Вечный Дед

                Вечный  Дед

             За лобовым  стеклом  машины медленно  и уныло пролетали километры. На правой  дверке   потрепанного  ЗиЛа,  возглавлявшего колонну, глухо бряцал обтрепанный бронежилет. Вокруг,  на сколько хватало глаз,  гладкая,  словно  отшлифованная  ветрами пустыня,  с небольшими выступами песчаных барханов. Грифы с  облезлыми  шеями с придорожных столбов лениво охраняют  не заминированную в этом районе дорогу. Желтый  диск  солнца  висит  над  головой, и  казалось,  что  его  лучи  давят  на  тело,  все  ниже  прижимая  его к  земле  выжимая  последнюю  влагу.  Жара  такая,  что от  капота  машины  вероятнее  всего  можно    прикуривать, а  в кабине  устроить миниатюрную  сидячую парилку. Автомат, лежащий на коленях, воспринимался не совсем вписывающейся в мирный пейзаж вещью.
        Долгое  отсутствие  встречных колонн с вооруженными людьми создавало иллюзию мирной жизни. Об этом же  свидетельствовала  оперативная информация,   так  приятно  говорившая, что боевые действия на оставшемся до границы отрезке пути практически  не ведутся.  Хотелось верить в  то, что все осталось где-то там, далеко сзади, а впереди были  долгожданная  граница и Союз.   И  такое  сладкое  слово -  дом.
      Прохладный ветерок нес в открытую кабину запахи пробуждающейся весны, скрытной здесь, как и все в пустыне. Пустыня вообще  обманчива и  коварна, и лишь на первый взгляд, кажется простой и понятной. Но  только опытный человек,  который  сталкивался с  ней  не  один  раз, способен заметить скрытую от посторонних глаз бурлящую здесь жизнь.
       Первая машина колонны, в которой  был старшим  капитан  Вахрушев, незаметно подходила к  знакомому  перекрестку.  Извилистая  дорога, идущая  влево, уходила  к последнему населенному пункту -  Мазари - Шарифу, священному для мусульман  городу, в котором, по  преданиям  был написан Коран.  И одно из священных мест для шиитов, поскольку именно здесь, как предполагается, захоронен Али. Видимо, именно это обстоятельство не позволяло Советским  войскам вести здесь боевые действия. Этот   благополучный район был мирным,  и отчасти служил местом для отдыха, лечения, и переформирования вооруженных банд  афганских  мятежников.   А  на этой развилке война вообще доходила до мирной идиллии. Бывали случаи,    когда  выездной пост Советских  войск на БТРе, дежуривший  тут  в  дневное  время,  зазевался и пропустил  контрольное время смены - 18.00.   В 18.05 басмачи «культурным»  выстрелом вскользь по броне напомнили экипажу БТРа, что время их дежурства уже истекло и им пора возвращаться в полк. Вот  ведь  как -  дружба  дружбой, а  игрушки  врозь.
          За этим перекрестком уже шла ровная, как стрела, трасса на пограничный  город  Хайратон с портом на Амударье. Многие  грузы из него  морским  путем  отправлялись в Союз, и  наоборот,  из  Союза  военные  грузы, в  основном  оружие  и  боеприпасы  поступали в  Афганистан,  для  поддержки   боевых  действий.
        Сейчас перекресток был безлюден, если не считать медленно ковыляющего к развилке старика в длинной белой одежде.  Его  седая  борода  достигала  почти  до  пояса, и  была  также  бела,  как  и  его  одеяние. Так  как  местность вокруг хорошо просматривалась простым  глазом, возможность каких-либо засад или других неожиданных действий со стороны противника напрочь отсутствовала, поэтому  деда  ни  на  миг  не заподозрили в  противоправных  действиях
        Надрывно  урча  перегретым  двигателем,  первая машина уже  въехала  на  перекресток, а старик,    видимо, чтобы  не  попасть  под  колеса  тяжелого  ЗиЛа,  а так же   не создавать  помех, остановился у края дороги,  терпеливо дожидаясь встречную колонну. Чувствовалось, что одетый во все белое высокий и  худой старик, согнутый под тяжестью прожитых лет, с трудом опираясь на посох,  внимательно  изучает  армейскую  технику.  Тело  его  оставалось  неподвижным,  напротив,  белесые  глаза  зорко  смотрели  на  машину,  идущую в  авангарде  колонны. Когда же до приближающейся машины оставалось   не  более двадцати  метров, белый старик  уверенно шагнул на дорогу,  на ее  середине повернулся  лицом к колонне, и медленно поднял   сухую руку.
          То ли оттого, что Союз был уже совсем рядом, то ли потому, что старик был вовсе дряхл и уязвим на этой голой местности, его медлительность оказала на  капитана   гипнотическое действие.  И  он  не сразу сообразил, что медленно поднявшаяся рука старика в направлении   головной  машины приобрела вполне конкретные и реально угрожающие очертания целящегося в  машину  БУРа.
         И лишь  тогда капитан  с ужасом осознал, что   он что-то непростительно и безнадежно пропустил, своевременно не осмыслил, а попросту прозевал  опасность.  Теперь же все, что произойдет дальше, с его  стороны будет лишь безнадежно вторичным, последствием чего-то ужасного, необратимого, и не зависящего от  его  усилий. Произойдет то, чего он опасался всю дорогу, все  время  нахождения в  этой  мятежной  республике, чего пытался всячески не допустить и избежать. Теперь же за всем этим   будет только кровь, как  обычно  бывает  на войне.  Кровь и  его  вина...
         Солдат-водитель  громко  вскрикнув  ударил  по  тормозам,  и  с  быстротой  сурка  юркнул  под  руль. Поток  бесполезных мыслей смерчем пронесся в голове у капитана, а ватные руки непроизвольно и  судорожно  шарили  на   автомате  предохранитель, а его  взгляд,  как  под  гипнозом  был  прикован  к  белому  старику с  винтовкой. Судорожно щелкнув предохранителем и передергивая затвор, он  молил  бога,  чтобы  успеть нажать на спусковой курок автомата раньше уже кем-то просчитанного времени.
       Разлетевшееся перед лицом   офицера  фонтаном мелких брызг лобовое стекло тут же вернуло время в его привычное русло, а тупая боль ушибленного плеча определила реальность происходящего. Руки все еще сжимали автомат, который так и не выстрелил в неподвижного, обреченно стоящего у дороги старика. А он спокойно   опустил  старую  винтовку и смотрел на остановившуюся колонну. Он  никуда не побежал, он ждал...
           Дед  хорошо знал, чем все должно  было закончиться, и  он сделал все, что задумал. На большее, видимо, он  и не рассчитывал.
       - Влево! Слева  объезжай старика! -  Заорал  капитан,  скорее   самому себе, чем   напугавшемуся водителю, все больше раздражаясь от непонимания того, почему он так делает. Кто-то  мудрый и  совершенно  реальный  искал внутри капитана  ответ на еще не поставленный вопрос.   Он не мог понять, почему так поступает, но знал точно - не ради этого  глубокого старика,  не ради  его жизни.
         Раскаленный  капот  машины  остановился перед самим белым изваянием, обдав его густой пылью. А затем, медленно заваливаясь носом в кювет, стала съезжать с дороги,  аккуратно объезжая  живое препятствие. Капитан почувствовал на себе скошенный  и недоуменный взгляд водителя, а  сам  свободной  рукой  дотянулся  до  рации,  включил  ее и передал по колонне  странную команду: «Объехать! Огонь не открывать!» И   тут же выключил, не дожидаясь вопросов.
          Старик  стоял и  не шевелился,  только  опустив к  ноге  свою    старую винтовку,  словно взаправдишный  часовой. Он стоял и   удивленно смотрел на съезжающие мимо него в кювет  тяжелые машины и медленно покрывался мелкой,   словно мука,   серой пылью.
           Что чувствовал  старик  в  это  миг? Разочарование, горечь? Они с капитаном не знали общего языка и не могли сесть за один стол, чтобы высказать друг другу о том, зачем каждому из них мстить другому. Они молчали о своей боли, и оба  не могли поверить в исход происшедшего.
         Древний дед в  своем  белом  одеянии никак не вписывался в привычные капитану  законы войны, он не ставил своей целью напасть и скрыться, он шел на явную смерть, очевидно,   его  целью  была месть  за  своих  близких. Точно  так же  поступил и  капитан:  не смотря на то, что  подвергаясь смертельной опасности, он не смог отреагировать на свое нападение как обычно – догнать, уничтожить, отомстить.   Этим он нарушил общепринятые  морали  войны, из-за чего чувствовал себя подавленным и виноватым, но, тем не менее, по-другому поступить он не мог.
         Капитан еще долгое  время не останавливал колонну.  Напротив, он гнал ее так, будто старался  выместить на ком-то злость,   намеренно  увеличивая  скорость и  пропуская все положенные остановки и привалы. Безумно  гнал в направлении границы, туда, где дома у него остались  старая  мать с  отцом,  жена и полуторагодовалая дочь. Он хотел быть как  можно дальше от того места, где остался стоять белый старик с  выгоревшими и неподвижными глазами. Непонятный старик  непонятной  страны, не вписывающийся ни в один боевой устав такой же непонятной для него войны.
         Капитан искренне хотел, чтобы на все  мучавшие  его вопросы ответил не он, а  кто-то другой, распорядившийся   его  поступком,  и еще десятками тысяч других, таких же, как он. Пусть кто-то думает об этом! А у него есть свои солдаты да еще эта  дыра  с  паутиной расколов в лобовом стекле. И этого хватит. Сегодня ни одного бойца он не потерял.
   - А был ли бой? -  Спросят  его  сослуживцы.
   - Нет. – Коротко  ответит  он.
   - А выстрелы и пуля в  плече - разве это не бой?
   - Это... Это... - Капитану  нечего  ответить  на  этот  вопрос.  От  постоянных недосыпов и напряжения последних дней  больно  кольнуло сердце.   Он  подумал  про  своего  престарелого  отца: может  быть, в  какой-то  конкретной  ситуации  и  он  поступил  бы точно  так же?   А  не было ли  точно  так же с  нашими дедами  во  время немецкой  оккупации? Возможность  отомстить  за  своих  родных  была  почти  у  каждого,  оказавшегося  на  оккупированной  немецкой  территории.  Но  не  каждому  хватило  смелости  вот  так  открыто  выйти  на  дорогу и в  упор  расстрелять  противника.  А  потом  спокойно  дожидаться  своей  участи,  прекрасно  зная,  что  ты  уже  не  жилец  на  этом  свете.
   - Все-таки он попал в меня - подумал офицер. – Воистину  вечный дед. Кто-то  же сверху  заступился  за  него,  не  пожелал  его  смерти.  Долго  жить будет,  наверно.
         А впереди уже ясно различались городские окраины стремительно приближающегося Хайратона, последнего приграничного города   мятежного Афганистана.   Колонна, оставляя  за  собой  длинный шлейф  пыли,  уверенно  мчалась  на  родину,  оставляя  далеко позади  «Вечного  деда».