Искры на рельсах. Глава IV

Михаил отложил страницу в сторону, встал из-за стола и немного походил по комнате. Затем потер пальцами виски, включил торшер и пересел с бумагами на диван.

    ИОСИФ ЗЕРМАН. ПАРТИЗАН.
      
       - ЗАЛЕЧИ, - едва выцедил из себя Лысый, почти не открывая рта, голосом сдавленным и придушенным.
       - Да я не буду наверно, - замялся Костя. - Мне еще в рейс.
       - Ой, да хуле ты миньжуешься, - бросил Ермоха, подсаживаясь в круг. Наоборот, сконцентрируешься. Давай, за маму, за папу.
       - Мож, тебе паравозика? - предложил Лысый уже нормальным голосом, потому что выдохнул.
       - Да не, я так дерну.
       - Ну как знаешь. Только подлечи.
       Костя наслюнил мизинец и покрутил об него кромку папиросной бумаги возле самого уголька. Затем приложился к мундштуку, туго затянулся и, вдохнув еще воздуха, протолкнул дальше в легкие молочного цвета дым, пряный и терпкий, как тысяча и одна ночь. Посидев неподвижно несколько секунд, он выпустил его уже почти прозрачной струйкой и передал папироску Ермохе. Тот пропустил мундштук между пальцами, сложил из ладоней домик с трубой, поднес его ко рту и мощным вакуумным насосом втянул сидящего там зеленого джинна, отчего огонек засветился ярче и с треском пополз от кончика папироски к ее основанию.
       - С такими легкими подводным плаваньем заниматься, - заметил Лысый.
       Сидящий далее молчаливый Напильник сжал кулак, лизнул пару раз ложбинку между указательным и средним пальцем и подался к Ермохе, давая понять, что хочет паровоза.
       - В обратку, - попросил он.
       Ермоха поджал язык кверху, чтобы не обжечься, взял папироску горящим концом в рот и придвинулся к Напильнику. Между ними образовался короткий вибрирующий мостик из дыма. Со стороны выглядело, будто гигантский воробей кормит своего птенца. Напильник раздулся как пузырь и щелкнул зубами - хватит. Остаток дыма сиротливо расплылся в воздухе.
       - А еще такой анекдот, пацаны, - снова заговорил Лысый. - Про тебя, кстати, Костян. Короче, машинист ведет состав, вдруг видит - парень девку прямо на шпалах пежит. Он - гудок, те - ноль внимания. А поезд на всей скорости идет.
       - Ты, хорош базарить, потухнет щас! - крикнул на него Ермоха.
       Косяк снова был в руке Лысого. Он судорожно затянулся, выдохнул и продолжал:
       - В общем, машинист по тормозам, сигналит, матерится, а тем двоим по барабану. Только жопа над рельсами прыгает.
       Где-то я уже слышал этот анекдот, - подумал Костя. - Только концовку не помню.
       Над сидящими в круге рыцарями повисло доброе зеленоватое облако. То ли они сами надули его своей папироской, то ли оно сошло к ним с неба в знак благословения и покоя.
       - Короче, машинист пересрался весь, пар, свист, искры на рельсах - поезд останавливается в полуметре от этих двух, а они все шоркаются. Машинист из кабины выпрыгивает, кричит: вы чо, бля, совсем охренели, что ли!
       - Вы чо, бля, совсем охренели, что ли! - раскатистым эхом отозвался голос бригадира Геннадича. За секунду до этого он зашел в кандейку, потянул носом и сразу понял, что здесь происходит.
       - Вам чо тут, бордель - анашу курить?
       Зеленое облако скукожилось и забилось в дальний угол.
       - О-о, какие люди, - протянул Ермоха с наглой ухмылкой. - Ты чо, Геннадич, в борделе другим занимаются.
       - Ты мне еще рассказывать будешь, чем там занимаются, - огрызнулся бригадир. - Ты компрессор перебрал? А хуле сидишь? Дай сюда!
       Он попытался отобрать у Ермохи косяк, но тот быстренько передал его Напильнику.
       - Геннадич, ну ты чо наезжаешь в натуре сразу? Скажи по-человечьи: пацаны, дайте дернуть пару раз, разве ж мы тебе откажем.
       Ермоха был классным слесарем и никого не боялся.
       - Ладно, с тобой отдельный разговор будет, - махнул на него Геннадич. - А вы давайте за работу. Ну, а ты чего, - обратился он к Косте. - Нашел, с кем связываться. Ты же вроде серьезный парень - на хер оно тебе надо! - Он брезгливо покосился на пепельницу с выпотрошенным из папиросы табаком. - У тебя выезд через полчаса, иди, готовься.
       Костя поднялся, оглядел присутствующих и со словами "удачи, пацаны" направился к выходу.
       - Смотри, рычаги не перепутай, Шумахер, - напутствовал его Лысый .
       Костя не оборачиваясь показал ему средний палец и вышел на улицу.
      
       СОЛНЦЕ было еще высоко, когда Иннокентий Палыч запер калитку, подергал ее на всякий случай и, взвалив на спину небольшой рюкзак, зашагал по дороге. Над дачным поселком "Юбилейный" масляно колыхалась густая, почти осязаемая жара, и Иннокентий Палыч поминутно доставал из кармана застиранный платок, чтобы отереть пот с лица и лысины. Он спешил на станцию. Дорогу до правления сада он знал хорошо, а вот дальше... Вроде как третий поворот налево, а может, и не третий. Раньше Иннокентий Палыч насчет дороги вообще не переживал, зять возил его на своей машине вместе с дочкой. А теперь они разошлись - ни зятя, ни машины. И чего не жилось. Иннокентий Палыч, уж на что строгий человек, а с зятем ладил хорошо. И на рыбалку вместе ездили, и водку пили. А дочь допилила. То то ей не так, то это не эдак. А теперь говорит, я на твою фазенду на электричке ездить не буду. А кто будет? Известно кто - старый больной Иннокентий Палыч. Пешком по жаре. Конечно, иной раз и сосед может подвезти. Но ведь не всегда же. Вот сегодня - привезти-то привез, а назад раньше уехал, дела у него в городе. Как хочешь, так и добирайся. А чтоб на электричке - это совсем в другую сторону, не как на машине. То есть железная дорога - вон она где, это коню понятно. Но надо же еще на станцию выйти, и не по полям, а по дороге. А ее найти сперва надо.
       Иннокентий Палыч остановился, вынул из рюкзака пластмассовую бутылку с чаем, отпил, поморщился и зашагал дальше. Сейчас бы пивка холодненького. Может, на станции продают. С пивком железнодорожная станция становилась еще вожделеннее, так что Иннокентий Палыч ускорил шаг, невзирая на жару. За поворотом показалось правление сада. Раньше оно было в другом месте, а это построили недавно, лет десять назад. Дальше шли участки, тоже сплошь новые. Их сразу видно: дома выше, деревья ниже, не выросли еще. Раньше-то люди скромнее строились: домики маленькие, деревянные, все одинаковые. А теперь каждый выпендриться норовит. Понаотгрохали хоромов двухэтажных, с мансардами. Откуда у людей деньги.
       На третьем повороте Иннокентий Палыч свернул налево. Улица называлась Березовая, хотя берез на ней почти не было. Через сто метров дорога забирала круто вправо, а на станцию вроде бы прямо. Может, потом будет поворот налево, - подумал Иннокентий Палыч и пошел дальше. Пару раз он уже добирался на дачу на электричке, когда у зятя была старая машина и часто ломалась. Но это когда было. Разве ж теперь упомнишь.
       Дорога между тем тянулась прямо вдоль электрических опор, пустая и равнодушная к заботам Иннокентия Палыча. По обочинам кое-где росла конопля, да желтые одуванчики сонно кивали каждому встречному. Поворота налево все не было. То есть были узенькие улочки, разделяющие ряды дачных участков на равные промежутки, словно зубцы гигантской расчески, но вряд ли хоть одна из них вела к станции. Та дорога - Иннокентий Палыч помнил это наверняка - была присыпана щебнем и вообще вид имела солидный и обнадеживающий. С другой стороны, топать дальше прямо - тоже смысла нет, это явно не туда. Иннокентий Палыч с минуту поколебался, махнул рукой и повернул в первую попавшуюся улочку. Она оказалась слишком короткой и вскоре уперлась в глубокий овраг. Тупик. Чертыхаясь и проклиная все на свете, он повернул обратно. Надо бы кого-то найти и спросить дорогу. Но сегодня, как назло, будний день - ни машин, ни людей. Он снова остановился. Ноги начинали гудеть, и пить хотелось нестерпимо. Отхлебнув из бутылки противно теплого чая, Иннокентий Палыч медленно просканировал местность. Может, хоть кто-то появится. Неужели все такие занятые? Работают. Какая на хрен работа - все заводы стоят.
       Вдруг, словно сжалившись над бедным стариком, откуда-то издали донеслись человеческие голоса. Иннокентий Палыч прошелся чуть вперед. Прислушался. Нет, ему не почудилось. Он явно различал раскатистый мужской баритон, гармонично дополняемый визгливым женским хохотом. Иннокентий Палыч прошел еще немного - смех стал еще громче. Он приблизился к забору и заглянул через калитку. В глубине участка был виден дом из красного кирпича с двухскатной крышей. Справа у забора, на границе с соседним наделом, был построен деревянный навес, затянутый по бокам вьющейся декоративной фасолью. Голоса звучали оттуда.
       Иннокентий Палыч толкнул калитку.
      
       КОСТЯ вышел из кандейки и поплыл над землей будто на воздушной подушке. Ничо так, накрыло, - подумал он. - Давно не курил.
       На отправочных путях станции, в ожидании тепловоза, стоял грузовой состав вагонов на пятнадцать. Интересно, чего мы сегодня везем. Хорошо, если бы коноплю. Можно еще догнаться по дороге. Идея насчет пятнадцати вагонов конопли, вполне легально перевозимых по российским железным дорогам, уже сама по себе была смелой. Так масштабно Костя прежде не мыслил. А тут он еще представил себе, как они с машинистом прямо на ходу перелезают из тепловоза в вагон, чтобы отсыпать себе на косяк, и его пробило на ржач. А потом, так же, через верх, лезут обратно в тепловоз, потому что если остаться и покурить в вагоне, то уже не остановишься и выдуешь его весь. Потом на товарной станции: где еще один вагон, было же пятнадцать? - А хрен знает, отцепился по дороге. Хе-хе, нормально пацаны прокатились.
       Костя зашел на территорию тягового депо. Дежурный как-то странно посмотрел на него и ничего не сказал. От этого взгляда Костя сразу же очнулся и обнаружил, что не просто идет, а еще шатается и хихикает, и вообще выглядит как полный рас****яй. Так и впалиться недолго. Он утвердил шаг и снова попытался вспомнить, чем заканчивается анекдот, который кайфоломщик бригадир так и не дал дослушать, про машиниста и парочку на рельсах. Нет, не помнит.
       Справа показался склад дизельного масла, а за ним резервуар для хранения каустической соды. Костя свернул на экипировочный путь и увидел тепловоз, стоящий над смотровой канавой. Возле него суетилось несколько работников комплексной бригады. Машиниста среди них не было. Костя со всеми поздоровался, обошел машину спереди и спустился в канаву. Машинист Серега стоял с запрокинутой головой прямо под второй колесной парой и проверял, достаточно ли смазки на шкворнях.
       - Здорово, Серег, - окликнул его Костя.
       - А, здорово, коли не шутишь, - ответил тот и снова задрал голову.
       - Как дела?
       - Да вот. Стержень у гребнесмазывателя сбился. Надо сказать бойцам, чтоб поправили.
       - Может, помочь? - предложил Костя.
       - Э... не сейчас. Ты футбол вчера смотрел?
       - Не, начало только. Уснул.
       - Ну и правильно. Наши блин... сами играть не умеют и другим не дают. А я из-за них не выспался ни хера.
       По серегиному лицу можно было догадаться, что он вчера первым делом хорошенько принял, а уже потом не выспался. Костя что-то промычал, выражая сочувствие.
       - А тебя, значит, поздравить можно, - продолжал Серега, вытирая руки. - Ты у нас теперь помощник машиниста первого класса, а? Можешь сам уже поезда водить.
       - Да, - улыбнулся Костя. - Вот получу корочки - сразу пузырь поставлю.
       - Хе... Пузырь, по ходу дела, я тебе сам раньше поставлю.
       - В смысле. За что? - не понял Костя.
       - За то, что ты меня выручишь, - хитро подмигнул Серега. - Пойдем-ка, вылезем.
       Они поднялись по ступенькам смотровой канавы и пошли вдоль экипировочных путей в сторону пескохранилища. Через открытые ворота было видно, как сырой песок подается в загрузочный патрубок сушила при помощи тарельчатых питателей непрерывного действия. Красота да и только.
       - Короче, брателло, - Серега обнял Костю за плечо, пахнув перегаром и жевательной резинкой. - Как насчет прокатиться пару часиков в одного?
       Костя отшатнулся и посмотрел на него ошалелым взглядом.
       - А что, ты ведь уже можешь. Тем более, от Тракторного разъезда до самого оборотного идем почти без остановок, и дорога спокойная. А я бы покемарил в задней кабине. А то, как зомби, сплю на ходу.
       - Так это... - пробормотал Костя. - Запрещено ведь.
       - Да ла-адно ты какой правильный, - махнул рукой Серега. - Кто там проверять будет. До Тракторного-то конечно вместе поедем. А там пересядем по-тихому, ну и... ты за главного, короче. На предпоследней станции звякнешь на мобилу, я приду. А? Что скажешь?
       - Да я не против конечно, - сказал Костя. - Лишь бы не впалили.
       Он заметно волновался.
       - Не ссы, братуха, все будет пучком!
       И обрадованный Серега с размаху хлопнул Костю по плечу - пожалуй, слишком сильно для человека, измученного бессонницей.
      
       ИННОКЕНТИЙ Палыч толкнул калитку. Опытный взгляд садовода сразу отметил, что участок запущен и неухожен. Он пошел по тропинке в сторону навеса. Там, за маленьким столиком сидел крепко сбитый мужчина лет пятидесяти и две женщины, обе где-то в районе тридцати восьми, сорока. Одна - худая крашеная блондинка базарного типа, другая - брюнетка с немного восточной внешностью. Ее открытое платье старательно выпукляло подернутые целлюлитом, но все еще не лишенные аппетитности формы. Вторая женщина была одета в спортивный костюм, а на мужчине были джинсы и расстегнутая почти до пупа рубаха.
       - Здравствуйте, - сказал Иннокентий Палыч.
       - Здорово, отец, - степенно, по-барски окая, приветствовал его мужчина.
       - Здрассьте, - тихо прошелестели женщины.
       - Ребятки, не подскажете, как отсюда на станцию выйти?
       Мужчина сделал участливое лицо начальника, идущего навстречу пожеланиям трудящихся, и простер влево могучую руку.
       - Вон ту дорогу, что по-над забокой, знаешь?
       - Конечно, знаю, - ответил Иннокентий Палыч, - по ней же пришел.
       - Во-от. Как выйдешь на нее, иди в сторону правления. И как она начнет влево забирать, ты не поворачивай, а иди прямо. А потом направо повернешь, и там уже по прямой.
       - О, а я как раз от правления шел, - радостно воскликнул Иннокентий Палыч. На душе сразу полегчало, и конечно захотелось поведать этим замечательным людям всю историю своих злоключений. - А потом смотрю: что такое - дорога вправо пошла. А там, оказывается, налево свороток был, я и не заметил. Если б не вы, по ходу, заночевал бы здесь. Да-а. Правильно говорят, мир не без добрых людей.
       - А как же, - согласился мужчина, - конечно. Все должны помогать друг другу. Ты присядь, отец, отдохни, а то замаялся, поди.
       - Ох, и правда.
       Иннокентий Палыч крякнул и опустился на стул.
       - Может, пивка? - предложил мужчина. - Лилёк, принеси из дома еще один стакан.
       Блондинка в спортивном костюме молча поднялась и вышла.
       - Меня, кстати, Митяем зовут, - протянул руку мужчина. - За стаканом Лиля пошла, а это Света.
       - Очень приятно, - кивнула восточная красавица.
       Иннокентий Палыч тоже представился.
       Вернулась Лиля со стаканом, и Митяй наполнил его "Жигулевским".
       - Я чуть-чуть, - сказал Иннокентий Палыч. - Голова что-то разболелась.
       - Голова болит? - вскинул брови Митяй. - Так на, таблетку выпей.
       - Да ладно, я до дому дотерплю, - запротестовал, было, Иннокентий Палыч.
       - Нет, отец, - возразил Митяй с чувством. - Боль терпеть нельзя. Врачи говорят. Держи, у меня еще есть.
       Он извлек из кармана маленький стеклянный цилиндр, заткнутый пластмассовой пробкой, откупорил его на ощупь и так же, не глядя, что делает (глаза смотрели на собеседника и проверяли производимый эффект), вытряхнул ему на ладонь продолговатую оранжевую таблетку. В этот момент Света вдруг выпучила глаза и открыла рот, но прежде, чем успела что-то сказать, Иннокентий Палыч опрокинул в себя пилюлю и запил пивом.
       - Вот спасибо, ребята. Что б я без вас делал.
       - На здоровье, отец, на здоровье, - царственно откинулся на спинку стула Митяй. - Ну. Чем вообще в жизни занимаешься?
       - Я-то? Пенсионер. А до этого сорок лет отработал на станкостроительном заводе. Да. На станкостроительном заводе.
       - Станки значит строил, - сказал Митяй. - Это хорошо. Без станков никакая промышленность работать не будет.
       Женщины тоже замычали и закивали головами. По данному вопросу наблюдался полный консенсус.
       У Митяя в этой жизни было одно призвание - всем нравиться. Потому на всякую реплику собеседника он обязательно отвечал что-нибудь приятное и положительное, закруглял, понимаешь, и резюмировал. Говорил он певуче и плавно, наслаждаясь тембром своего голоса. Родись он лет сто назад - и быть ему купцом второй гильдии с окладистой бородою и степенностью во взоре. Но он родился во времена стиляг, носил прическу а-ля молодой Лев Лещенко, закрашивал седину и одевался подчеркнуто небрежно. Своими тараканьими усиками и пивным брюшком он напоминал видавшего виды ресторанного лабуха из какого-нибудь курортного городка и в душе чувствовал себя артистом. А сам преподавал гуманитарную дисциплину в техническом вузе, побаивался жены и погуливал налево.
       Воздух все еще оставался горячим, но под навесом жара ощущалась не так сильно. Разговор за столиком тянулся плавно и широко, ко взаимному удовлетворению сторон. Митяй ругал правительство, чиновников и депутатов, но президента не трогал. Иннокентий Палыч поддакивал, а сам все поглядывал на Свету. В какой-то момент Лиля, сославшись на усталость, ушла в дом, но он этого даже не заметил. Света ему определенно нравилась. Чем-то она напоминала медсестру из санатория, куда сравнительно молодой еще Иннокентий Палыч ездил по профсоюзной путевке. Такая же сисястая брюнетка с миндалевидными глазами. Иннокентий Палыч все думал, как бы к ней подкатить, но за весь сезон так ни разу и не решился, робел. Потом, конечно, жалел, особенно, когда мужики в компании начинали хвастаться своими похождениями. Сейчас-то он уже б не упустил ее, да что толку. Его время ушло. Эх, прощай, моя молодость, - думал Иннокентий Палыч, склонившись над пивом, чей вкус напоминал ему горечь напрасно прожитых лет.
      
       НА ТРАКТОРНОМ разъезде Серега дал Косте последние указания, выпрыгнул из кабины и пошел по направлению к вагонам. В боковом зеркале Костя увидел, как он поднялся по лестнице, махнул на прощанье рукой и скрылся в задней кабине.
       Костя только теперь осознал, что ему предстоит вести состав в одиночку. Он потянулся, размял шею и ощутил вторую волну конопляного прихода. Вдалеке зажегся зеленый сигнал светофора. Костя отпустил тормоза, перевел реверсионную рукоятку в положение "вперед" и, дав длинный гудок, повернул штурвал контроллера на одну позицию вправо. Поезд будто постоял мгновение в нерешительности и тяжело сдвинулся с места. Картинка в лобовом окне стала медленно приближаться. Костя добавил тяги. Железная дорога цепляла взгляд и уводила его вдаль, до самого горизонта. Утробный гул в кабине лишь усиливал ощущение плавности и какой-то абсолютной безусловности движения. Да-а, - подумал Костя, - А ведь и правда: жизнь - дорога. Сейчас эта мысль явилась ему подлинным откровением. Она была такой объемной и глубокой, что заполнила собою все пространство его мозга, не оставив места даже для слов, при помощи которых можно было бы как-то ее развить. Костя попытался еще пошевелить извилинами, но только похлопал глазами и повторил: В натуре дорога. Бля-я.
       Из кабины рельсы казались двумя тонким нитями, и непонятно было, как такой большой тепловоз может на них устоять. Костя на секунду представил, как он падает и переворачивается, но тут же отогнал от себя эту мысль. Все будет пучком, как говорит Серега. Эта адская машина твердо стоит на ногах и слушается каждой его команды. Она не остановится, пока он сам того не захочет. Что-то подобное ощущаешь за рулем автомобиля, но там масштабы не те. Костя положил руки по обе стороны пульта управления и где-то внутри, скорее даже внизу живота, ощутил дразнящее томление воли к власти.
       Он вдруг вспомнил Оксану, девушку, за которой давно и безуспешно ухаживал. Он весь уже измучился, несколько раз порывался послать ее ко всем чертям, но никак не мог. Утешало только то, что ее ухажеры, его соперники, были не в лучшем положении. Оксана блюла себя свято и доставаться никому не спешила. Хотя Костя был уверен, что она должна предпочесть именно его. Ну, в самом деле, он ведь не баран какой-нибудь. Молодой, а уже почти машинист. Непьющий, зарплата нормальная, льготы разные. Одно слово - железнодорожник. Звучит гордо. Все пацаны ему завидуют. И главное, к ней-то как относится. Ведет себя культурно, руки не распускает. Пар спустить он всегда найдет с кем, а ее бережет. Чего еще надо. Сроду не поймешь этих баб.
       Черноокая красавица материализовалась из воздуха и проплыла перед ним. Она грозила ему пальчиком и хитро улыбалась. Конечно, она давно для себя все решила, просто надо фасон соблюсти, цену себе набить, поиграться с ним, а уже потом вознаградить сполна за терпение. А как иначе? Ничего, подруга, покобенишься немного и будешь моей, - подумал Костя и начал мысленно раздевать возлюбленную. Хотелось это сделать медленно, с паузами Станиславского, но, блин, о чем вы, ребята. Воображение неслось бешеным конем и не оставляло девушке никаких шансов на прочувствованный стриптиз. Уах! - и вот она уже стоит перед ним в чем мать родила, распустив роскошные волосы и прикрыв ими грудь и низ живота. Красота ослепила его и чуть не свалила в обморок. Ему показалось, что он никогда прежде по-настоящему не видел голых девушек, то есть видеть-то видел, но не осознавал до конца, что они голые. Как же многого он не понимал в жизни!
       Он все любовался и любовался ею, пока не понял, что зашел слишком далеко. Как-никак он ведет локомотив с вагонами, а делать это с поднятым на дыбы хозяйством как-то несолидно. Костя попытался сосредоточиться на дороге, но образ любимой девушки уже совсем распоясался, тряс перед ним титьками и вертел попкой. К тому же это сидячее положение и вибрация на стыках. Магистерский жезл застыл в положении часового и на команду "вольно" не реагировал. Да, теперь уже не удастся спустить это дело на тормозах. Придется действовать. Если не я, то кто.
       Костя расстегнул ремень, спустил до колен штаны и мозолистой пролетарской рукою обхватил свой могучий елдак.
      
       ИННОКЕНТИЙ Палыч отчаянно ерзал на стуле. Не может быть. Ему ведь уже семьдесят пять лет, какого черта. Последний раз это случилось с ним лет двадцать назад, еще жива была покойная супруга Зинаида Петровна. Он уже и забыл, что это такое. Может, он ошибся. Может, это опухоль какая или при ходьбе натер. Хотя, если натрешь, болеть должно, а не штаны оттопыривать. Вот зараза-то...
       - Митяй, где у тебя туалет? - просипел Иннокентий Палыч, не узнавая собственного голоса.
       - А вон за той яблоней, увидишь.
       Иннокентий Палыч вылез из-за стола и, наклонившись вперед, поковылял на полусогнутых куда ему указали. Митяй проводил его удивленным взглядом.
       Заперевшись изнутри на крючок, Иннокентий Палыч рывком снял штаны и обомлел. Так и есть. Стоит, подлец. Как у мальчишки двадцатилетнего! Иннокентий Палыч настолько отвык наблюдать свое достоинство в таком виде, что даже подумал на секунду, будто это не его вовсе. Ага, не его, а чье же еще. Дяди Васино, что ли? Он попытался опустить упрямую штуковину принудительно, но она только пружинила и, распрямившись, ударяла о низ живота. Что ж теперь делать? Как же назад-то? Ты, значит, идешь, а это безобразие впереди тебя, дорогу указывает. Вот стыдоба!
       Иннокентий Палыч присел на толчок в надежде, что как-нибудь пройдет само. Он конечно не мог слышать разговора в беседке.
       - Чего это с ним? - спрашивал Митяй, пожимая плечами. - Пиво вроде свежее. Живот что ли прихватило?
       - "Живот", - передразнила Света. - Пониже у него кое-что прихватило!
       - Чего такое?
       - Чего-чего, - продолжала издеваться Света. - Ты зачем ему Виагру дал?
       - Какую Виагру, - все еще не врубал Митяй. - Я ему от головы дал. А Виагра у меня в другом кармане. - Он запустил руку в джинсы и извлек точно такой же пузырек, заткнутый пластиковой пробкой. Несколько секунд тупо смотрел на него, а потом громко расхохотался, похрюкивая и утирая слезы.
       - Ржет он теперь, осел, - не унималась Света. - На хрен ты ее вообще с собой брал? Ты же нормальный мужик, у тебя и так работает.
       - Ну Светик, - заворковал Митяй. - Ты же знаешь, Лиля в нашей компании человек новый. Мало ли что... А я уже мужчина в возрасте, - добавил он кокетливо.
       - Вот именно. В возрасте, а ума нет. Ну и брал бы в упаковке, чтоб не перепутать.
       - Ага, - возразил Митяй. - А вдруг бы из кармана выпало, все б увидели.
       - Точно. Всем интересно, что у тебя в кармане. Один имидж, ****ь, на уме.
       Пристыженный Митяй молча сопел.
       - Светик, - наконец позвал он вкрадчиво.
       - Чего?
       - Ты это...уважь дедушку.
       - Что-о?! - Света яростно качнула своей необъятной грудью. - Совсем охренел, да? У него же песок из задницы сыпется!
       - Так то ж из задницы, - резонно заметил Митяй. - А спереди все очень даже ничего.
       - Даже не думай! - обрубила Света. - Накормил деда Виагрой - сам с ним теперь и ебись!
       - Ну Све-ета, - заканючил Митяй. - Я не могу, я же мужчи-ина.
       - Ты скотина.
       - Све-Та, - Митяй произнес это так выразительно, что дальше все было понятно. В его тоне звучала уже не просьба, а предостережение, еще чуть-чуть - и угроза. Мол, смех смехом, а решаю-то здесь я, не забывай. В определенном смысле выбора у Светы действительно не было. Ее единственный сын, балбес и начинающий алкоголик (весь в папашу), учился в том злополучном техническом вузе, и если б не Митяй с его связями, давно бы оттуда вылетел, да и вообще бы не поступил. В подобном положении, как можно догадаться, находилась и Лиля. Митяй брал натурой, красноречиво намекая, что деньгами было бы дороже. Так что Света и в самом деле от него зависела. Она конечно все равно могла бы упереться (насчет дедушки-то уговора не было), но тут сказалась ее природная ****овитость, помноженная на женское любопытство: со стариками она еще не пробовала.
       - Черт с тобой, - прошипела она. - Но знай: я тебе этого не прощу.
       Из-за яблони показался Иннокентий Палыч. Он шел, по-прежнему согнувшись вперед и выпустив рубаху из штанов - маскировал приключившийся с ним конфуз. Остановившись у навеса и стараясь не поворачиваться передом к собеседникам, он откланялся (то есть еще сильнее отклячил пятую точку) и произнес:
       - Я это... пойду, пожалуй.
       - Не-не-не, - замахал руками Митяй. - Куда ж ты в таком состоянии! Тебе отдохнуть надо, отец. Зайди в дом, приляг на полчасика, вон Света тебя проводит, правда, Света?
       Света выбралась из-за стола и принялась нарочито медленно одергивать сползшее наверх платье. Иннокентий Палыч открыл рот, но она уже взяла его за руку, как маленького мальчика, и кокетливо вильнув филейной частью, повела к дому. Напоследок он кинул на Митяя беспомощный взгляд, и тот ему блудливо подмигнул.
      
       ПОЕЗД мчался во весь опор, рассекая напополам пространство Среднерусской возвышенности. Обе половинки отлетали каждая в свою сторону, проносились мимо боковых окон и исчезали навсегда под песню "My Heart Will Go On" в исполнении Селин Дион. Она звучала совсем как в кино, только в пять раз быстрее. А на самом носу тепловоза, блаженно раскинув руки и пустив по ветру длинные волосы, распласталась голая Оксана, подобная Астарте на корабле финикийцев. А он, Костя, пристроился сзади и...
       И двигает поршнем, и гонит клапан вдоль оси, и толкает этот чудный мир вперед, к светлому будущему. И пусть покуда в роли Оксаны выступает его правая рука, именно она задает ритм дизельному агрегату, колесам - всему поезду. Да что там! Вся Вселенная танцует под аккомпанемент оркестра клавишно-пенисных инструментов, руководимого Костей. А он сидит и дергает рукою, как тромбонист, нажравшийся Экстази. И льется над миром дивная мелодия всепобеждающей рукотворной любви.
      
       НА ПОРОГЕ дома появилась довольная Света, потянулась и расслабленной походкой направилась к беседке. За ней, спотыкаясь, шел Иннокентий Палыч. Митяй с чувством глубокого удовлетворения вытянулся в шезлонге, водрузил ногу на ногу и картинно свесил с подлокотника свою волосатую руку. Он мыслил себя лукавым гением порока и покровителем разврата и чрезвычайно нравился себе в этом качестве. Теперь, организовав очередную, пусть небольшую, но все же оргию, он томно взирал со своего ебливого Олимпа на бедного Иннокентия Палыча, прошедшего огонь, воду и медные трубы Светиных ласк.
       А Иннокентий Палыч был похож на пуэрториканского бомжа, чудом выжившего в пьяной драке и, едва придя в себя, узнавшего, что случайно украденный им лотерейный билет выиграл пятьдесят миллионов. И что виски за счет заведения. Он мотал головой, смеялся, всхлипывал, хаотично двигал руками и подергивал левым глазом. Брюки его по-прежнему горделиво топорщились, но его это, похоже, больше не занимало.
       Света с невинным видом уселась за стол и разлила по стаканам оставшееся пиво.
       - Ну, отец, - провозгласил Митяй, высоко подняв стакан. - За твое омоложение!
       Иннокентий Палыч никак не отреагировал. Он все еще пребывал в трансе.
       - А что, - продолжал Митяй, - это только начало. Потом волосы на макушке начнут расти, морщины разгладятся.
       - Чего? - потусторонне пролепетал Иннокентий Палыч.
       Светлана тоже застыла и уставилась на Митяя, забыв проглотить набранное в рот пиво.
       - Отец, - торжественно произнес Митяй, положив ему на руку свою потную ладонь. - Прости, что сразу тебе не сказал. Да ты бы все равно не поверил. Эта таблетка - не от головы (прочувствованная пауза). А от старости.
       - Как? - выдохнул Иннокентий Палыч.
       - А вот так. Видишь: хрен уже стоит, это первый признак. Дальше - больше.
       - Так что же, я теперь...
       - Нет-нет, ты конечно можешь передумать, - поспешил успокоить Митяй. - Придешь домой, выпьешь таблетку аспирина и все прекратится. А не выпьешь - дальше будешь молодеть.
       У навеса показалась зевающая Лиля. Она как будто только проснулась. Света тут же подскочила, схватила ее под руку и потащила к дому, уже на ходу начав что-то шептать на ухо.
       - Что-то я про эти таблетки никогда не слыхал, - сказал Иннокентий Палыч. Он уже слегка очухался, и в его голосе появились нотки недоверия.
       - Ха, - Митяй многозначительно сделал бровями. - Так и станут тебе их в аптеке продавать. Представляешь, что тогда начнется! Каждому ведь охота помолодеть, начать жить заново. Снова постарел - еще одну выпил, и так хоть вообще не умирай. Население резко подскочит, еды на всех не хватит, ресурсов опять же. Начнутся войны, голод, каннибализм. Конец света! Так что это все держится в строжайшем секрете.
       Иннокентий Палыч понимающе кивнул.
       - И потом, - продолжал Митяй, - даже если б ни от кого не скрывали... Одна такая таблетка стоит сто тысяч долларов.
       - Мать честная! - ахнул Иннокентий Палыч.
       - Вот-вот. Так что купить ее может только тот, у кого денег немерено и связи нужные. А это известно кто. Понимаешь, о чем я?
       Иннокентий Палыч не понимал, но на всякий случай кивнул.
       - Сионистский заговор, - пояснил Митяй и торжественно поднял палец.
       Иннокентий Палыч судорожно пытался вспомнить, кто такие сионисты. Когда-то ведь знал. В армии замполит рассказывал, да и парторг на заводе. А как в стране все рухнуло, так это слово даже из телевизора исчезло. Помнил только то, что это вроде империализм и расизм.
       - Нет, ты не подумай, в целом я к этому народу нормально отношусь, - добавил Митяй. - У меня даже друзья среди них есть. Но то простые люди, они ни в чем не виноваты. А вот элита ихняя... Ты понимаешь, как они хитро придумали, - почти шептал он, перегнувшись через стол. - Завладели технологией, наладили секретное производство и распределяют среди своих. А на тот случай, если кто вдруг узнает, заломили такую цену, что и подходить не захочешь. Для них сто тысяч - копейки, а для нас...
       Иннокентий Палыч слушал, затаив дыхание.
       - Понимаешь, это как пропуск в тайное общество, - продолжал Митяй. - Только для избранных. Есть у тебя бабки - получай бессмертие. А остальные - быдло, им не положено. И знаешь, к чему это все? - Митяй приблизился к самому уху Иннокентия Палыча и зловеще прошептал: - Мы все поумираем, а они станут миром управлять. Вот так.
       Он снова откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и устремил вдаль свой насупленный взор. В этой дали отчаянно умирали чумазые дети, а злобные сионисты, дьявольски хохоча, потирали руки и жрали свою проклятую мацу.
       - Да-а, - сказал Иннокентий Палыч, помолчал немного и вдруг подскочил словно ужаленный. - Митяй! Это что же получается! Сколько я тебе должен-то?
       - Оставь, - вяло пошевелил рукой Митяй. - Ничего ты мне не должен. Мне самому даром досталось. Я на этом заводе работаю.
       - Да ты что! И где он?
       - У нас в городе. Закрытая зона. Замаскирован под гражданский объект. Больше я тебе ничего сказать не могу - подписку давал, ты уж извини. Нас там знаешь, как проверяют? Но мы все равно тащим. Рискуем, конечно, но тащим. Вот ты как думаешь, сколько мне лет?
       - Ну... около полтинника, - сказал Иннокентий Палыч.
       - Э, - усмехнулся Митяй. - Мне уже восемьдесят семь. Потому я тебя на ты и называю, не думай, что я невоспитанный.
       - Да я не думаю. Так ты тоже, значит?
       - Конечно. Только это партия пробная была, совсем помолодеть не удалось. Но так тоже ничего.
       - И на войне был? - спросил Иннокентий Палыч.
       - А как же. Я таблетку эту как раз для товарища берег, однополчанина своего. Мы с ним еще на фронте потерялись, с тех пор я его ищу. И в газеты писал, и на передачи тоже. И вот недавно нашел, представляешь. Повез ему таблетку, ну, думаю, сейчас мы с ним, как в старые годы. Но не успел. Помер мой товарищ, не дождался. А больше-то у меня никого нет. И таблетка эта мне больше ни к чему.
       Митяй тяжело вздохнул и отхлебнул из стакана.
       - А ты, Палыч, оказался чем-то на моего товарища похож. Бывает. Дай, думаю, помогу хорошему человеку.
       Иннокентий Палыч утирал слезы.
       - Друг... Я тебя никогда не забуду. Как мне отблагодарить тебя?
       Митяй улыбнулся.
       - Живи и будь здоров. Это для меня лучшая благодарность.
       Иннокентий Палыч встал и порывисто обнял своего благодетеля.
       - Никогда не забуду, - повторил он.
       Митяй взял его за плечи отстранил чуть-чуть и спросил, лукаво прищурившись:
       - А что, Палыч, как Светка-то? Хороша?
       - Ай! - махнул рукой Иннокентий Палыч и чуть не разрыдался.
       Митяй потрепал его по плечу. Вечер удался.
       Иннокентий Палыч шел по дороге и не мог поверить, что все это действительно произошло с ним. Вот какие люди на свете есть, думал он, глотая слезы. Сколько зла в одних и сколько добра в других. Ведь он его первый раз в жизни видел. И можно сказать, жизнь подарил. Иннокентий Палыч вдруг остановился и хлопнул себя ладонью по лбу. Какой же я дурак! Даже не записал его адрес, телефон. Ну ничего, по крайней мере знаю теперь, где его дача.
       Дорога забирала влево, но и прямо она продолжалась тоже, только не так отчетливо: с примятой травой и колеей поуже. Сюда-то и надо было тогда идти, а он тогда направо пошел и заблудился. Да разве ж это заблудился! Ведь какого человека встретил. Вот она, судьба, значит. Вся жизнь пронеслась перед глазами Иннокентия Палыча. А ведь у него тоже больше никого нет. Дочери наплевать, жена умерла. Эх, Зинаида Петровна. Не дожила ты до этого дня. Сейчас бы выпила таблеточку, помолодела. Уж как бы зажили тогда с тобой. Совсем по-другому, лучше в сто раз. Ведь он, бывало, и матом на нее ругался, и руку иной раз подымал по пьяному делу. А теперь бы не стал. И за старые дела прощенья бы попросил. А так... На хрена ему теперь эта молодость. С шалавами путаться, вроде Светки этой? Зиночка, покойная - та скромница была, лежала себе тихонько, посапывала. А эта... жопой вихляет, орет, как перепуганная - тьфу! Срам.
       В штанах у Иннокентия Палыча снова зашевелилось. Он покосился вниз и проворчал: "Иди на место. Хорош тебе на сегодня". Предмет хозяйственного назначения не стал особо возражать - действие Виагры проходило.
       Солнце неудержимо клонилось к закату, расплываясь красными пятнами вдоль линии горизонта. Иннокентий Палыч вышел на пригорок и внизу увидел железную дорогу. По ней, разрывая плотную тишину июльского вечера, несся грузовой состав. Тяжело дышащий локомотив тянул за собой трехэтажные платформы, сплошь заставленные автомобилями. Странно было видеть, как новые машины, умеющие передвигаться самостоятельно, ехали на поезде, словно пассажиры. Однако внимание Иннокентия Палыча привлекло другое. Последний вагон состава был закрытым, и на его борту красовалась эмблема марки Мерседес: круг, разделенный на равные доли тремя расходящимися из центра лучами. Было в нем что-то жуткое и завораживающее. У Иннокентия Палыча этот знак смутно ассоциировался с чем-то неправедным, мафиозным, и в то же время притягательным, но недоступным. Его мгновенно осенило.
       - Вот он, ихний тайный знак, - прошептал он. - Этот, как его... синанистский.
       Свет, пролитый Митяем на белую бумагу иннокентипалычевского разума, стал теперь, словно в таинственной фотолаборатории, трансформироваться в зримые очертания, сперва расплывчатые, затем все более четкие, со всеми деталями и подробностями. Иннокентий Палыч провожал взглядом уходящий поезд с печатью зверя на хвосте и все понимал. Это ОНИ во всем виноваты. Это из-за них миллионы людей во всем мире умирают стариками. Они захватили бессмертие и заставили служить себе саму вечность. Они отняли у него жену и надежду на спасение. Но он отомстит. За себя и за всех отомстит. За тех, кто не дожил, не дождался. Кто проворонил свою жизнь, упустил шанс, не сказал нужных слов, не попросил прощенья. За тех, кого лишили возможности вернуться и все исправить.
       Иннокентий Палыч круто развернулся и зашагал назад, к дачному поселку. Теперь он знал не только, кто виноват, но и что делать. Ветер остервенело терзал макушки осин, поднимал дорожную пыль и швырял ее в лицо Иннокентию Палычу. Но тому было все нипочем. В груди его разгорался священный огонь, а на участке, в сарае, за штабелями досок, лежало несколько динамитных шашек, которыми он когда-то собирался глушить рыбу.
      
       А ПОЕЗД все мчался и мчался по степи и, казалось, конца не будет ни этому перегону, ни Костиному половому акту. Его правая рука совсем онемела, и он задействовал левую. Хорошо бы успеть до тоннеля, а то за ним уже станция, и надо будет звать Серегу. Вот впереди уже показалась похожая на влагалище черная дыра. Костина рука ускорила темп.
       И вдруг... у самого въезда в тоннель... что-то или кто-то... Как будто человек сидит на корточках и чего-то копошится над рельсами. Костя нажал гудок. Человек на секунду оглянулся и закопошился еще быстрее. Что за черт. Костя машинально потянул левую руку на себя и понял, что держит ею не кран машиниста, а свой собственный. Он выругался, переложил свою гордость опять в правую руку, а левой выключил контроллер и привел в действие автоматические тормоза. Снова поменяв руку, он переместил кран вспомогательного тормоза в крайнее положение и одновременно нажал педаль песочницы, чтобы избежать проскальзывания колес. Поезд начал неуклюже тормозить, но момент был уже упущен. До тоннеля оставалось всего метров тридцать, когда:
       - Гляди, Зиночка. Сейчас мы им устроим... ананистский заговор, ****ь, - сказал Иннокентий Палыч, поджег фитиль и чуть не кубарем скатился с насыпи.
       - Оксаночка моя, - горячими губами прошептал Костя и последним, решающим движением дернул себя за елдак.
       Раздался взрыв.
       Второй вагон подпрыгнул, накренился влево, ударился о внутреннюю стену тоннеля и снова встал на рельсы. Ударная волна передалась по вагонной цепи взад и вперед, достигла кабины тепловоза и вошла в резонанс с волнами сотрясающего Костю оргазма. Поезд остановился.
       Костя еще не успел застегнуть штаны, когда к передней кабине подбежал охреневший Серега.
       - Че за ***ня? - спросил он хриплым спросонья голосом.
       Костя молчал, по-прежнему сжимая рукой свое обмякшее хозяйство. Теперь-то он вспомнил, что ответил машинисту тот парень из анекдота, который рассказывал Лысый, когда они курили.
       Простите, сэр. Один из нас должен был остановиться. Я не мог.