Звонок раздался в четыре часа

Звонок раздался в четыре часа утра. Это звонил Сидоров. Я встрепенулся и поморщился. Только бы в этот раз разговор был коротким. Лег и еще бы успел выспаться до конца. В прошлый раз он мне говорил о Ленине: «Ты знаешь, я у церкви встретил одну, не знаю как ее назвать, об этом не хочу думать, но знаешь, что она говорила! О том, что Москва провалится, ну это так, а главное, что Ленин в преисподней стал жаловаться Богу, что ему трудно терпеть вариться в котле, духоты, и он стал просить Бога устроить куда полегче.
Бог ему сказал: «Но ты покайся», и прошло некоторое время, Ленин, наверное, думал о чем-то, а потом захихикал. Злорадно так. Все, кто слушал ее, возмутились: «Надо же, и так показывает характер».
Потом Сидоров рассмеялся довольный за Ленина: «но я возмутился и сказал Сидорову: «Ты что, против Бога?»
Но Сидоров перестал смеяться и уже довольно серьезным тоном сказал в ответ: «Ты что? Совсем нет. Но ты думаешь, Бог так уж зол на Ленина? Богу гораздо больше не по душе чистенькие, вежливенькие, которые держатся заповедей, но вот погубят душу во имя Бога, чтобы пожертвовать собой во имя Бога: убить убийцу или негодяя. А на Ленина смотрит как на шалуна какого-то. Ведь он с точки зрения заповедей идеальный человек, стоит с кепкой, зажатой в руке, а свободен душой от всякого стяжательства, грязного в человеке.
А что Ленина погубило? Гордыня. Что Ленин во главу угла поставил не Бога, а человека. Вот Бог и оставил его один на один с этим человеком во имя которого Ленин жертвовал своей жизнью, работал, не щадя себя, получал пули, а что в ответ? Человек, эта мразь, растоптала все святое в образе Ленина: его честь, совесть, его священную дружбу с Инессой Арманд. Эта демократичная, свободу ей дали критиковать в эфире президента, а то, что Москву на его глазах разрушили так, что трещит от перенаселения, трещит в пробках, так утерся и молчит против силы грязных денег в своем холопстве.
Мы познакомились с Сидоровым во время тренировки по боксу в спортзале университета. У меня был спарринг с трудным соперником, а Сидоров подошел в перерыве между раундами и сказал мне: «У тебя все нормально с подготовкой, ты дай ему как следует».
После я узнал, что Сидорову покровительствует академик Костомаров буквально одерживает его как сторонника его теории, что частная собственность не недвижимость, а личность человека. А когда один раз на каком-то курсе профессор Неумов срезал Сидорова на сдаче экзамена, то профессор Костомаров самолично поставил Сидорову за сданный предмет в зачетку «отлично». А на возмущение Неумова по этому поводу сказал в ответ:  «Давайте обсудим этот случай на ученом совете», - а логика теории Костомарова была такова, что соперников разбивал в пух и прах.
После тренировки, когда шли домой, Сидоров рассмеялся и сказал: «Сегодня передавали по радио, как писатель Фадеев сообщал, что Сталин один раз ему сказал то. что Алексея Толстого подозревают в связях с английской разведкой. Здорово этот Фадеев перетрухнул».
Я не понял шутки Сидорова и сказал: «Ну это уж слишком,» - а Сидоров рассказал один из анекдотов про Сталина, как во время войны в Крыму на заводе ремонта танков поставили начальником одного генерала, а танки не шли. А Сталину доложили то, что этот генерал человек талантливый, но мягок характером. И вот генерала вызвали в Москву. В Кремль. В приемной попросили обождать, когда вызовут.
Генерал сидел вечер, ночь, и вот в пять часов утра Сталин выходит из кабинета, а тот генерал вытянулся и доложил Сталину: «Товарищ Сталин, по вашему приказу прибыл».
Сталин с удивленным взглядом посмотрел на него и спросил у генерала: «А что, вас еще не расстреляли?»
После этого разговора помощник Сталина Поскребышев сказал, чтобы генерал возвращался на завод. Генерал вернулся, сам издал приказ кого-то расстрелять за нерадивое отношение к своим обязанностям. Койку поставил спать прямо в цеху. И танки пошли.
Я сказал Сидорову: «Все равно жестоко так шутить с людьми. Тем более с писателями».
Сидоров с очень жестоким акцентом в интонации в голосе ответил: «Жестоко? Да Фадеев при Сталине жил полнокровной жизнью писателя как гражданин, как патриот. А после смерти Сталина думал, что оттепель, что народ раскроется для вдохновенных чувств, а Хрущев при разговоре поставил Фадеева на место, указав на то, что тот должен писать как в духе партийных установок и Фадеев застрелился».
Я ответил Сидорову: «Но в оттепель люди стали выражать свободно свои мнения и их за это не сажают».
Я сказал то, что все говорили, а Сидоров в ответ сказал мне: «Свободно? А что же тогда Фадеев от свободы своего мнения застрелился? Фурцева, которая спасла Хрущева в тот момент, когда его команда Булганина, Маленкова хотела брать, после того, как потом Хрущев снял ее с поста министра, порезала вены. Маленков, Булганин, примкнувший к ним Шепилов полетели с постов. Жуков. А какие руководители стали набирать силу? Мы переродились в Горбачева, который предал Родину, в Ельцина, устроившего в стране дефолт».
Я спросил у Сидорова: «А цивилизованное государство без применения жестокости можно построить?»
Сидоров мне ответил: «Никогда. И дело здесь не в ГУЛАГе, не в том, чтобы не дают что-то, сказать, кто будет президентом – Путин или Медведев, и в том. Что по уровню цивилизованности устройства или как принято говорить мы на последнем месте. Позади Нигерии. Хотя и твердим: «А вот в Африке». А сами сзади всех. Надо говорить: «А вот в Нигерии. А знаешь это что? Нет, ты ответь, знаешь?»
Я ответил Сидорову: «У нас все упирается в свободу и демократию».
А Сидоров ответил: «А нужны они тебе? Вот юбилей ельцинского президентства, показывают как в его семье детишки стишки читают. А вот от радиослушателя слышал, что Ельцин дочке половину МВФ в австралийский банк положил. А нужна тебе эта свобода и демократия? Знать то, что какие отношения у Медведева с Путиным. А вот о своем начальстве не говорят. Это наши свобода и демократия».
Я спросил у Сидорова: «А что, ты против свободы и демократии?»
Сидоров ответил мне: «Да нет. Ни за, ни против. Они для меня пустой звук. Из нас с этими свободами делают идиотов. Я за то. чтобы чувствовать себя собственником. Обладателем материально ощутимого богатства. При Сталине доллар стоил шестьдесят копеек. Мы были в мире самым великим государством.
Я спросил у Сидорова: «А отчего это зависит, что мы оказались на задворках истории?»
Сидоров мне ответил: «Да. До Хрущева. И по курсу доллара эту экономическую политику можно проследить. От шестидесяти копеек до нескольких рублей. Потому-то и не меняли доллары на рубли, и существовал черный рынок, чтобы наш народ не догадался, в какой жопе оказалась наша экономика при Хрущеве.»
Я спросил Сидорова: «Ты сказал. Что при Сталине мы были великим государством. А как насчет твоих слов, что мы были собственниками? Чего?»
Сидоров ответил: «Как чего? Из нас делают идиотов с этой свободой и демократией, что с экрана говорят проститутки настоящие ли, коммерческие ли, политические ли. Это и есть наш рынок и ни к чему стремиться не надо. Он всегда существует вокруг нас в том или ином виде. В человеческом или ином.»
Я сказал Сидорову: «А нам все твердят, что мы идем к рынку.»
Сидоров ответил мне: «Рынок – это адекватное удовлетворение твоего таланта средствами для его раскрытия. И при Сталине у тебя были все возможности стать любым специалистом любой профессии в зависимости от интереса.
Сельское хозяйство при Сталине было на подъеме, производительность и рентабельность все время улучшалась. А Хрущев колхозы переименовал в совхозы и положил им оклад. Вне зависимости от того, как работают. То есть вне зависимости от того, какой прилагают труд и сколько за это получают. То есть и из крестьян сделали чиновников меньше работать, а больше получать. И сельское хозяйство рухнуло, так как крестьяне уже стали не заинтересованы в труде, а деньгах. Отсюда и демография в деревне, так как крестьяне не чувствуют себя хозяевами положения как трудящиеся, которые получают столько, сколько заработают, а сколько им добудут. Господа государства, которое пришло к кризису, а дать нечего, только отнять.
Я заметил Сидорову: «После твоих критических замечаний уже то, что происходит, вселяет ужас. А так смотришь старые фильмы и не замечаешь разницы времени, как будто так и надо.»
Сидоров ответил мне как само собой разумеющееся: «А это правильное чувство. Естественное. Возьми Настю, которая жила при Сталине в деревне. Трудно? Трудно. Но хлеб уже через несколько лет после войны уже был. Корова была своя, да и другие продукты. Трактор колхозный перевезти что – свой, а люди жили надеждой, так как жизнь улучшалась.
Эта Настя училась хорошо, после школы поехала в Ленинград, поступила в институт и на стипендию в сорок рублей можно было прожить. Включит радио, так передают светлое, чистое искусство, а Таня не испытывала никакого унижения, ждала в личной жизни только любовь как равноправный член общества. А рядом в другом институте училась дочь Сталина, так она писала Сталину: «Папа, я вчера поздно возвращалась из театра, истратилась на такси, пришли мне десять рублей».
А теперь? Приехала – денег нет, а обучение платное. И цены кусаются. Ведь при Сталине рубль был трудовой с реальной стоимостью, а при Хрущеве, что он виде чиновничьего кумовства с их принципом «ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак» развел коррупцию в стране до такой степени, что наш имидж как самой высокой производительности труда рухнул, и мы перестали быть великим государством, что акулы империализма от темпов роста нашего производства шарахались в сторону. Мы с кумовством на производстве, что премии распределяли среди своих, а те, кто у станка, должен был гнуться по низким расценкам непроизводительного труда, чувствуя, что его обделяют.
А в наше время девяностых деньги стали делать из воздуха. А что это значит? У нас был цех ширпотреба, так пришли блатные, товар продают, а деньги от продажи берут себе и налоги государству не платят. И так по всей стране, кто скорее другого успеет продать товар, что плохо лежит, и не заплатить налог государству. Цистерны с топливом исчезали за бугор только так, и цистерны не возвращали. Заводы продавали.
А на что нужны были деньги тем героям? На проституцию. Я как-то с тетей возил племянницу на показ фотомоделей, так их только провели через сцену до предела обнаженными как диких лошадей. А потом, когда сидели за столиком, ждали результата конкурса, к нам подсел один с вежливой улыбкой, сказал тете, что заберет несовершеннолетнюю племянницу работать к себе в контору, а тете предлагал большие деньги. Они как можно скорее хотели продать Родину, чтобы на эти деньги обратить наших девушек в проституток. Мы с тетей тогда ушли с презентации фотомоделей, а Насте куда деться от этих нуворишей с деньги в городе? Это же жизнь как в тропиках Африки, когда антилопы в поисках пищи переходят реку, а крокодилы ждут схватить. Сделать то же.»
Я просил у Сидорова: «Так ты считаешь то, что наша молодежь изменилась на примере этой Насти? Что та Настя одна: комсомолка, спортсменка, студентка. А эта проститутка?»
Сидоров, хотя и ожесточенно, но улыбнулся и сказал: «У нас в стране есть один дурак – это политик правых Гозман, который считает себя экономистом, благодетелем крестьян, когда кричит о народе Китая, что тот живет в нищете, во имя кучки цивилизованного народа, создающего самое передовое производство в мире. И о нашем крестьянстве в девяносто первом году Гозман вопит, что зарабатывали мало.
Да. В Китае есть двести миллионов таких малоземельных крестьян. Они приезжают в Волгоградскую область, работают у наших фермеров по восемнадцать часов, получают меньше наших и довольны. И они рентабельны. На них держится мощь Китая. Но и крестьяне живут надеждой на жизнь, которая улучшается, что для тех, кто способен – предоставляется возможность учиться, проявить себя в производстве, науке, а там уже созданы такие цивилизованные условия труда, что не хуже, чем в России.
Мы все хотим писать не одну, а много историй про Россию, а не можем учесть одну. У нас уже был такой новатор дурак в сельском хозяйстве – Хрущев. Сколько воплей раздавалось о том, что крестьянам в колхозе вместо трудодней ставят палочки. А вкалывали наши крестьяне не хуже китайских. Хотя материально условия их жизни и труда были выше. Но Хрущев пожалел крестьян, вместо колхозов организовал совхозы, стал платить оклад по сто рублей как благодетель и, и, и…»
Сидоров в упор посмотрел на меня и спросил: «Как ты думаешь, что означают эти и…?»
Я даже не стал думать над ответом, сказал Сидорову: «Ты знаешь, у вас такая теория о частной собственности, что это личность человека, другие, а тут даже не знаю, что сказать. Ты знаешь, я смотрел фильм «Печки-лавочки» Шукшина, он там и играет главного героя.
Говорит ученому в купе: «У нас организовали совхоз, платят по сто рублей, сколько ни сделаем».
Ученый у него спрашивает: «А зарабатываете вы эти деньги?»
Шукшинский герой отвечает: «Не знаю».
Ты понимаешь, Шукшин не разбирается в этом вопросе. Честно признался словами героя».
Сидоров сделал паузу, а потом уже более информационно-значительным тоном сказал мне: «Что Шукшин? Балаганный писатель. Богемный. Это базар на Руси как он с фомкой берет ларек, пьет коньяк из ковшика, как куролесит, хочет балаган внести в город, разврат. В общем, чудит.
А в Китае создан целый институт, изучают почему развалилось советское государство. А результат налицо – Гозман провокатор с его жалостью к крестьянам не работать, а удариться в эту анархию, называемую у нас свободой выяснять, почему мало платят. И это Хрущев дурак взял и дал в совхозе оклад крестьянину как какому-то чиновнику.»
Сидоров опять сделал некоторую паузу, а потом воскликнул: «А главное, крестьяне его об этом не просили. И именно в это время работали сами с порывом как будто так и надо, глядя друг на друга: кто выбился в город уехал учиться, кому больше рыбы в сеть попало, кто напал на грибное место, грибов насушил на зиму. А кто на тракториста выучился, так деньги заработал и овцу купил. И жили с надеждой, что жить стало лучше. Они бы сами достигли такого заработка, но через несколько лет.
А тут: работать так усердно не надо, а деньги есть и они стали пить. Разлагаться. Они уже, идя на наряд, думали о том, что как бы так не трудиться, а деньги получить. Они уже мыслили как чиновники. Они уже были унижены, что не выживут честным трудом, а подачкой государства, но жили уже не сознанием того, что трудятся геройски и потому живут, а как всегда в таком случае им показалось, что подачка малая. Захотелось больше.
А по средствам массовой информации разнеслось то, что область их стала дотационной, что они больше потребляют, чем отдают и осознание такой истины делало в своих глазах никчемными, виноватыми, что сами перед собой уже выглядели зависимыми от тех, кто давал эти подачки, а мог бы не дать. И эта зависимость угнетала сознание как рабство. А ЦРУ, наверное, хлопало в ладоши, что деревня загнулась.»
Я заметил Сидорову: «Однако я помню, как до девяностых годов отношения в стране были справедливыми. Человеческими. Я вот представляю как Настя приезжает из деревни в город. Едет на поезде в плацкарте как все. В общежитии ей предоставляют место, поступает в институт, не платя деньги. Из репродуктора несется песня, типа «Ландыши, ландыши,» - и Настя чувствует себя королевой.»
Сидоров сказал мне: «Я согласен. Но ты возьми в толк то, что СССР была самой великой страной в мире. Когда Сталин входил в зал на ялтинской конференции, то весь зал вставал в знак признания нашей Родины. А при Хрущеве он уже стучал башмаком по трибуне, чтоб обратить на себя внимание.
Да, были такие фильмы как «Приходите завтра», или как парень от берега океана от пены сел в самолет и прямо прилетел к физике. Но это уже было не то, потому что Сталин, Ленин, их соратники были до того великими, что их потомки живут среди нас как простые люди. Взять Сталина, так его дочка, внучка живут в приюте в Англии. Другая внучка живет на Камчатке как простая служащая, Никонов научный работник, внук Молотова. Как и внучка Кагановича простая служащая. А у Хрущева сын уже работает в Америке.
И разница в эпохах есть. Уже при Хрущеве наша великая артистка Орлова как ни просила мужа кинорежиссера Александрова написать ей киносценарий, подобный таким фильмам, как «Веселые ребята», «Волга-Волга» - тот уже не мог, потому что наше государство уже не соответствовало тем идеалам. Оно духовно обнищало.
Если при Брежневе мы еще держались по его логике как в студентах разгружали вагоны: два в вагон, третий – себе. То при Горбачеве, Ельцине нас опустили. Они нас предали.»
Я сказал Сидорову: «А ты знаешь, я вот как-то не замечаю разницы между периодом Сталина, теперешним, Хрущева ли. Вот был юбилей Ельцина с открытием его памятника, показали его семью, детишек, читающих стишки. Все тихо, скромно, как будто ничего не изменилось».
Сидоров с насмешкой спросил у меня: «И ты что думаешь, что в основном ничего не изменилось?»
Я сказал в ответ: «Нет. Внешне. Но я понимаю, что впечатление такое хотят создать. Но ясно мне становится несоответствие времени: что сделал Сталин для России, когда сравниваю Сталина и Чубайса.»
Я замолк, а Сидоров сказал мне: «Интересно, как ты их сравниваешь. Скажи».
Я ему сказал: «Очень просто. Ведь под руководством Сталина было создано РАО ЕЭС с песней, с кровью, с героическим трудом всего народа, как показательная для всего мира и тарифы на электроэнергию были самыми дешевыми в мире две копейки. А на руководство РАО ЕЭС Ельцин поставил Чубайса запиской во время обеда, и тот измордовал так, что Саяно-Шушенская ГЭС взорвалась. А о тарифах страшно говорить. Увеличились в сотни раз.
Развалил РАО ЕЭС, поставили руководить нанотехнологиями и страшно сказать, какой оклад Чубайс назначил себе с надбавками – двести с чем-то миллионов рублей. На нанотехнологии осталось один процент средств от выделенных. Но Сталин и тут выручил Чубайса. Чубайс за нанотехнологии выдает проекты и разработки, сработанные еще при Сталине. А чтобы было, если бы не было Сталина? Ведь при Сталине была осуществлена канализация Москвы, а до революции говно из Москвы на телегах вывозили золотари. Так не будь Сталина – Чубайс теперь заведовал бы вывозом говна из Москвы.»
Сидоров хохотнул в ответ и сказал мне: «Ну ты и юморист. Замечательный образ распределения ролей в истории. И Чубайса с парадного и черного хода. Ну про Ельцина я не буду говорить. На одном дефолте семейка нажила четыре с половиной миллиарда долларов. У Сталина не было жизни с черного хода, а при Горбачеве, Ельцине жизнь с черного хода была такая, что основная жизнь с парадного хода потерпела крах. И девушка в стране комсомолка, спортсменка, студентка превратилась в проститутку. Надо строить публичные дома.»
Я оторопел от такого ответа Сидорова и сказал ему в ответ: «Но на счет публичных домов ты шутишь?»
Сидоров сказал в ответ: «Нет, не шучу. Ты вообрази, что Настя едет в город поступать в институт. Она уже никто. Раньше при Сталине мы были собственниками того, что могли стать обладателями любой профессии, лишь бы был талант. А пока учишься – все бесплатно, а когда кончишь институт, то на каждом углу висят плакаты о том, что требуются работники по специальности.
А тут неопределенность с самого начала: и как устроиться в общежитии и что, чтобы сдать, надо преподавателю дать, а окончишь институт – нет распределения. А из дома еще письмо придет, я говорю про девяностые, что отцу не дали зарплату и ему нечего дать дочке. А дочке Насте легче кому-то дать, чем безденежье, при котором не выжить.
А этот рынок существует и у меня у вокзалов подходит тетка какая-нибудь и спрашивает: «Девочку не надо?»
И я знаю и девочек из МГУ, которые подрабатывают тем же, и балерина Волочкова заснялась на сайте обнаженной, и ясно зачем. Не надо из нас делать дураков. Это единственный товар, с которым девушки в Москве могут выжить. У олигархов бассейны с девочками, а для пролетариата со сцены эта юмористка Воробей трясет своими тощими окорочками и шутит? Или Задорнов разбирается со своими женщинами, что назначила свиданье у входа в метро, а там два входа.
Или покойный Евдокимов про березки нам пел, а сам нашел аппетитную негритянку? Или Винокур с его рожей рассказывает о публичном доме, устроенном в лифте. Но надо нас считать за дураков, за идиотов как коммунисты, что нам вручали грамоты, а сами мылись с девочками в бассейне. Дайте нам публичные дома. Мы не великая страна, как при Сталине, а по интеллекту Африка. А сексу не надо учить. Дайте для интимных услуг нормальные условия сосуществования.»