Где то рядом

     Август. В закатных лучах затихает сосновый бор. Лесное озеро, еще недавно недовольное нашим приходом, смирилось и укутывается в туман, готовясь к прохладной ночи. Мы лежим у костра, лениво попивая чай, как всегда, приготовленный моим напарником.
     Рядом, в лесу еще продолжается активная повседневная жизнь. Всюду слышится писк, шуршание полевок, крики птиц. Скоротечно шумит листва берез и ивняка. Величаво кряхтит кедр. Ему вторит хмурая ель и деловая сосна.
     Вдруг идиллию нарушает громкий треск валежника. Кажется, что кто – то пробирается по лесу к нам. Но я знаю – это ветер решил поиграть, попугать не прошенных гостей и создает иллюзию присутствия еще кого – нибудь. На всякий случай интересуюсь:
     – Дед, что это? Ходит, что ли кто?
     Григорич  прислушивается, затем категорически заявляет:
     – Пустое. Кто тут может быть.
     – Похоже, что медведь нами интересуется. Мужики рассказывают где – то рядом ходит.
     – Ага, сейчас прямо выйдет чай с нами пить, – улыбается он.
     Я успокаиваюсь, но в душе тревога не проходит. Дело в том, что мы забрались сюда проверить озеро на предмет карасей и пособирать бруснику, если попадется – чернику. Поэтому притащили около десятка сетей, палатку, спальники, резиновую лодку. А вот ружья не взяли: сезон охоты еще не была открыт – чего зря на рожон лезть.
     – Надо построить здесь избушку, – Григорич  ставит котелок опять на огонь, – негоже в палатке каждый раз обитать. В- первых, надо постоянно таскать лишнюю тяжесть с собой, во- вторых, в избушке в любое время года можно жить. Так что продумай вопрос доставки сюда стройматериалов и прочей ерунды, необходимой для стройки. Место – то здесь неплохое.
     Согласно киваю головой. Мне лень отвечать и вступать в дискуссию с дедом: если поддержишь разговор – не закончится до утра. Такова уж характерная черта Григорича. Любит поговорить он по делу и без оного. Видя мое нежелание, напарник обижается и начинает устраиваться на ночлег.
     Подбросив дров в костер, прислушивается. Потом многозначительно молчит. Я вопросительно смотрю на него.
     – А ты, по – моему, прав, медведь, однако, бродит рядом. Запах, видимо, привлекает, – дед заворачивается в дожевик и через минуту начинает демонстративно храпеть.
     Меня охватывает беспокойство. Достаю их чехла свой охотничий нож и долго держу его в руках. Но к биваку никто не подходит. Тут уж и усталость все же берет свое: устраиваюсь  на всякий случай отдыхать недалеко от Григорича, нож кладу рядом. Прислушиваюсь к посторонним звукам, стараясь определить, что происходит там, в темноте. Через минуту не выдерживаю, встаю и подбрасываю в костер сухое бревно, заранее приготовленное напарником. Костер вспыхивает с новой силой, освещая кромку леса. Снова укладываюсь за спиной Григорича. Вот так лежу в напряжении, сморю то на огонь, то на лес пока не начинает светать.
      Прохладно. Встаю, наливаю в кружку еще горячий чай. Специально шумлю, что бы проснулся дед. Храп прекращается и через минуту раздается его ехидный голос:
     – Ты не спал, однако? Все хозяина ждал? Напрасно. Он в это время ленивый, не нужны мы ему.
     – Так ты специально про медведя мне наговорил? Испугать решил?
     – Конечно. А то вишь, разговаривать ему со мной не захотелось, обидно, понимаешь.
     … С Григоричем  не разговаривал целую неделю. До следующих выходных. Пока опять не собрались в лес.
     Избу построили к зиме. А когда приходилось отдыхать в ней со знакомыми рыбаками или охотниками, он, все также ехидно, рассказывал, как меня напугал.