Школа. Мои учителя

Написала «школа» и вспомнила столько прекрасных лиц! Вот моя первая учительница - Анна Петровна Маслова. Я помню все, что с ней связано. Вот старательно выводимые мною буквы в тетради по чистописанию. Красный карандаш моей учительницы что-то подправляет, ставит свои отметки. Но когда я впервые  увидела тетрадь по чистописанию своей одноклассницы Лиды Зенковой, ее такие красивые, ровные, с правильным, где нужно, нажимом, слова, я обомлела от восторга. Вот это был почерк! Потом, уже видя каллиграфию на различных официальных документах, я всегда вспоминала, как четко, изящно, неповторимо красиво писала  Лида.

Я отвлеклась, вспомнив про тетрадь по чистописанию, от своей первой учительницы. Нам, конечно, очень повезло. Анна Петровна была добрым и умным человеком. Она никогда не повышала на нас голоса, никогда не ругала. Когда я пропустила по болезни несколько месяцев школы в четвертом классе, то, как только вернулась в Серебряные Пруды из больницы, Анна Петровна ходила ко мне каждый день домой, помогала, чтобы я могла наверстать упущенное. Жила она недалеко от школы, где мы учились первые 4 года.

С этой школой у меня связаны самые теплые воспоминания. Здесь нас, малышню, всегда у входа встречали, провожали в раздевалку. Классы были просторные, светлые.  Нравилась вся школьная атмосфера, учительница, ребята. Очень нравилось учиться, каждый день узнавать  новое, хотя понимала что-то легко, быстро, а что-то и трудно. Например, понятие о дробях очень долго не укладывалось в моей голове. Но решение трудной задачи всегда доставляло истинное наслаждение.

Любовь к школе превращала в проблему пропуски занятий. Меня было трудно уговорить остаться дома даже при высокой температуре. Мама всегда ругалась за мое упрямство. Но были и курьезные случаи. У нас дома долго не было часов, и родители ориентировались о времени по радио. Эта черная, шипящая разными голосами, громко говорящая тарелка  была единственным источником большой и малой информации о том, что делается в мире. В определенные часы из репродуктора раздавался голос: «Говорят Серебряные Пруды». В остальное время мы слышали: «Говорит Москва». Утро всегда начиналось с бессменного Гимна «Союз нерушимый республик свободный».

Но однажды радио сломалось. Была зима. От снега – на улице светло. Папа дежурил, а мы с мамой переполошились: никого на улице нет, наверное, все уже на работе и в школе. Я быстро собралась, иду, переживаю, что опоздала в школу. Прихожу, – дверь закрыта. «Вот, - думаю, - уже и занятия начались». Стучу. Дверь не открывают. Я начинаю стучать изо всех сил. Наконец, дверь открывает сонная сторожиха и спрашивает: «Ты что, девочка, стучишь, что случилось?». «Я, - говорю, - в школу пришла. - Извините, опоздала». «А ты знаешь, что сейчас час ночи?». Я грустно побрела обратно домой, а по дороге к дому почему-то стало страшно от пустынности улиц. Холодно, одиноко.

На другой день к нам домой пришла Анна Петровна. Она о чем–то долго разговаривала с родителями. После этого разговора у нас в доме появился голубой, круглый, на маленьких ножках будильник. Он начал трещать по утрам хуже радио, вызвав у меня на всю жизнь нелюбовь к будильникам. Эта нелюбовь всегда была взаимной, потому что, какой бы будильник в доме ни появлялся, он, как бы платя мне за нелюбовь к его прапрадеду, быстро выходил из строя, и все попытки починить, наладить с ним отношения, всегда были безрезультатны. Сейчас на даче собралось много неработающих будильников. Надо бы выбросить, да жалко, с каждым из них что-то связано, как с тем из них, который был куплен по настоянию моей первой учительницы.

Наша милая Анна Петровна как-то быстро состарилась. Может быть, это было, на мой взгляд, с высоты молодости? Однажды, уже учась в институте, я встретила ее возле нашей речки Осетр. Она стала совсем маленькой, худенькой. Сердце так и сжалось от ее вида. Я, конечно, поздоровалась с ней, пыталась о чем-то говорить, сохраняя с первых школьных лет перед учительницей скованность, робость.

Отношения «учитель - ученик» сохраняются очень долго, если не на всю жизнь. Важно, чтобы, как говорят психологи, эти отношения не были бы с приставкой «сверху», то есть, чтобы учитель относился к своему ученику, как к равному себе. Это, естественно, только схема, и все сложнее. Для равенства, коллегиальности отношений нужно очень многое: постоянный рост ученика и желание учителя понять и принять этот рост, расти самому.

А тогда это была моя последняя встреча с Анной Петровной. Мне бы, глупой, сказать ей тогда самые теплые слова, рассказать, как многое она для меня в жизни сделала, поблагодарить ее за все. Но ничего, к сожалению, не было сказано. Простите меня, дорогая, милая, добрая «учительница первая моя».

Мне очень везло на встречи с замечательными людьми. Везет до сих пор. Это щедрый подарок судьбы. К огромному несчастью, многие из дорогих мне людей рано ушли из жизни. Всегда остается чувство, что ты не сделала чего-то самого нужного, не сказала самого главного.

В Серебряных Прудах несчетное число раз мне хотелось зайти, проведать другую мою учительницу Евдокию Дмитриевну Шмыреву, нашу классную руководительницу в старших классах, которая преподавала у нас географию. Преподавая свой предмет, Евдокия Дмитриевна как наш классный руководитель все старалась сплотить класс, найти общие интересные дела.

Для учеников 8-9-ых классов, у которых уже появились другие интересы, сделать это было совсем непросто. Часто наша учительница перед подготовкой очередного вечера в школе приглашала нас к себе домой. Как комсорг класса я всегда принимала участие в этой подготовке и вместе с другими одноклассниками приходила к ней домой.

Можно было бы вспомнить много хорошего, неформального от этих домашних встреч с неизменным чаем с вишневым вареньем. Наши учителя всегда были щедры и старались заботиться, как могли, не только о наших душах. Так и видится – красивая, с бахромой, скатерть на столе, полукруглые стулья с высокими подлокотниками. Мы садимся и наслаждаемся видом и запахом подаваемых к чаю свежеиспеченных булочек. Спасибо Вам, дорогая Евдокия Дмитриевна, за Ваши хлеб – соль! Ваш дом не был богат, но Вы были всегда добры и щедры к своим ученикам.

Мне запомнился случай, когда я, видимо, угорев дома, пришла к Вам, и вдруг у меня перед глазами все поплыло, меня начало мутить, потом рвать. Я в ужасе от содеянного, да еще в такой чистой комнате, начала суетиться, чтобы все убрать. Но не тут-то было. Вы уложили меня на диван, и все убрали сами. Спокойно, все время приговаривая: «Лежи, лежи, Раечка, не волнуйся. Все это ерунда, не смей вставать».

Я в жизни по разным поводам вспоминала этот эпизод. Вот, отгородившись от нас, студентов, мягкой, холеной рукой, словно боясь заразиться, в институте принимает экзамены преподаватель истории КПСС. Он занимался биографией Ленина, и, по любому поводу рассказывал о своей сопричастности к этому имени, был неизменно высокомерен и недоступен для окружающих. Как ему далеко до Вас, нашей простой сельской учительницы!

Правда, не удалось избежать и обиды. В школе был объявлен конкурс на лучшее сочинение и сказано, что победитель будет награжден бесплатной поездкой в Москву. Я оказалась в числе победителей и должна была поехать в Москву. Очень радовалась, пока мне не предложили написать заявление об оказании материальной помощи, вместо сказанного, что поездка – награда за лучшую работу. Вот уж были слезы так слезы! «Ах, бедненькая!», - теперь бы поиздевалась я над собой. А тогда была прямо-таки катастрофа. Взрослея, я начала острее переживать бедность семьи, вечную нехватку еды, одежды.

Эта беда шла, тащилась тяжелым шлейфом с 37 года, когда раскулачили моего дедушку, отправили его самого в Сибирь, а у бабушки с 12-ю детьми отобрали всю одежду, еду, дрова. Шестеро маленьких детей почти за год умерли, скоро умерла и бабушка. Остальные дети, в их числе и моя мама, всю жизнь жили почти впроголодь. Советская власть района смотрела на детей "кулака" более чем косо, не помогая ничем в устройстве на работу, не позволила родителям с тремя детьми поселиться в дедушкин дом, который почему-то сохранился. Папе, детдомовцу, предложили даже отдать детей в детдом! Простите, я опять отвлеклась, слишком больная тема.

Чтобы помочь родителям, я с восьмого класса начала подрабатывать в комбинате, где папа работал сторожем. Мыла пол, убиралась. Работа как работа. Отметка об этом стоит у меня в трудовой книжке. Но здесь поездка, заработанная так честно – по конкурсу. В моем заявлении, я думала, так и надо было писать. И вдруг такое для меня унижение – заявление о материальной помощи. Было очень обидно.

Недавно в очередной раз перечитала роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита». Какое наслаждение! Сюжетом, словом, образами. Все пытаюсь у самого Булгакова найти ответы на мучающие меня вопросы. Почему Мастер простил Понтия Пилата? Только ли в трусости виноват Пилат? Почему Мастер заслужил покоя, а не света? «Он не заслужил света, он заслужил покой», - печальным голосом проговорил Левий». Разве там, где царствует Воланд, «дух зла и повелитель теней», возможен покой?

Но, столь вольно бродя в своих воспоминаниях по пространству и времени, переходя от булгаковской Москвы в серебряно-прудскую действительность 50 – годов, я убеждена в том, что вы, наши Учителя, дарили нам свет.

Милые мои одноклассники, я призываю вас в свидетели. Свидетелями той чуткой тишины, которая повисла в классе, когда наш преподаватель по литературе Николай Степанович Кривов читал нам стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева или просто что-то рассказывал. Он был очень образованным и увлеченным человеком, и пытался приобщить нас к богатейшему наследию в области литературы.

Он входил в класс, и в классе становилось светлее. Мы сами менялись. Пытались подготовиться к уроку так, чтобы ему с нами не было бы скучно. Каждый урок литературы превращался в праздник. И делал его праздником наш Николай Степанович. Очень жаль, что о его дальнейшей судьбе я ничего не знаю. Остались только любовь к литературе да благодарность судьбе, что прислала к нам в Серебряные Пруды такого Учителя.

Долгое время уроки истории в нашем классе вел Василий Михайлович Никулин. Это было более чем везение, потому что Василий Михайлович был по существу не только учителем истории. К сожалению, в школе нет такой должности – учитель культуры.

Она по праву могла бы быть предложена именно ему. Он был словно создан для школы – всегда элегантный, спокойный, чуть-чуть ироничный, ровный в общении со всеми. Запомнились его большие серые глаза.

Что-то в герое учителя истории, которого играл Николай Тихонов в фильме «Доживем до понедельника» режиссера Станислава Ростоцкого, взято от него. Только наш Василий Михайлович был лучше. Может быть, именно своей уравновешенностью, отсутствием усталости, разочарования. Скорее всего, мы просто не видели его таким. Все оставалось за дверями, как только учитель входил в класс. Как и у хорошего врача, который должен оставить все свои проблемы за дверью палаты, когда он идет к своим пациентам.

У каждого ученика от общения с тем или иным учителем остаются свои воспоминания. Я могу уверенно сказать, что Василий Михайлович был именно моим учителем. В силу разных причин мне так не хватало глубокого проникновения в различные пласты культуры. Видимо, мы все страдали этой болезнью. Целые уроки, много уроков Василий Михайлович говорил нам о культуре поведения, о том, как надо вести себя в обществе и о многом другом. Так вместе с ним мы познавали азы эстетики.

Переводя нас от века к веку с его событиями, знаменательными датами, рассказывая о людях, делавших историю на полях сражений или просто живших в своем столетии, Василий Михайлович успевал поговорить и об ином, о том, как эти люди понимали свои обязанности перед обществом, друг перед другом. Он втягивал нас в дискуссию о добре и зле, пользе и справедливости, ссылаясь на работы Аристотеля, Сократа, Платона. Так вместе с ним мы познавали основы этики.

Он учил нас уверенности в себе. Конечно, каждый запомнил свое, сокровенное. Я, например, до сих пор иногда вхожу мысленно в наш класс, где идет урок истории. Разбирается какая-то тема истории средних веков. Василий Михайлович задает вопрос о том, какие отношения господствовали в это время. Долгое молчание класса. Я с места говорю: «Товарные». Говорю тихо, но в тишине было хорошо слышно. Василий Михайлович обрадовался и произнес по этому поводу целую речь. Там было что-то: «Вот что значит знать предмет, а вы говорите».

В его словах я услышала смысл, очень важный для меня. «Будь более уверена в себе. Говори смелее. Ты же знаешь. Даже если ошибешься, не беда». Но главное: «Будь уверена в себе». Потом, уже в не школьной жизни, особенно когда было трудно, когда ничего не получалось, все валилось из рук, я, как в родник, окуналась в прошлое и потихоньку приходила в себя, набиралась сил.

Василий Михайлович стал одним из немногих людей, к которому я все-таки решилась подойти, чтобы сказать «спасибо». Как-то мы с мужем и дочкой были в очередной раз в Серебряных Прудах, навещая моих братьев. Вместе с дочкой я пошла в здание бывшего (тогда еще настоящего) райкома партии, где уже работал Василий Михайлович. Страна в эти годы переживала затянувшийся период застоя.

Встреча с Василием Михайловичем, его рассказ о жизни в Серебряных Прудах оставили чувство грусти. Не развеял его и привезенный ему подарок, которым я тогда гордилась, – недавно вышедшая моя книжка. Только через какое-то время я осознала многое из того, о чем он говорил. Просто Василий Михайлович, как настоящий историк, всегда шел впереди – в оценке дня сегодняшнего и дня завтрашнего. С годами он стал больше похож на учителя истории из фильма «Доживем до понедельника».

Я вспоминала школу, занятия, которые он вел. Было жаль, что он не в школе. Жаль несостоявшихся встреч учеников с настоящим учителем. Наша жизнь была к нам щедрее. Как щедрой она оказалась ко мне, когда после выхода моей художественной книги «Мои Серебряные Пруды» он написал мне письмо, и наша переписка продолжалась почти 10 лет, даря мне бесконечную радость общения с ним.

У сегодняшних учеников свои учителя. Жизнь будет возвращать их то к одному лицу, то к другому, со временем сделает их образы светлее и дороже. И когда-то они, как и я сегодня, скажут: «Низкий поклон Вам, дорогие мои серебряно-прудские Учителя». Вспоминая людей и события тех, уже далеких школьных лет, я вижу, как много хорошего, светлого связано с этими годами. Может быть, это свет юности с ее надеждой, поиском себя, веры в себя. Юности, с ее влюбленностью, увлечениями. Заполнились весенние вечера, наполненные очарованием струящегося лунного света, покоя, а главное – ни с чем другим, ни сравнимого запаха оттаивающей земли.

Это был запах земли, замешанный на весне, побеждающей зиму. Весна рассказывала о своем приходе ароматом слежавшихся в черноземе листьев, невнятным запахом прели, просыпающейся молодой травы, песней набирающих силу ручейков. Запах земли был наполнен нежностью и грустью, как будто дарил мне себя, заставлял запомнить навсегда, зовя к себе вновь и вновь все последующие годы жизни.

Так, мне кажется, помнят только любимых.

Из проводов в Москву остался в памяти прощальный гудок паровоза, слова кондуктора, почему-то ворчавшего на меня: «Хотя бы посмотрела, все бежит и бежит». Высунулась из двери тамбура: так оно и есть - мой провожатый бежит, хотя поезд набирает ход, но он все бежит и бежит. Фигурка становится маленькой, далекой, уходящей навсегда. Как в кино, или в старой песенке: «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда».

Это и было прощание. Со школой, родными, друзьями, учителями, всеми моими любимыми Серебряными Прудами. Я уезжала учиться в Москву, поступив в медицинский институт. Уезжала с надеждой, радостью. И, как оказалось, навсегда, сохраняя бесконечную благодарность к своим учителям, которых с годами вспоминаю все чаще и чаще.