6. Чужая. Искушение

    ...Татьяна, Татьяна... Это она уже за день до отъезда проверочной комиссии отвела ее в кладовку своего буфета и, заперев дверь, заговорщицким шепотом объявила, что два симпатичных офицера из приезжих приглашают их на вечеринку. Лариса и слушать не хотела.
    — Ты что, с ума сошла?! Какая вечеринка, какие офицеры? — она чуть не раскричалась. Но Татьяна быстро утихомирила ее.

    — Ладно-ладно, видела я, как ты щебечешь с капитаном, а он так прямо лопает тебя глазами и компотом запивает. Может, чем другим пусть запивает. Ну, не съест же он тебя. Ко мне пойдем. Ни моего, ни твоего еще два дня не будет. Они им вводную какую-то подкинуть собираются. Мишка у бабушки, ты знаешь, пусто, никого в доме. Вспомним молодость и... А? Лор? Ну, ничегошеньки же не станет с нами, посидим, маг послушаем, поболтаем с заезжими ухажерами. Паша говорил, — она вдруг зарделась, — ну, этот, приятель твоего клиента, он говорил, что Алексей на гитаре умеет играть, хорошо поет. А у нас гитара пылится дома, послушаем, а? Лорик?

    Лариса чувствовала, что неспроста уговаривает ее Татьяна, не тот она человек, чтобы вот так, ради кого-то... Есть у нее какой-то интерес к этому Паше, потому что, ни больше  ни меньше, этот юркий капитан был порученцем или еще каким-то мальчиком на побегушках у самого генерала, возглавляющего комиссию.
    — Ты что, наедине с ним не можешь решить свои вопросы, я тоже не слепая, чего мешать буду.
    — Да брось ты! — тут уж пыталась возмутиться сама Татьяна, но неожиданно выражение невинности исчезло с ее лица и рот скривился в презрительно-злорадной у спешке. Она посмотрела Ларисе в глаза и сказала:

    — Да, Лора! Не знаю, как тебе, а мне эта дыра — во как надоела! — она пионерским салютом резанула воздух над своей пыжиковой шапкой. — Ты меня знаешь давно, и какая я — тоже знаешь. — Татьяна мельком глянула на Ларису, и лицо ее снова приняло невинное выражение. — Я чужого не хочу, но и своего упускать не буду. Паша обещал помочь. Человек он влиятельный, переговорит с кем надо в кадрах, может, и передвинут моего куда покультурнее да посветлее. И твоего, может. Они все могут, — выпалив это, она не дала Ларисе ни обдумать, ни ответить.
    — Подумаешь — страх какой! Посидим, поболтаем. Ты не подумай чего дурного, просто посидим, веселее вчетвером, чем вдвоем. Пойдем?.. Алексей очень просил, чтобы я тебя уговорила, не подводи, а?

    Лариса действительно неплохо знала Татьяну, даже в какой-то степени они были приятельницами. Не раз после работы, идя домой — жили в одном из пяти двухэтажных деревянных домиков, виденных Ларисой до приезда сюда только на картинках в учебнике истории, — они мололи-перемалывали свою горемычную в городке жизнь, со вздохами проходили мимо единственного порядочного дома в четыре этажа, где даже и горячая вода была. В нем обычно останавливались все командированные, проверяющие. Для них там специальные квартиры были приспособлены под гостиницу. Там и Алексей с Павлом жили, рядом со своим генералом.

    Проходя мимо гостиничных окон, Лариса с Татьяной нередко видели приятелей, сидящих у цветного телевизора, иногда в их комнате было темно — значит, на позициях: проверяют ночную работу их мужей. Бывало, что сквозь плотно занавешенные окна еле пробивался свет настольной лампы. После таких вечеров по утрам оба приходили попозже, когда в «греческом зале» позавтракает уже почти вся комиссия, налегали на кефир, в специально приготовленных для проверяющих деликатесах вылавливали огурчики и помидорчики, тарелки со вторым оставляли почти нетронутыми. Ясно — «снимали стресс», как потом весело объяснял Паша под звон хрустальных рюмок у Татьяны дома.

    Да, это «потом» было. Лариса уже без всякого негодования, как та ожидала, выслушала все Татьянины доводы и, никак не объясняя подруге свое согласие, обещала прийти. Себя она оправдала просто: для Сергея ракеты и солдаты — важнее всего, его она почти не видит. Неделями он даже забывает, что рядом с ним не бревно, а живая женщина, поговорить и то с ним по-человечески не удается.

    Подумаешь, действительно, страх какой — провести интересно вечер! Она очень даже не против. Насчет перевода куда-нибудь получше — болтает, конечно, Татьяна, что они там могут?! А вот скрасить эту скукотищу...
    Как потом получилось, что после тостов и танцев они с Алексеем остались в комнате одни, и когда Татьяна с Павлом ушли в спальню, она и сейчас понять не может...

    Магнитофон волновал ее любимой мелодией из невиденного «Крестного отца», Алексей шепотом рассказывал забавные истории из своей командировочной жизни. Лариса и позавидовала ему еще тогда — как много он ездит и видит нового, интересного, и посочувствовала — дома, небось, мало приходится бывать, на что Алексей никак не отреагировал, только извлек из своей богатой копилки очередной анекдот из серии возвращения мужа из командировки.

    Потом они вдвоем выпили ароматного армянского коньяку, — где Татьяна только достала? Ларисе раньше не приходилось пробовать такого. Шампанское они пили за приятную встречу в чудном таежном уголке...

    Нет, Лариса вовсе не была пьяна. Она была весела, ей было с Алексеем легко, разговорчиво, и она даже забыла, что где-то в квартире есть еще кто-то. Они были только вдвоем. Алексей все больше и больше становился похожим на того Сашку, который когда-то ухаживал за ней, который действительно был чуть ли не двойником Льва Лещенко, что умиляло немалых поклонниц и певца, и Сашки, не понимавших, как это такого парня Лариса может проигнорировать — глупая! И которого она в последний раз видела на встрече, посвященной пятилетию их выпуска, когда, вернувшись из отпуска, она обнаружила приглашение из института, и с радостью, взяв в своей столовке еще неделю за свой счет, укатила из Дальнего, оставив Сергея скучать и «воевать» одного, потому что Ленку они на этот раз, все-таки, оставили у родителей Ларисы.

    И когда Алексей легонько обнял ее, и его губы пробежали по ее шее, щеке, коснулись уголка рта, — она закрыла глаза и, забросив ему на плечи руки, ответила на поцелуй. Тогда ей показалось, что она уже забыла, чтобы кто-то ее так нежно, так мягко, так жадно целовал. А если и целовал, то когда это было? И было ли, с кем?..
Потом произошло то, чего она никак не желала, и не думала об этом, но бросившее ее в такое беспамятство, о котором она и не подозревала...

    Очнулась Лариса от приглушенного разговора за стеной, из спальни доносился бубнящий голос Павла и прерывающийся смех Татьяны. Магнитофон умолк, в полумраке комнаты слышалось его монотонное шипение — автостоп не сработал, или шла пустая пленка. Между короткими поцелуями сухих отвердевших губ Алексей что-то благодарно шептал ей на ухо.
Лариса отстранилась, поднялась с дивана и, не глядя на него, привела в порядок свой туалет, села на край. Алексей поменял кассету, включил «Бони-М», подошел, сел рядом. И она, положив голову ему на плечо, неожиданно для себя прошептала:
    — Спасибо тебе...
    — Что ты говоришь! Это тебе... Ты такая...
    — Я даже не знала, что так может быть, с ума можно сойти… Прости...

    И вдруг в ней заговорило что-то другое.
    — Ты только не подумай... У меня это первый раз, я никогда... — и умолкла, поняв, что говорит не то, что ей вообще ничего говорить не надо, что она...
    — Да что ты, ничего такого я не думаю. Давай лучше шампанского выпьем, — и, приоткрыв дверь комнаты, игривым тоном позвал: — Эй, заблудшая парочка, где вы там? Долго еще будете в уединении ворковать? Вино испарится!

    В дверях появился Павел с гитарой в руках.
    — Кина не будет, кинщик не явился, — скорбно объявил он, показывая на оборванную струну, — настраивал-настраивал и — дзинь! — капут песне!
    Он, как будто они с Татьяной выходили на пять минут, и ничего в этом мире особенного не произошло, поставил гитару за дверь, подсел к столику:
    — А в горлышке-то пересохло, а девчат?

    Вошедшая за ним Татьяна была в другом, облегающем ее полноватое тело розовом платье с беззастенчиво зияющим на груди вырезом, свежеокрашенные губы ее ярко блестели перламутром. Играя бровями, она подмигнула Ларисе.
    — Вы тут соскучились без нас, это факт, а мы хотели прийти с гитарой. Но Паша оказался плохим музыкантом...
    — Зато как мужчина я предлагаю выпить за наших прекрасных дам! — Павел взял бутылку с шампанским и, шумно открыв ее, чуть не залил вином стол. Но Татьяна вовремя подставила под шипящее горлышко фужер.

    Хмель у Ларисы прошел, и ей показалось, что Павел с Татьяной довольно-таки пьяны. Не иначе, как в уединении они, кроме настраивания гитары, добавили чего-то покрепче, чем то, что было здесь на столике. Наверное, у Татьяны «бар» найдется в любой комнате, тем более, что, судя по опустошаемым рюмкам с самого начала их вечера, выпить Павел любил. Алексей в этом был сдержаннее, что очень понравилось Ларисе, но сейчас к шампанскому он налил всем коньяку и, театрально изогнув локоть, сказал:
    — За таких женщин не грех выпить покрепче.

    — Одобряю, — опрокинул рюмку и Павел и запил коньяк шампанским. — И пусть горит у нас в сердцах огонь, зажженный вашими сердцами, — продекламировал он то ли чье-то, то ли свое, сочиненное на ходу, и, привстав и наклонив голову, изогнулся в полупоклоне и звонко поцеловал оголенное место на груди Татьяны, видимо, обозначая источник душевного пламени. Всем стало смешно и весело. Но от Ларисы не ускользнул иронический взгляд, которым Татьяна окинула ее, заставив немало смутиться и одернуть примявшееся на коленях платье.

    — Девочки и мальчики, за нас, за дам-c! Так говорили господа офицеры в старое доброе время? — подхватила она тост и вслед за Павлом осушила свой фужер.
Голос у Алексея оказался действительно приятным — он все же как-то связал струну, и, когда выключили магнитофон, спел вполголоса — Татьяна предупредила все же, что дом хоть и деревянный, но береженого... — две песни из знакомого Ларисе еще по студенчеству репертуара Высоцкого. Но больше чужим мужским голосом в квартире решили не рисковать, поэтому танцевать пошли уже под Африка Симона...

    Да, она встречалась с Алексеем еще несколько раз, на «нейтральной полосе», как обозначил он пустующую, но обжитую квартиру каких-то своих родственников. Их комиссия в тех краях работала еще около месяца, и Алексей всегда и с любого места находил возможность дозвониться к ней в столовую.
    Приворожил он ее, что ли? И Лариса всегда находила повод, чтобы съездить в поселок, где ни знакомых, ни родственников — и не стыдно зайти в дом, где не живешь, и куда зашел или зайдет, возможно, незнакомый и соседям военный...

    Но однажды они собрались там вчетвером — распрощаться. Алексей и Павел уезжали...
Татьяна говорила, что Павел обещал похлопотать за нее, ну, не за нее, естественно, в общем, даже гарантировал, что ее мужа переведут за границу. С Алексеем Лариса таких разговоров не вела, она даже думать об этом стыдилась. Не стыдилась ездить на свидания, воровать у Сергея свою любовь... А рассчитывать на какую-то торговлю с человеком, который ей нравился, порой ей даже казалось, что она полюбила его, иначе что бы так влекло к нему? — нет, не могла, не хотела.
    Подруга же ее старалась вовсю. И икра, и балык, и копчености иные, и снова редчайший коньяк, и невесть откуда добытые лимоны, — чего только не навезла она в эту родственную, скорее всего ей, квартиру.

    ...Женщины колдовали на кухне над закусками, мужчины под мурлыканье заботливо привезенного Татьяной магнитофона обсуждали в комнате какие-то дела. Алексей, стоя лицом к окну, чистил и подпиливал на руках ногти. Павел сидел в кресле и листал заграничный с интересными цветными фотографиями журнал, обнаруженный на пыльной полке книжного шкафа. Болтая ни о чем определенном, оба были так увлечены своим занятием, что не заметили Ларису, которая входила в комнату с тарелкой салата в руках. Она еще за дверью слышала, как Павел спросил у Алексея:
— Ты куда это так рано перышки чистишь?
— Это не перышки, Паша, это мастера своего дела. А мастера всегда должны быть в форме, — нараспев ответил ему Алексей. — Нема-ало женщин они довели до экстаза...

    Оба расхохотались. И будто горячим паром их смех ударил Ларисе в лицо. Она не сразу поняла, о чем идет речь, но когда поняла, замерла на пороге, ее всю бросило в жар. Лариса вспомнила руки Алексея, его гладкие пальцы, их кротко настойчивые ласки и будто случайные прикосновения к ней там, где кожа начинает дрожать, покрываться пупырышками возбуждения и разносить эту дрожь током по всему телу...

    И как прозрение, неожиданно, — в человеке, которого она полюбила, в котором открыла несостоявшегося для себя Его, пусть на немного, пусть на несколько, ей казалось, счастливых вечеров, она вдруг увидела откровенного циника. «Мастера... мастера... Что он сказал? Как он сказал?» — она медленно повернулась, прикрыла дверь и, почти ничего не соображая, вернулась на кухню. Поставила на буфет тарелку. Пошла в прихожую, начала одеваться.

    Татьяна, нарезавшая колбасу, недоуменно посмотрела на тарелку, на одевающуюся Ларису.
    — Ты чего? Что с тобой? Да куда ты, Лор?
    — Плохо мне, Таня, плохо. Я пойду, не обижайся, не зови их, прости, как-нибудь сама тут... — Она даже не глянула на оторопевшую подругу и вышла. Только тут Татьяна опомнилась:
    — Ребята, что с ней? Что произошло?...
    Алексей нагнал ее во дворе.
    — Что случилось, Лариса?
    — Ничего, — она посмотрела прямо в его совсем не красивые карие глаза и повторила, — ничего. Прощай, мастер! — и, не оборачиваясь, зашагала прочь, прочь! Скорее домой, к себе!

    Как же так? Как же она не разобралась в нем сразу? «А пыталась ли ты разбираться?! И нужно ли тебе это было?» — она остановилась. «Боже мой, неужели вот так, одной фразой можно убить самое святое! Святое?! Да как ты могла?..»
        ***
    Как она тогда могла изменять Сергею, обманывать, уезжая, якобы отправить посылку, купить нужную вещицу? Как?
    Лариса растерянно смотрела на улыбающийся рот мужа, его кажущиеся еще более длинными ресницы закрытых глаз, растрепанные с пробивающейся уже сединой волосы и с ужасом понимала, что любила и любит только его. И что не ему она так просто, так глупо мстила, не ему — себе! За дурь, за строптивость, за элементарное невежество в интимной жизни!

    Неужели, чтобы понять это, ей нужно было пройти через позор Пашкиных и Танькиных глаз, через цинизм Алексея, через стыд воспоминаний, через суд своей не совсем потерявшейся совести?! Но тогда, как же перевод Сергея сюда? Видимо, все-таки помог, или как-то устроил Алексей их переезд в этот гарнизон — до города, большого города! — два часа езды на электричке, к родителям — ночь. Все рядом, и условия жизни — не сравнить с Дальним.

    Ох, и бушевала тогда Татьяна, вернувшись из поселка! Но, поостыв, сказала, что Алексей, хоть и обиделся на Ларису, все-таки вместе с Пашей что-нибудь придумают и для нее. Значит, не обманули? Ее ошибка окупилась? Да! Этим и только этим она простила себя перед Сергеем. И все эти годы жизни в Новом городке даже вспоминать не позволяла себе о прошлом, даже как будто начала забывать... А тут...

    Нет! Вон, вон из головы все дурные мысли и переживания! Уехал же «Паша», уехал. И все снова хорошо, все снова нормально. И Сергей — вот он, ее Сергей, спокойно и ровно дышит, улыбаясь чему-то во сне и даже не подозревая, какую мученическую, какую страшную жизнь выталкивает из своего сознания его грешная, его кающаяся, его прозревшая за ночь жена.

    Пусть, пусть улыбается своим Кольцовым, Ивановым, пусть. Такой - он еще больше ее, ее и ничей, ничей! И успокоив себя, измученная и уставшая от роившихся в голове мыслей, Лариса забылась легким, чутким утренним сном. И когда почувствовала на своих щеках нежные прикосновения шершавых Сережкиных губ, не открывая глаза, потянулась к нему, обвила его шею руками и притихла, прижавшись к мужу всем своим горячим гибким телом.