Лав стори

Думается, что только в доисторические времена человеку было не до лирических отношений мужчины и женщины. Слишком коротка была жизнь, слишком мал опыт духовности (если вообще существовал). Но человек, как и все живые существа, плодился и размножался. Правда, заботился о взаимности меньше, чем некоторые… животные. Да-да, ритуальные «брачные танцы» существовали и существуют практически у всех наших «братьев и сестер меньших». Только целью было все то же воспроизводство рода, а не томления под луной.
С развитием цивилизации пришло и становление духовности. Во времена фараонов, например, деление всего сущего на мужское и женское начало считалось неотъемлемой чертой жизни. Египтяне ценили радости семейной жизни, что нашло отражение в рисунках и надписях на стенах гробниц и в литературных памятниках – хотя последних сохранилось немного.
Удалось обнаружить единственную книгу переводов любовной лирики Древнего Египта на русский язык. Переводила… Анна Ахматова, так что судить о поэтических достоинствах подлинника довольно проблематично: Анна Андреевна могла из чего угодно сделать шедевр, но лучшее из стихотворений в сборнике все равно выглядит бледно:
«Если ты придешь с этим к дому Сестры,
Если ты устремишься к обиталищу ее,
Жилище ее станет иным,
Украсившись песнями и танцами.
Вдобавок дай ей вина.
Тогда ты победишь ее хитрость
И вознаградишь ее за ночь.
И она скажет тебе:
«Заключи меня в свои объятья!»
И завтра сделай так же».
Тем не менее, ряд мотивов лирики Древнего Египта вошли в качестве извечных тем в мировую литературу. Утренняя песнь любовников, после ночи объятий и утех взывающих к птицам с просьбой повременить с возвращением нового дня, обращение к двери, отделяющей юношу от любимой им девушки; описание и восхваление ее достоинств и красоты и т.п.
Все это потом бессчетное количество раз будет перепеваться и повторяться в художественном творчестве почти всех народов и прежде всего в «Песне песней».
«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои — как стадо коз, сходящих с горы Галаадской; зубы твои — как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и бесплодной нет между ними; как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими; шея твоя — как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем — все щиты сильных; два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями.
Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, пойду я на гору мирровую и на холм фимиама.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!
Со мною с Ливана, невеста! со мною иди с Ливана! спеши с вершины Аманы, с вершины Сенира и Ермона, от логовищ львиных, от гор барсовых!
Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей.
О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов!
Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!
Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник: рассадники твои — сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, киперы с нардами, нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами; садовый источник — колодезь живых вод и потоки с Ливана.
Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, — и польются ароматы его! — Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его».
Затем эти мотивы прозвучат у великих лириков Греции и Рима: Сапфо, Анакреона, Феокрита, Катулла, Вергилия, Горация, Пропорция, Овидия, будут восприняты трубадурами и миннезингерами и от них перейдут к поэтам Возрождения. Единственное, что исчезнет в процессе этой «смены поколений» - обращение влюбленных друг к другу. Брат и сестра – это ближайшие родственники, любовь между ними греховна… Хотя древние лирики этими обращениями лишь подчеркивали абсолютное равенство полов – не более того.
Кроме того, уже в Античных Греции и Риме между браком и любовью пролегла невидимая грань. Нет, невесту еще можно было любить, но пылких стихов ей уже не посвящали. Для воспевания любви, для ее культа возник целый институт гетер – специально подготовленных, высокообразованных женщин, задачей которых было услаждение духовных, а вовсе не плотских потребностей мужчин. В этом Греция, например, очень схожа с Японией: жены, брак – отдельно, гейши – совершенно отдельно.
Мало кто задумывался над тем, что «лирика» - это стихи, исполняемые под аккомпанемент лиры. Это была песенная поэзия, направленная на внутренний мир человека. Философ Платон развивал эту тему, в своих произведениях. Для Платона любовь – это возвышенное чувство, которым человек наделяется свыше. Любовь к избраннику или избраннице, у Платона,  равносильна любви  к красоте, благу. Любовь дарует человеку бессмертие.
«Пёстрым троном славная Афродита,
Зевса дочь, искусная в хитрых ковах,
Я молю тебя: не круши мне горем
Сердца, благая!»
О божественном чувстве, естественно, молили богов. Вот и этот отрывок из стихотворения Сапфо – тоже молитва. Но чем быстрее развивается цивилизация, тем меньше места для божественного остается в отношениях между мужчиной и женщиной. Не считая, конечно, возникновения бесчисленных аллегорий в виде «стрел Амура» и «Пояса Венеры!»
Средневековые философы сравнивали чувство любви с любовью к Богу. Бог рассматривался в качестве Возлюбленного человеческой души. И поныне, религиозная лирика переплетается с любовной лирикой, возвышая до небес,  человеческую любовь.
Хорошо известен во времена средневековья – культ Прекрасной Дамы. Рыцари посвящали дамам своего сердца возвышенные стихи – любовные страдания, стихи служения и  верности  недоступному идеалу.
Любовь в средние века считалась чувством, облагораживающим душу. Но к браку все это имело весьма косвенное отношение… если вообще имело.
Любовь, соответствующая нынешнему пониманию, начала развиваться в феодальную эпоху рыцарства. Частично это можно объяснить германским влиянием, потому что на севере женщина вообще пользовалась большей свободой, частично глаза мужчинам открыл культ Марии, и они обнаружили в женщине большее, чем племенной материал или объект наслаждения.
Тогда-то и появилась и пышным цветом расцвела культура трубадуров и менестрелей, воспевающих Прекрасную Даму, недоступную, чуждую греховным соблазнам. Переступившие эту грань мгновенно испытывали на себе гнев богов и не было людей, несчастней их. Перечитайте «Тристана и Изольду» - лучшее, пожалуй, из произведений того времени, вдохновившее впоследствии огромное количество поэтов всех времен и всех стран.
Из дошедших до нас произведений провансальских трубадуров мы знаем, что у рыцарской службы имелось несколько ступеней. На первой из них рыцарь находился, когда свои чувства он еще носил в сердце и не осмеливался признаться в своей тайной любви. Если признание состоялось, он поднимался на вторую ступень, которая предназначалась для просителей. Если же дама приняла предложенную службу, рыцарь возводился в ранг услышанного. Но для достижения этой ступени он должен был выдержать испытательный срок, который мог растягиваться на годы. Впрочем, торопиться все равно было некуда: у рыцаря была жена, у дамы – муж и дети, так что возвышенные слова могли произноситься до бесконечности.
Все поступки, все славословия совершались, правда, в надежде на награду. Но… наградой считали уже то, что посредством службы Даме рыцарь поднимался над буднями и достигал определенного возвышенного духовного состояния. Альбрехт фон Иоганнсдорф, миннезингер XII века, в одной из своих песен просит награду у госпожи:
«- Разве песни, с которыми я обращаюсь к тебе, и поступки, творимые мною лишь ради тебя, не заслуживают награды?
- Будь спокоенТы получишь награду и будешь счастлив.
- Какова же будет плата, о прекрасная дама?
- Рост твоей славы и возвышенность духа будут тебе достойной наградой!»
Но эта возвышенность духа являлась проявлением очень и очень односторонней любви. Мужчина дает клятву, выдерживает испытание, истекает кровью на рыцарских турнирах, совершает паломничество на Святую Землю, а женщина милостиво принимает все это и со своей стороны не предлагает ничего. Цветок романтики благоухает только на стороне мужчины, а роль женщины во всей любовной истории не имеет ни цвета, ни запаха, она абсолютно пассивна.
О настоящей любви, в нашем теперешнем понимании не могло быть и речи, ибо любящая женщина боится за своего любимого, и уж, если и приходилось отпускать его на серьезную войну, она не будет добавлять себе волнений, отправляя его на авантюрные приключения в виде турниров и поисков поединков «в честь прекрасной дамы»,  где легко можно было погибнуть. Что часто и происходило.
Апофеозом такой «любви» стали случаи, один из которых был впоследствии описан немецким поэтом Шиллером в балладе «Перчатка», где одна из дам бросила перчатку на арену с дикими зверьми, и потребовала от своего рыцаря ее немедленно принести на трибуны. Тот выполнил смертельно опасную просьбу…
«У рыцарей и дам при дерзости такой
От страха сердце помутилось;
А витязь молодой спокойно всходит на балкон;
Рукоплесканьем встречен он;
Его приветствуют красавицыны взгляды…
Но, холодно приняв привет её очей,
В лицо перчатку ей
Он бросил и сказал: «Не требую награды».
Но этот романтически-восторженный период постепенно приближался к своему закату. Полнокровный представитель эпохи Ренессанса смеялся над бесплотным томлением и искал в любви более реальные радости.  Соответственно претерпела изменения и любовная лирика.
Появился «сладостный, новый стиль».  Концентрацию чувств на Прекрасной Даме, сменили описания переживаний, происходящих в сердце влюбленного. Одним из прекраснейших представителей той эпохи, являются Данте, вдохновенно воспевающий свою возлюбленную Беатриче, а так же Петрарка.  Его Лаура – это любовь не только к женщине, но и ко всему прекрасному, что есть в мире.
И все равно это бесконечно далекая от реальной жизни любовь. И Беатриче, и Лаура мирно вели супружескую жизнь, растили детей, приглядывали за слугами… Так что знаменитый вопрос Анны Ахматовой: «Могла ли Биче, словно Дант творить, или Лаура – жар любви восславить…?» был и остается кокетливо риторическим. Женщины, не знавшие любви, никак не могли ее воспеть, как слепой от рождения не может описать всю красоту окружающего мира.
Любовная лирика продолжала развиваться и видоизменяться и в восемнадцатом, и в девятнадцатом веках. В Европе, правда, по-прежнему тяготели к куртуазно-бесплотным забавам - в салонах с искусственной атмосферой возродилось существовавшее в эпоху рыцарства почитание женщины. Женщина вновь была поднята на пьедестал. Но теперь ее поднял туда не рыцарь, она сама забралась на возвышение.
Остроумная беседа, ловкий комплимент, зарифмованное выражение чувств — этими средствами надо было добиваться благосклонности идеала, который, впрочем, обязан был отвечать тем же. Вот когда зародилось женское стихотворчество, до сих пор безмерно раздражающее поэтов-мужчин.
Впрочем, обо всем этом прекрасно написал Ростан в своей бессмертной пьесе «Сирано де Бержерак», а до него очень едко высмеял в своей комедии «Жеманницы» Мольер.
Новатором в любовной лирике того времени, можно назвать Тредиаковского. Он одним из первых в своем творчестве использовал описание чувственных сцен, и  утверждал, что любовь может быть сильнее религиозного чувства.
«Чем день всякий провождать,
Ежели без любви жить?
Буде престать угождать,
То что ж надлежит чинить»
После смелого новаторства Тредиаковского, в любовной лирике все чаще стали появляться мотивы воспевания сладостной любви, интимного чувства. Такие мотивы прослеживаются, например, в творчестве Державина:
«Соты ль душисты
В желтых власах,
Розы ль огнисты
В алых устах,
Сахар ли белый
Грудь у нее...»
«Песнь Песней триумфально возвращалась на поэтический Олимп.
Золотой век русской поэзии – век девятнадцатый. В эти времена – любовная лирика расцветает, как чудесный цветок, блестит, как ограненный жемчуг. Стихи о любви пишут все!  Это и нежные признания в личный дневник прекрасной даме, это и экспромты, декламируемые в литературных салонах, и девичьи стихи в тайных альбомах, и серьезные произведения, ставшие классикой мировой литературы.
Но при описании интимных сцен, или прелестей своей возлюбленной, истинный художник слова никогда не скатится к пошлости, но сохранит возвышенность и нравственную чистоту. Вы не найдете у Фета или Баратынского грубоватой фривольности Пушкина, заимствованной, безусловно, у Баркова.
Что же дальше? А дальше любой может взят томик антологии поэзии девятнадцатого-двадцатого веков и почитать стихи про подвиги, доблесть, славу, войну, бренности и уродстве мира. Ну, и про любовь, конечно, как же без нее? Только… наша современная культура основана отнюдь не на любви в том понимании, которое в нее вкладывали тысячелетиями.
Бывают, конечно, исключения, но они лишь подтверждают общее правило: в мире потребления и рекламы любовь – лишь один их компонентов привлечения внимания «почтеннейшей публики». Брак по-прежнему отдельно, любовь – отдельно, ее нетрадиционные формы – еще более отдельно. При этом мужчины мало чем отличаются от женщин – и лексикой, и целями и морально-духовными ценностями.
Точнее, отсутствием таковых.
Наверное в тех, доисторических, пещерах любовь хоть и не понимали, но хотя бы не вываливали в грязи.
Камо грядеши?