Долго жить

«Кто ест мертвечину, живёт долго»,- Фанеев зачеркнул немного, оловянной поварёшкой и осторожно перелил содержимое в небольшую фаянсовую тарелочку. Смотреть в кастрюлю не хотелось. Два огромных коровьих масла блестели из кастрюли, как изуродованные черепа младенцев. Костный бульон тоже оставлял желать лучшего и большого аппетита не вызывал. Фёдор бульон не процеживал. Он только собрал сверху бульона ложкой сколько мог плавающие коричневые плёнки похожие на водоросли. Соскрёб такие же налипшие водоросли с кастрюльной крышки и вытряхнул всё из ложки в кошачью миску. Кошка подбежала, но только понюхала и села рядом с миской. Задрав голову, она уставилась на Фёдора своими жёлтыми в крапинку глазами.
«Нажралась уже где-то» - подумал Фёдор.
«Ну, сиди, сиди, думай» - сказал он кошке и понёс свою тарелочку с бульоном в комнату. Достал вторую плоскую тарелку. Нарезал хлеба, лука, вытащил из кастрюли один мосол, сложил всё на большую плоскую тарелку и тоже отнёс в комнату. Включил телевизор и сел за стол. Прибежавшая кошка тёрлась о его ноги.
«Ладно - пожурил её Фёдор – сожрёшь плёнки, налью и тебе бульона».
Кошка была редкой – четырёхцветной масти. Фёдор слышал, что такие приносят в дом счастье. С такой кошкой смело можно было проводить операции где-нибудь в Иране –«бурю в пустыне», или в Афганистане –«захват дворца Амина», или в Чечне –«разоружение бандформирований». Кошка продолжала тереться о ноги. Фёдор её не отпинывал, хотя счастья она в дом не приносила. Кроме котят. Котят же приходилось топить, их никто не разбирал. По улицам и без них бегало много бездомных кошек. Фёдор Фанеев зачеркнул ложкой серо-мутный бульон, по поверхности которого плавали ярко-жёлтые и большие, как солнца, жировые пятна и, стараясь не нюхать, проглотил. Когда-то так, в детстве, мать учила его пить рыбий жир.
«Бульон как бульон – прислушиваясь к себе, с удовлетворением отметил про себя Фёдор – в животе, кажется, не урчит. Он ещё чуть помедлил, но ничего не произошло, и стал хлебать ложкой бульон, напирая больше на хлеб.
Вот уже полтора года Фанеев жил один. Конечно, он и с супругой жил по-всякому, как все. У них долго не ладилось с детьми. Лет, наверное, шесть жене пришлось побегать по докторам, и наконец, когда она забеременела, ей насоветовали рожать, ехать в Москву. За три месяца до родов, только август заканчивался, её и проводили. А после третьего октября – «после разгрома красно-коричневых в Белом доме», она и пропала. Сначала сообщили, что «без вести», а потом, когда он уже сам пооббивал все московские пороги, что «вроде как умерла во время операции родов вместе с ребёнком». В какой-то там клинике без документов, и установить точное место захоронения невозможно. В Москве с Фёдором все обращались вежливо и сочувствующе. Из какого-то Фонда Фёдору выдали даже пособие, которое он и пропил там же в Москве. После чего, немного успокоившись и с ничего не значащими бумажками о смерти своей жены, Фёдор и вернулся в свой шахтёрский уральский городишко.
Сегодня у Фанеева начался отпуск. Впрочем отпускных денег не перечислили, как и зарплаты за последние четыре месяца, - обычное дело на их работе. Даже купить бутылку Фанееву сегодня было не на что. Мясо же той явно полумёртвой коровы, что им месяц назад выдали «под зарплату» он почти всё доел. В «выварке» выставленной на мороз оставались одни обрезанные рёбра, часть хребтины и тазовые изрубленные и загогулистые кости. На улице же стояла весна, оттепель, ярко слепило глаза солнце, с крыш текло, и оттаявшие кости явно начинали подпахивать. Перед варкой их приходилось мыть в двух водах, а то и скоблить ножом.
- «Ничего – думал Фанеев хлебая бульон и изредка отправляя в рот и солнечные кружки лука – ворон живёт долго, гораздо дольше орла, хотя и орёл не гнушается мертвечиной. Шакал тоже живёт долго. И медведь живёт долго, если конечно ест мертвечину. С малины долго не проживёшь. И синичке с сальца долго не жить. А мне жить долго». Фанеев отставил пустую тарелку и ухватив двумя руками мосол, стал выгрызать из того сухожилия. Сухожилия выгрызались плохо. Впрочем ножом вырезать тоже было почти нечего.
- «А, Санька Прохин – дурак – безразлично вспомнилось Фанееву – в тридцать пять и на тот свет. Гонял всё на работе со своими профсоюзами, права всё для нас – дураков отстаивал. Боже упаси в долг у кого спросить, не то что украсть! Дурак – он и есть дурак, демократию всё отстаивал, реформы».
- « Как страшно – ужаснулся вдруг своим же мыслям Фёдор – и как всё просто».
Отложенный на тарелку обглоданный мосол лежал и желтел как череп Йорика. Фанеева даже передёрнуло.
Санька пошёл на тот свет, а я на другой день пошёл в отпуск. И всё так просто, всё так буднично – перед глазами встала будто живая картинка их вчерашней работы, а в голове что-то тупо и глухо стукало, лишь картинки неслись, сменяя одну за другой. Обычная работа, обычный рабочий «наряд» - менять с «Белазов» «лысую резину» на почти такую же, немногим лучше «лысую резину». Обычный зряшный труд, обычный трёп, обычные переругивания. Санька пошёл в раскомандировку попить. Мы по-прежнему «на пупок раз-два» продолжали катать резину в угол ангара. Думали: где-бы достать денег на обмытие моего отпуска. А через двадцать минут мастер обнаружил Саньку в раскомандировке уже завалившегося на стульях. Сбежались на крик и мы, но что уже не делали, всё было бесполезно. В аптечке был только резиновый жгут и валокардин. Через пятьдесят минут приехала «скорая помощь» - благо наш угольный разрез стоит почти в центре города. Набежали медики, разложили приборы и минут пять или десять били Саньку «током». Наверное, больше из приличия, а Санька лежал с чуть перекошенным лицом в грязной мазутной фуфайке, в таких же грязных брюках и даже не дёргался. Он лежал до неприличия мёртвый. И мы рабочие, отстранённые вдруг медиками от Саньки, трясшие его всё время, стучащие в грудную клетку и дующие в рот до самого приезда врачей, вдруг осознали, что Санька – труп. Обычная жизнь и ещё обычнее смерть. А медики привычно свернули свои приборы, привычно сказали «инфаркт» и увезли тело Саньки. Самый обычный труп и на самом обычном «Рафике». И картинки исчезли.
Белёсо замерцал вдруг включившийся телевизор, значит, на посёлок дали свет, и стал гонять по экрану косые решётчатые полосы. Звука не было. Кошка запрыгнула к Фёдору на колени и осторожно носом тянулась к лежащей на столе кости.
- « К матери не пойдёшь – стал решать где-бы занять денег Фёдор – что к ней в самом деле, у ней самой пенсии только на хлеб хватает. Можно к Зойке конечно, она баба одинокая, и накормит, и согреет. Но и к Зойке не пойдёшь с пустыми руками. Надо где-то хоть на пузырь водки раздобыть. Октябрьскую зарплату обещали дать к 8-е Марта…
- «Фу ты – чертыхнулся Фанеев – это же и Зойке надо подарок сделать. Зойка на сегодня явно отпадала. Фёдор отогнал мысли и шлёпнул по лбу кошку, уже успевшую дотронуться носом до «черепа Йорика». Кошка спрыгнула, но не обиделась и Фанеев пошёл наливать ей бульон. Попутно поставил самовар. Телевизор рябил, мельтешил, но полосы пошли реже. Это был старый, но хорошо послуживший телевизор с почти полностью севшими лампами и плохо поддающийся настройке. Когда он хорошо прогревался, то имел привычку настраиваться сам. Фёдор уже привык к этой его привычке и в настройку телевизора старался не вмешиваться.
- «У взрослых привычки менять трудно – думал Фанеев возвращаясь из кухни с деревянной дощечкой. Надо взять за привычку есть мертвечину – твёрдо решил он.
«Солженицын ел – наткнулся взгляд Фанеева на книжные полки – ему жить долго».
«А Есенин не ел – упёрся взгляд в томик Есенина – Есенин предпочитал трескать шампанское с икрой».
Фёдор снова сел за стол и принялся выколачивать из мосла на дощечку, и выковыривать ножом, костный мозг. Нож был тонкий, мозга на нём умещалось мало, да и размазывался мозг по всему ножу. Есть с ножа было неудобно. Но зато на дощечку, особенно после работы ножом, выколачивалась довольно изрядная жёлто-белёсая кашица, нежнейшая и тёплая, даже с парком. Фёдор с удовольствием втягивал её в рот прямо с дощечки. Мельтешение на экране прекратилось, но Фёдор не обращал на экран внимания, он был занят мозгом. В последнее время он не любил смотреть телевизор с его многочисленными рекламами всевозможных тампонов и внушением, как хорошо с этими тампонами в жизни и вертеться на стуле и дрыгать в кровати ногами. Наконец насытившись, Фёдор расслабленно поднял взгляд на телевизор. И замер… Из телевизора за ним оказывается уже наблюдали, молча, и также неподвижно, как неподвижно глядел в экран и Фёдор.
Такие же, как у Фёдора очки, такие же усы, и такой же как у Фёдора возраст. С улыбочкой, и только лицо в рамке, а снизу три слова: «Владислав Листьев убит».
В это время засвистел самовар.                (03.03.1995 г.)