Сага о поэте-афганце Александре Карпенко

Часть 2. ТРЕТЬЯ СТОРОНА МЕДАЛИ

В госпитале Карпенко впервые услышал записи «каскадёров».
- Больше всего меня поразил Юрий Кирсанов, - признавался мне в одну из встреч Карпенко. – Его песни пленили меня мелодизмом и лиризмом. Я тогда не знал, что многие кирсановские тексты – переделки песен времён Великой Отечественной войны. Когда мне эта деталь открылась, то я сразу почему-то к записям «каскадёров» стал спокойней намного относиться. На мой взгляд, у «каскадёров» очень явственно присутствует пассивно-меланхолический оттенок.  Лично мне это не близко. Может, поэтому я в отличие от Игоря Морозова и Виктора Верстакова не люблю кирсановскую «Кукушку». Потом меня на какое-то время увлекли даже не сами белые идеи, а белогвардейские романсы. Может, на моё сознание повлияли книги Михаила Булгакова. Но, скорее всего, тут в большей мере сказалась усталость общества. Все выли от застоя. Все хотели перемен. Не потому ли молодёжь тогда стала идеализировать царскую Россию?! Ведь не случайно в какой-то момент в армии в армии соединилось сразу несколько взаимоисключающих вещей: с одной стороны, любовь к Родине и готовность отдать ей два года своей жизни, с другой - неуставные взаимоотношения, карьеризм, рвачество. Да, я понимал, что белогвардейцы проиграли. Но почему в годы моей юности никто публично не говорил о жертвенности белых генералов? А тут ещё на эти мои мысли о роли Белой армии в судьбе России наложились афганские события. Ну и запреты, замалчивание белой идеи – это тоже стимулировало творчество «афганцев», в том числе и моё собственное. Но потом и белая идея стала утомлять. Нельзя жить только ностальгией по прошлому.

Только в 1984 году Карпенко наконец расстался со всеми болячками. Встав на ноги, он не стал возвращаться в Военный институт и сдал экзамены в Литинститут, где попал в семинар Евгения Долматовского и Игоря Волгина.

У Карпенко появилось желание разобраться с сутью афганской войны. Раньше он знал, что существовали «свои» и «чужие» афганцы. Со «своими» афганцами поэт ходил на боевые, а «чужие» непонятно откуда по нему стреляли. Да, поначалу возникало много вопросов. К примеру, Карпенко долго не мог понять, почему рядовые солдаты правительственных войск из богатых семей жили не в казармах, а в своих роскошных кабульских домах и на службу приезжали на «Фордах». Переводчик недоумевал: а как же справедливость, равенство, братство? Но тем не менее Карпенко, как и большинство других советских офицеров, твёрдо верил, что помогает афганцам избавиться от палачей аминовского режима.

Сомнения появились после случайного разговора у вечернего костра, когда афганский комбат признался советскому переводчику – тарджоману, что боится возможной встречи в бою с родным братом, сражающимся за душманов.

Не прощу себе я, если пуля моя
Эту жалкую жизнь уничтожит.

Переводчик вдруг понял, что оказался свидетелем гражданской войны. Но сразу отказаться от деления афганцев на хороших и плохих сложно. Брат афганского комбата ему представлялся заблудшим человеком, потому и жизнь его он охарактеризовал как жалкую.

Более глубокое осмысление афганской войны Карпенко продолжил в триптихе «Возвращение». По существу этот триптих – попытка понять своё поколение, на долю которого выпал Афганистан. Для поэта однозначно: «Прикоснулись мы к вечному миру, где нет победителей и побеждённых». Сложней разобраться с другим вопросом – кто эти ребята, которые всегда будут жить афганскими воспоминаниями: блудные дети или мессии? Карпенко порой склонен считать, что мессии. «Мы снесли горизонт и раздвинули дали…», - утверждает поэт. Это право его поколению дал афганский опыт. Словно пророк, Карпенко предупреждал: «Мы принесли с собой войну в свои родные переулки…». Но готова ли оказалась к такому повороту Россия? Жизнь показала, что нет.

Не меньше значение ещё в годы учёбы в Литинституте для Карпенко приобрели вопросы поэтической формы и стиля. Некоторые направления своих творческих исканий поэт обозначил в сборнике документальных свидетельств об афганском походе «Никто не создан для войны», который был издан в Москве в 1990 году. Интересна в этом плане история создания стихотворения «Незнакомка, или Разговор со смертью». Карпенко писал: «Как-то перечитывал «Незнакомку» Блока, и пришло в голову, что в образе Незнакомки к Блоку явилась Смерть. Затем приятель посоветовал написать стихи, где бы давалось две-три строчки Блока и проводилась бы эта мысль. Сама идея сперва показалась кощунственной, как так – у классика брать строки… Но, читая у Тынянова о Блоке, я встретил рассказ о том, что сам Блок не брезговал брать у старших современников строки, и как-то так получилось, что написал стихи…».

Затем Карпенко обратился к сюру. Совсем в другой стилистике, нежели свои первые сборники «Разговоры со смертью» и «Солнце в осколках», он выстроил книгу «Третья сторона медали», которую сам обозначил как «роман в стихах с тремя главными действующими лицами: Богом, Дьяволом и Человеком». После чего поэт вновь вернулся к традиционной манере письма, к простоте и ясности в изложении своих мыслей. Хотя в последнее время он вновь заскучал по авангарду.

Что ж, это его путь, путь Александра Карпенко. Во всяком случае, ему никто не мешал писать так, как он хочет.