Памяти Андрея Миронова

                Июнь, 2002.

                Посещение
   
       Желтая сухая длинная сосновая иголка, быстро кружилась в солнечном луче, падала.
Остановилась, будто упала на живую ладонь, и вновь падала. Рывком, сквозь покосившуюся деревянную калитку, на заросшую тропинку и медленно, внимательно и осторожно всматриваясь, к знакомому маленькому дому под соснами, к красным ставням, к теплым камням маленькой веранды.
       Хочу упасть и лежать на яркой летней траве лицом вниз. Медленно перевернуться на спину и смотреть в ясное, прозрачное небо в ресницах сосновых веток и слушать дальний ветер в их высоких вершинах.
       Время! Как странно в твоем неумолимом, не позволяющем остановиться потоке, вот так задержаться, даже вернуться на несколько минут в далекое, туда, где осталась молодость, утренний летний дождь в распахнутом окне и мама, ворчащая из кухни на вчерашнее, очень позднее и очень веселое мое возвращение.
       Незнакомые люди, уже третий год снимающие нашу дачу, любезно сопровождают меня по дому. Странно ходить по своему дому в качестве экскурсанта. Но они, молодцы, помнят маму и меня, сохраняют наши вещи. В коридорчике так и стоит мамин шкафчик забитый разными фигурками, в кухне висят мамины расписные доски. На картине в углу моя фотография, на стене старый календарь с моей физиономией, снимали сразу после «Бриллиантовой руки», мне и приятно и смешно. В спальне мамы, у окна, висит вылепленная из глины картина, старая женщина на лавке в старом доме смотрит на пустую дорогу. Господи! Да ведь она в самом деле смотрит из окна на дорогу. Смотрит…
       Время! Как ты жестоко к людям. Мы не замечаем тебя, а ты нас. Мы оканчиваемся, а ты бесконечно. Как это не справедливо, Бог мой! Часы до сих пор все идут, и идут.В моей комнате, у окна, стоит огромный телевизор, столика моего нет, сбежал, наверное, куда-то в сарай, а может, стоит где-нибудь на улице. Августовские  дожди, мартовские снега… Яблони разрослись и уже потерялись среди елей и сосен, охвативших землю корявыми корнями, выпирающими как старческие вены на материнской руке. Простите меня.
       Быстро, почти бегу обратно к калитке. Сухой ее стук приводит меня в чувство и, как наваждение, как из тени в яркий солнечный свет, выхожу на нагретый июньским солнцем асфальт дорожки и медленно иду. Иду к реке. Она стоит прудом, пенится зеленью ряски.  Сквозь темную мелкую воду под ногами просвечивают старые шины и дырявые кастрюли на  затиненом дне. Прошлогодний дубовый лист медленно плывет. Другой берег оказывается выше. Идти в горку труднее. В траве не остается моего следа. Я оборачиваюсь и вновь смотрю на нашу речку, высокий зеленый забор и зеленые шумящие сосны. Как давно это было! Жарко.