Монологи о рыбалке

               
  Эта история посвящается моему другу, Александру, который был еще жив, когда она была написана.               
 
    

   Хотя то, о чем я хочу сейчас рассказать, собственно не относится к рыбалке, все же речь здесь пойдет о рыбе, и о моей жизни в те годы, тесно с ней связанной. Окончив в 1971 году   Ленинградский Государственный Университет, я стал младшим научным сотрудником Биологического института ЛГУ, располагавшегося в Старом Петергофе. Но фактически я оставался работать на кафедре ихтиологии и гидробиологии в Ленинграде. Научным руководителем моим стал наш заведующий кафедрой профессор Б.Н, который в ту пору начал успешно разваливать тот научный коллектив, который был создан его предшественником Н.Л.Гербильским. Лично меня Б.Н. завлек в младшие научные сотрудники, предварительно пообещав, что даст мне возможность стать соискателем и защитить кандидатскую диссертацию в течение нескольких ближайших лет. По молодости и крайней неопытности своей я поверил ему. Однако вскоре я был вынужден убедиться, что не все так уж хорошо складывается. Во-первых, тема моей научной работы была абсолютно расплывчатой. Мне, вчерашнему студенту, приходилось самому искать пути и методы продвижения вперед без чьей-либо помощи. А работающие в близких направлениях ведущие специалисты города, напрямую не отталкивая меня, давали понять, что поскольку я человек от Б. Н., то и должен по всем вопросам помощи искать лишь у него. Сложившиеся у наших научных авторитетов взаимоотношения, и особенно то «уважение», которое они испытывали к Б.Н. не позволяли мне проникнуть свободно на чью-либо территорию. В результате я потратил немало времени на бесперспективные методики исследований, но нужных результатов так и не добился. Профессор же наш оказался элементарной пустышкой, за душой у которого ничего не было. Никаких новых идей! Более того, его по-прежнему тянуло заниматься не конкретными научными проблемами, а весьма престижными объектами исследований – осетровыми, что налагало особые условия и создавало немалые сложности в их изучении. Поэтому, когда наступала весна, и приближался период размножения рыб (теперь уже в условиях заводов, занимающихся разведением осетровых), я должен был отправляться в Астраханскую область, где тогда уже (или еще) работали несколько осетроводных заводов. Как-то само собой складывалось все так, что примерно в это же время подходил срок сдачи экзаменов по кандидатскому минимуму, для аспирантов и соискателей, чтобы в последующем получить допуск к защите диссертации. Но никакие доводы на моего шефа не действовали – я должен был ехать. И все это при том, что никакого ясного плана у меня на период экспедиционной работы, не было.  Помню, как,  приехав из экспедиции назад в Питер, инкогнито, из Астрахани, я втихаря сдал экзамен по философии, а потом срочно опять вернулся назад. Но не о существовании на кафедре и моих научных проблемах того времени мне хочется рассказать.
      Само по себе посещение Нижней Волги и присутствие на промысле осетровых тогда много стоило. Мало кому в те годы (а сейчас и подавно) доводилось видеть, как из огромного, почти километровой длины закидного невода, вытаскивают по нескольку сотен осетров, севрюг и белуг, не говоря уже о другой рыбе, считавшейся приловом. А  мне такое удавалось нередко наблюдать в семидесятых годах, особенно в районе тони Мужичьей, в восьмидесяти километрах от Астрахани вверх по течению. И уж конечно не многим приходилось в течение всего срока командировки, каждый день, сидя там за столом плавучей брандвахты (являвшейся общежитием для сотрудников Астраханского института ЦНИОРХ, центрального НИИ осетрового рыбного хозяйства), питаться блюдами из осетра или севрюги. В этот паек обычно входил и ежедневный тазик с полупаюсной черной икрой на столе. Но, кроме уже упомянутых гастрономических интересов, к Астраханским достопримечательностям, можно было отнести прекрасную рыбалку в низовьях Волги и ее протоков (ериков), а также несусветную жару уже в июне месяце, и целые леса ветряков по  берегам Волги в целом ряде поселков. Короче, посмотреть здесь было на что. Ветряки, как потом мне удалось выяснить, гнали воду из реки на огороды жителей местных сел. Нигде больше мне видеть такого не приходилось.
      И вот, наслушавшись моих ярких рассказов о тамошних достопримечательностях, один мой приятель из Университета, но вовсе не биолог как я, а конструктор, попросился ко мне в экспедицию в качестве студента-наблюдателя. Он хотел лично увидеть, как он выразился, всю эту Африку. Несмотря на то, что новоиспеченный студент был моим ровесником, я согласился взять его с собой, благо, что никаких официальных документов мне для этого оформлять не было надобности. И вот мы с ним приехали на место, то есть в поселок Трудфронт, что располагается в семидесяти километрах от Астрахани, ниже по течению Волги. И хотя на легендарную тоню Мужичью нам с ним попасть не пришлось, время он там провел, я полагаю, довольно интересно. Поселились мы с ним в одной из комнат барака у Александровского рыбоводного завода. Этот завод занимался разведением осетровых и белорыбицы, и был в то время самым крупным в стране.
   
  Для начала мой приятель стал случайным свидетелем того, как одного из наших студентов-практикантов, крепко сколоченного парня и спортсмена, мне пришлось везти на попутном грузовике в местную больницу, находящуюся в шести километрах от нас, в поселке. Парень никогда не пил, а тут, после того как на каком-то застолье студентов употребил изрядное количество казенного спирта, ему стало плохо. Когда ребята меня позвали на помощь,  он катался в корчах по земле, и его рвало желчью. В больнице, куда мы вскоре с ним добрались, врач спросил, отчего у него случилось такое сильное отравление. Я ответил, что от выпитого спирта. Но местный эскулап мне не поверил. Более того, он сказал, что спиртом отравиться нельзя. - Скорее всего, он отравился с непривычки осетриной, или наелся несвежей икры! – Сказал он. Как я не пытался разубедить этого специалиста от медицины, он стоял на своем, и считал, что я от него правду просто скрываю. Потом он промыл моему студенту желудок, и мы смогли отправиться обратно на рыбозавод. Так началось ознакомление с местными достопримечательностями моего приятеля Александра З.. Потом мне удалось-таки взять Александра  с собой на самые нижние участки Волги, в район Астраханского заповедника. Отправились туда мы на баркасе, за которым тащились «прорези» для транспортировки осетров, и уже через сутки прибыли на рыбачью тоню, под названием «Девятая Огневка». Здесь мы должны были отобрать подходящих нам для работы производителей осетров.
   
   По дороге Александр много фотографировал. Ему удалось тогда сделать довольно много действительно интересных снимков. Часть из них до сих пор украшает мой письменный стол, несмотря на  прошедшие с той поры годы.
    Там я впервые узнал о происхождении такого названия, «Огневка». Огневками когда-то называли маленькие лодки, или «мотенки», которые подцепляли к центральной части невода, чтобы проходящие мимо корабли случайно не «наехали» на сеть. Днем на них возвышался цветной флажок. В ночное время на этих лодках устанавливали фонарь. Цвет флажка или фонаря, красный или белый, указывал на то, с какой стороны реки заведен невод. Отсюда и второе название этих лодок – фонарка. Так вот, места, где проводили  неводной  лов рыбы, должны были иметь удобный пологий берег, куда сеть можно было бы вытаскивать (то есть, притонять). Поскольку таких мест на нижней Волге было не так много, их тщательно помечали и давали им названия. Так они и появились, эти Огневки. Первая, вторая и т.д. где-то до одиннадцати, или двенадцати, почти через каждый километр. И это было одновременно чем-то вроде временных летних поселений для рыбаков, которые там трудились. Вот они и сохранились до наших дней.
   
   Но я несколько отвлекся. Когда мы прибыли на место, где должны были брать рыбу, и где работала бригада рыбаков, наша команда с баркаса тут же, надев высокие резиновые сапоги, бросилась на берег – помогать им. За помощь рыбаки давали им рыбу (естественно, осетровых: севрюг, осетров, в том числе икряных). А попутно, как я потом выяснил, наши члены команды, еще и приворовывали  там рыбу. В результате, вскоре у нас на корабле появилась своя свежая соленая икра и вареное осетровое мясо. А наши «баркасники»  вскоре смогли продать часть добытых рыб на проходящие суда. На вырученные деньги, моментально была куплена водка (съездили на лодке к ближайшему плавучему магазину), которую вскоре начали распивать, заедая это все осетриной и севрюжьей икрой, обильно намазывая ее на хлеб. Мы с Александром, естественно, присоединились, поскольку были голодны. Я хоть и не пил наравне с членами команды, но все же периодически прикладывался к стопочке. А вот приятель мой, Сашка, не пил совсем. Зато ел в три горла. А когда я его предупредил, чтобы он с непривычки особенно на осетрину не налегал, тем более без водки, Саня ответил мне, что его желудок не переваривает только плохо прожаренные гвозди. И конечно же жадность до деликатесов его подвела. История с врачом и  моим, спиртом отравившимся студентом, его ничему не научила. Утром он выглядел неважно. Он периодически свешивался с прорези за борт, как будто хотел там, в мутной волжской воде, что-то разглядеть и подолгу оставался в таком положении. Потом он вдруг спрыгивал с прорези на берег и бежал в непроходимый, стоящий сплошной стеной, трехметровый  тростник. К еде он не притрагивался, как ни больно ему было видеть, что в луженых глотках других, один за другим исчезают большущие куски вареной севрюги, и ложками вычерпывается из  огромной миски недоеденная вчера черная икра. А капитан баркаса, Герман, при этом ему приговаривал: «Вот видишь, Саша, пил бы с нами как все, ничего бы твоему желудку не было». Вероятно, он был прав. Но непьющему тогда Александру, для которого еда была одной из основных радостей жизни, просто  крупно не повезло. В кои-то веки появилась возможность наесться вволю свежайшей осетрины и икры, и бесплатно, притом, а тут такая напасть. Вот он, бедняга, и протаптывал свою тропу в непроходимом, похожем на тонкий бамбук, тростнике, бегая туда по нескольку раз в день, пока тропа не обрела вполне завершенный вид. А мне его было искренне жаль, ведь и я тоже рассчитывал, что его посещение Волги станет для него незабываемым. Никак я не ожидал, что воспоминания его будут так омрачнены трехдневным диурезом в месте, где его желудок мог бы исполнить, наверное, самую заветную свою мечту. Зато у него, то есть у Александра, теперь есть что вспомнить…. Может быть, поэтому теперь он и не отказывает себе в возможности маленько выпить!


                R.V.  Санкт-Петербург, январь 2010г.


P.s. Приятель мой, Александр Заморянский, умер от лейкоза в январе 2012 года. Но меня с ним связывает, как и прежде, множество воспоминаний.