Анна Михайловна

Кабановка…Нет красивее места на земле…Утонувший в садах городок, некогда еврейское местечко, окаймленный густыми нескончаемыми лесами и речкой спокойной и глубокой с плавающими у берегов желтыми и  белыми лилиями, белые домики -  мазанки, крытые соломой, с дурманящей черемухой за низким штакетником, с церковью на маленькой площади (майдане), от которой начинается главная улица и тянется через все местечко мимо райкома партии, милиции, клуба, парка, посаженного когда-то польским князем еще во времена Екатерины Второй, завода – главного кормильца, до районной больницы – старой помещичье усадьбы-
большого  двухэтажного дома с мансардой и домами для прислуги в парке с дорожками, скамейками и беседками. Вообще-то майдан был главным перекрестком  местечка - к нему вели все улицы нашего небольшого городка - и самой высокой его точкой. А самой низкой точкой был сухой лог, тянущийся издалека до самой поймы нашей реки. Он отсекал от городка одну – единственную
улицу, на которой и  располагалась Кабановская средняя школа. Это была замечательная школа во всех отношениях, хотя и располагалась в двух длинных  расположенных напротив друг другу конюшнях, приспособленных под классы. Зато какой там был простор! Огромное поле, используемое некогда для выездки лошадей, сейчас превратилось в школьное футбольное поле, площадки для волейбола, баскетбола, спортивных снарядов, где мы проводили перемены и все свое свободное время во все времена года. А что касается знаний, даваемых школой, то о них можно судить по тому, что мои одноклассники учились в вузах Киева, Харькова, Львова, Москвы, Омска, Красноярска. Правда, в последних двух городах учились ребята с не совсем типичной пятой графой в паспорте. Но до десятого класса пока далеко, сейчас я учусь в восьмом классе и на дворе 1949год. Все ученики моего класса были старше меня года на три, так как во время немецкой оккупации школа в Кабановке не работала, им было по  17 – 18 лет, это были крепкие высокие ребята, уже давно интересующиеся девушками, благо, что и девочки наши были  им под стать. В то время я увлекся пулевой стрельбой и, как говорил наш военрук Николай Петрович Кузин, у меня был талант к этому виду спорта. Я был лучшим стрелком в школе и Николай Петрович пророчил мне призовое место на областных соревнованиях. Это он, бывший фронтовик, офицер, награжденный многими боевыми наградами, инвалид, потерявший на войне, по его выражению, полчерепа, привил нам любовь к его предмету - военному делу. С пятого класса мы изучали боевой устав пехоты, устав караульной службы, метали гранаты, ходили в штыковую атаку с винтовками
образца1893/30 годов с примкнутыми трехгранными штыками, хотя сам я в ту пору был ростом с трехлинейку, и для меня было трудным делом сжать пружину затвора
при его сборке. Он учил нас стрелять в цель вначале на специальном стенде в классе, а потом и в нашем тире, оборудованном в овраге, из малокалиберной винтовки и  боевого карабина. Все это было не напрасно, время было сложное, в селах района хозяйничали бандеровцы, да и в нашем городке по ночам было неспокойно. К описываемому времени из ребят нашего класса бал создан хорошо подготовленный отряд самообороны. Оружием нашим были 12-13 винтовок с просверленными отверстиями в ствольной коробке, что переводило их в разряд учебных, а также два боевых карабина и автомат ППШ. У Николая Петровича было личное оружие - наградной  пистолет ТТ. Один из карабинов, с которым я тренировался , считался моим, и Николай Петрович никому другому его не давал. Время от времени нас собирали и объявляли о намерениях бандитов в ближайшие сутки напасть на школу с целью завладения нашим оружием, так как при несложном ремонте наши старые трехлинейки легко переводятся в разряд боевого оружия, не говоря уже о карабинах и автомате. Поэтому мы должны организовать охрану школы в темное время суток. Мы, конечно, понимали, что это блеф, так как у населения, особенно в селах, было полным полно всякого оружия, даже у многих наших одноклассников оно было дома, однако с удовольствием соглашались поиграть в войну. В семь часов вечера устанавливались три поста: у ворот при входе в школу (рядом находилось двухэтажное здание учительской с жилыми помещениями директора школы и военрука, у которого в большом металлическом шкафу хранилось оружие); второй пост со стороны территории школы у дорожки, спускающейся наискосок по склону оврага вниз, а потом также поднимающейся по противоположному склону в наш городок (эта тропа являлась главной пешеходной магистралью, связывающей наше местечко со школой и единственной  улицей, находящейся за оврагом; альтернативный путь по дороге через мост был на километр длиннее), и еще один пост у оврага с этой же стороны, что и наш, но на расстоянии метров ста, на углу забора, ограждающего школу. Посты у оврага состояли из двух человек, у одного из которых был карабин с четырьмя боевыми патронами, у другого учебная винтовка. Я со своим напарником Николаем Никитченко, высоким спортивного склада восемнадцатилетним юношей, на которого заглядывались все девчата не только школы, но и нашего городка, всегда занимали пост у спуска в овраг, я - со своим карабином, он- с учебной винтовкой. Коля был способным учеником, и, очевидно, как большинство талантливых  людей, которым многое легко дается, был общительным и веселым человеком. Он был обязательным участником всех молодежных вечеринок, гулянок и дней рождений, куда меня приглашали редко из – за моего «младенческого» возраста. Он «разбивал девичьи сердца» без всякого угрызения совести, более того,  девушки считали своей заслугой и большой честью то, что Коля обратил на них внимание. Однако в последние полгода Коля приутих на девичьем фронте, стал одеваться аккуратнее, следить за своей внешностью, речью, много читал, главным образом классиков украинской литературы, и  дискутировал с нашей новой учительницей украинского языка и литературы Анной Михайловной по поводу прочитанного, всегда имея свое, отличное от ее мнения. Анна Михайловна в прошлом году завершила ускоренный курс пединститут и получила направление на работу в нашу школу. Эта молодая красивая девушка, больше напоминающая десятиклассницу, чем преподавателя, с первой же минуты завоевала сердца всех наших молодых и не очень молодых женихов (и не только женихов) местечка. Ее каштановые с легкой волной волосы, уложенные косою короной на голове, ее искрящиеся радостью и весельем зеленые глаза, ее улыбающееся лицо и легкий девичий стан были центром  внимания и в школе в среде преподавателей, и среди наших великовозрастных учеников, и на клубных вечерах , и на частных вечеринках. Ей шел двадцать третий год. И Коля влюбился в нашу новую учительницу. Влюбился впервые по-настоящему, влюбился беззаветно всей страстью души  и сердца восемнадцатилетнего деревенского паренька. Он не скрывал ни от кого своей любви и проявлял ее так , как подсказывало ему его подсознание - он просто оберегал Анну Михайловну. Коля ожидал ее у дома, где она снимала квартиру, и провожал до школы, он провожал ее после работы домой, он всегда и везде находился вблизи, не мешая и не надоедая ей, - он был ее тенью. Анна Михайловна
благосклонно принимала подобное Колино поведение, более того, казалось, что оно ей нравится – он был ее надежным щитом в то смутное время. Нам казалось, что она к нему также не равнодушна, что она выделяет его среди нас, что ее благосклонное отношение к Коле продиктовано не только его любовью и тягой к украинской литературе, украинской культуре, его украинским патриотизмом, что в то время не приветствовалось, а чем-то большим, их  душевной близостью, что – ли. На любовь это не было похоже. Так продолжалось полгода, пока, как гром среди ясного неба, не пронеслось известие о том, что Анна Михайловна  выходит замуж. Это известие в класс принесли наши девочки и, чтобы позлить Колю, задали учительнице этот вопрос на первом же уроке. И она это подтвердила. Она сказала, что выходит замуж за очень хорошего человека, своего земляка, получившего направление на работу в наше лесничество, что она его знает с детства, и что он приехал сюда работать, чтобы быть рядом с ней. Она улыбалась, говоря эти слова, ее лицо, ее глаза излучали радость и счастье, но никто не смотрел в ее сторону - взоры всех были обращены на Колю. Он сидел за партой, склонив голову на руки так, что лица его не было видно, потом, через какое-то мгновенье, вскочил и стремглав выбежал из класса. Анна Михайловна проводила его удивленным взором, казалось, что она хотела его задержать, или о чем-то спросить, но передумала.
Коля уже неделю не ходил в школу. Ребята из его деревни рассказывали, что и там он не появляется на улице, а его родители к нему никого не пускают, говорят, что он болеет. Не ясно, сколько бы еще времени продолжалась  Колина болезнь, если бы в школе не была объявлена тревога и сбор школьной дружины. Коля был призывного возраста, и неявка его по тревоге на сбор могла лишить его отсрочки от призыва в армию.
В тот злополучный  вечер мы стояли с Колей на своем посту. Время было позднее часов около одиннадцати. Я с нетерпением ждал смену. Накрапывал дождь,
было темно и промозгло. Коля был пасмурен и не разговорчив. Повернувшись ко мне спиной, он смотрел на редкие тускло светящиеся за оврагом окна нашего утонувшего во тьме ночи городка. Я смотрел вдоль оврага в сторону второго поста, стараясь его увидеть, но тщетно, он растворился во тьме. Вдруг Коля оживился, толкнув меня плечом, спросил, не замерз ли я, а когда услышал утвердительный ответ, радостно засмеялся и предложил мне обменяться временно оружием:
- Возьми мою винтовку, побегай в штыковую атаку, согреешься, а мне свой карабин дай, я его только на стрельбище в руках держал.
Я ему ответил, что не имею права на это, что расписался за него в журнале, где указано о недопустимости передачи в другие руки. Но Коля настаивал, и я смалодушничал, дал ему карабин. Взяв его учебную винтовку, я пошел вдоль оврага в сторону смежного поста. Но не успел я пройти и десяти шагов, как услышал оклик:
-Стой, кто идет?! Я мгновенно бросился к Коле и увидел посреди тропинки, идущей по склону оврага к школе, двух людей. Первой шла женщина, а за ней 
мужчина. На оклик они не среагировали, и Коля его повторил:
-Стой, кто идет?! Стрелять буду!
-Так это же я, Коленька, я, - послышался голос Анны Михайловны,- мы домой идем. Анна Михайловна жила на той же улице, где располагалась школа, идя через школьный двор, она сокращала километр пути.
- Анна Михайловна, вы проходите, - скомандовал Коля, а ты, который за нею, ниц и руки на голову! Эта команда, прозвучавшая на украинском языке, однозначно требовала, чтобы человек, к которому она была обращена, лег на землю лицом вниз, то - есть, в настоящее, время в грязь. Мужчина явно не хотел этого делать, он обошел свою спутницу и пошел прямо на нас, будучи, очевидно, в полной уверенности, что наше оружие не боевое. Коля мгновенно передернул затвор и с криком «Ниц, а то убью!» выстрелил поверх его головы. Мужчина остановился, поднял руки и сразу же улегся на землю так, как этого требовал Коля. Я забрал у Коли свой карабин, отдав ему винтовку, которую он тут же навел на человека, лежавшего на земле. А к нам уже бежала тревожная группа во главе с нашим военруком.
Увидав Николая Петровича, Анна Михайловна высказала ему всю свою боль и обиду на Колю, на школу, воспитывающую жестокость, на него, сделавшего из нас нелюдей. Ее возмутило больше всего то, что было применено оружие, что человека, идущего вместе с ней, уложили лицом в грязь, фактически жестоко надругались над ним и над ней, так как она повела его этой дорогой и ручалась за него.  Николай Петрович не оправдывался. Он лишь сказал, что Коля не стрелял, а стрелял я, Коля лишь их окликнул и предупредил о недопустимости прохода через территорию школы, они просто в темноте не разглядели стрелявшего. Что касается предупредительного выстрела, то я действовал в полном соответствии с инструкцией и никаких претензий ко мне быть не может. Анна Михайловна и ее спутник покинули нас в сопровождении Николая Петровича, а нам предстояло еще минут  тридцать постоять на посту. Коля был на вершине блаженства. Он, по его словам, в полной мере отомстил Анне Михайловне за ее предательство, окунув лицом в грязь ее геройски сражавшегося с врагами жениха.
Я ожидал, что происшедшее навлечет на нас гнев учительницы, но этого не произошло. Она, как прежде, выделяла Колю среди прочих, и на меня не держала обиды, а недели через две Анна Михайловна вышла замуж и переехала жить в большой дом, предоставленный лесничеством ее мужу в одной из деревень нашего района.
Теперь она приезжала в школу на крытой бричке, запряженной в пару серых в яблоко ухоженных коней со сверкающей множеством металлических кнопок и всевозможных накладок сбруей. Возница помогал ей сойти, и она яркой бабочкой влетала в учительскую в невесть откуда появившихся неведомых в наших краях роскошных одеяниях, благоухая тончайшим ароматом незнакомых никому духов. В отношениях же с коллегами и учениками она оставалась все той же веселой, общительной, душевной и простой девчонкой. Отношение ее к Коле напоминало
любовь старшей сестры к младшему брату, любовь без взаимности, так как Коля
категорически отвергал любое проявление этой любви, любую ее заботу о нем.
Она же воспринимала это  как его каприз и продолжала о нем заботиться на том, мол, основании, что он очень похож на ее погибшего старшего брата и, хочет того Коля ,или нет, она будет опекать его и помогать ему в меру своих возможностей.
И вдруг Анна Михайловна исчезла. Это произошло в мае месяце. Она  не пришла на выпускные  экзаменов, на написание сочинения в десятом классе. Срочно поехали к ней домой, однако ни ее, ни ее мужа не было дома, мужа не было и на работе, никто не знал там, где он.   Ни  Анна Михайловна, ни ее муж не появились на работе и на следующий день, и через неделю. Поползли слухи один другого диковинней, но никто ничего определенного не знал. Как - то в конце мая, или начале июня, ночью, моему отцу позвонили из больницы (он работал главврачом и ведущим хирургом) и сообщили, что поступил тяжелый больной, нужна срочная операция. Такие звонки были обычным явлением, отец сказал, что сейчас придет, но взявший трубку мужчина, привезший больного, попросил подождать высланной за отцом повозки. Я не спал, услышав, как отец поблагодарил за повозку, я  выглянул в окно. Через несколько минут у нашего дома остановилась знакомая мне повозка Анны Михайловны, на месте возницы был ее муж. Я тут же предупредил отца о возможной неприятности, но он рассмеялся и сказал мне, что я наверняка обознался. Отец пришел утром,  часов в шесть – семь и тут же позвонил в милицию. Он сообщил, что ночью сделал операцию по поводу огнестрельного ранения в живот, позвонить из больницы в милицию ему не позволили привезшие раненого люди - отрезали трубку, они же больного забрали тут же, еще не отошедшего от наркоза. Мне отец сказал, чтобы я никому не говорил, что видел мужа нашей учительницы - это опасно.
А в конце июня в бою с бандеровцами в селе Грибовка, что граничило с нашим городком через речку, среди захваченных в плен бандеровцев была Анна Михайловна и ее муж. Их судили у нас в сентябре месяце. Я тогда впервые увидел, как плачет от безысходности и бессилия сильный, здоровый мужчина. Это не было похоже на плач, это скорее напоминало вой раненого зверя. Плакал Коля.