. Как будто если очень захочешь – сможешь полететь, словно птица голубь, или там воробей какой. И порхать в облачках, да. Поглядишь сверху на мрачный город в сумерках, едва увернёшься от проводов на перекрёстке и снова вверх к облачкам. Сможешь, сможешь. Врачи неотложки часто соскребают с асфальта таких летунов. Думаю, что иногда по паре за вечер. Люди ведь не летают.
 
  Страх. Навязчивый и не проходящий. Что бы побороть этот страх, учишься быть равнодушным к самому себе. Вы в детстве прятались под одеяло, когда темно и страшно? Одеяло давно перестало спасать, теперь скрываюсь за идеально ровными краями гранёного стакана. В редких проблесках сознания, пытаясь объяснить кому-то, что собственно со мной происходит. Но раз за разом натыкаешься на пустые глазницы и замечаешь механические кивки, призванные дать тебе понять, что слушают внимательно. В этот момент, как озарение, понимаешь, что всё бесполезно, что не надо это им, что шёл бы ты лучше дальше пить на кухню. Там хотя бы можно курить и ты наконец-то заткнёшься и перестанешь всех доставать. На кухне тепло.
 
  Безнадежность. Окончательная безнадежность. Умный доктор, ставя капельницу, сказал, что нужна какая то альтернатива алкоголю. Предложил экстрим, типа в горы с верёвкой и альпенштоком, ага. Доктор, я боюсь высоты, мне проще пить. А ещё я, как маленький ребёнок темноты, боюсь одиночества. Оно меня съедает, заставляет смотреть в себя, а в этом моём внутреннем пространстве, зовущимся Эго, живут нечеловеческие кошмары. Мне проще пить, доктор. Ставь свою капельницу, доктор. Я проживу ещё один день, потому что смерть мне пока не интересна. Пока не интересна...