Байки полосы отчуждения2 Однажды, в день херовый

Под мерный перестук колёс вагонных
Давно прокуренные тамбуры хранят
Десятки тысяч баек о влюбленных,
Про деньги, про  работу, про солдат…

  Байки полосы отчуждения.
2. -«Однажды, в день херовый…»

Старой сутулой собаке худой
Хочется тоже порой оказаться
С влюбившимся сердцем,
С открытой душой.

Стакан.
Граненный.
Подстаканник с паровозиком.
Звяки-стуки ложечек.
Сахар уже не с паровозом, а с «Сапсаном», но привкус тот же.
Дорожный привкус.
Вагонный, дымный, пыльный, складской.

Этот попутчик был интересным.
Не глуп, не богат, не ханжив, не навязчив.
Под пятьдесят, усат, чуток седоват.
Прическа – как наша – вояк отставных.
И история тоже интересна, не навязчива.
А с его голосом, на полкупе, так даже задушевна.
Очень.
Начал он её мне рассказывать, да так и не отвлекался потом ни на чай принесенный, ни на соседей остальных.
Я как благодарный слушатель и слышал и впитывал.
Может и не пригодиться мне в жизни.
Но всё же.

Родился он и рос в городе полубандитском, полу-рабочем.
Учился, отслужил.
На однокласснице женился.
Работал, рос, деток ждал.
Дождался, радовался, растил, учил .
Ну, в общем как все, как обычно.
СССР.

Потом пошли непростые годы, он то оставался без работы, то уходил служить под сенью МВД.
А там ведь тоже были жаркие места, куда, такие как он, сами пишут рапорта.
Написал.
Дважды побывал.
 На третий его увозили.
До Ханкалы бортом, заштопали чуток – самолетом в Москву потом.
Было видно за что, раз так повозились и так отнеслись.
В госпиталь орден принесли вручать на их праздник.
Ну, живым остался и ладно.
Только его что-то там не так или не там зацепило.
И стал он странноват.
Не на голову слабоват, а просто странности за ним замечать стали.

 Сперва дочка.
Лет 14 ей было.
Что-то у неё заболело внутри. Она - аж в слёзы вечером.
Он рядом сидя успокаивал, а потом вдруг сам того не замечая, положил руку туда где болело и на макушку ей.
Она затихла от неожиданности, задышала всё глубже, медленней и чуть не заснула.
Он убрал руки, посмотрел на них.
Затряс ими, словно горячим облил.
И взглянул на дочку и жену как-то удивленно-растерянно.
Жена вопросительно глянула на дочь, а та себя, ощупывая, по очереди глядя на родителей прошептала: – Что это былО?
Боль прошла, навалилась дрёма, рассказывала она потом за чаепитием.
А потом она как то поплыла, поплыла и, открыв глаза, увидела, как он трясёт руками.

 Попутчик начинал рассказ стеснительно, после какого-то вопроса, или ответа – не вспомнить уже.
А дальше ни его остановить в речи, ни нас отвлечь - не смог ни стук колёс, ни остановки в пути, ни проводница с чаем да кофе.

Дальше жена заметила, что если с ним рядом, то болей дамских нет у неё.
Ну, знаете тех,  что привет от природы-матушки.
Получалось так, что он стал в чем-то, чем то помогать и другим.
Не лекарь, не знахарь, не бабка, как говорить принято.
Тем паче не экстрасенс – он не принимал ни одного такого названия для обозначения того, что на него свалилось.
 Да и то, что это «свалилось», он понял намного позже.
Когда к его помощи, после пересудов бабских, стали знакомые жены, да их знакомые обращаться.
Ну как обращаться, просто приезжали в гости, вроде.
Заводили разговор – а жена вроде как случайно говорила что вон – целый муж рентген сидит – может и посмотреть.
Поначалу- с улыбками.
С тортами да конфетками сидели.
А позже он заметил, что у жены обновки появляются.
Не с его премий.
Да и не с её зарплаты, тем более.
 И на поселке где домик у них стоял, гордо «дачей» называемый, всё больше гостей во все выходные да праздники.
И так получалось, порой, что он от одного выходя уже слышал о том, что завтра другая подъедет.
А что он делал и сам не знал, не понимал, не думал даже.
 Просто он чувствовал, где горячо.
 Трогал там, руки задерживал.
Когда как массаж делал, когда разминал место такое, а когда и просто сидел, дышал, так же как и человек рядом.
И становилось человеку легче.
 А ему никак не становилось.
Жгло чуть руки, дышалось как то сквозняком через живот - где сплетенье солнечное.
 Да током подергивало, если за металл брался.
 Не уставал, нет,  просто выдыхал как то тяжеловато.
 И сидел со всеми – разговоры слушая.
Постепенно стало так, что всё больше к нему пары семейные приезжать стали.
 Слух не слух, но то, что его посчитали причиной того, что две или три дамочки, побывавшие у него, забеременеть смогли желанно, ранее чего с ними не случалось, так получилось.
 Он не знал, как и относиться к такому – слава не слава, дар не дар, есть польза людям – да и ладно.
Себе он пользы не искал.
Да и сам себе ничем помочь не мог.
И простужался, как бывает в непогоду.
И зубы ныли, да болели.
И сутулость усиливалась.
И голова, порой, там, где шрамы да швы лишние, ныла да болела до слёзных глаз.
 И вот однажды….
 Он даже сказал так: - «Однажды в день херовый…»

И рассказал мне про «Штучку».