Рассказ Старого Рыбака Андерсен

-Да что вы можете понимать  вообще в жизни,- обратился к вошедшим в  старую, пропахшую многолетним рыбным запахом, хижину  Старый Рыбак. Он уселся в глубине угла рыбацкой старой хибарки на стул, хранящий  древнюю,  вековую принадлежность к старой  жизни, и неторопливо, не спеша, смакуя каждое движение, раскурил свою  черно- коричневую  трубку, стараясь отвести весь дым в сторону, чтобы он не касался посетителей, и начал рассказ:
  -Когда я возвратился в очередной раз после удачной рыбалки с нашего острова, у меня в лодке плескалось около двадцати пяти крупных морских рыбин, которых я надеялся продать и поправить свои денежные дела. Они замечательно сохранялись в моем  сетчатом  садке из цветной, крепкой голландской емкости, и я, привычным движением высвободив их, погрузил в матерчатую сумку, и пересыпал крапивою и прочими сохраняющими их травами, отправился на рынок.
 - Я привык к нашей Гретхен, как мы все, рыбаки ее называли. Это была довольно крупная и вместе с тем совершенно очаровательная женщина лет 25-30 от роду, приятная в обращении и сохранившая в себе необычайное сочетание таких удивительных качеств, присущих женщине, как приветливость  и нерастраченную нежность, которые скрывались в ее напускной фамильярности в обращении со своими клиентами и показной грубости. Ее черные волосы, опускающиеся на высокий лоб, оттеняли круглое, миловидное лицо, придавали ее облику некую таинственность и выдавали в блеске ее  чудесных карих глаз совершенно  непонятную загадочность, так, на первый взгляд не сочетающуюся с ее простонародным происхождением. Если попытаться предсказать, а  что же она сама думала о своей внешности, то , я думаю, нам выяснить не удастся.
  Старый Рыбак замолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:
 - На рыночной площади в то время царила необычная суета, накануне городские власти решили поднять налоги на продажу, и все рыночные торговцы были в смятении, как им поступить. Некоторые, ощутив реальную возможность поживиться, пытались тут же   сориентироваться, поднимали цены, оглядываясь на соседей, другие пребывали  в  неизвестности, метались   от прилавка к прилавку, нащупывая конЪюнктуру.  И в этой общей неопределенности  я вступил на рынок со своим уловом. Однако Гретхен на ее привычном месте не оказалось, вместо ее на обычном пятачке, где она продавала рыбу, были сдвинуты все торговые столы, а между ними,-о, Боже!- лежала она сама в луже крови. Какие-то покупатели, придравшись к ней из-за якобы завышенных цен на рыбу, зарезали ее. Она лежала между двумя столами такая красивая, раскинув в стороны свои стройные ноги, не тронутые еще тлением, и правой рукой по направлению к рыбному прилавку, словно пыталась в последнем своем предсмертном желании продать последний килограмм свежей трески, как бы приглашала:
 -Ну что же ты медлишь, подходи, отдам по сходной цене!
 Старый рыбак, горестно вздохнув, отодвинулся в сторону от  лежащей Гретхен, торгашей, вдруг совершенно неожиданно ощутил такую пустоту в душе, какую он давно не чувствовал со времени смерти своей жены. Он задумался, припоминая, когда последний раз ставил свечку  во ее упокоение, просил у нее прощения, ее благословения, и ему стало так стыдно за все то, что он мог сделать и не сделал, что он, не ожидая от себя, расплакался как ребенок.
Слезы текли у него из глаз, падали на рыбу в ведре, которая  плескалась  и ждала своей участи.
  -Я совершенно забыл про рыбу,- говорил Старый рыбак,-я забыл зачем я здесь, и что я здесь делаю...
  Его взгляд упал на маленькую, лет семи -восьми девчушку, которая крутилась здесь, рядом, то и дело припадавшую со слезами к погибшей Гретхен.
  -Мама, мамочка!- причитала она,- как же я без тебя буду жить дальше?!
 Старый Рыбак до того расстрогался, что не мог сдержать слез:
 -Милое мое дитя,- неожиданно проговорил он слова, которых не ожидал от себя самого, пойдем ко мне, грешному, поживешь у меня, родимая, если захочешь, будешь мне доченькой во славу Божию. А мамочку твою родненькую похороним как положено.
  -Вот так,- проговорил Старый Рыбак,-и познакомились мы с доченькой моей!
...Андерсен стоял, прислонившись к дверному косяку, и из глаз его текли слезы. Я не мог прервать сего замечательного рассказа, и его последующего повествования, и, совершенно потрясенный смотрел и смотрел на Старого Рыбака, удивляясь его замечательной душевности.