Задержанная

- Я прошу прощения…. У меня есть две сигареты. Можно я отдам их девочке?

- Можно. Пусть покурит пока.

Выловили, как всегда, в самый неподходящий момент. Пошла вечером в сад - проверить, не распустились ли черные тюльпаны. Нет, стоят в бутонах, холодно им, не хотят распускаться. Сорвала ароматической травки для салата,  возвращаюсь домой, вставляю ключ в дверь. Вдруг с другой стороны улицы бросается в мою сторону молодой человек в черной кожанке.
               
 - Девушка, подождите! Мне нужна ваша помощь!

Сначала подумала, что  знакомый – очень похож на ухажера молодой соседки. При ближайшем рассмотрении оказалось – не он.

- Что случилось?

- Не могли бы вы на пять минут в милицию? Нужны понятые. Одна женщина у нас уже есть.


Пытаюсь отбиться. Но попытки вялые, а молодой человек настаивает.

- Нужно срочно, не то преступницу придется отпустить.

Ну, это он херню гонит. Когда это у нас от отсутствия понятых преступников отпускали в экстренном порядке? Заметает пургой, заметает.

- В понятые или подставные? – уточняю.

В подставных тоже была пару раз. Занятие точно не на пять минут

- Нет-нет, именно в понятые.

Переодеваюсь. Иду.

В дежурке толпа ментов. В обезьяннике кто-то спит навзничь. Человек в явно  счастливой алкогольной отключке.

Проходим темным коридором, где отвратительно воняет сортиром, в крошечную комнатку.

Комнатка похожа на колодец. Очень высокий потолок. Вздувшаяся на стенах краска. Сырость. Комнату разделяет решетка, в решетке – дверь. За решеткой – лавка. На ней сидит очаровательное создание лет двадцати трех. При составлении протокола выясняется, что ей тридцать четыре. Отлично сохранилась, молодец. Хотя, как обнаруживается позднее, девушка с десяти лет употребляет наркотики. Колется в ноги. Демонстрирует при осмотре вены на ногах. Вены на руках чистые. В кошельке три пачки транквилизатора. 

- Плохо спишь? Или для наркотика? – спрашивает производящая досмотр женщина.

- Для наркотика, - честно говорит задержанная.

Не врет, не изворачивается. Смотрит безучастно. Будто бы происходящее - не с ней.  На вопросы отвечает машинально.

Гораздо больше и энергичнее откликается на ситуацию вторая понятая: женщина лет сорока пяти в спортивном костюме, кроссовках, со следами потрясающе бурной жизни на испитом лице. Есть такие женские лица. Боевая баба с припухшими щеками, расплывшимися чертами, принципиальной небрежностью в прическе и так далее. Явная любительница дачи и водки. Спортсменка.

- Мамка-то у тебя есть? – спрашивает она у задержанной.

- Нет, - вяло отмахивается та.

- Что же их на это толкает? – задается воздуху риторический вопрос.

Тон полон сочувствия и сострадания. Я знаю это сочувствие поживших людей с большим опытом. А у бабы-понятой опыт написан на лбу.

В извлеченном из кармана куртки кошельке задержанной рублей пять мелочью, бумажки, пара фотографий. Кого? Никому не интересно.

Собственно досмотр производят две женщины. Одна – совсем молодая, в милицейской форме и фуражке.  Мощное телосложение. Стоит лицом к открытой железной двери, загораживая нас с бой-бабой своей широкой спиной. Наверное, студентка юрфака на обязательной практике. Вторая – следователь, в штатском, лет тридцати. Пухленькая, беленькая, доброжелательная. Она по-своему сочувствует арестантке, она общается с ней, слегка иронизируя. Не над Оксаной – так зовут девушку, – и не над собой. Над ситуацией. В карманах джинсов Оксаны находятся сто рублей одной купюрой.

- Деньги нельзя.

- А как же? – вдруг подает признаки жизни и заинтересованности Оксана. – Я на эти деньги хотела попросить кого-нибудь мне сигарет купить. И попить чего-нибудь.

- Попить тебе дадут, - говорит следователь.

- Но вы же сейчас все запечатаете, и больше я деньги оттуда не достану, - волнуется Оксана.

- Это уже не я, это следователь решит, - говорит досматривающая.

У Оксаны отбирают шифоновый шарф, просят вынуть шнурки из кроссовок, а из джинсов – ремень. Джинсы модные – на бедрах вставки в виде кожаных шнуровок. Разглядывают шнуровки.

- Да не удавлюсь же я на этом, - говорит Оксана.

Проблема «удавиться» преследует ее во время всего осмотра и  процесса изъятия платка, ремня, шнурков. С каждым изымаемым предметом она интересуется:

- Это чтобы я не удавилась? – и улыбается неуклюже и недоверчиво.

Пристально разглядывается резинка для волос, затем возвращается. Изучается лифчик.

- Вдруг у тебя там что-то есть?

Оксана снова улыбается.

- Ну, это…

С «этим» понятно, «это» – поролоновые прокладки, поддерживающие грудь, вещь, известная каждой даме.

Баба-понятая, стоящая рядом со мной едва не начинает причитать, настолько ломает ее эта вся процедура. Оксана безучастна. А понятую просто колбасит от сострадания.

Мы подписываем с ней протокол, наша миссия закончена.

- Я прошу прощения, у меня есть две сигареты. Можно я отдам их девочке? - спрашиваю я.

- Можно. Пусть пока покурит, - говорит досматривающая.

Впервые за полчаса лицо Оксаны прямо-таки расцветает.

- Спасибо! Спасибо большое! – говорит она и улыбается.

Улыбается внезапно открыто, трогательно, искренне. Я тоже улыбаюсь ей и изображаю, видимо, лицом нечто такое, о чем и думаю в этот момент: «Держись, Оксана!»

- Мы свободны? – спрашиваю я.

- Да, спасибо вам, - тоже с чувством произносит досматривающая.

Мы выходим из затхлой комнаты с сортирным запахом.

- Не туда, - со знанием дела показывает мне дорогу бой-баба.

Она открывает одну дверь, в которую надо идти, затем вторую. Мы снова оказываемся в дежурке. Счастливый пьяный труп в обезьяннике даже не изменил своего положения за прошедшее время.

- Что, Валентина, до дома дойти не можешь, не даем мы тебе? – подкалывают «бой-бабу» менты из дежурки.

- Дойдешь тут до дома с вами! – огрызается она.

Мы выходим с Валентиной в прохладу майского вечера. Она явно хочет что-то сказать, как-то прокомментировать увиденное. Но я ничего не хочу говорить, и Валентина вдруг это понимает. А я понимаю, что мы могли бы сейчас с Валентиной запросто выжрать водки и посетовать на то, «что же их на это толкает», «такая молодая», «а симпатичная, в общем, девчонка», и прочее, и прочее. И долго мы можем с Валентиной рассуждать на эти тягостные темы, и вполне поймем друг друга. И перспективы Оксаны на предстоящую жизнь – глухие и безрадостные – не вызовут у нас ничего, кроме сожаления. Мы с Валентиной не знаем, за что задержали Оксану. Но это и не важно сейчас.

Мы не говорим ни о чем, и не идем пить водку. Мы расходимся, не обменявшись даже взглядом и не попрощавшись.

15 мая 2004 г.
Тула.