Целинное лето Глава 2. Холодная ночёвка

     К Саше добралась, наконец, жена. Она летела рейсом Харьков-Минводы, затем поездом до Ставрополя, а уже оттуда на попутках в село, где в палаточном городке разместился  целинный автобат. Приехала Лара в трудное для лейтенанта Лихваренко время: он как раз доказал свою полную несостоятельность, как командир автовзвода, распустил своих солдат. Те вовсю калымили, пользовались тем, что их командир ничего не понимал в автомобилях, и «съедал» как чистую правду все шофёрские подначки типа «искра в баллон ушла». Последняя капля, последний удар по престижу командира 3-го автовзвода лейтенанта Лихваренко случился совсем недавно. Солдат его взвода Николай Стороженко, свой, украинский хлопец, отпросился у комвзвода на ночь, чтобы отвезти знакомому пасечнику его пчельник, двадцать ульев, на новые травяные угодья за 40 км. Николай пообещал лейтенанту за это часть калыма, но Лихваренко, несмотря на свою фамилию, что происходила от слова «лихварь», означавшего на украинском языке «ростовщик», никогда не лихоимствовал, и от денег отказался, отпустив своего солдата на машине в ночной рейс. После рейса Стороженко тайком принёс лейтенанту завёрнутую в газеты трёхлитровую банку, до половины наполненную мёдом, и вручил ему со словами

-Это пасечник Вам, товарищ лейтенант, подарок передал, говорит, что Вы – хороший командир.-

Лихваренко вначале взял банку, развернул газету, посмотрел в свете начинающегося дня на тягучую янтарную жидкость, завернул банку в те же газеты, но не смог преодолеть брезгливости по отношению к самому себе, получившему взятку за незаконное, теперь он это понял наверняка, использование военной техники. Это он, считавший себя чистым, справедливым, свершил грех, позволив солдатам тайком подкалымить. Он не обвинял Стороженко и второго шофёра солдата Ладуна, возивших пчельник, но лишь одного себя. Саша снова уступил, не смог отказать там, где нужно было сказать нет. И теперь вину свою он мог искупить, избавившись от этого проклятого мёда. Отойдя от лагеря, Саша найденной железкой выкопал ямку, достаточную, чтобы похоронить там эту злосчастную банку мёда, и зарыл её, не жалея. А уйдя с этого места, он почувствовал, как отлегло у него от сердца, и ощущение греха, греховности содеянного стало постепенно исчезать…

     Было ошибкой не поставить в известность его непосредственного начальника, командира роты капитана Стародубцева, тот всё равно  узнал о поездке двух машин в «ночное», сделал разнос комвзвода Лихваренко, и отстранил его от занимаемой должности, что утвердил комбат Киладзе, которого новые погоны майора догнали уже на целине. Но поскольку автобат находился далеко от Ахалкалаки, то капитану пришла удачная мысль сделать рокировку, назначив командиром 3-го взвода начальника горюче-смазочных материалов (ГСМ) роты, старшину-сверхсрочника Дробота. А на его место заступил проштрафившийся Лихваренко.

     Начальником ГСМ батальона был майор Шакарян, он инструктировал Сашу перед командирской палаткой, расхаживая мягкими неспешными шажками. Ох, красив был товарищ майор, его лицо было холёное, выглаженное, и даже в свои 50 лет он выглядел отлично, только полноват был, и как кот на сметану, поглядывал на стоявшую поодаль красавицу жену Саши, Ларису. И уверенно, тихим, мягким баритоном объяснял обязанности ротного начальника ГСМ, о строгом их учёте, об экономии, и о том рассказывал, как солдатики сливают бензин, солярку «налево». В общем, требовалось быть строгим, справедливым, а главное, не давать солдатам потачки. Иначе грозили начёты: украденные ГСМ, которые нельзя списать, будут возмещаться из жалованья нерадивых офицеров и сверхсрочников, материально за них ответственных. Особенно Шакарян упирал на своевременное списывание использованных ГСМ, правильное ведение журнала учёта и движения материальных ценностей, в данном сдучае ГСМ. Лейтенанту было не особенно приятно слышать наставления майора, но он старался не показать этого недовольства, следил за собой, чтобы не сорваться, уж очень майор свои перья перед Ларисой распушал. Инструктаж длился долго, 40-45 минут, в конце лейтенант ознакомился с приказом о его новом назначении. Помимо подчинения своему командиру роты капитану Стародубцеву, лейтенант Дихваренко теперь должен был подчиняться и младшему по званию заместителю начальника ГСМ батальона старшине-сверхсрочнику Зинченко, усики и кривая улыбка которого напоминала Саше собственного отца в молодости. После короткого рукопожатия с Зинченко Саша, захватив с собой Лару, пошёл на обед в ротную кухонную палатку.

     Саша стоял на котловом довольствии, не искать же в поле ресторан, или столовую, ел со всеми офицерами солдатскую кашу, и теперь Ларисе предстояло питаться там же. Саша Лихваренко понимал, что его жена, свалившаяся внезапно с неба сюда, в неустроенный солдатский быт, с одной стороны, своим появлением, возможно, смягчила его участь, спасла от неминуемого позора досрочного возвращения в Ахалкалаки, в свою войсковую часть. А с другой стороны, где она будет жить, что есть? Столовская еда была сносна, Саша вообще мог питаться чем угодно, бесконечная перловка его не удручала. А сегодня к тому же было картофельное пюре, политое приправой, и Лариса ела наравне с мужем.

-Бедная девочка,- думал Саша, -хоть здесь ты сможешь поесть досыта. Но как можно сделать пребывание Лары здесь законным, чтобы она могла питаться, и жить вместе со мной в палатке.-

     Собственные его проблемы, рухнувший авторитет, надежды на то, что он «проскочит», отслужит, отмучается на целине, и сможет выйти из этого испытания без потерь, меньше терзали его теперь. Теперь он не один, Лара постоянно обращена на него, вдвоём им будет легче. Послеобеденное время они провели в поле за лагерем, на стогу соломы, свежей и сухой. Наконец после долгой разлуки они любились, забыв обо всём на свете, колючую солому, которая лезла всюду, в глаза, колола лоб, прилипала к шее, не отдерёшь. Да ещё пшеничные остья, словно насекомые, жалили, укалывали кожу, западали за шиворот. Но зато они снова слились, и им превосходно, чувственно, и ничего больше не нужно, только это соединение рук, ног, губ…

     Ночевали они в палатке, только их палатке, по стенкам внутри ползали какие-то страшилища-жучки, длинноногие, не желавшие покидать теплое нутро палатки. Комары, хозяева ночёвок невдалеке от водоёмов и речек, тоже требовали дани, и получали своё. 
А наутро была снова работа, проверка бензобаков машин, заботы о новом горючем, рекомендованные выборочные проверки машин, путевых листов, пройденного километража, которую Саша пытался выполнять, несмотря на сопротивление водителей.
И была поездка с солдатом Гаспаряном, водителем из его бывшего взвода, на стареньком ГАЗ-51 в поле, где работали машины их роты, водитель предложил Саше повести машину, и лейтенант сам вёл машину, вначале робко и медленно, затем всё быстрей по гладко укатанному грейдеру, лихо разминулся со встречной машиной, а при подъезде к населённому пункту вновь передал управление улыбчивому Гаспаряну, у которого на ветровом стекле внутри был укреплён листок с надписью «Ни уверен – ни обганы». Не лишнее напоминание молодым азартным солдатам, которым было наплевать на казённые машины – не уверен, значит, не обгоняй! Ведь их автобат скоро ожидал далёкий путь в Казахстан, и надо было сохранить автомобили в рабочем состоянии до конца, до возвращения в Ахалкалаки.

      Вечером, после того, как машины автороты отвезли всё зерно на хлебоприёмник, и возвратились в лагерь, капитан Стародубцев построил роту на вечернюю поверку, все три взвода стояли в две шеренги на поляне перед большим деревом. Первый взвод, слегка покачиваясь взад-вперёд, возглавлял высокий и сутулый лейтенант Чава, родом из Абхазии, из городка Очамчири, где Саша был на стрельбах со своим дивизионом. В середине стоял взводный лейтенант Каплан, сильно загоревший, с обветренными губами, за ним его взвод, расхристанные солдатики, которых он приводил в чувство, на них покрикивая, благо, глотка командира была лужёная, это была не первая его целинная  страда. Третий взвод построил старшина Дробот, бывалый мужичок, знал до тонкостей своё дело, солдаты побаивались его, это было видно, он за один день приструнил солдат, которые у лейтенанта Лихваренко ходили сапоги в гармошку, расстёгнутые, мол, у нас дембель в маю, нам всё по х..ю. Лейтенант Александр Лихваренко стоял рядом с зампотехом капитаном Сиротенко и замполитом старшим лейтенантом Сааташвили, с которым Саша нашёл сразу общий язык. Все ждали очередного разноса, капитан Стародубцев был на взводе, сегодня опять поймали двух водителей, что прямо у дороги сливали бензин гражданским.

-Я вам, ****ям, матки наизнанку повыворачиваю, если ещё раз замечу калымщиков на трассе. Уборочная здесь, на Ставрополье, идёт к концу, скоро нам ехать на новое место, а ремонтники не чешутся, у них уже две машины стоят. Машины нужно отремонтировать, вовремя заправить, и принять водителям вместе с комвзводами. Остальные тоже должны быть осмотрены ремонтниками. И не забывать про дефектные ведомости, запчасти, и ГСМ,-

при этом он взглянул в сторону Сиротенко и Лихваренко. Сделав ещё несколько замечаний взводному Чаве, солдаты которого проштрафились, капитан окончил построение роты командой «Разойдись!»

     После построения лейтенант Чава подошёл к беседующим Лихваренко и Сааташвили, и пригласил их отпразновать приезд жены Саши. При этом он рукой поглаживал густые вислые усы, украшавшие его узкое лицо с выпуклыми глазами, и что-то недоброе виделось Саше в его кривой улыбке, спрятанной под усами, какая-то скрытая насмешка мерцала в его взгляде, едва косившие глаза смотрели как бы на Сашу, и в тоже время в сторону, мимо него. Лихваренко оглянулся на Алексея Сааташвили, тот кивнул ему, что тоже идёт с ним, и Саша согласился. Договорились встретиться через полчаса здесь же, под деревом, и разошлись. Александр вместе с замполитом пошёл к своей палатке, из неё выглянула Лара, вышла к мужу, и познакомисаль с замполитом, молодым кадровым офицером, вежливым и окультуренным человеком. Тот с едва заметным грузинским акцентом дополнил рассказ Саши о приглашении на вечеринку. Лара с замешательством смотрела на мужа, ведь там будет, скорее всего, пьянка, а она знала Сашу, он вовсе не пил, да и веселье такого рода не признавал. Ларе тоже ещё не приходилось участвовать в застольях, особенно в грузинских, фильм «Кавказская пленница» прошёл мимо неё, но она была настороже. Саша же, хотя и видел этот фильм, но полностью забыл о назойливом грузинском гостеприимстве, показанном в фильме, и сказал Ларе, что он не пьёт, и пить не станет.

-В случае чего, скажу, что у меня больной желудок,-

произнёс он самоуверенно. Алексей, глядя на сомневающуюся Ларису, пошутил:

-Ничего, я буду рядом, партия в моём лице будет руководить пьянкой,-

и пошёл к себе, в командирскую палатку, где в эти жаркие летние ночи жили втроём Стародубцев, Сиротенко и Сааташвили.

     Настал вечер, в палатках устраивались на ночлег солдаты, а офицеры собрались у командирской палатки. И вечерняя попойка началась недалеко от лагеря, в тихом месте, вблизи посадки. На ещё тёплой земле постелили одеяло, на него поставили закуску и принесенную лейтенантом Чавой большую бутыль с грузинским самогоном, чачей. Нашлись и стаканы, вернее, баночки из-под майонеза, в которые и разливалась чача. Как ни отнекивался Саша, его уговорили выпить только одну баночку, но когда он пригубив, не захотел пить дальше, все офицеры, как один, возмутились, хотя и деланно, и таки заставили его выпить до конца мутную, крепкую жидкость. Лариса наотрез отказалась пить, и только поклевала что-то из закуски. Саша же, выпив, сразу почувствовал что-то неладное: заболела голова, замутило, захотелось вырвать всю эту гадость, сознание стало мутиться. Вскоре он прилёг на бок, и заснул, оставив свою жену один на один с доблестными офицерами. Хорошо, что Алексей, политрук, не пил, а только пригубил, и всю ночь он ходил возле Саши с Ларой, которая улеглась рядом с Сашей, и не спала всю ночь. Вокруг них, как кот, всё ходил Чава, и только бдительность Алексея спасла Ларису от насилия. А Саша был пьян, и лежал, как камень...

     Наутро он проснулся задубевший, ведь спал он неукрытый, и под утро замёрз. И Лара тоже намёрзлась, но пыталась согреть собой мужа, прижавшись к нему. Политрук был невыспавшийся, отругал лейтенанта Лихваренко, объяснил ему, что Чава проделал всё нарочно, напоив молодого лейтенантика самогоном, чтобы освободить себе путь к его жене. А пленник кавказских обычаев, Саша, как и Шурик в «Кавказской пленнице», потом долго избывал отравление самогоном. И ел себя поедом за то, что в очередной раз дал себя провести. А Чава, как ловкий и хитрый зверь, с того дня ходил вдали от Саши и его жены, и только прищуривался при обязательных встречах на построениях.

     К Саше с той ночи прилипла кличка Шурик...

11 марта 2011 г.