Червячная передача

    Эпиграф:
    Все животные равны.
    Но некоторые животные равны более, чем другие.
    (Джордж Оруэлл)

    Долго отсиживался Батька-бобёр за частоколом. Ждал, чаво скажут. Да слов не нашли, хотя и глубоко копали. А кому на кол охота? Разобрал народ колья и двинул до йеха Москвы. Чтобы достучаться.
    Собрался и Грыгорыч. На скотный двор, с приветом.
    "В детстве и я рос среди животных и растений", – вспомнил он и как обрезал. Натянул по самые бровища термозашитный колпак от возвращаемой капсулы "Союз" – уши не так быстро обгорают. Клёпанную из листов Ангара-18 косоворотку туго подпоясал гусеничными траками от пары "Абрамсов". Галстук пионерский повязал, по случаю пошитый на ярославской швейной фабрике имени Ленинского комсомола. На левый, всё одно артрозный, плечевой сустав, на крюк абордажный, повесил авоську с родимым РД-171М для очистки бураном местности в пределах горизонта, а так же пару ручных гранат "прощай молодость" на 5 мегатонн каждая.
    И калитку притворил. Мало ли.

***
    Явился бОбер, как тать, а смурно вокруг, точно в склепе. Врата замурованы травой-муравой крест накрест и face-control, злая собака, не работает. По ту же сторону борзописцы, свиные рыла, Наф-Нафыч и Нуф-Нуфыч, сторожами, при казённых кирзовых сапогах и в серых суконных фартуках маячат. Кабы не выпирающее сало, ну прям как триффиды, колышащиеся развесистыми ушанками на ветру и плюющиеся ядом. Дворницкие бляхи третьим медным глазом зырят. Мётлы на плечах в небо истоптанное ершатся. Опять же у каждого свистулька синоидальная на шнурке намыленном на пупке висит. Это чтобы ежели чего анафему растрезвонить. На всю ивановскую.
    Не успел батька рта раскрыть, как хряки невпопад затянули старую песню о главном:
    – Нам не страшен серый волк.
    – Страшный волк.
    – Russian vodka.
    – А... эээ... Du bist, вы нам ни тут, ни здесь не нужны! – надсаживаясь прокричал Нафыч, срываясь с баса на фальцет, на манер полуношного папаши, явившегося на свидание к роддому, – И учтите, да, у нас птичий падёж на свиной манер. Поэтому нам всем сделают ВТО.
    – Лучше бы вам сделали ГТО, – насупился Грыгорыч. – И вы мне тут на болезнь не жалуйтесь. Возле кормушки все хрюкают одинаково: и красные, и белые.
    – Cкажите, вы как будете с нами бодаться? – посверкивая позолотой пенсне и в нетерпении выглядывая через штакетник, кокетливо вмешался Нуфыч. – За правду или справедливость?
    – Вынужден оказать вам гуманитарную помощь. – Батько выдернул из авоськи отбрыкивающегося Шеремета и перебросил через ограду. – Оружием.
    – Казантип! – взхрапнули честные и совестливые и в стиле диско бросилась друг под дружку. Пулитцера выбивать.
    А вы думали – воинский долг?
    Бобёр же остался со входом один на один, а истина – где-то рядом.

***
    ...Посередь ворот, где проросла щель от земли до неба, на совести болталась проржавевшая титановая табличка:

                ...АДОВЫЙ ...СТОК.

    "Раньше было много букаф, – вспомнил бобёр. – Теперь мало. То отворяли, то выдворяли. И не в ту сторону. С подвыподвертом. Вот буквы и отвалились".
    А чего написано было, забыл. Чегой-то о райских кущах. Проследил он за щелью до упора и не увидел солнышка. Вместо ясного, светлого - дырка в конце колодца. И звёздочки, как поплавки оловянные, на волне полосатой пижамы полощутся, как и положено в ветреную погоду на Луне в Море Спокойствия.
    Только Грыгорыч туфлю занёс, чтобы стукнуть, въезжает на перекладину облезлый козлик с бородой по пояс, в раковом корпусе на красном колесе, и блеет:
    – Раскрой рот, пришлый, скажи: "А-а-а-а-а"...
    – Ты ещё кто такой на мою голову?
    – Блюститель я русскага языка. То бишь словесности. Доносы строчу, чтобы ведать, кого сколько утонет. Кризис – не тётка. Раскрой пасть, паскудник, язык покажи.
    – Не покажу. Вырвешь ведь. Лучше скажи, куда солнце подевали?
    – Рыжий крокодил вашу лампу проглотил.
    – Учти, твоё молоко убежало.
    – Я же козёл.
    – Тем более.
    – Будешь в круге первом, Грыша, – мстительно прошипел козлище и назидательно добавил. – А без языка, лейтенант, не возвращайтесь.
    И сгинул, как съели.
    "Борода с ворота, а ума с прикалиток", – решил Батька и постучал в ворота штиблетом. Раз и два, и три. По порядку. Шоб, значица, не ошибиться.
    – Хочу на Амбар посмотреть, – говорит. – А то кузькину мать прихватило.
    Ему же в ответ:
    – Хулишь бога-то?
    – Хулю. Нет бога кроме... Короче.
    – Так может слабительного подать?
    А он:
    – Нэт. Я на этой земле родился, здесь и умру. Чего бы мне это ни стоило.
    Ему:
    – Подыхай. Коли без бога приспичило.
    Заодно по-тилихенски за пургенчиком послали, да так далеко, что не до церемоний стало. Вздохнул Грыгорыч в усы моржовые, почти будёновы:
    – А ежели по совести? Эээ... откудава? Бэ-гэ у вас всему голова. Deus ex aurum.
    Достал сто семьдесят первый, приложил к плечу хоккейному, привинтил два баллона с кислородом и керосином, да как дунул соплами.
    Сдуло ворота козлиные. И бесы с пургеном как сквозь землю провалилися. Пронесло наверное.
    Батьку же пробороздило по закону реактивной тяги на три килОметра в прошлый век. Пришлось возвращаться через неглубоко заминированное поле дураков, мимо родичей и суседей, напрямки, опираясь как на костыль на телескопическую опору от "Аполло-11". Башмак от неё, ещё фонбрауновский, давно оторвало, а сами стержни погнуло и покорёжило от непосильного груза Бобра Грыгорыча. Каждый раз, когда он ненароком наступал на зарытый еврофугас, и его слегка подбрасывало, встряхивая и бренча содержимым, Батька сурово выдвигал вперёд нижнюю челюсть и с упреждающим скрежетом скрёб ею о верхнюю. При этом ржавчина осыпалась и зубные пеньки начинали блестеть фиксами, вызывая у скрытых за воронками бейтаровских снайперов золотую лихоманку.
    Отбившись от двойных стандартов, козней и наветов, побросавши за бугор всю наличную мелочь, пришлось распрощаться с молодостью, так как она выросла в цене; косовороткой, поскольку абрамсы, хавно, на едрёну вощь расклепалися; и ленинским галстуком, разорванном на флажки для загона.
    Союз? А союз нерушимый. Авоська? Так и вовсе святое.
    Не стал Бобёр размениваться на принципы.
    – На меня, так сказать, обвалилась философская мысль! – успокаивал он себя. – Я просто обязан сейчас быть в центре!
    Когда же грохот разрывов и визг рикошетирующих осколков приводил к смещению в ухе буратиновой шторки, то принимался дёргать головой и бормотать себе в усы, что-нибудь вроде:
    – Мы, как в 1941 году, находимся во вражеском кольце. Враги засели в руководстве соседнего государства, с которым мы недавно подписали договор о сообществе. Там, где в военных вложишь, там и отдача будет...
    Вот так и вступил Бобёр на Скотный двор.
    Как во вражий лагерь, а не к себе домой.


***
    Бредёт Грыгорыч, землицы родимой под собою не чует, а только кочерыжки пальцами ног, как гранаты, перебирает. Нечисть изо всех углов бельмами упырей таращится, паучьими тенями шевелится, в спину сквозь перекрестье целит. Шепчет, бормочет.
    Кому проклятия.
    Кому ра-а-а-а-а-адость.
    И лицезреет Батька мерзость и запустение. Где ране сады жасминовые цвели, фонтаны семицветные распускались, реки молочные текли, там рекламные баннеры друг дружку топчут. Разрывают полотнища конкурентов на гламурные окорока, рёбрышки, гуски, печеночку. И потроха.
    Округ крысы палёные кругаля наворачивают. Свиньи в мисках с синею каёмочкой ванны принимают. Лисы глазки бесстыжие в меха прячут.
    А волчары позорные, те скалятся, лыбятся.
    В ожидании окрика: Фас!
    Тут и Амбар с поворота. В фронтальной проекции. Вздрогнул Грыгорыч.
    Ни стен, ни кровли. Пеньки да верёвки. Да петли, крюки. Краны медные для подачи воды свинчены. Шланги резиновые скручены. Вместо канализации канавы, доверху заваленные газетами. От пешеходных дорожек, от парников только вывороченные куски цемента, асфальт и битое стекло.
    – Ах вы, ироды поганые! – вскричал Бобёр да чуть сердца последнего не лишился. – Как есть террористы, сукины дети!
    Скока же здеся шахидок поюзали, и в хвост и в гриву, шоб такое вытворилось, а?
    Совсем ссудный процент акбар!
    Торчат жерди обглоданные. У основания, как кариесом чёрным поточенные, к богу скупому из последних сил в неволе тянутся. Меж них стропила провисли, в трещинах и потёках.
    Ни травинки, ни былинки. Доски и гвозди. Труха и ржа.
    И куры ощипанные кудахчут, серут. Петухи обколотые кукарекают.
    И ящики. Четыре штабеля небоскрёбами в серость облаков ныряют, небеса занозами-щепками царапают... С копошащимися червями в утробах. Тут тебе на выбор прямосидячие и полусидячие черви. Звёздно-кольчатые. Подкаблучные плоские и расползшиеся блином по сковороде. Приземлённые, готовые к употреблению во все дыры. Офисно-ленточные. Глазками ресничные. Оппозиционные колючеголовые тоже тут. И головами по уши в песок зарытые. А уж пиявок, слизняков – легионы.
    И вся-то живность, вся скучившаяся биомасса скотского подворья вертит и крутит из тех червячин зелёную капусту. Наворачивает, пилит, откатывает. Очереди из желающих ариадными нитями вьются. Это при свете. А где тени колышатся и мрак судейской мантией выпирает – хруст и вопли. Ворочается там рыжий-рыжий, конопатый, машет по сторонам хвостом крокодильим, рушит всё подряд и ломает. И чавкает. Солнце дожирает.
    – А раньше, – мелькнуло у Батьки в голове. – Ведь не четыре, а восемь штабелей стояло. А ещё прежде, до Меченого, аж целых шестнадцать! Ёкалэмэнэ!

***
    Встал Грыгорыч в ступоре на что-то неожиданно мягкое и податливое, как из кучи транспарантов о божьем провидении между прочим поинтересовались:
    – А это кто, о двух ногах и без перьев?
    – По определению, се человече, - вкрадчиво ответили из-под ног у Батьки.
    – Гарно. Так мы ж его экзорцизмом и елеем изгнали.
    – Факт. Вот и бродит он промеж живых, по Европе, как тень отца своево.
    – Хто здесь? – спросил осторожно Бобёр, переминаясь с ноги на ногу.
    – Кто-кто, зебра в пальто.
    – Боксёр, ты что-ли?
    – Боксёра сомнения сгрызли. Осталась глупая шкура в назидание. Как скрижали.
    – А стена?
    – Чего стена?
    – Стена, на которой заповеди были начертаны.
    – Сломали. Либерализьм требует жертв. Теперь только шкура. На ней заглавные иконки народа висят.
    – Жалко.
    – В жопке у пчёлки жалко.
    – Дворники, – догадался Батька. – Как пить дать.
    – Не дадим, – раздалось до кучи. – А вот взятку могём. Мулион. Берите с богом в довесок и канайте в свои пенаты.
    – Нэт.
    – Vip-жену обеспечим.
    – Нэт.
    – Памелу Андерсон, Жанну Д'Арк. Соглашайтесь. На худой конец – Железную леди повесим.
    – На худой не надо.
    – Потому что железная или потому что леди?
    – Я за родной двор болею.
    – Мы вас вылечим.
    – Попробуйте.
    – Хорошо. Только уберите с меня ваши пятки.
    Глянул Грыгорыч вниз, а там кто-то бревном лежит, хрустит капустой и, не моргая, на него смотрит.
    "Это ещё что за хрущ с ушами?" – подумал Батька и вытер об него ноги для приличия.
    Поднялось бревно, с верёвкой на шее, отряхнулось, уши скрестило "козой" и зенки обозначило.
    – Заяц? – вытаращился Батька, – Папан? Папаныч?
    – Заяс-заяс... Хулишь?
    – А хули?
    – Ты Грыша, знаю. Я здесь главный. Чаво кричишь? Начните с просьбы и на ней закончите.
    – Так что вы думаете об учебных взрывах жилых домов в Москве и Волгодонске?
    Вздохнул Папаныч и укоризненно вильнул помпончиком. Слева направо. И снизу вверх:
    – Я плохо сплю по ночам.
    – Но спите.
    – Спю.
    – А жёлтая субмарина?
    – Вы же знаете. Она утонула...
    – С "Авророй"? С ней как поступите?
    – А чё с ей? Поменяем на "Мистраль". Делов-то. В знак ознаменования конца антитеррористической борьбы, начатой в семнадцатом и завершившейся вашим поражением в девяносто первом.
    – А победа в сорок пятом?
    – Паразиты. Что с них взять? Проклятое наследие совковой лопаты. Извинимся перед евро. А ваши террористы, разрушившие Берлин, понесут суровое наказание.
    – Справедливость восторжествует.
    – Почаще навоз меняйте.
    – Вы разрушили Скотный двор.
    – Всего-то Садовый участок.
    "Адовый сток", – вспомнил Грыгорыч ржавую табличку:
    – Полдень. XXI век. Растащили...
    – Не пойман, не вор.
    – У нас есть рабочий класс!
    – Напугал. А у нас – рабочий скот.
    – Ради сохранения спокойствия на душе готов пожертвовать собственным разумом.
    – Ага. Конечно, – осклабился заяц. – Оказывается, есть еще такая скотско-дворовая забава – поиск отбитой палкой идеи. Желаете сыграть в рулетку? Учтите, мы здесь с трудом переживаем изобилие.
    – Зачем рулетка? У меня есть план. Есть триплан. Обещаю, что к Новому году у каждого на столе будут нормальные человечьи яйца.
    – Учтите, неуважаемый, – сощурился Папан Папаныч и звонко постриг воздух ушами-ножницами. – Ежели план провалится, вам не удастся стуча копытами просто так удалится в сторону океана. Мы вас съедим.
    – ПодАвитесь.
    – Следите за руками.
    – Я требую продолжения банкета.
    Жерди зашатались, с ближайших стропил упало, разворачиваясь гнедое, с белой полосой, полотнище. И бобёр прочёл заповеди на шкуре не убитого Боксёра:

                ОТДЕЛЯЙТЕ КАПУСТУ ОТ ФАРША.
                ДЕЛАЙТЕ ПИРОЖКИ И БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ!

    – Грыша. Комментировать в полном объеме не надо, – сплюнул через губу ПеПе. – Потому что мы не знаем этого объема.
    – Вы опять переписали правила! - хрустнул мозолями Батька. – Муаммар Каддафи! Джамахирия! Но пасаран!
    – Что есть игра? Мы переписываем историю. – небрежно подбросил слова просто Наполеон, заложил большой обкусанный палец за передние резцы и, трагически задравши брови, поглядел вдоль прилизанного чужой гребёнкой горизонта.
    – Вот уж нет, – остервенело ответил бобёр и глянул на зайца, как на необструганный карандаш. – Я не стану потреблять пирожки. Даже в суе.
    – Сдохнете с голоду.
    – Я свое государство за цивилизованным миром не поведу. Лопату в руки – копай, не копаешь - значит, голодным останешься, – и Грыгорыч стал сучить рукою в пустоте, в поисках мегатонного решения. – У меня руки чистые, и на них нет никаких наручников.
    – Ну что же, – угрожающе прошипел Папан Папаныч, разворачиваясь к Батьке обритой наголо спиной. – Вот чем хорош современный мир? Можно сказать за углом общественного туалета, а услышит весь мир, потому что там будут камеры. – И вдруг обернулся, вперился набухшими, в кровавых ободках зрачками, и заорал, брызгая слюной и капустой:
    – Обозначьте идею. Самую суть. Сжато, лаконично. Какую политическую платформу собираетесь предложить. И еще. Все ваши оппоненты выступают за правовое государство. Что такое правовое государство? А? Это соблюдение действующего законодательства. Что говорит действующее законодательство о политической системе? Нужно получить разрешение местных органов власти. Это у меня и товарищей моих товарищей. Заключите договор. Идите и реализуйте. Если нет – не имеете права. Вышли, не имея права, – получите по башке дубиной.
    – Хочу стать президентом. Против террора, самовола, раздора и запора.
    – Всё?
    – Остаться человеком.
    – Две горошки на одной ложке? Непроглот.
    – Предлагаю уголовную ответственность власти за свои поступки.
    – Власть – чтобы отымать.
    – Шиш. За кумовство, за спекуляцию в мешок. Упало благосостояние народа – неэффективного манагера дёгтем и перьями в цугундер или в петлю. Жить стало веселей – получи респект и ложку мёду.
    – Грыша. Вы же мирный гражданин. Зачем вам это?
    – Я хирург. Буду резать по живому и изымать излишки.
    – А по мягше нельзя как-нибудь? Вы же не Помидоров. Да и пулемёту у вас нема.
    – Нельзя. Больной при смерти. От ваших мякишей у его живот вспучило. Непроходимость. Нет, будем резать.
    – Гомофобия? Опиум для народа?
    – Извращенцев в распыл, без суда и следствия. Акт линчевания, как гражданский долг перед потомством.
    – Грыша, в "Апполо" не верю. Но раз надо, значицо летал. "Калаш". Всем был хорош, но за М16 дают больно сверху. А ЦАХАЛ, батько, и в Генштабе кагал. Будет офицерский состав с двойным дном. Но "Союз"? Он-то нафига?
    Поправил бобёр колпак непробиваемый. Не всё так просто:
    – Бытиё определяет сознание.
    – Определяет? – плотоядно ухмыльнулся ПеПе. – Ну что же. Вы сделали выбор. Сами. Позвольте. – Он проворно вскарабкался на Батьку "ёлочкой", запрыгнул на плечо, приподнялся на цыпочки и, потянувшись к звездно-полосатой тверди, ткнулся невесть откуда взявшимся золотым ключиком в неприметную замочную скважину. – А вот сейчас. Сейчас-сейчас... Ещё не передумали попасть по ту сторону дверцы папы Карло?
    Что-то щелкнуло. Дыра в небе натужно заскрипела и, наращивая обороты, стала вращаться. Сначала медленно. Потом быстрее. С железным скрежетом, лязгом. И опускаться, как тубус божьего микроскопа. Надвигаться на Батьку, увеличиваясь в размерах.
    – О-ох, Грыжа! - ПеПе кубарем скатился на землю, присел, встопорщившись и принюхиваясь. Выпучил глазные яблоки на заполонившую полнеба дырень, выхватил из жующего рта капустный лист и потряс им у Батьки под носом:
    – Глубока ли кроличья нора? – закричал, перекрывая грохот. – Управдом – друг человека? Не. ЖКХ. – И швырнул зелёный фантик в небо.- Лети-лети, лепесток. Через запад на восток. Через север, через юг. Возвращайся, Грыша, сделав круг.
    – Как?
    – Прыгни вверх, и она из тебя перекрутит человека.
    – Она? А что она такое?
    – Чё, не по понятиям? Раскрой зенки. Служить хошь? Винтиком. Болтиком. Фантиком. По барабану! Вставим, отстегнём, намажем. Послужишь червячной передачей. Бараны ждут продолжения фаршированной истории.
    Из дыры закрапал дождик. Кап-кап. Брызгая красными кляксами.
    «Вот она, соль жизни», – вкусил Батька да прозрел.
    Это тупое стальное рыло, тесно усеянное отверстиями-норами, за которыми проглядывало неумолимое вращение отточенных ножей. Скрип рукояти и голодное урчание винта Архимеда.
    – Почему четыре? – вдруг вспомнил.
    – Шо?
    – Остальные ящики? Их должно быть гораздо больше!
    – А я на что? Грыша! Я ж работаю. Пыхчу, панимашь. Ящики где? Заботливый... Они утонули, батяня. Утопли. А ну, подпевай!
    Хрустнув шестым позвонком, заяц сунул в зубы свисток, затянул петлю на куцей шее, и просвистел пионерский сбор:
    – Вдруг охотник выбегает.
    – Прямо в зайчика стреляет.
    – Пиф-паф!
    – Ой-ёй-ёй!
    – Умирает...
    – Нэт, – не согласился Грыгорыч, вынимая из авоськи серп и молот.
    – Почему? – не понял Папаныч. – Умирает же.
    – Промазал.
    – Попал.
    – Это ты попал, – сказал Батька и посмотрел на зайца в упор.

    (C) Yeji Kowach 28/11/10
    Для иллюстрации использованы фантазии Васи Ложкина