Принц в форме

               
Когда в конце 1947-го отменили карточки, какие же очередищи стояли за продуктами! Многие брали с собой малышей: на ребенка давали лишний пакет серых рожков и кулёк сахара. Топчутся бедные малолетки на снегу, мерзнут, плачут, А на ладонях и у взрослых, и у детей химическим карандашом номерки написаны - какой он в очереди...

Во время войны и несколько лет после неё в Москве бытовало немало всяких выражений. По каждому поводу говорили: «Ничего не поделаешь, война!» Но одним из популярных, пожалуй, было: «Война все спишет!» Это, к примеру, если кто-нибудь осмелится родить без мужа.
Уже вскоре после войны некоторые стали поглядывать на женщин-фронтовичек с подозрением: мол, чем ты там занималась? А в деревнях, мне рассказывали, случалось, молодые бабы, пытаясь скрыть свои боевые заслуги, закапывали военные документы в землю, а потом, когда они через годы им понадобились, найти не могли...

Шок от войны не проходил долго. Женщины попроще говорили: «Хоть в одном платьишке остаться, лишь бы не было войны!» Одевались бедно, даже заплаток не стеснялись.  Но мы, девчонки, изо всех сил старались: то кусочек ленточки где-то раздобудем, то обрывки каких-нибудь разноцветных шнурков, то у бабушки в старых кошёлках пороемся и - о, удача! - пуговички, хоть и разные, а то и клочок кружева попадётся - шикарный воротничок получается!

Самой модной одеждой считалась военная форма, особенно офицерская. Пуговицы на шинели надраены до блеска, на брюках острая складка-стрелка, сапоги блестят... Забегая вперед скажу, что чуть ли не десять лет прошло после войны, а мои однокурсники-фронтовики (человек семь их у нас было) все ещё ходили в военной форме, сильно потрёпанной, надо заметить. Гимнастёрки выцветшие, засаленные, ремни ободранные. Почему они так одевались? Тогда не спрашивала, сейчас бы спросила, да где ж их теперь найдешь?

После войны пройтись под ручку с фронтовиком считалось за шик. Идёт такая «счастливица»: губы ярко накрашены морковным цветом, на голове модная тогда «коса-корона». И до чего горда! Ведь с ней офицер, и совсем неважно какие, у него нос и глаза - все равно красавец! А мы так за войну и не выросли, хоть и металлолом собирали, хоть в госпиталях работали. Ну а обо мне вообще-то говорить нечего. Худая, как палка, даже еще худее. Однажды случилось и такое: «Брысь с дороги, малявка! -выпалил попавшийся на дороге солдат. - Не путайся под ногами, в наряд опаздываю!..»

Жили мы в отдельной двухкомнатной квартире, кухня крошечная. В большой комнате работала мама и никого туда не пускала, чтобы не сорили, уроки не бубнили. А когда младший брат подрос, хоть и любила я его больше всех на свете, но очень уж тесно стало. Игрушек в магазинах не было, но в Даниловском мосторге (называю по-старому) продавался разноцветный пластилин. Вот и была им завалена вся комната. Сижу за столом, занимаюсь, а на полу творится нечто невообразимое: землянки, пушки, разрушенные дома... «Ура!» - кричит победитель. «Хайль!» - орёт противник.        А устраивали весь этот шабаш мой брат Тоша и его одноклассник Дима (ныне известный поэт и художник Дмитрий Пригов).

А над нами, этажом выше, жил Вовка. Он был постарше меня и был ужасным воображалой, поскольку в спецшколе ВВC, занимался, как сын погибшего штурмана, в форме ходил. Учился плохо, водился с какими-то подозрительными ребятами, с девушками, у которых женихи с фронта не вернулись. Покуривал, но быстро гасил свой «Беломор», едва заметив патруль или милиционера. Курить «спецам» запрещалось. На меня он даже и не смотрел, хотя его мать иногда убирала у нас квартиру.

Помню, однажды, когда брат с другом куда-то ушли со своим пластилином, раздался звонок в дверь. Я увидела Вовку, а рядом ещё одного «спеца». «Знакомься! - небрежно сказал Вовка. - Мой друг, зовут Аркашка. Мать убирается, полы мокрые, не ступишь. А Аркашка не успел мне задачки решить по алгебре. Я ему и говорю: Давай зайдем к Лильке, все равно делать нечего...»  «Проходите, -залепетала я, а сама только и думала: какая я тощая, какая тощая, если бы хоть в пальто...»  «Ну, чего встал? - грубовато спросил Вовка. - Книжек столько не видал, что ли? Мать с отцом у неё учёные!  Ну, ладно, я погрёб, а вы, как хочете!» - подмигнул он.
Вовка ушёл, а мы с Аркашей сидели какие-то растерянные. «Чаю хочешь?» - спросила я. «Нет». «Ну, может, поешь?» «Да нет, мы в спецшколе обедаем. Поедем в «Ударник», там классный фильм сегодня! А задачки я ему вечером решу, на переменке перепишет»

В «Ударнике» царило веселье. В просторном нижнем фойе перед сеансом гремел оркестр, люди в пальто, шинелях, кепках, фуражках лихо отстукивали фокстрот, самозабвенно кружились в вальсе. Мы с Аркашкой стояли в сторонке и смотрели на них. Потом вышла певица в длинном платье, усыпанном блёстками, и запела: «Так бывает, ежели влюбляется в человека человек!..»
Около моего подъезда Аркадий шепнул мне: «Давай с тобой дружить!» «Дружить? - удивилась я. - Но ведь ты уедешь!» «Я буду прилетать в отпуск, переписываться станем. На фронте ведь переписывались. Мы от отца последний треугольник уже в марте получили. Все надеялись...» «Конечно, конечно, - растерялась я, - будем писать». Он взял мою руку и едва коснулся губами. Как принц из сказки. «Спасибо», - почему-то ответила я...

Недели через две неожиданно подморозило. Аркаша предложил пойти на каток в ЦПКиО им. Горького. Вокруг все сияло, сверкало, искрилось, звенело... Держась за руки, мы покатили. В синем прозрачном воздухе раскачиваются разноцветные фонарики, тихо колышутся. И словно в такт им откуда-то с небес несётся мелодия: «Ночь коротка. Спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая Ваша рука. ..»  Мы свернули в боковую аллею, и вместе с пушистым снегом налетела на нас совсем другая музыка, бодрая: «Эх, путь-дорожка фронтовая! Нестрашна нам бомбёжка любая! Помирать нам рановато!..»

Песни конца 1940-х. Иногда их и сейчас исполняют по радио, по телевизору. «Умирать нам рановато...»     А его уже давно нет. Совсем нет. И никогда не будет.
Его отец был шофёром, мать медсестрой, а он почему-то родился принцем.