Анафема

За воскресенье, 13 декабря 2009 г.

Воскресенье подходит к логическому завершению… Глупо звучит, правда? Ну, я про само построение фразы говорю… Хотя… Неделю за спиной тоже, в общем-то, особо умной не назовёшь. В качестве подведения итогов следует сказать что мозг мне эта неделя вправила, и если не перевела на позитивные русла, так уж точно седых волос добавила… Чувствуется в себе некая незавершённость… Я будто эскиз, ждущий раскраски…

Недавно предавал анафеме гору хлама… Тетради с бездарными стихами, которые уже невозможно доработать, блокноты с сумбурной, сырой и гнилостной прозой, добрый альбом разных фото, каждое из которых было, в общем-то, не плохим, но вызывало приступы головной и сердечной боли при одном взгляде. И глядя, на густой, едкий дым, рвущийся в небеса, я понимал, что уничтожаю не вещи… Я предаю огню воспоминания и чувства… И будто душа моя была объята этим жадным, танцующим, скрежещущим пламенем.

Я стоял за чертой города, небритый, с усталыми, красными глазами, в потасканной шапке, и старом пуховике. Мои сапоги были разбиты долгими странствиями, а губы потрескались от мороза. Я видел, как огонь с лёгкостью сметал то, что я с таким трудом создавал, как в мгновения ока превращались в жирный пепел слова, которые я писал не один месяц.

Это всё трэш. Я создам новые работы. Лучше старых. Искреннее. Но мне не вернуть настроение и события фотографий. К чёрту их. У людей тоже иногда истекает срок годности. Знаете, когда именно? Именно тогда, когда они начинают вести себя как инфантильные, эгоистичные сволочи. И не важно, в чём это выражается. Сволочность – это как винные пятна на тонкой, белой скатерти. Всегда чётко видны, и весьма трудно отстирываются. Кровь из растрескавшихся губ медленными, тяжёлыми каплями срывалась на ботинки, и на снег под ногами, отчего этот самый снег мигом таял, превращаясь в грязно-алое месиво. Дыхание облаками пара рвалось с моих уст. Размеренное, тяжёлое дыхание. Я всегда так дышал. Спокойно, уверенно, пытаясь вобрать в лёгкие побольше отравного воздуха...

Однажды, один мой добрый друг и коллега задал мне весьма… Неожиданный вопрос. Он спросил, если в жизни я предстану перед выбором… Если понадобиться расставить приоритеты над личным счастьем и творчеством… Что для важнее? Я даже не задумался. С холодной, отрешённой улыбкой сказал:«Счастье». Счастье для меня – это спокойствие, уверенность, и тепло. Мне становилось спокойнее, когда я сжигал ущербные слова, я приобретал уверенность, сжигая фото людей, в которых разочаровался, и безусловно, мне становилось теплее. Обожаю огонь.

Мир пропитан этим огнём. Вы найдёте огонь на кончике сигареты доброго друга, в глазах любимой девушки… Ночные лужи отражают холодным пламенем чумной, жёлтый свет фонарей. Огнём отдаёт выпитый с горя стакан водки. Раньше я думал, что просто поступательно движусь вперёд. Без цели. Без смысла. Но я ошибался. Сейчас, глядя на пламя, я понял, что ошибался. Неуверенно, шаг за шагом… Словно покидая комнату, в которой сладко спит жена, я крался к новой жизни. Я дряхлел душой, сердцем… И сегодня – время сбросить шкуру. Сбросить заскорузлую шкуру стереотипов, страхов, комплексов. Кончиками пальцев я ощутил боль. У меня всегда были нежные руки. Один знакомый даже как-то шутки ради заметил, что я обладаю руками… Цитирую:«…Женщины-п­ианистки»…

Идиотизм. Пахать всё свободное время на стройке, и иметь крохотные сухонькие лапки. Всегда смешно смотрелись в них длинные занозы, глубокие раны от гвоздей и битого стекла… На демонтажных работах перчатки дохнут на второй день, и несмотря на их копеечную стоимость, их применение становится нецелесообразным. Когда дела шли совсем плохо, и кровь заливала пол, я сам, или с помощью кого-то из ребят промывал раны хозяйственным мылом, и бинтовал ладони изолентой. Антисанитария конечно, но смену допахать позволяло. То же происходило со стопами. Изоленты и хозяйственного мыло всегда было вдоволь.

Там, в грязных домах, в кабинетах, ждущих тотальной перестройки, со сносом стен и заменой пола, я учился жизни и «тимплэю». Мы делили работу. Делили, и делали её. «Вайт Спирит» был самым шустрым, ему обычно доставались потолки, и проблемные места. Ванёк здорово справлялся с дрелью, шуруповёртом, отлично конструировал «козлов». Ну а мне доставался тупо дестракшн. Стенные перегородки трепетали в страхе, и разлетались в тырсу от моего вечно срывающегося крика, и убер-атаки кувалдой. Стоит ли сказать, что на работе я всегда веселился круче всех?

И по концове смены мы брели до метро. Усталые. Довольные. С грязными волосами, песком на зубах. У каждого в кармане была полтина или даже стольник. За особо скотскую работу удавалось сорвать по две сотни на братд. За бетонку и археологию* -- и того больше. Но за бетонку, археологию, и швеллера обычно брались очень немногие…

Я закашлялся. Порыв ветра направил дым на меня, но я даже не думал отходить. В горле першило, я кашлял, и по щекам катились слёзы. Глаза противились засорению, и выделяли солёную воду. Я принимал это. И где-то даже радовался. Пусть это были бесконтрольные, механические слёзы… Но даже они очищали душу. Это было правильно. Я не ушёл до тех пор, пока не сгорела последняя страница. Потом, ногами, я похоронил остатки костра под снегом. И отправился домой.

Завтра в институт. Надо побриться, до блеска начистить туфли воском, выгладить рубаху, протереть уже начавшую тускнеть бляху на ремне. Есть у нас, у славян, такой обычай… На войну уходить наряаными…

___

*бетонные и земляные работы -- самые тяжёлые для строителей низших эшелонов (подсобники, разнорабочие, младшие мастера).