Расскажи мне сказку...

- Расскажи мне сказку, - попросила Няша, забираясь на лавку и поджимая ноги. В маленькое окошко настойчиво стучал ноябрьский дождь, и девочка с удовольствием придвинулась к печке. Из-за заслонки слышался треск, и на свежеоструганных досках пола плясали отблески пламени.
- Сказку? – глаза старика весело блеснули. Он пригладил белоснежную бороду и на миг задумался. Нож замер в крепкой сухой руке, недовырезав второе ухо деревянного медвежонка.
- Я расскажу тебе историю. А когда подрастешь, сама решишь, сказка это или нет… История эта давняя, я тогда чуть только постарше тебя был. Лес наш в ту пору сразу за околицей начинался и тянулся до самых Сизых гор. И деревня чуть поменьше была, от силы семнадцать дворов. Знали все друг друга, а до соседнего села сорок верст по лесной дороге было. Взял меня раз соседский парень с собой на рыбалку на лесное озеро. Засиделись мы с ним до вечерней зорьки, а обратный путь не близкий. Он, Тимка, значит, как все семнадцатилетние, удалой был, да в свои силы больно верил. «Я, - говорит, - дорогу назад хоть в безлунную ночь отыщу». Ясное дело, заплутали мы. А лес-то был не чета нынешнему, когда через каждые пять верст деревня. Солнце село, звезды высыпали, и мы все идем да идем. А по звездам я уж пятью годами позже ходить научился. Тогда только на старшего товарища полагался. Вот уж и луна взошла, и свету больше стало, а место мы не узнаем. Что делать? Тимка сказал, сидеть надо и ждать, как рассветет. «Если, - говорит, - мы село стороной не обошли, то на утро по солнцу дойдем. Аккурат на восток нам надо». Огниво у нас с собой было, костер разожгли, рыбу пожарили, да на лапнике ночевать устроились. Благо ночи теплые тогда были, осень едва только к горам подошла. Ночью просыпаюсь я от того, что поет кто-то. Голос девичий, да перебор струнный на незнакомом каком-то инструменте. Струн вроде побольше, чем у балалайки, да и звук другой. То, что энтот инструмент гытарой зовется, я уж много позже узнал. Тимку толкаю в бок, просыпайся, мол, жилье рядом. А он только отмахивается. Это, говорит, тебе приснилось. Я-то знаю, что я слышал взаправду, но голос стих, как Тимка это сказал, да не зазвучал больше.
Утром поднялись мы с зорькой да пошли на восход. Только идем, идем, полдень уж, а села-то нет. Видать, стороной обошли в ночь, и куда теперь, один только Даждьбог знает. Тут уж я забыл, что мужиком собирался стать, как вырасту. Разревелся, да стал у духов лесных помощи просить, как матушка покойная учила. Тимка отмахнулся только, он из тех был, что пока выверна в зад не укусит, он в энту выверну и не поверит. Вдруг слышу я, опять поет девица. Тут уж и Тимка прислушался, да меня за руку схватив, на голос побежал. Выбегаем мы на поляну, а там девица сидит, ну просто загляденье. Кровь с молоком, глаза – что листва на первом дыхании весны, а волосы цвета пламени. Распущенные по ветру, как у ведуньи. Пальцы струны инструмента заморского перебирают, а сама на нас смотрит.
«Вы, - говорит, - ушли далеко. Вам теперь на север надо путь держать».
«А ты откуда знаешь?» – Тимка не мог смолчать. Я вижу, у него уши красные, а все равно девицу послушать гордость не позволяет.
«Я много чего знаю, а тебе еще учиться и учиться. Идем, провожу». Повесила она инструмент за спину и повела нас через лес. И тропа ей словно сама под ноги ложилась, и ветки с поклоном дорогу уступали. Еще до вечерней зорьки к околице нас вывела, да только отвернулись - пропала. Дед Микола объяснил потом, что это Лесная Дева была, и что она рыжая только осенью. Тимка ту деву потом долго еще искал, все по лесу ходил, да не показалась она ему боле. Он и жену себе подыскал рыжую, что лисица, и на гуслях ее играть выучил…
- Деда, а ты ее больше не видел? – глаза Няши так и светились от восторга, а потом вдруг опечалилась она. - А Дева так одна по лесу и ходит? Не одиноко ей?
- Не одиноко. А про встречу нашу я тебе когда-нибудь и расскажу. Сейчас помню плохо, - старик жестом остановил собравшуюся заканючить внучку. Он слукавил. Жива была в его памяти каждая минута того ноябрьского предзимья, когда раненный шел он с войны через сизые горы, да потерял тот путь, что сам когда-то протоптал. Холод да голод, два брата-близнеца, встретили его среди облетевших буков. Охотиться рана не позволяла, а птица в силки не шла. Уж приготовился солдат к встрече с матушкой покойной, уж отдался во власть видений чудных, да вдруг почуял, что несет его кто-то на руках. С трудом глаза открыл да увидел богатыря с глазами цвета стали булатной. Легко нес его богатырь, словно пух лебяжий, и принес в леса родные. И помнил дед, как встретила их Дева Лесная, и как посмотрели они в глаза друг другу. И руки Девы он помнил, что живительным теплом его касались, на ноги поднимая, да рану исцеляя во мгновение. Помнил он и то, как до деревни его проводили, и как прощались с ним, держась за руки…
- Не одиноко ей, внучка. Хозяин Сизых гор с ней рядом рука об руку и по сей день…