Глава 5

Качался подвешенный к люстре хрусталик моего кулона. Качался...

По квартире ходили в уличной обуви, или в накиданных в прихожей тапках – разницы не делали. Помню, не успеваю убрать свою постель, постеленную, для разнообразия, на полу /кресло, видимо, окончательно отдало богу душу/ - Папа ждёт меня, подбросить на машине до института – и я тогда заворчаиваю край постели, а то ж очень уж страшно смотреть, как переступают через неё ноги в осенней уличной обуви.

Ната шла мне навстречу. Ната была школьной подругой Папиной дочери, до того, как у Папы поселилась я, в квартире долгое время жила Ната – у неё были какие-то проблемы с пропиской, с местом жительства… И вот, теперь Ната шла там недалеко от Папиного дома, через улицу, мне навстречу. Была Ната очень худая от постоянного поэтического, нервного или так просто недоедания, были особо заметны скулы на лице. Ната была в одном из своих довольно экстравагантных пальто, с газовым платком или что ли шарфом вокруг головы. Ната готовилась к причастию, посему в руках у неё был молитвенник, а глаза были несколько, это, собраны в кучу.

Мне давно не давала покоя храмовая служба, чуть ли не с младенчества я чувствовала некоторое особое тепло в храме, ауру, что ли. Всю жизнь иcпереживавшись, что “а в тюрьме сейчас макароны дают” – такая истерика меня колотит, а в храме, точно, в секунду она бы прошла – я наконец познакомилась вот с Папой и семьёй, в которой семье мне как могли объяснили смысл обряда. Теперь, пожалуй, не повторю… Короче, у меня сложилось такое впечатление, что “устроено, конечно, по-идиотски, зато работает”, а вот устрой как-нибудь более разумно – и работать не будет. Оно, это, действительно работало, мне было уже совсем плохо перед крещением, до кучи на нашу общую голову я встретилась в ВУЗе с ещё одной девушкой, наша истерика и злоба соединилась или пыталась соединиться в общую саморазрушительную злобу и истерику, и некуда нам стало из этого состояния деться, новая моя знакомая периодически лежала в больнице, меня же на довольно высоких каблуках, от которых я, хоть помру, отказываться не собиралась, носило в институте по стенам, а по улицам города – тАк просто зигзагами. Было много всего познавательного и впечатляющего, я пыталась читать своих любимых поэтов, но контакта не было, пыталась молиться – но Бог, или Господь, или чёрт знает кто – сколько лет я была с ним в ссоре, но общение не прерывалось, теперь же мои поползновения в его сторону как бы натыкались на стеклянную такую преграду надо мною, и от преграды этой отскакивали обратно. А я не хотела, сама помереть ещё туда-сюда, а гробить всех своих знакомых, с которыми находилась я в более или менее тесном психологическом контакте, я отказывалась решительно; да и самой… Одно дело помереть, и совсем другое, когда вот мы напились однажды с новой знакомой дешёвой водки; то, что мне после этого аж прям наяву, как при белой горячке, мерещились лоси, как раз не самое ужасное; а для меня… открылось… какое-то новое мистическое пространство, стоявшее за моей новой знакомой… М.б. стоящее за мною пространство новую мою знакомую кошмарило не меньше; ну, а мне показалось, что я проваливаюсь во тьму… во тьму внешнюю, вероятно; и что-то там очень уж страшно; а кроме того, кажется, без участия новой знакомой, на меня в разные моменты жизни то пытался обвалиться потолок, то земля под ногами, ну асфальт то есть или там линолеум, грозило разверзнуться; а когда на тебя потолок спускается, спускается, становится душно, и всё более явно задыхаешься.

Короче, я доковыляла на своих каблучищах до храма рядом с Арбатом, прихожанами которого были Папа и семья, началась длинная служба, вернее уже продолжалась, стали читать Шестипсалмие, для чего погасили все свечи, и это, кажется – внезапная тьма, монотонный голос – окончательно доконало мою психику, дальше помню, что меня, поддерживая с двух сторон, Папа и Маша ведут к выходу из храма, а в глазах, вот, постепенно проясняется… …но не надолго, проясняется, я это точно знала; потому, выйдя на улицу, сползши на корточки по храмовой стене, похватав ртом воздух, нормализовав дыхание, я храбро вернулась в храм, где и достояла длинную службу до конца. – Вернулась в храм… …с таким, настроем, бульдожьим: вцепиться мёртвою хваткой, сжать зубы и не отпускать ни за что. Вернулась в храм, задумчиво посмотрела перед собой, нашла хорошую надёжную стену у выхода, так что воздух из двери прохладный; прислонилась к этой стене плечом и постаралась переключиться с бессмысленной ругани на себя за проклятые и сегодня напяленные высокие каблуки – на икону. ; Ну, так деваться мне было некуда с подводной лодки, потому концентрация внимания прошла успешно, ниточка протянулась… Где-то примерно через четверть, через пол-ли часа, стало совсем хорошо, дышалось нормально, и как будто груз какой-то я сбросила, к концу службы настроение было приподнятое и даже счастливое, всею Папиной семьёй плюс я мы гонялись по храму за священниками с просьбой меня покрестить – креститься обязательно было нужно, я откуда-то знала, что, если не покрещусь, состояние вернётся обратно в недельный примерно срок. – Так что вот в эту самую неделю мне кровь из носу и нужно было покреститься.

Натка сидела рядом со мной на диване, столь же страшном, как вся обстановка Папиной квартиры, но при этом уютном почему-то. Натка была после душа, полотенце тюрбаном, босые ноги, индийская лёгкая юбка до щиколоток, стабильное отчаянье на лице. Натка не любила говорить про собственное христианство, придерживаясь идеи, что как-нибудь всё, ну хоть после смерти, когда-нибудь образуется, а идиотскую эту церковную философию она и раньше не знала, и теперь знать не хочет, и говорить например на тему о том, что это такое за “Бог”, тоже не собирается.

Мы шли по рынку втроём и выбирали Натке пальто. Она выбрала нечто невероятное, приталенное, с таким разноцветным частично фиолетовым мехом; я бы даже взгляда на таком не остановила; но, когда Натка примерила, оказалось, что ей очень идёт.

-После праздника… Дня рождения чьего-нибудь… мы с Машей спали в её комнате, Папа – в так называемом “зале”, в этот “зал” поместилось бы две наших с Машей комнаты; и вот, в этом зале, из конца в конец, бывал раздвинут длииииинный стол. Приходили с утра Ната, Иулиания, одна Папина знакомая по школе ещё, и так ещё все подряд кто случалось приходили; строгали салаты, чистили картошку, жарили мясо, хоть немного наводили в квартире порядок. Натка, помню, ещё однажды успела во время такой подготовки накрутить себе волосы на бигуди. К вечеру собиралась куча гостей. Часов под пять утра, напевшись на гитару, гости расходились. Примерно в 9 утра, утром очередного рабочего дня, красовался поперёк зала стол, весь совершенно заставленный тарелками, бутылками, рюмками…

Нам осталось по чуть-чуть самых разных вин.
Ты же будешь пить со мной, я не пью один.

Ты слишком не была увлечена Востоком,
Так ходи теперь всю жизнь с влючённым антишоком,
Ходи теперь всю жизнь с включённым антишоком,

Ходи теперь всю жизнь… /”Сплин”/

Ната любила тишину и не выносила “бабское общество”. Второе обстоятельство мешало ей, по её словам, давно уже уйти в монастырь.