Феофаныч 1, 2, 3, 4

Оксана Студецкая

                ФЕОФАНЫЧ
                1
     Скадовсвск, море, чайки, горячие пески, яркое солнце и ароматный воздух морского побережья. А у нас – свинцовые тучи, дождь, зонтики, лужи, брызги от колес…  Конечно, упаковываешь чемоданы, берешь кое-какие денежные сбережения и летишь к морю, вдохнуть всю прелесть южной природы.
     На месте, в аэропорту тебя уже ждут хозяева, предлагая квартиру. Один из них встретил  с велосипедом, увесил его ручки нашими вещами, а мы пошли следом за ним. Велосипед подкатил к огромному шлакоблочному особняку. Высокий дощатый забор и калитка с надписью «Во дворе злая собака». Когда мы вошли, никакой собаки не было. За домом скрывался большой двор, который застроен различного размера сарайчиками и навесами, оббитыми полиэтиленовой пленкой. Позже мы узнали – в них проживали отдыхающие со всех уголков  нашей страны.
     Меня с детьми завели в дом. В перегороженной шторами комнате мне предложили две кровати по три рубля за каждую в сутки.
     - О, нет! – воскликнула я, не рассчитывая на такую сумму.
    - Тогда могу предложить дешевле, – ответил хозяин и повел нас к сарайчику. Войдя, мне  бросились в глаза деревянные  стены, залепленные  плакатами атомного оружия.
   - Здесь по два рубля за место.
   - Но здесь же холодно ночью, с детьми боюсь рисковать, – подумала и решила вернуться в дом, за более дорогую цену.
      В зашторенном углу комнаты не было ни стула, ни тумбочки, ни полки, где можно разложить вещи. Затолкав сумки под кровать, не переодеваясь, заспешила с детьми к морю, боясь потерять драгоценное время утреннего солнца.
      Ориентироваться здесь не трудно, - подумала, как только мы вышли со двора. Повернув голову направо, мы увидели,  синее морское поле воды.
Это не центр города, улочки безлюдны. Спрашивать о месте нахождения пляжа не стало нужды: он всей своей величавостью раскрылся перед нами, как только мы вырвались из горла довольно длинной улицы. Я остановилась. Необъятный простор воды и неба слились воедино, захватив мой взор и воображение. Вот он – знакомый запах испаряющейся морской влаги, особенный и неповторимый! Сбросив обувь, мы ступили на мягкое песочное покрывало, ступни ног приятно погружались в бархатную мелкую россыпь ракушечника. Ни на одном пляже не увидишь такое бессчетное количество детей. Разноцветные шапочки на их головках, словно рассыпанное елочное конфетти, кружились по морской глади. Мы вошли в воду, от ее прозрачности хорошо просматривались зеленые водоросли, песчаное дно. Удалялись от берега далеко, но глубина не достигала и метра. Детям – раздолье! А как взрослым купаться? Невдалеке увидела сидящего, как в ванной, мужчину и хлопающего руками по воде. – Хорошее общее корыто, - усмехнулась и последовала его примеру, а потом все же спросила: - Значит, поплавать взрослым здесь негде?
  -  Нет, почему? – ответил незнакомец. – Идите на городской пляж, там приличная глубина для плавания.
   - А этот, что? Не городской пляж?
   - Нет, это детский…
   - Городской далеко отсюда?
   - Не очень – всего две остановки автобусом. Во..о..н там, за портом, - он показал рукой вдаль, где возвышались подъемные краны, врезаясь своими длинными клювами в небо.
- Спасибо, - поблагодарив мужчину и вглядываясь вдаль, подумала, что там для меня тоже будет раздолье.
    Приняв первое морское купание, мы вернулись в нашу укромную обитель. Изрядно устав, Николка и Юлька, завалились спать.

     Надвигалось вечернее время. Огромный дом, который вместе с его верандами, чердаками, а во дворе – сарайчиками, беседками, навесами – был частным пансионатом, в котором проживало до сорока и более человек. На первый взгляд со стороны, казалось, что здесь вообще никто не живет. Хозяин бдительно в дневное время всех отдыхающих отправлял на пляж и столовые. Представьте себе месячный доход такого гобсека: он составлял 3 рубля в сутки с души, помножьте на сорок да 30 календарных дней, это три тысячи шестьсот рублей в месяц. Скромный месячный  заработок в советское время, не правда ли?!
    У такого гобсека мы смогли прожить всего один день, но и за этот короткий период
мне достаточно испортили настроение, что не должно сочетаться с тем спокойным отдыхом, которого мы ждем один раз в году. Условия самые скверные: ни умыться вовремя,  ни в туалет,  ни чаю подогреть -  из-за массы людей по-несколько вылезавших из своих нор. Более того, нам запретили пребывать в доме в дневное время: мол, нечего здесь околачиваться, чтобы вас  видели посторонние, то есть предоставлялся один ночлег.
     Уставши от первого дня, в котором сочетались приезд, устройство и посещение пляжа, мы легли спать довольно рано. Но уснуть мне пришлось только под утро. Всю ночь во дворе разрывались  цыганские песни и танцы кутежа хозяина-гобсека с компанией отдыхающих у него армян, щедро угощавших его кавказским вином.
Утром проснулась от укуса какого-то комарика, но оказалось, что это не комар.
 О, боже! Здесь были клопы! Довольно жирных паразитов нашла на простыне, размазанных и, очевидно, вскормленных кровью непрерывно пребывающих людей.
- Скорее, скорее отсюда! Но куда? – Разбудила детей, быстренько напоила их чаем, запасенным в термосе, собрала вещи и мы ушли.  Выйдя на центральную улицу и бредя по ней неизвестно куда, я лишь теперь заметила множество роскошных домов с цветниками и приусадебными виноградниками. Случайно на одном электрическом столбе прочла объявление с адресом, на который приглашались отдыхающие. – Вновь попаду к такому гобсеку, - подумала, но направилась по указанному в объявлении маршруту. Нам повезло, новое пристанище долго искать не пришлось, оно было почти рядом с тем электрическим столбом. Мое внимание привлекла ветхая калиточка и вросшая в землю украинская белая хатка. Это и был адрес, зовущий отдыхающих.
Пошатав ветхую заборину, стала кликать хозяев. Вышел седовласый старик высокого роста, но стройный, плечистый и с приятной улыбкой на лице.
   - Слушаю вас? – вопросительно мягко произнес он.
   - Мы, по поводу квартиры.-  Старик окинул меня изучающим взглядом, посмотрел на моих детей, немного подумал и сказал: - Хорошо, входите, поселю вас во времянке.
     Наклонившись, он, где-то внизу оттянул засов калитки и потянул ее на себя. Заскрипели завесы и распахнутая заборина пропустила нас в хозяйскую обитель. Старик тотчас протянул мне руку. – Феофаныч, - отчеканил и вопросительно ждал ответа. – Анюта, а это мои Никоша и Юля.
     Мы прошли по узкой тропинке, вдоль которой с обеих сторон плелись виноградные лозы. В конце этой тропинки  стоял еще один маленький домик, который хозяин назвал времянкой. В небольшом коридорчике увидели плитку с газовым баллоном, кухонный стол-шкафчик. В комнатке стояло три  никелированных кровати и шкаф для платья, на стенах висели картины с пейзажами, написанные  масляными красками. Тут же, в комнате находился умывальник, над которым прямо на стене тоже масляными красками было нарисовано улыбающееся солнышко и написано красивым художественным почерком «С Добрым утром!». Как пришлось узнать позже, все это было сделано рукой хозяина, который был прежде художником. Увидев такую скромную, но приветливую обстановку, я тот час согласилась поселиться.
     - Сколько должна вам платить? – было моим первым вопросом.
  - Нисколько, - ответил старик.
  - Как нисколько?! – удивленно воскликнула.
  - А вот так. Живите себе и все…
   - Но так не бывает, вы шутите?
  - Ничего я не шучу!.. Сказал, живите..., а платить ничего не надо.
Странный старик, - подумала и спросила. – Что же, вы ни с кого денег не берете?
  - Нет, почему же? Беру…, но только с тех, у кого мешок денег.
  - А как вы знаете у кого мешок, а у кого – нет?
  - По глазам вижу…
 - Но как же я могла приехать сюда без денег? – не унималась я.
 - Понимаю, что с деньгами… Но ребятишек у вас двое и одна…
 - По-чем вы знаете, что одна? … У меня муж есть!..
 - Есть…, да  не приехал, - значит, и нет его.
  - Допустим, нет.., но деньги заплатить за проживание я вам обязана, - уже строго отвечала старику.
  - Может быть…, - угрюмо произнес он в ответ, махнул рукой и вышел, видимо, обидевшись. Глянув ему вслед, увидела, как он зашагал широкой солдатской, но отяжелевшей поступью и, замахав длинными руками, скрылся за виноградником.
   Когда старик ушел, первым делом просмотрела, нет ли здесь ночных зверушек?
Но стены были чисто выбелены, полы выкрашены, постель белоснежная. Окончательно успокоившись, начала свой такой долгожданный отдых…


                2


     Через несколько дней пребывания в новой обители, поняла: жить здесь хорошо и спокойно. Ранним утром ходила на рынок: что там было винограда, фруктов, овощей! А сладющих херсонских арбузов и дынь – в таком изобилии, что их отдавали моим детям за даром.
     Каждый раз, когда мы возвращались домой с морских купаний, перед окнами времянки на деревянном столике нас ожидал  удивительный сорт фиолетово-красных помидоров и грозди винограда. По-началу я отказывалась их брать, но седовласый старик так просил, так убеждал попробовать, что стало неудобно отказывать.
   - Помидоры сорта «Мексика», присланные мне семена из Кубы, - говорил он. – А виноград «Лидия» - наш сорт, но посмотрите, какие крупные ягоды… Совсем не похожи на синюю «Лидию обыкновенную». Этот сорт я вырастил сам путем скрещивания с болгарскими сортами… Теперь и не знаю, как его назвать? Зовут меня Александр, думал назвать этот сорт «Александрийский» или «Александрийка», но потом подумал, что неудобно своим именем называть… Нескромно это…
     - Да вы – мичуринец! – воскликнула я
    - Вроде бы… Очень люблю заниматься огородничеством и садоводством. Вот смотрите…, - он стал водить меня по саду, показывая груши, яблони, вишни, айвы и объясняя их сорта.
   - А это что? – спросила, увидев подвешенные на высоких плетнях вьющиеся ветви, между которыми висели какие-то желто-красные грибки, похожие на елочные игрушки.
   - Это декоративная тыква, - и старик тотчас сорвал одну.
   - Что вы делаете? … Зачем? .. – забеспокоилась, что он обрывает такую красоту.
   - Берите…, это вам на память. Вы же, Анюта, таких не видели никогда!
   - Нет, не видела. Действительно, удивительная тыквочка! Она скорее похожа на гриб мухомор, с желтой пузатой ножкой и ярко-красной шапочкой. – А они съедобны? И вы всем их дарите?
   - Не съедобны, и не всем дарю, а вам – чувствует мое сердце – надо подарить.
    Мои Николка и Юлька долго рассматривали тыквочку, но я запретила им долго ее крутить в руках, просила оставить, как сувенир, который мы отвезем домой.
   
    На следующее утро нас разбудил лай собаки, которая все это время нашего пребывания молчала, даже не высовываясь из своей конуры, что мы не подозревали о ее существовании.  – Джефрик! Джефрик! Замолчи! – послышался голос старика.
Потянувшись, я вскочила, набросила халат и вышла во двор. Феофаныч набирал в миску сухарей, полил их водой из стоявшего невдалеке ведра и подставил миску собаке, которая тут же, захлебываясь, локала содержимое.
    - Доброе утро, Александр Феофанович! А почему ваша собачка на нас не лает? – было моим первым вопросом. – Мы и не знали, что у вас есть такой красивый песик.
  – Доброе утро, Анюта! А меня величайте просто Феофаныч, это мое устоявшееся имя в этой округе. Не лает, потому что ученая. Много здесь людей ходит, привыкла. Лает только на котов и когда есть хочет.
 - Имя у нее непонятное?
 - Дже – ф – рик, - по складам объяснил старик.
 - Да это же какая-то парижская кличка! – ответила удивленно.
 - Не парижская, а удмурдская. Так называли деда моей покойной жены, только конечно, не Джефрик, а Фрид, приставку  «дже» придумал сам, для звучания.
  - Но зачем же именем предков называть собаку?
   - О..о! Тут своя история, - он поднял указательный палец высоко вверх. – Дед моей жены Разии был знаменитым собаководом, или кинологом, как правильно говорят, он имел породы собак со всего света.
   - Джефрик из родословной собак вашего деда?
   - Нет, Джефрик – обыкновенная дворняжка, но знаете, очень умная. - Феофаныч поласкал собаку, и она завиляла хвостом.
    - Давно умерла ваша жена? – поинтересовалась я, услышав тоже странное имя его бывшей жены и добавила, - Если не трудно отвечать на такой вопрос?
   - Нет, отчего же трудно? Все проходит, все утрясается, как и должно быть. Десять лет как ее нет в живых. Молодой, считаю, ушла: всего-то семьдесят лет прожила. Врачом была, а свое здоровье беречь не умела…Гипертония свела ее в могилу. Не нашей национальности она – татарка по происхождению; после войны в Фергане с ней познакомился. Голодная и обворованная бандитами бродила она по городу, - сорок восьмой год был, понимаете, - есть нечего, да ко всему ее обокрали. Вот пожалел, приласкал, женился, потом увез в Украину. Да и сам решил перебраться в теплые края – уж слишком намерзся в войну, и в детстве в Сибири… Ведь я родом оттуда.

-  Мама! Мама! Мы идем на пляж?! Закричали мои, выскочив на крыльцо времянки, прервав мой разговор с Феофанычем. Пришлось оставить его, идти к детям.
  - На пляж идем, только умывайтесь поскорее. Завтракать где будем, дома или на пляже?
  - На пляже! На пляже! – хором закричали -  им хотелось быстрее к морю.

     Когда мы вышли со двора, солнце поднялось  довольно высоко. – Оденьте панамочки! – приказала детям, потому что солнце уже хорошо припекало голову и плечи. Идти к морю минут десять. Шли ровной как стрела улочкой, по бокам которой простилалась мягкая дорожка тротуара, усыпанная морским ракушечником. Вдоль дорожек росли фруктовые деревья: вишни, абрикосы, айвы, орехи.  Возле частных дворов на лавках в мисках горками красовались фрукты и ягоды для продажи отдыхающим.  Прямо на земле тоже горкой лежали херсонские круглые маленькие дыньки. Возле одно из дворов на траве лежала мохнатая коза, возле другого – паслись овечки, крякча, по мелким лужицам шлепали утки, дальше – задиристо гоготали гуси. А вот и раскрылось перед нами огромное песчаное поле пляжа… зеркальная вода обильно отражала лучи солнца и слепила глаза: я тут же одела темные очки.  Достала распылительный крем «Гелиос», позвала детей, которые уже успели сбежать от меня к воде, сняла их платья и тщательно втерла крем в их плечики, чтобы предохранить от солнечных ожогов.
  - Теперь можно и в воду, - сказала я и вместе с детьми пошла купаться. Обширное мелководье с просматривающимся дном, колеблющимися в нем водорослями, теперь мутилось от множества купающихся. Брызги воды, растерзанной моими взбесившимися от радости детьми, летели мне в лицо. – Оставьте! Не надо! Мне холодно! – кричала, но Николка и Юлька не унимались, им было восторженно хорошо!
Потом мы улеглись загорать и я, вдруг, стала думать о старике…
   Феофаныч наедине сам с собой был угрюмым, но голову держал высоко, а когда говорил со мной, искренне улыбался: глаза от старости у него суживались, но смотрели выразительно. Вообще он не выглядел стариком, хотя ему за восемьдесят лет: стройность фигуры, могучие плечи, крепкие руки, искрящиеся глаза, розовощекость – делали его явно молодым, но в моих глазах он, все же был стариком. Он мне казался даже странным и чем-то удивлял. Чем удивлял? Своей добротой? Да, доброта стала такой редкостью, что мы ей теперь удивляемся.  Мне хотелось не думать о нем, но в голове вновь и вновь вертелись мысли о Феофаныче. Как он живет сам в этой старой развалюхе, в этой хибарке? Топит печь, готовит обед, обрабатывает большой участок земли и еще что-то строит – и все сам? Я не видела у него во дворе рабочих, а была вырыта яма для водопровода и строилось еще какое-то непонятное сооружение – не то сарай, не то баня.
       Вечером заболели мои дети – перегрелись на солнце. Я заволновалась, но Феофаныч успокоил меня
   - Не волнуйтесь, мама, ваши дети сейчас будут здоровы, предоставьте их только мне, если не возражаете. – Он потребовал, чтобы я не давала детям жаропонижающих таблеток, принес таз с водой, две простыни и бутылку уксуса. Намочил простыни в воде с уксусом и укутал Юльку, потом -  Николку. Затем раскутал Юлю, опять смочил простынь в воде с уксусом и обернул ней тело Юли. Потом тоже проделал с Николкой. Итак несколько раз. Когда первый жар с тела детей был снят, он оставил их замотанными в мокрые простыни и сказал: «Теперь пусть испаряетя и сохнет на них – последний жар убирает.»
    - Нет закалки! Детей надо закалять! – твердил он. – Я поклонник водолечения и мокрых обтираний от ног до головы. Весь секрет в том, что кровь движется, как понимаете, слабее к ногам, а когда ее разгоняешь вверх и все к сердцу, то оно ликует; кровь, разойдясь по всему организму, питает и лечит его лучше всяких лекарств. А морская вода – это чудо из чудес! Из нее в далекие времена вышел наш предок. Недаром один японский ученый писал, что морская вода по своему составу очень близка к человеческой крови. – И тут он уже восклицал: - Я бы бесконечно желал, чтобы люди чаще помнили слова Сиденхема* о том, что « прибытие в город паяца значит для здоровья его жителей больше, чем десятки нагруженных лекарствами мулов!» Не само здоровье дает долголетие, а правильное расходование его: и при этом особое значение имеет рациональный режим жизни!

*Сиденхем – английский врач ХУ11 века.




    Когда моим детям стало легче и они уснули, Феофаныч  не уходил и мне велел не ложиться спать до поздней ночи, а следить за детьми, так как температура у них может подняться вновь и тогда процедуру следует повторить.
     Я переменила яркий свет лампочки на тусклый – розеточного ночника. Уселась на край кровати, поджав под себя ноги, а Феофаныч продолжал сидеть на своем скромном табурете. Полушепотом он снова заговорил: « Кап, кап, все так просто кажется в жизни. Но она бесконечно глубока по содержанию, как игра в шахматы. Истина порой скрыта за семью печатями, вперед тайны ее не раскрыты и каждый миг жизни неповторим. Вот вам, Анюта, сорок лет, а много вы еще не знаете, а ведь, как нужно знать! В шестьдесят лет понимаешь ценность каждого дня, как подарок судьбы, а в восемьдесят – все с «ярмарки». Хорошо бы силы сорокалетнего, а опыт шестидесятилетнего! Да, почему так не бывает? Если бы родиться восьмидесятилетним и, постепенно молодея, стать восемнадцатилетним, то вошел бы в мир без синяков и шишек. При такой трансформации люди были бы куда счастливее…».
    Я слушала старика и удивлялась его красноречию, его глубокому пониманию жизни, его доброте и переживаниям. Перед ним нельзя было не разоткровеничаться.
    - Мне еще нет сорока лет, - отвечала ему. – Но я глубокая пессимистка: на мир смотрю со страдальческим лицом. Одной растить детей с годовалого возраста нелегко: заботы, переживания о их здоровье, борьба с их непослушанием, требование хорошо учиться – не дают мне времени думать о жизни, несмотря на то, что ощущаю все ее жестокости и радости. Будущее мне кажется безнадежным: я утратила веру в жизнь, вернее, в свое личное счастье… - рассказывала я Феофанычу.
    Услышав мои слова, он воскликнул: - Вам нет еще сорока?! Да вы – девочка! Это расцвет женщины, а живете скромно и говорите, что когда вырастут дети, то, может, и найдете свою половину? Но это уже будет после «ярмарки». Напрасно вы так! Есть ценности, Анюта, о коих вы и не подозреваете. Мазепа и Мария, Гете, к примеру, влюблялись в восемьдесят лет! Но как знать все наперед и не топтаться с завязанными глазами? Это старый и вечно юный вопрос о цели жизни, любви и человеческом счастье! Ищут порой образованных, грамотных, а неграмотных избегают. А что тут особенного? Жил же Гейне с Матильдой, не умевшей прочесть его строк; считал же Некрасов своим единственным другом пресловутую Феклу, хотя она едва умела расписаться. Было бы с другом хорошо и этого совершенно достаточно!  А как плохо одному в старости – это вы можете узнать, Анюта, если будете и впредь так себя вести. Как плохо, когда скука, как молчаливый паук, ткет в темноте по всем уголкам сердца! Сначала бросаются очертя голову, а потом устают: такова часто любовь – вот в чем беда! Где ваш муж? Его надо вер- нуть, - отрывисто закончил он.
   - Моего мужа нельзя вернуть – он женился.
  - Да, мужчины слабее, они не умеют ждать…
  - А мужчины жалуются, что женщины не умеют ждать, – возразила я.
  - Но живете вы одна уже столько лет… Почему? Значит, ждете?
  - Нет, никого я не жду… Мужа – ждать незачем, а другого человека – просто нет.
   - Почему нет? А, может, вы его не видите?
   - Может и так… Но я не ищу его. Впрочем, искала, был человек… Но жениться не захотел – дети. Кому нужны чужие дети, особенно теперь, в наше время? – объясняла Феофанычу. – Мы, женщины, теперь воспитываем сами своих детей, хотя мы и не послевоенные вдовы. Расходятся теперь по разным причинам, в которых виноваты обе стороны. А потому разведенные мужчины также в чем-то повинны, и на нас, женщин, смотрят как на виновных… От перемены мест слагаемых жизнь не изменится. Не лучше ли было бы беречь эти слагаемые? Я не верю в другую жизнь. Во всяком случае, в другую жизнь для женщины, которая связана детьми: заменить настоящего отца детям другим человеком невозможно. Со мной могут спорить, но я знаю так…
   - А одной быть – разве легко? - Александр Феофанович немного призадумался, внимательно глядя на мое лицо, как будто собираясь с новыми мыслями. Вид его был весьма озабочен, немного даже суров, но все равно добродушен…
  - Цепляйтесь за будущее, Анюта! Не поддавайтесь меланхолии, грусти, я предупреждаю вас, это ведет к язве желудка..., - он искренне улыбнулся, желая меня переубедить, помочь поверить в людей, поверить в свое будущее, - а я жаловалась на домашние тяготы, на болезни детей, на недостаток времени.
   - Дорогая моя, - продолжал он, - я бы предложил вашему вниманию следующие соображения по части облегчения. Сии тяготы на меня легли с времени, когда я еще едва помнил себя в многодетной сибирской семье. Дети у вас уже большие – девять и десять лет – это возраст, когда вы опоздали с их воспитанием. А что заложено в ребенке с трех – шести лет, то будет и в шестьдесят. Я вам расскажу только о мелких деталях, которые если внедрите, то увидите,   какая гора свалится с ваших плеч. Заставьте детей помыть посуду, убрать в комнатах, заготовить воду для купания; пусть сами приготовят и завтрак: почистить картофель, помыть его, нарезать, а вам лишь – отварить. Все это будет для них в будущем великим благом, и жизнь их пойдет без сучьев. Всю жизнь будут стараться делать друг для друга приятное. Но вот главная задача: как бы сначала развить у них условный рефлекс к работе? А потом он перейдет в безусловный, и, уверен, будет у них тогда и мир, и любовь, и уважение, как в стихах: « Рука в руке мы жизни бремя, Легко вдвоем по жизни пронесем. Нам может жизни время, Дать счастье лишь вдвоем!».
     Я молчала. Перед его речью, несмотря на свое образование, казалась себе глупой и недалекой. «Какая дура» - говорила сама себе, прозревая от слов Феофаныча, а он все твердил: «Люди живут без рук, без ног, физические страдания переживают, а душевные – гробят людей в цветущем возрасте. Вы не поддавайтесь унынию, у вас все впереди! Найдется человек, который будет видеть в вас не только женщину, но и человека-друга».

                3
 
    
   К утру дети мои выздоровели. День мы оставались дома, а на следующий снова отдыхали у моря. Я каждое утро бегала на рынок, тащила овощи, готовила обед
    - Не слушаетесь вы меня, Анюта! До могилы ваши дети не отпустят вас от себя, - возмущался Феофаныч, - и в свои сорок лет скажут «мама, подельзи», а сами с бородой и сединой! Тут перспективно надо думать!
     Я слушала Феофаныча, а сама металась от плиты к шкафчику, от шкафчика – в сарай по арбуз, терла творог, морковку, спеша приготовить завтрак, чтобы накормить детей.
     Кажется, терпение Феофаныча закончилось: он позвал моего Николку, взял за руку,  вручил ему лопату и сказал: « Держи! Хочешь, сегодня со мной будешь строить душ?»  У Николки загорелись глаза…-   Хочу..у..у.., протянул он.
   - Тогда пошли.
   - А на пляж? – вспомнил Николка.
   - На пляж пойдешь тоже, только после работы.
   - А я есть хочу..у…у, - захныкал Николка.
   - Юлек, ану беги к маме!  - обратился Феофаныч к Юльке и  подхлопнул ее по мягкому месту. – Беги, мама поручит тебе лук пожарить!
   - Мама? – удивилась Юлька. – Лук пожарить? Она не да..а..а..ст.
   - Даст, беги, вот посмотришь, даст.
     Юлька прибежала ко мне и пропищала: « Мама, дедушка сказал, что ты разрешишь мне жарить лук на плитке, да?»
     Я была удивлена желанию Юльки, о котором и не подозревала.
    - Жарь, - и я передала ей ложку для помешивания уже подпрыгивающего на сковороде лука.
    А Ника с Феофанычем во дворе размешивали песок с цементом в корявом старом корыте, подливали воду и снова помешивали. Потом они носили кирпичи из ракушечника – очень легкие, но прочные, которыми в приморских краях пользуются для постройки домов. Я и не знала, что мой сын уже такой крепыш, что ему под силу такая работа.
     Мы с Юлей закончили готовить завтрак. – Юля, беги, зови дедушку и Нику завтракать, - приказала дочери. Она мигом побежала и в ответ до меня донеслись слова Феофаныча: «Слушаемся, моем руки!»
      Горячие поджаренные луковки с колбасой и яичницей дымились по тарелкам. Феофаныч сидел рядом с Юлей, потерев рука об руку, громко втянул носом запах от съестного и произнес:  - Вы угадали, Анюта, лук – один из полезнейших овощей. Как пишут Бирменские ученые, он, жаренный, весьма и весьма поднимает тонус организма! А теперь попробуем на вкус, готовила-то Юля, -  повернувшись к ней, подчеркнул отличную работу Юльки. – Да, вкусный лук!
После завтрака он сказал детям, - А теперь, можно вам и на пляж…
     Но Николка уже не хотел идти на пляж.  Не захотела и Юля. Они вдвоем остались помогать Феофанычу строить душ, а мне ничего не оставалось, как тоже приняться за их общую работу.
      Во время работы Феофаныч, видя, как усердно трудятся ребята, вспомнил свое детство и стал рассказывать о нем, обращаясь больше к моим детям, чем ко мне.
    - Я вырос на Алтае, где горы и таежные леса. Еще в дошкольном возрасте, встав на заре, отец брал меня с собой на охоту. Я нес патроны, а потом таскал на спине убитых отцом уток. Отец стрелял без промаху, а я молился, чтобы промахнулся. В пять лет силенок мало, трех больших уток положу на спину и тащу, да еще все время проваливаюсь в болото – такая там была трясина… Ноги босые, колючками ступни наколю, пить охота, а про еду – и говорить нечего! Пот выедает глаза от жары, на лице полно мошек и комаров, кусают крупные пауты – их укусы даже конские спины ранят, а человеческую кожу так проткнут, что кровь течет! Словом, иду, по дороге уток растеряю и в ужасе жду расправы от отца. Спрячусь где-нибудь в трясине, а он все равно меня найдет, уток соберет, на спину себе взвалит, а мне протягивает палку и говорит: « держись, баржа несчастная!». Отец – рослый, быстро шагал, а я следом за ним только «ойкаю» от боли в ногах.
    Дома мать меня не узнает: отмывает, вытягивает вилкой шипы из ступней. Ночью мне так жжет спину, лицо, руки, что я, кряхтя, ползком добирался до кадки с водой, чтобы напиться. На заре отец опять зовет на охоту, а мать не пускает, говорит, что у меня ступни распухли от проколов и весь я в жару… Тогда отец уходит один.
     Рыбалка в девятилетнем возрасте тоже – не мед: все лето в воде босыми ногами, руки покрываются цыпками и трещинами так, что сквозь кожу видна красная ткань мяса!  Вот припоминаю конец рыбалки: уже небо сыпет то дождем, то крупой, то снежком… Вытаскиваем с отцом сеть, а она быстро смерзается и, как железная, стоит стеной! Отец нервничает, сети бьет, а молодой ледок звенит, потрескивает… Потом отец, глянув на мои босые ноги, велит бежать домой. Бегу я по смерзшимся листьям, потом нагребу их на ноги, думая согреться, а в листьях меня пугает лягушка… Не чувствуя уже ног, бегу по кустам домой. И снова мать вытаскивает из моих пят колючки шиповника, особенно болезнен шип от боярки… Кладет она на мои раны лук, завязывает тряпкой, а ноги все равно неприятно горят и болят.
     Как-то летом на Иртыше, отец поручил мне наловить кузнечиков для ловли язей. На перемёты требовалось наживлять на крючки по паре кузнечиков, перемет не один и наловить кузнечиков надо целую фуражку… Но в степи в траве, буквально кишели гадюки. Только замахнешься рукой на кузнечика, как вдруг голова гадюки шипит…
    - Ой, дедушка, а вам очень страшно было?! – прервав рассказ Феофаныча, спросил Николка.
    - Страшно? Конечно, страшно! Но я наловчился! Набрал в карман камней и поражал гадюк прямо в голову! А они, однако, успевали высовывать свой раздвоенный язычок и брызгать черным ядом, но попусту, - я убивал их наповал! – Феофаныч с такой силой сбросил кельмой цемент на ракушечник, словно в данный момент убил змею. Восторженная улыбка на его лице собрала морщинки у глаз в тугой веер, а мускулы очень заметно напряглись и задвигались под кожей. Он на мгновение перестал говорить, задумавшись, а дети смотрели на него, не отрывая глаз.
     - Слушайте дальше, - снова начал говорить Феофаныч. – Еще в четырнадцатом году по реке Иртыш поплыли пароходы, переполненные пленными австрийцами в синих мундирах. В нашем Семипалатинске, где я жил, австрийцев было много… Я видел, как они разгуливали везде и как работали: кто писал картины в церквях, там же молились; кто плотничал, другие – помогали крестьянам плести корзины на продажу… Отец мой в те годы поступил работать в сибирскую маслодельную артель, а мне со старшим братом поручил валить лес, пилить его на чурки, колоть и возить в больницу, которая была далеко – за двадцать сажен. Брату моему всего тринадцать лет, а мне – одиннадцатый год: еще совсем детьми были, а потому мудрили как свалить сосну… И так и этак подпиливали, и все же сваливали, распиливали, чистили от сучьев….
      В обед нам отец привозил пучок морковки, квасу, хлеба, но квасу мало на двоих и мы из-под валежника добывали снег, хотя и грязный, но стапливали и пили в жажду. Отец требовал много работать – и мы пилили даже при луне. Руки у обоих в занозах, в ранках, а в жару работать невыносимо: мать пять раз на день самовар ставит, чай пьем с хлебом и солью… Насчет еды – плохо! Однако, брат силачом рос, да и я подстать ему был.
     Как не трудно было, но потом я вспоминал как рай-житье на реке Иртыше… Даже те дни, когда целыми вечерами толок в ступе соль для засолки рыбы, или до глубокой ночи крутил самодельную машинку для скручивания длинных нитей для перемётов. Так тогда, помню, хотелось спать! Сырость реки ночью холодом донимает, весь продрог, а машинку отпустить нельзя, а то нити сорвутся, перепутаются и затрещину получу от отца… Но как потом сладостен был мой сон! Даже эти дни я вспоминаю как рай: купался в бурном Иртыше сколько хотел, мать пекла хлеб в ямке и готовила рыбу. Мы не знали молока и сахара, однако, рыба нам заменяла все: и некоторые развлечения, когда пластали рыбу, а степные орлы слетались и ждали отходов; и тарбоганы, и тушканчики бегали повсюду; и как я блудил ночами по лесу, а мать искала с фонарем… Нищенское, но счастливое детство!.. – окончил свой рассказ Феофаныч и лицо его, озаренное улыбкой, теперь особенно казалось молодым от воспоминаний своего детства.

                4

     Теперь мы каждый день по утрам участвовали в строительстве задуманного Феофанычем «душа для отдыхающих», как объяснил он нам. К морю ходили на заре и поздно вечером. После работы в спине ломило, но как быстро снимало усталость потом блаженное море, его воды так успокаивали кожу и мышцы, что казалось, не работал совсем. Феофаныч рассказывал нам во время работы о задуманном им проекте постройки.
   - Во избежание стандарта крашенных стен – с двух сторон вцементирую в стены зеркала. Чтобы пребывающий здесь на отдыхе мог критически посмотреть на свою фигуру и струями животворящей воды исправлять приобретенные жизнью недостатки, - высокомерной иронией объяснял он и продолжал.
    - Внизу поставлю решетку, чтобы ногам было удобно, а сверху набью оригинальные пластмассовые обрешетки; а вот тут – сделаю стул, а здесь – вешалку под полиэтиленом, - и Феофаныч показывал места расположения этих предметов. – Хорошее настроение – большой целебный фактор! – уже восклицал он,  - а потому остальные стены обобью цветной клеенкой. Если удастся, то под каюту первого класса отделаю! – На зеркалах и дверях – рисунки в стиле украинского орнамента масляными красками нарисую Рядом посажу высокие цветы…
    - Боже мой! – думала я. – Для кого так старается этот человек?! Кто у него есть?!
Для нас – незнакомых ему людей? Людей, которые приезжают сюда из всех уголков страны: любыми путями мы стремимся сюда – едем, плывем, летим, тащим тяжелые чемоданы, детей всех возрастов, только бы добраться к морскому пейзажу. А между виноградных лоз трудится для нас человек, о чем мы и не подозреваем…
И может, завтра явится сюда какой-нибудь волосатый детина и стукнет кулаком в пьяном дыму по зеркалу, поцарапает украинский орнамент.. . Но такого Феофаныч не примет в жильцы. Он прозорливый человек – встречает по одежке и по глазам…
     - Александр Феофанович! У вас дети есть? –  спросила его, все-таки думая, что для детей своих он так старается.
     - Разумеется, есть… Дочь в Николаеве живет, старше вас, врачом работает. Внук есть, но внук – разгильдяй! Правда, уже в Армию призвали, надеюсь, там человека из него сделают!
     - Они приезжают к вам?
     - Дочь не приезжает – поругался из-за внука. Лентяя вырастила, пустоголова, кроме рок-музыки да картин с голыми негритянками, обвитыми цепями, ничего не знает… Кое-как закончил восемь классов, дальше учиться не захотел – даже в профучилище нельзя было заманить. Забрал я, было, его к себе, думал делу научить: пристроил в нашу художественную мастерскую, - я там еще и теперь работаю, больше зимой,  - так он только опозорил меня, на учет в милицию пришлось поставить… Примкнул к хулиганью и с ними рыбу пошел глушить. А летом – торговлей занялся. Позор - то какой! Дал я ему тогда торгаша!  На двое суток в сарае закрыл. Так не разрешал ему торговлю, тогда он тайком новый урожай из сада соберет и чуть свет-заря – на базар! Я сад выращивал не для рынка! На пропитание в году, для семян и отдыхающим раздаю… А чтобы на рынок возить? Это уж извольте!.. Когда урожай в изобилии, в копторг можно сдать…