Желаю счастья

(Первая публикация: журнал «Остров» № 43, март 2010)
_____

Когда уходит любовь, бывшие любовники расстаются либо врагами (и тогда ис-пытанные друг к другу даже лучшие чувства теряют свою ценность и значение), ли-бо остаются друзьями, помня все хорошее, что было. С Николь мы остались друзь-ями.

Но прежде мы прошли с ней все этапы уходящей любви, которые проходят мно-гие любовные пары – эти болезненные состояния отрыва: уже срослись, были еди-ным существом, но вот отрываешься и отрываешь, - порой вместе с кровью и мя-сом. И, трезвея, удивляешься, что же вызывало такую нежность и страсть? За что так боготворил? Начинают выпирать все недостатки, на которые прежде смотрел сквозь пальцы. То, что прежде умиляло, начинает раздражать. Быть может, именно потому, что прежде умиляло. И с облегчением, смешанным с легкой грустью, пони-маешь, что выздоравливаешь от тяжелой, но прекрасной болезни. Но еще остается пуповина, и нужно время, чтобы она перетерлась. Всё равно ревнуешь. Считаешь, что твоя бывшая возлюбленная должна страдать. Быть одной и непременно стра-дать. Как страдаешь ты. Потому что когда любовь приходит – это счастье, а когда уходит – это трагедия. И как бы не бравадился, не хорохорился, все равно страда-ешь: тебя разлюбили! И никакие утешения (ты ведь тоже разлюбил!) не помогают. Твое самолюбие задето. И начинаешь мелко мстить. За то, что любил. И хватит ли благородства – ох! – широты души, чтобы сказать своей бывшей возлюбленной: отпускаю. И действительно, благословляя, отпустить.

Я продолжала жить у Николь: у нее была отдельная квартира, у меня не было ничего. Мы жили как муж и жена около трех лет. “Женой” была я, - а это значит, больше старалась сохранить семейный очаг. Не получилось.

Когда в квартире атмосфера всеобщего раздражения стала невыносимой, Ни-коль принесла откуда-то щенка таксы. Такса была девочкой (еще мужика в доме не хватало!). Николь назвала ее Нюркой.

- Пусть будет хоть какой-то предмет общей любви, - криво усмехаясь, сказала она.

Так супруги, изведя друг друга, решают обзавестись ребенком: хоть что-то свя-зывает.

Наши с Николь души друг друга уже не принимали, но тела отвыкают медлен-ней: поэтому иногда мы еще спали вместе. Постель мирит. Но в наших отношениях была не просто трещина, которую можно залатать постелью. Мы отходили друг от друга все дальше и дальше, как расколовшийся надвое айсберг.

Часто слышишь досужее обывательское любопытство об однополой любви: “И как это у вас там все происходит?” Да так же, как и у вас! Дураки. У любви нет пола. Для нее не имеет значения, какой у человеческой оболочки набор признаков.

По роду занятий Николь ей часто звонят. Обычно за вечер она несколько раз подходит к телефону. Я обратила внимание, что на некоторые звонки она уж слиш-ком ласково отвечает. О, я хорошо помню эти ее игривые интонации, от которых я млела в начале наших отношений. Я давно от нее не слышала таких чувственных тонов голоса. После этих разговоров у нее лучились глаза, а губы едва сдерживали блаженную улыбку. Я насторожилась.

Однажды, когда Николь не было дома, зазвонил телефон. Я взяла трубку: спро-сили Наташу. Я почему-то сразу догадалась, что звонит именно та девочка, с кото-рой Николь разговаривает особенно ласково. Голос у нее был приятный – мягкий, “женский”. И то, что Николь назвали Наташей, означало, что эта девочка не из на-шего круга. Я ответила, что ее нет, и спросила, не передать ли ей что-нибудь.

- Пожалуйста, передайте Наташе, пусть позвонит Ане, - попросила незнакомка.

- Хорошо, - сказала я.

Значит – Аня. Интересно, как будет называть ее Николь? Наверное, Аннет. Так вот почему она назвала свою таксу Нюркой.

Я не ошиблась. Когда я передала Николь просьбу Ани, та мгновенно растаяла и засветилась. Я позавидовала ей: у меня-то на горизонте совершенно никого нет.

Появление Ани напомнило мне Николь на первых этапах наших отношений: она вот также вся светилась и была ко мне бесконечно добра. У меня внутри шевель-нулся червячок ревности.

С Аней она разговаривала, когда я вышла покурить – нарочно выбрала момент. Я это поняла и еще торчала на кухне, пока она не налюбезничается со своей новой пассией.

Потом она вышла ко мне, продолжая сиять.

- Почему ты не приведешь сюда эту девочку? - спросила я напрямик. - Это я те-бе мешаю?

- Да нет... - смутилась Николь.

- Ты ведь знаешь, на ночку-другую я могу уйти.

- Дело не в этом... - все еще смущаясь, сказала Николь. - Просто у нас пока ни-чего не известно.

Вскоре я через знакомых устроилась в преуспевающую фирму. Работала с утра до вечера, домой возвращалась поздно, около 11-12 ночи. Часто меня шеф даже подбрасывал к дому на своем “мерсе” – ему по пути. Однажды, прежде, чем выпус-тить меня из машины, он стал делать мне прозрачные намеки и даже положил руку на мое колено. Но что он мне? Его предложения звучали как бесполезный, вызы-вающий дисгармонию звук. Николь остроумно называет всех мужчин – членистоно-гие. Пусть живут, но не пересекаясь с нами. Я не понимаю, как можно любить муж-чину. Я осторожно но решительно сняла его руку с колена и сказала прямым тек-стом, что живу с женщиной. И, мило улыбаясь, осведомилась, не отразится ли это на моей карьере? Он досадливо хмыкнул и пробормотал, что-то типа: ”Как только красивая женщина, так обязательно лесбиянка”. Но пообещал, что это останется между нами и всё будет в порядке.

Когда я возвращалась, Николь обычно не спала, ожидая меня. Мы вместе ужи-нали и укладывались каждая на своем диване. Выпотрошенная за день, я провали-валась в сон моментально. О своих амурных делах Николь не рассказывала, я не спрашивала.

В один из вечеров Николь пришла еще позже меня, расстроенная и злая. Я знаю: в такие моменты ее лучше не трогать. Как я ни старалась угодить ей, она все же умудрилась наорать на меня из-за какого-то пустяка и ушла на кухню, хлопнув дверью. Потом долго стояла курила, прислонясь к подоконнику и глядя в ночное окно. Даже свою Нюрку ни разу не приласкала. Спать мы легли в гробовой тишине.

Через несколько дней, вернувшись с работы, я застала Николь, читающей ка-кое-то письмо.

- Ты никак письмо получила? - насмешливо спросила я. - Вот уж не думала, что в наше время еще не перевелся эпистолярный жанр.

Николь подняла на меня глаза, и я осеклась на полуслове: такими глазами чи-тают приговор о собственной смерти.

Ночью я чувствовала, что она не спит. Она вставала, выходила курить, снова ложилась и недвижно лежала без сна. Не в моих правилах лезть в чужую душу, а Николь, по всей видимости, раскрывать мне ее не собиралась. Что ж, она имеет право на свою личную жизнь.

Несколько дней Николь ходила подавленная. Обычно мы не курим в комнате, где спим – у нас уговор: только на кухне. Но все ближайшие выходные она проле-жала на диване, курила, пуская дым в потолок и отрешенно лаская Нюрку.

Дела в нашей фирме шли неплохо. Я была в состоянии снять себе квартиру, и даже подыскала подходящую. Но когда я совсем уж было собралась переезжать, Николь попросила меня:

- Поживи еще немного, что тебе? - и добавила как-то жалостливо: - Не оставляй меня одну.

Я осталась.

Прошло недели две, а может, больше: когда с головой погружен в работу, вре-мя летит незаметно. После того злополучного вечера, когда Николь пришла рас-строенная, телефонные разговоры с ее ласковыми интонациями прекратились. По-степенно она приходила в свое обычное состояние, только стала задумчивее, а глаза порой были печальные-печальные.

В один из вечеров выходного дня, чтобы как-то утешить Николь, я задумала стряпать пироги. Когда в квартире вкусно пахнет свежей выпечкой, распаренной курагой и печеными яблоками, сразу появляется ощущение дома, доброй бабушки, чего-то уютного, домашнего – ощущение семьи. Мы с Николь прежде частенько устраивали такие “семейные” вечера. И сейчас, хотя семьи как таковой больше нет, мне захотелось сотворить что-то для Николь – в память.

Я как раз была в комнате, когда прозвучал этот звонок. Николь взяла трубку. И вдруг ее хмуро-сосредоточенное лицо сначала настороженно замерло, а потом ста-ло медленно разглаживаться, как смятое белье под горячим утюгом, и наконец рас-топилось в счастливую улыбку и сверкающие глаза. Она затаила дыхание, она пре-вратилась в слух, лишь с затаенной радостью выдохнув: “О-о!”

Я поняла, что мне лучше уйти к пирогам. Впрочем, в эту минуту для Николь ис-чезло всё на свете, в том числе и я со своими пирогами.

Через несколько минут она вошла на кухню вся светящаяся, будто внутри ее зажегся фонарь. По своей привычке руки она сунула в карманы брюк – совершен-нейший мальчишка, чем и купила меня в свое время.

- Слушай, - обратилась она ко мне, от смущения ведя себя несколько развязно. - Я тут уезжаю сейчас. Ночевать, наверное, не приду...

Я, улыбаясь, смотрела на нее. Она смутилась еще больше, но спросила зади-ристо:

- Так как там обстоят дела с твоей квартирой?

- Я всё понимаю, Николь. На днях я перееду, - сказала я, продолжая улыбаться.

Я положила в большой бумажный пакет свежей выпечки и протянула Николь.

- Зачем? - удивилась она.

Для нее все эти пироги и запахи в мгновение ока потеряли весь свой смысл – сразу же, как она взяла трубку.

- Отвезешь своей девочке, - сказала я.

Пусть этот символ семейного очага, все эти запахи дома она передаст ей, сво-ей новой возлюбленной – Подруге. Быть может у них всё состоится.

Да и проголодаются ведь завтра утром.

Я желаю тебе счастья, Николь. Того, чего так и не получилось у нас.

Отпускаю.
1996 г.