Через поле

             «Все официанты читали Трумэна Капоте».
                Хэнк

             Жизнь, это то, что каждый день делаешь, а не то, о чем мечтаешь.
             Дрова колешь, печку топишь, снег убираешь, щи варишь, уроки проверяешь. Дети орут, дал пинка, пошел пилить, дал пинка – заорали еще сильнее, утешил и пошел пилить. Вечером оглянешься: она, жизнь, а Капри – не жизнь. А.М. Горький, земляк, ходил-ходил, мучался-мучался и вернулся. Снова ходил-ходил, мучался-мучался, тут его как раз и убили. Так что была жизнь? Именно. Хождения и мучения, никак не Капри. Ах, еб вашу мать, сделайте, наконец, анализ таблеток.

             «Прочие шведы» меня завораживают. Кинематографисты и писатели. Хотя иногда и не поймешь, какого пола ягода. Но этот европейский авангардизм, в отличие от американского конформизма и русского отчаянья, созидателен по-другому. Читаешь интервью с каким-нибудь Ларсом фон Триером, и понимаешь, что тебе не хватало. Что ему не хватало. Нам. Названий городов, другого обучения, реализованных возможностей или быть соседом Лилианы Кавани. У них камера движется, у нас в ней сидят. А человек, снимающий фильм о Франциске, не столько рассказывает, сколько продолжает свое дело.

             Интоксикация. Блюешь, потеешь, температура подскочила, мечешься. Водка была плохая, но много. Двадцать лет назад. Теперь я не пью. Теперь, когда я не пишу, я – читаю. Когда не читаю – смотрю кино, когда не смотрю кино – слушаю музыку. Квартира забита книгами и дисками. Взять большой мешок, покидать в него все ненужное и отнести на ближайшую помойку. Начинаешь собирать – жалко, екарный бабай. Вот этот справочник, например, купленный в 2002 году, отнести в библиотеку, что ли. Кому он там нужен.

             Хорошо. Ну, если и не хорошо, то терпимо. Жизнь продолжается. Все равно приходится ставить на плиту чайник, отрезать хлеб, открывать форточку. Ляжешь на диван, сядешь в кресло, задумаешься. Что тебя держит? Меня – нихуя, хоть сейчас готов к труду и обороне. Можно отложить, но готов. Поднимая с пола книгу, смотрю на обложку, – это опять Хэнк, пишущий о пьянке с еблей. А о чем еще писать, не о политике же. Интересна только жизнь отдельно взятого человека, его борьба с тенями и стяжательство на почве интоксикации приобретения.

             Все остальное – фуфло голимое. Все. Во времена моего детства в одноименном поселке Галимый магаданской области, почетные кавалеры рубероидных крыш говорили – насрать, уподобляясь Давиду, перечитывающему гравировку на подарке ювелира. Те кавалеры, правда, ювелиров в основном расстраивали частичной или полной конфискацией не по размерам нажитого. Но это тоже естественный закон, правильно понятый одними и отрицаемый на корню вторыми. Но и отрицание отрицания еще никто не отменял.

             Бабусик кричал:
-- Что ж вы делаете, сукины дети?!
             Бабусику, на момент крика, было полных шестьдесят четыре года, и он являл собой пример яркий и однозначный. Трико в сапоги, под телогрейкой – грязная майка бывшая белая, именем которой сейчас называют целлофановые пакеты, без рукавов. Тут уместно заметить, что термин телогрейка в данном случае точен. Не клифт, не фуфайка, не ватник, не бушлат. Когда мерзнет тело – телогрейка. Когда душа – ватник. Клифт – в лагере, фуфайка – на огороде, бушлат – в войсках.
             Сукины дети отвечали:
-- Сам пошел.
             Их горячие молодые магаданские тела не мерзли. Наоборот, от них исходил ледяной яростный жар, расплавляющий окрестную мерзлоту.   

             Потом кончилась зима.

             Но и от лета, короткого и зыбкого, ждать было нечего. Хотя, где-то в Альпах Рейнхольд Месснер полз вверх или фотографировался у подножья в бусах из камней и платком на плечах. Тоже поп-идол. Если что-то делаешь хорошо – явление раскрутится. Режешь в подворотне поздних прохожих, но режешь качественно, оперируешь сердце, с тем же результатом – слава ждет за углом. Награда находит героя, двенадцать лет строгого или академическая ермолка на лысину (кудри).

             Ура. Вот и мы все стали знаменитыми. В узких кругах. Со мной продавщица из винного до сих пор здоровается, сто лет бухла не покупаю, а она узнает. И я ей кланяюсь, как дела – спрашиваю, улыбаюсь. Красивая женщина.
             А вчера встретил ангела на улице, девчонка что-то рекламировала, устала, проволочные крылья у нее опустились, и она шла вдоль домов.
-- Привет, ангел – сказал я и потрогал ее за крыло.
-- Привет – ответил ангел и завернул в дверь кафе.
             Через стекло было видно, как шевелятся ее крылья.         

             И я конечно ни разу не против Капоте.