Вы караул не видели?

Осень 1986. Москва.

Кое-как добравшись до куранто-башенной столицы из Луганска, мы выгрузились на платформу Курского вокзала и сразу окунулись в круговерть большого города. Мы – это два офицера и пять помятых, сонных бойцов, нагруженных, кроме вещмешков, двумя большими деревянными ящиками, похожими на среднего размера гробы. В одном ящике упокоились пять автоматов и два пистолета «ТТ» с боекомплектами, в другом – сухой паек, дотошно исчисленный начальником продовольственного склада и представленный маленькими, но тяжелыми баночками с лаконичными названиями: «Каша гречневая со свининой» и «Каша рисовая со свининой». При попытке выпросить сгущенного молока, на нас посмотрели как на ненормальных и для убедительности развели руками. Подсластить поездку не получилось…
Мы, диковато озираясь по сторонам, проходим в здание вокзала. За время нашего недолгого путешествия по перрону, нам на встречу попадаются, по крайней мере, три военных патруля в диапазоне от летчиков до моряков. Начальник нашего караула, который в мирной жизни командует ротой связи, прозванный за свои затемненные очки «Слепым музыкантом», каждый раз отдает честь, выслушивает что-то по поводу нашего внешнего вида, и показывает проездные документы. Нас, скривившись, отпускают, и мы делаем очередные двадцать шагов, чтобы упереться в следующий патруль.
В Москве мы проездом. Нам дальше – в Ленинград. А там, на перекладных до ремонтной базы, где мы должны забрать технику и сопроводить ее в родной Луганск.
Мы – караул. Этим словом все сказано. С нами оружие. Это записано в наших командировочных. По этой причине каждый встречный начальник патруля считает своим долгом подергать, проверяя на прочность замки, рискуя вырвать их из ящиков вместе с плохо закрепленными петлями.
Мы плотной группой движемся сквозь толпу и замираем у окошка военного коменданта. За окном измученный, мокрый от ответственности старлей, говорящий сразу по нескольким телефонам. Он бегло просматривает протянутые бумаги, возвращает их, делая пометку в журнале, тычет пальцем куда-то вверх, после чего показывает двумя пальцами «козу-дерезу». Мы понимаем, что надо куда-то идти и растерянно осматриваемся, но кто-то подсказывает нам, что на втором этаже расположена комната сбора караулов.
Поднимаемся на второй этаж. Довольно быстро находим нужную комнату. В ней уже сидит несколько караулов, только что приехавших или скоро уезжающих. Спящая в полглаза десантура, крепкие казахи в бескозырках с надписью «Северный флот», караул внутренних войск… Занимаем дальний угол. Сажаем бойцов на ящики, говорим хором что-то ненужное о бдительности и незнакомых людях, что будем скоро, и убегаем ставить печати, отмечать командировочные, компостировать билеты, смотреть расписание поездов, покупать пирожки, пить кофе и смотреть вокзал…
В Москве холодно и слякотно. Выпавший снег растоптан людьми и раскатан колесами машин в серо-коричневую кашу, которая хлюпает под ногами и оставляет яркие соляные полосы на мокрой обуви. Мы с «Музыкантом» оба в фуражках и серо-голубых парадных шинелях. На этом наше сходство заканчивается. Он ниже меня, коренаст, голенища его хромовых сапог слишком узкие, чтобы налезть на большие треугольные икры, что как-то само собой сминает сапоги в «гармошку». Сапоги кажутся только что снятыми с самовара, где их долго использовали в качестве «мехов». Шинель, обрезанная так высоко, что едва прикрывает колени, перехвачена ремнем потертой портупеи. Темные очки, насаженные на крупный нос, делают его похожим на Пиночета. Возможно, именно ненависть к чилийскому диктатору мешает патрулям воспринимать нашего начальника караула как «своего». Моя шинель едва не упирается в пол вокзала, что позволяет, при быстром передвижении, скрывать от глаз людских размокшие неуставные полусапожки. Я сам себе напоминаю красноармейца из старых фильмов.
Вот такой экзотической парой мы шарахаемся по огромному помещению вокзала, вертя головами в поисках нужных окошек и различных указующих надписей. Беготня отнимает около часа. Наконец, оформив необходимые бумаги, мы, прикупив на всех горячих пирожков, возвращаемся к комнате сбора караулов. Контингент существенно поменялся. В том углу, где мы оставили наших солдат, на больших брезентовых тюках сидят бойцы с танковыми эмблемами. Наших нет! Ни солдат, ни ящиков, ни следов борьбы, ни прощального письма. Из тех, кто находится в комнате, никто их не видел. Караулы приходят и уходят с завидной скоростью.
Где-то в районе солнечного сплетения включается маленький холодильник, разгоняющий заморозку по всему организму. Мы с «Музыкантом» обреченно смотрим друг на друга. В перепуганных глазах черной краской кривыми буквами написан вопрос: «Чё делать-то!?». Пирожки нестерпимо пахнут, выражая солидарность
Ускоряясь, бежим к военному коменданту вокзала. За знакомым окошком, как в аквариуме, сидит незнакомый капитан с, покрытым красными пятнами лицом, и срывающимся голосов орет в две трубки одно и то же. Кажется что-то про своевременность подачи заявок на билеты, про перегруженность направления и про чью-то маму…
Буквально приникнув губами к просверленным в стекле отверстиям, мой начальник караула тщетно пытается выбрать паузу для того, чтобы задать свой вопрос. Со всех сторон нас теснят шинели, погоны, шевроны, звезды, кокарды, тянутся руки с документами… Столица…
Из боковой двери выходит старший лейтенант с повязкой на рукаве. «Дежурный помощник». Он пытается проскользнуть мимо нас, но «Музыкант» хватает его за руку:
- Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!? – несмотря на то, что «Музыкант» в звании капитана, мы понимаем, что столичный старлей это не чета старлею провинциальному. Видели мы как они орут на полковников.
- Только быстро. Что у вас?
Вот как на вопрос ответить? Мол, караул проворонили? Здорово! Выбираем нейтральное:
- А у вас на вокзале только одна комната для караулов?
- Да.
- Дело в том, что мы пока оформляли бумаги и брали билеты… а пришли… а они куда-то…
Помощник слишком торопится, чтобы размениваться на выговоры:
- Каждый час автобус комендатуры забирает караулы с вокзалов и отвозит их в комендатуру Москвы. У вас через сколько отправление?
- Через пять часов.
- Ну вот, там и ищите.
- А…
- Телефоны комендатуры на стенде, - помощник указывает пальцем на «аквариум», и пока мы поворачиваем головы, успевает скрыться.
Судорожно записываем длинные телефоны. Откуда-то звоним. Нас долго соединяют с дежурными, ответственными, их многочисленными помощниками и торжественно объявляют:
- Караул из Луганска не прибывал…
Пытаемся узнать где автобус. Нам говорят, что он уехал на Ярославский вокзал, а дальше по какому-то не то «кругу», не то «кольцу» с заездом на все вокзалы, выгружая и забирая караулы, поедет в комендатуру столицы нашей Родины.
Грустно жуем пирожки с повидлом, заедая их пирожками с картошкой. Вкуса не чувствуем. Курим, и снова поднимаемся в знакомую комнату с караулами, надеясь на чудо. Чудо отсутствует. В комнате новые лица, наших нет… Густо пахнет потом и гуталином.
«Музыкант» простужен. По этой причине он постоянно прикладывается к небольшой карманной фляжке с «лекарством». Жирные вокзальные пирожки только усиливают запах перегара.
После очередной попытки дозвониться, узнаем, что наш караул таки прибыл в комендатуру. Успокаиваемся. Но ненадолго, так как до отправления нашего поезда на Ленинград остается часа три с половиной.
Узнать схему проезда до комендатуры – дело пяти минут. Ныряем в метро. Очки «Музыканта» мгновенно запотевают. Он снимает их, чтобы протереть, и я вижу его глаза, которые уж точно не должен увидеть патруль. В длинном перечне находим нужную станцию.
Выходим. Со станции всего один выход, который рогаткой расходится влево-право. В центре развилки, как три богатыря, стоят два подтянутых солдата во главе с бравым отутюженным майором комендантского патруля. Поток пассажиров неумолимо влечет нас прямо на них. Мой начальник караула, которому в душном вагоне поезда метро стало совсем хорошо, пытается спрятаться за моей спиной… Мы делаем вид, что за разговором не заметили патруль, но нас окликают, и мы, резко контрастируя с уставным видом «комендатурных», предстаем перед ними. Мы выглядим, как только что вышедшие из окружения в трофейной одежде с чужого плеча.
Майор брезгливо осматривает нас и просит показать документы. Глядя на него, в мозгу всплывают строки неизвестного поэта: «Чисто выбрит и поглажен, сбоку пистолет прилажен. Не какой-нибудь там хер, а дежурный офицер!».
«Музыкант» старается говорить, выдыхая в сторону, но от волнения дышит часто и глубоко, отчего воздух вокруг нас наполняется запахом отшумевшего праздника.
Убедившись, что мы не беглые каторжники, майор, явно сдерживая себя, говорит:
- Вы понимаете, что в таком виде разгуливать по Москве недопустимо?
Мы понуро киваем и влажными глазами смотрим на наши документы в его руках.
- Вас бы надо доставить в комендатуру…
- Так мы туда и направляемся, - куда-то вниз выдыхает «Музыкант», - там как раз наш караул сейчас…
Майор в нерешительности пожевывает губами и нехотя отдает документы. «Эх, не то сейчас время. Мне бы маузер в деревянной кобуре, да кожанку… Не ушли бы так просто…» - читается в его глазах, но вместо этого он строго говорит:
- Еще раз увижу – пойдете на гауптвахту. Свободны!
Мы, не веря в свое счастье, струимся к выходу и, впопыхах выскакиваем не туда. Осмотревшись, видим на другой стороне широкой улицы здание комендатуры. Оно являет собой нечто среднее между следственным изолятором и фортом, и выкрашено темной бурой краской, напоминающей кровь замученных в ее стенах нам подобных…
Единственный путь к комендатуре – через подземный переход, который охраняет трехглавый змей – патруль. «Музыкант» заходит за ближайший киоск и, для убедительности громко хлюпнув носом, делает глоток из фляжки. Это придает необходимой решимости, и мы снова ныряем под землю.
Патруль стоит на прежнем месте. Пробиваясь в толпе, мы проходим впритирку к майору, тщательно имитируя отдание воинской чести. В майоре что-то булькает, когда он узнает нас, его щеки покрываются пунцовыми пятнами, и он устремляет взгляд поверх наших голов, выцеливая очередную жертву. Мы чувствуем себя виноватыми. Очень.
Комендатура занимает площадь, соразмерную военному училищу. Внутрь ведет темный широкий тоннель арки, похожей на распахнутый рот. Раньше, по-видимому, это был каретный въезд. Миновав кованые ворота, мы показываем документы еще одному наглаженному щеголю, который тоже с удовольствием расстрелял бы нас, но это, к сожалению, не входит в его обязанности.
На вопрос о судьбе нашего караула, игрушечный старший лейтенант доходчиво объясняет, что надо пройти через плац, взять правее, там будет две двери, войти в левую, пройти по коридору направо, потом налево, по правой стороне будет….
- А там спросите…, - прерывается он, видя, что, по крайней мере, один из нас начинает засыпать.
Идем через плац. Огромная чистая площадь, на которой мы чувствуем себя двумя смятыми несвежими салфетками на белоснежной скатерти. Естественно пересекаем плац по диагонали, куря на ходу. «Музыкант» жалуется на простуду, на сырость, на сапоги, которые жмут, и на столичные порядки. Мимо бежит солдат.
- Эй, военный!
Солдат замирает по стойке «Смирно» и молодцевато поворачивается в нашу сторону.
- Где здесь караулы?
Солдатик, чеканя слова и, делая механически выверенные движения руками, объясняет нам дорогу.
- Ага. Спасибо, - говорим мы и, отвернувшись, идем искать нужную дверь.
Пройдя шагов двадцать, мы вдруг слышим:
-  Разрешите идти?
Мы замираем как от выстрела. Медленно оборачиваемся. Боец стоит там, где мы его оставили.
- Конечно, иди…, - не по уставу отпускаем мы солдата и он, согнув руки в локтях, продолжает свой путь все также бегом.
Ну да! Мы тоже где-то читали, что по плацу передвижение либо строевым шагом, либо бегом… С сомнением смотрим на недокуренные сигареты. Немного ускоряемся. Кажется, что из десятков окон на нас с укором смотрят правильно воспитанные столичные военные…
После продолжительного блуждания по коридорам комендатуры, мы находим наш караул. Пять человек, с глазами безвинно избитых розгами батраков, понуро сидят с толстыми книгами «Общевоинских уставов» в руках. На наше вторжение недовольно реагирует начищенный сержант, готовящийся к приему зачета у несчастных луганчан.
- Товарищ капитан…, - хором начинают ныть «наши».
В углу комнаты стоят знакомые ящики с оружием и пищей. «Музыкант» остается выяснять отношения с сержантом, а я отправляюсь разыскивать комендантский автобус. Выясняю, что автобус будет через час и завезет наш караул сразу на Ленинградский вокзал. Постепенно согреваюсь.
Возвратившись в комнату с караулом, застаю «Музыканта», полусидящего на столе и делающего внушение сержанту о том, что «они и так все прекрасно знают… и это не повод издеваться над людьми… хорошо, хоть покормить догадались…».
Трижды проверив достоверность информацию относительно доставки караула в нужное время в нужное место, мы с «Музыкантом» быстрым шагом обходим плац комендатуры по кромке, ныряем в подворотню выхода и, наконец, оказываемся на свободе. Несмотря на активное движение и обилие автомобильных выхлопов, воздух здесь намного приятнее, чем за воротами комендатуры.
Теперь наш путь лежит на Ленинградский вокзал. И снова появляется необходимость посетить метрополитен имени Ленина. Вход в метро прямо перед нами. Некоторое время топчемся в нерешительности, перемешивая ногами полурастаявшую снежную жижу. Выкурив по сигарете, ныряем.
Майор со своими опричниками стоит на прежнем месте, контролируя оба выхода подземного перехода. Мы пытаемся держаться подальше от него и изо всех сил ломимся против течения людского потока. Вокруг нас возникают естественные завихрения. В море заячьих шапок и вязаных шапочек гордо плывут две фуражки, в которые впивается взгляд начальника патруля. На щеках майора вспучиваются и опадают огромные желваки. Опричники вопросительно смотрят на своего начальника. Мы делаем какие-то знаки руками, должные означать осознание глубокой вины, раскаянье и обещание навсегда покинуть столицу. От волнения во рту внезапно возникает вкус недавно съеденных пирожков.
…Автобус действительно вовремя привозит наш караул. После недолгого препирательства с проводницей по поводу негабаритных ящиков, «которые развалят весь вагон», мы всемером занимаем свои два купе и впервые за день расслабляемся.
Когда поезд трогается, мы заказываем семь стаканов чая и утыкаемся в окна, провожая взглядом Москву.
Мы тебя никогда не забудем, дорогая наша столица!