Глава 2. Разве я предатель?

В то лето нам исполнилось по двенадцать лет. Всё было, как было – весело, счастливо, вместе. Но я стал старше и всё чаще и внимательнее прислушивался к разговорам взрослых.
Я жил в дружной семье – мама и отец любили проводить выходные с бабушкой и дедом. Застольные беседы часто касались наших соседей и приятелей бабушки и деда, Омельченко.
- Вот вырастет наш Славка и невеста под боком, - это дед так шутит.
- Саша, не дразни Славика, пусть дети играют, - это бабушка.
- Да он вас даже не слышит, вон телевизор смотрит и ухом не ведёт, - отец.
- Честно говоря, странные у Омельченко девочки, - это мама. – Во - первых, не похожи совсем, будто и не сёстры, а во - вторых, мне Нина не нравится абсолютно. Такая она чумазая вечно, растрёпанная, да и чернявая, как цыганчонок.
- Конечно, милая, Славочка выберет девушку, похожую на тебя, голубоглазую и светловолосую, - это вновь отец.
- А чем Нинуля плоха, - это бабушка выступила на защиту, - она добрая и славная девочка, да и симпатичная вполне.
- Да такие и парни не всякий год родятся, а тут девка, ну и оторва! – это дед.
- Вот именно, что, оторва. Не вижу в ней ничего симпатичного, и их дружба со Славой мне не нравится. Она его хорошему, не научит! - это мама возмущённо.
Вот такие беседы велись частенько в моём присутствии и это, заставляло меня взглянуть другими глазами на моего детского кумира. Был ли я влюблён в неё тогда? Не знаю, думаю, это было что-то иное, чему нет у меня названия. Но, под влиянием маминых слов, я стал приглядываться к Нинкиному лицу, пытаясь понять, красива ли она? Я не понимал, как это? Вот мама красивая: голубые глаза, золотая причёска, вкусный запах. Да и папа всегда говорит ей: «Красавица моя!» Мама красивая, это понятно, – но Нинка?  Светло – карие глаза, русый хвостик, непременное пятно на носу или щеке и застиранные добела шорты…
В пятницу, в конце июля, мама и отец приехали на выходные нагружённые пакетами и судками с продуктами.
- Славик, к нам завтра приедут тётя Оля и Леночка. Ты помнишь Леночку, вы играли малышами? – это мама.
- Ой, это та красивая девочка, с которой Славочка для журнала снимался? – это бабушка.
И правда, был в моём ясельном прошлом такой эпизод – фото для журнала, на конкурс.
Слова «красивая девочка» были произнесены, и я стал с нетерпением ждать Леночку, чтобы сравнить свою подружку с признанным эталоном и понять, кто же красивее.
И вот «пик – пик», голубая машинка у ворот – это приехали тётя Оля и Леночка. Пока тётя Оля и мама целовались, ахали и говорили друг другу комплименты, я во все глаза разглядывал Леночку. Очень белокожая, с затейливо заплетенными косичками, она, определённо, была симпатичной. А преувеличенные ахи и охи бабушки и мамы, убедили меня, что Леночка лучшее и красивейшее существо на свете! Нас, со всем официозом, представили друг другу и я, как истинный джентльмен, стал развлекать юную леди, сопровождая её на прогулке, среди грядок с морковью и луком.
Через сетчатый забор я увидел Нинку. Взъерошенная, в старом, серо – розовом купальничке, заметив меня, она рванулась к заборчику с азартно горящими глазами – видно очередная идея – фикс уже созрела в её разлохмаченной головёнке.
- Славка, я…, - начала она и тут заметила рядом со мной бело – розовую зефирную Леночку. Нинкины глаза распахнулись, обегая всю плотненькую фигурку моей гостьи со всеми её чистейшими рюшами и бантиками на лаковых туфлях. На Нинку неземная зефирность не произвела впечатления, она вопросительно смотрела на меня, вздёрнув бровь и уголок губ в нетерпеливой усмешке – «Ну,
 и ?...»
Я же, вдруг, весь охваченный жаром и странным стыдом, пробормотал что-то нечленораздельное, вроде «Я не играю» и повернулся к забору и Нинке спиной.
- Это твоя знакомая, - взрослым голоском спросила Леночка и я, застыдившись Нинкиной непрезентабельности, ответил: «Нет, так, соседка».
Весь день я провёл с Леночкой и моими родными. Выслушивал бесконечные похвалы и комплименты, ел шашлыки, пил газировку и даже не вспоминал о Нинке, только к забору, почему-то не решался подойти. Нинка тоже не мелькала на горизонте.
Гости пробыли два дня и в воскресенье уехали поздно вечером, как и мои родители.
Утром я долго валялся, долго завтракал, медленно одевался, придумывая самому себе причины для бесконечных задержек.
- Славик, иди погуляй, подыши. Нинуля уже давно пробегала мимо, но к нам не зашла, почему-то – это бабушка.
- Да она приревновала Славку к этой толстушке. Он с Леной два дня гулял, бросил старую подружку, а Нинка – девка с характером! – это мой бесцеремонный дед.
Скованный неловкостью, конфузом, обуреваемый непривычными мучительными чувствами, я вышел на улицу и побрёл к Нинкиной калитке. Мне было страшно, очень – очень страшно. Я ждал чего-то плохого и знал за собой вину, хотя не называл свои чувства даже себе самому.
- Тётя Тоня, Нина дома? – крикнул я от калитки, хотя совсем недавно, ещё позавчера, забегал к ним во двор, как к себе.
- Иди, Слава, она за домом, на качелях, - ответила Нинина мама.
Нинка была там, и не одна. Мишка и Борис сидели на качалке, а Артур раскачивал качели, где болтала ногами Нинка. Артур в одной компании с этими придурками? Я остолбенел. Его, хилого плаксивого диабетика, они драконили в сто раз сильнее, чем меня. И вдруг… Я мялся у скамейки, чувствуя, что покрываюсь багровым румянцем и, одновременно, гусиной кожей. Нинка молчала, раскачиваясь всё яростнее. Артур давно отступил в сторону, он очень боялся высоты, даже если стоял на земле.
Наконец, Мишка, длинно залихватски сплюнув мне под ноги, соскочил с качалки так, что Борис, съехав вниз, треснулся спиной и взвыл.
- Ну что, в «съедобное – несъедобное»?, - спросил он Нинку. Я – вожу.
Все уселись на скамейку у стены дома. Я конфузливо примостился с краю. Не трудно догадаться, что за «блюда» доставались мне от Мишки. «Гавно свинячье», «дохлая ворона», «блевотина» и «понос» - всё это, вместе с мячом, раз за разом влетало мне в руки.
Хохотали все, даже Артур.  Наконец, Мишкина фантазия истощилась.
- Жара. Айда купаться, - предложил он через секунду. Нинка, даже не взглянув на меня, крикнула: «Ага, я за полотенцем», и замелькала длинными смуглыми ножками по ступенькам лестницы. Нинка прекрасно знала, что меня ни за что не отпустят одного на карьер, а Артур и вовсе не умеет плавать. Нас намеренно исключали из компании. Через минуту, крикнув маме, что уходит, Нинка с моими главными врагами, убежала на карьер. Мы с Артуром остались вдвоём на чужом дворе. Так было уже сто раз, сто раз до этого. Мы играли у Нинки на площадке, качались на качелях, пока она ела или уходила в магазин, но в этот раз! Я чувствовал себя воришкой, лишним, чужим и очень – очень одиноким и несчастным. Артур, потоптавшись около меня, вздохнул: «Скучно без Нины, придумай, во что поиграть?»
- Ни во что, - отрезал я. – Ты остаёшься? Мне домой надо.
Недовольные жизнью и друг другом мы побрели со двора. Больше я никогда не заходил сюда, не качался на этих качелях.
Этим летом я делал ещё пару попыток помириться с Нинкой, если это можно так назвать. Я приходил -  она уходила, я спрашивал – она отвечала, звал играть – она соглашалась, но разве мог я придумать, что-то, кроме глупого хождения между грядок с морковью и луком. Вот так.
Этим же летом у Нинки появилась подружка – вместо двух оруженосцев, одна фрейлина. Её звали Ксюша. Они стали неразлучны, как мы когда – то, даже больше того.
- Славик, а что ты не гуляешь? Вы с Нинулей поссорились? – волновалась бабушка.
- Ну конечно, 12 лет не ссорились, а тут нате вам! Обидел он её, вот и весь сказ – резал правду дед.
 В общем, делать мне на даче стало нечего, и родители забрали меня в город.