Странная женщина

Когда я ушел от Тони, изменившей мне с сорокатрехлетним монтажником,  в душе у меня был сущий ад. Только общение с женщинами облегчало мои страдания.
Мне очень нравилась преподавательница  нашего факультета Нина Николаевна Селезнева, которую назначили заведующей кафедрой русской и зарубежной литературы. Ей было тридцать шесть лет. Она была невысокого роста, хрупкая,  внешне привлекательная, умная, интеллигентная. Я знал, что она развелась с мужем, преподавателем политехнического института.
Чтобы привлечь к себе ее внимание, я приветливо улыбался ей при встрече, заговаривал в коридоре, поздравлял с праздниками. Ее выразительные, ободряющие взгляды, которые я ловил на себе, подталкивали меня к более активным и решительным действиям.
 Я подстерег ее вечером возле института. Когда она, в черной шубе, в норковой шапке, в черных сапожках, вышла из главного корпуса и пошла по засыпанному снегом тротуару, я догнал ее, и мы вместе побрели вниз по улице.
Когда мы дошли до ее дома, она пригласила меня в гости. Я сразу согласился: в некоторых ситуациях скромность неуместна, даже губительна. Мы поднялись на третий этаж. Дверь в квартиру открыл ее сын - симпатичный мальчик лет девяти. Она провела меня в зал. В шкафу стояли толстые книги в красивых переплетах - классика мировой литературы. В серванте сверкали фарфор и стекло. На стене висел большой восточный ковер.
Нина Николаевна дала мне посмотреть семейный альбом и исчезла в другой комнате .
Старые, пожелтевшие от времени фотографии, на которых она была запечатлена молодой, улыбающейся, заметно повлияли на мое восприятие самой «модели» и вызвали у меня противоречивые чувства. Нина Николаевна стала казаться мне красивей и одновременно старше, чем была в действительности.
Тщетно я искал фотографии ее бывшего мужа. Видимо, после развода она изъяла их из альбома.
  Она  появилась минут через двадцать в сиреневом махровом халате. На столике появилась бутылка коньяка, две рюмки и коробка конфет.
   -  Николай, садитесь за стол, - предложила она.
Мы пили коньяк, кофе, ели конфеты, и говорили о моих ближайших планах. Тогда я готовился к поступлению в аспирантуру. Ей понравились мои рассуждения о природе образности.
- Неплохо, - сказала она. - На кандидатскую потянет.
Из разговора выяснилось, что она увлекается мистикой и гороскопами. Я честно сказал, что являюсь убежденным материалистом и признаю только научное объяснение мира.
Ее сын, облаченный в костюм мушкетера, несколько раз заходил в зал и бросал на меня неприязненные взгляды. Чтобы установить с ним контакт, я заговорил с ним, но он угрюмо молчал. Его внутреннее состояние было мне понятно: я помнил, как гадко было у меня на душе, когда к моей матери после смерти отца приходили «женихи».
Подготовившись к новогоднему карнавалу, мушкетер  ушел спать в свою комнату, и наш разговор продолжился без свидетелей.
- Вас не тяготит  власть? - поинтересовался я.
- Конечно, тяготит. Мне легче самой что-либо сделать, чем кого-нибудь заставить.
- Почему же вы согласились стать заведующей?
- Дубродомову назначили деканом. Кроме меня, ее некому было заменить.
- Трудно вам, наверно? Вы такая добрая, деликатная, а приходится заставлять работать других. 
- Я никого не заставляю. У нас на кафедре люди серьезные. Сами знают, что делать.
Стрелка часов приближалась к двенадцати, но я как ни в чем не бывало продолжал пить кофе, есть конфеты, вести интеллектуальную беседу. Злоупотребляя гостеприимством Нины Николаевны, я рисковал попасть к ней в немилость, но как известно, кто не рискует, тот не наслаждается близостью с женщинами.
В двенадцать часов я поставил ее перед фактом, что общежитие, в котором я обитаю, теперь уже закрыли до утра.
- Вахтеры никогда не открывают дверь опоздавшим, - печально проговорил я. - Придется, видимо, ночевать на улице.
Я напряженно ждал, какой будет реакция Нины Николаевны на мое запоздалое признание. От волнения учащенно билось сердце, стучало в висках.
- Оставайтесь здесь. Я постелю вам на диване, - сказала она спокойным тоном, и я понял, что втайне она одобряет мой коварный замысел.
Меня не пришлось долго уговаривать.
Нина Николаевна приготовила мне постель, приняла душ и ушла в свою комнату.
Я разделся, выключил свет , лег на диван и укрылся одеялом. В темноте тикали часы. «Не затем я пришел сюда, чтобы спать в одиночестве, - думал я. «Пора», - приказал я себе минут через двадцать. Я встал и, крадучись, пошел к ней в спальню. Я открыл дверь. Тускло светила настольная лампа, стоявшая на столе. Я подошел к кровати, лег рядом с маленьким белым холмиком и обнял его.
- Не надо, Николай, - произнесла Нина Николаевна с напускной строгостью, но потом сразу затихла.
Я залез к ней под одеяло. Ее тело скрывала длинная ночная рубашка. Я стал целовать ее грудь (через материю), шею, губы, гладил ее волосы. Некоторое время она лежала неподвижно, делая вид, что ничего не происходит, но потом ее мягкие губы прижались к моим губам, а нежные руки легли на мою спину. Она помогла мне снять с себя рубашку. Я сразу отметил, что ее грудь очень красива, но бедра  значительно уже, чем у моей бывшей жены. Мои губы впились в упругие соски.
С каждой минутой ее активность росла. Она села у моих ног, наклонилась, и вдруг мой  пенис оказался у нее во рту. Меня, в то время еще обремененного предрассудками, ее сексуальное поведение шокировало. Я смотрел на нее с изумлением.  Она заметила мой взгляд, смутилась.  Стала оправдываться:
- Ты мне очень приятен. Мне захотелось поцеловать...
Ее пыл угас, она легла рядом со мною.
Я лег на нее сверху, и мы соединились. «Это победа, - радостно думал я, проникая в ее тело.
У меня не было с собой презерватива. Мне и в голову не приходило, что он может мне понадобиться в этот вечер.
Увы, должен признаться, что я не смог довести ее до оргазма. Она не скрывала своего разочарования.
- Русские мужчины - эгоисты, - с горечью сказала она.
 - А какие мужчины  альтруисты? - спросил я, уязвленный.
- Узбеки, например.
- А у вас что, были узбеки? - меня обожгла ревность.
 «Везде меня опережают узбеки, - подумал я, вспомнив, что до встречи со мной Тоня около года жила с узбеком, даже ездила к нему на родину.
Нина Николаевна сказала, что, когда она была на стажировке в Москве, у нее был узбек, с которым ей было хорошо.
  Думаю, она умышленно изменила географию своего романа. Скорее всего, у нее была связь со студентом узбекского отделения нашего института здесь, в Везельске.
- А как же им удается удовлетворить женщину? Что они делают?
Нина Николаевна не ответила прямо на вопрос, но из ее отдельных обрывочных фраз я понял, что  они не брезгуют целовать клитор.
- Расскажи мне что-нибудь, - попросила она сонным голосом.
Стыдно вспомнить: я, стремясь продемонстрировать ей талант сказочника, стал сочинять сказку. Она послушала минут пять, а потом, попросила замолчать:
- Хватит. Я уже вышла из возраста, когда слушают детские сказки.
Мне стало стыдно.
- Извините, я привык по вечерам рассказывать сыну сказки.
- У тебя есть сын? - удивилась она. - Ты разве женат?
Сон ее как рукой сняло.
- Нет, разведен, неужели вы не знали?
- Нет, я думала, ты не был женат.
- Увы, был.
- Почему же вы развелись?
У меня не было ни малейшего желания говорить об истинных причинах развода: рана еще кровоточила.
- Так получилось, - проговорил я.
- У вас были сексуальные проблемы?
- Нет, - сказал я. - Никогда не было.
  - Если вы подходили друг другу, зачем тогда было разводиться, - удивилась она.
   - Моя бывшая жена универсальна, у нее и с другими мужчинами нет сексуальных проблем.
   - Помиритесь с нею, - посоветовала она. -  Сколько ей лет?
    - Тридцать.
    - А тебе?
   - Двадцать восемь.
   - Помиритесь, - повторила она чеканным, отрывистым  голосом.
Я вернулся в зал лишь на рассвете.
Мою грудь распирал восторг. Я не мог понять, как мне, человеку скромному,  застенчивому, удалось покорить ее за один вечер. «Мое поведение сделало бы честь даже опытному авантюристу. Поистине это  мой звездный час», - думал я.
  Утром мы по-семейному пили кофе.
- Когда мы встретимся? - спросил я.
- Не знаю, - ответила она сдержанно.
  - Приходите теперь вы ко мне, - предложил я.
Мне хотелось заняться с нею любовью за пределами ее квартиры: присутствие ее сына в какой-то степени меня сковывало, мне казалось, что мы скорее добьемся сексуальной гармонии, если будем одни. 
    - Хорошо. У меня завтра дежурство в вашем общежитии. Я зайду к тебе часов в восемь.
В то время я жил в жалкой «комнатушке» - бывшей рекреации, отгороженной от длинного коридора стеной из фанеры, но я нисколько не стеснялся приглашать к себе женщин.
Весь следующий день был занят подготовкой к встрече. Я купил бутылку отличного вина, закуску. Я с нетерпением ждал ее визита, но она не пришла ни в восемь, ни в девять часов. Я позвонил ей домой.
   - Не смогла прийти, - сказала она. - Я водила сына на карнавал.
  - А как же дежурство?
  - Меня подменили.
   - Когда же мы встретимся?
   - Не знаю.
   Я позвонил ей на следующий день -  опять отказ:
  - У меня много работы.
  Я звонил ей еще  несколько раз, и всякий раз она уклонялась от встречи, ссылалась на занятость:
   - Мне лекцию готовить.
    - У меня сегодня много стирки.
   - Дайте мне еще хотя бы один шанс, - просил я. - Я постараюсь вам понравится.
Но она была непреклонна.
Как-то она подошла ко мне в коридоре института и сказала:
-  Николай! Я прошу тебя никому не говорить о том, что между нами произошло.
- В моей порядочности можете не сомневаться, - сказал я раздраженно: меня бесила ее холодность.
  - Я на всякий случай. Если бы сомневалась, то никогда не пригласила бы...
   После этого я прекратил звонить ей. «Пошла ты к черту, - думал я. - Больше не буду унижаться».
    Вскоре меня увлекли другие женщины.
   Как-то раз я спросил у Кожина, преподавателя литературы, пикника, весельчака, который работал с Селезневой на одной кафедре и знал ее мужа:   
   -  Вы не знаете, почему развелась Нина Николаевна?
  - Ее бывший муж говорит, что она извращенка, - хохотнул Андрей Валерьевич. - Она требовала от него каких-то диких форм секса.
   Наш роман завершился. Ее душа и тело остались для меня тайной за семью печатями. Я так и не узнал, кто она: мазохистка,  садистка или же обычная женщина, которую можно довести до оргазма лишь при помощи языка и губ (позже я узнал, что эта форма секса называется куннилингус).
 Заметив, что она избегает моего общества,  я никогда  не вступал с нею в разговор.  Но  спустя лет восемь после моего исторического визита к ней, мне все же довелось пообщаться с нею.
В тот день после обеда я направил стопы свои в центр города, чтобы поискать в магазинах помазок (была эпоха тотального дефицита). Когда я проходил мимо Дворца культуры «Энергия», в поле моего зрения попала женщина в осенней куртке, в синем трико, с хозяйственной сумке в руке. Невысокая, легкая, с короткой стрижкой, русыми волосами, тонкими ножками, она был похожа на Селезневу.  На этот раз скука и жажда свежих впечатлений заглушили во мне обиду и гордость. Я ускорил шаг и, поравнявшись с «подозреваемой», в упор посмотрел ей в лицо. Моя догадка подтвердилась: это действительно была моя бывшая пассия. Конечно, она заметила мои маневры. Ее щеки порозовели от смущения. Я поздоровался.
- Здравствуйте, - тихо ответила она, бросив на меня настороженный взгляд.
 На лице ее не было ни тени улыбки. «Почему она так холодна со мной, - подумал я с досадой. - Ведь  ничего плохого я ей не сделал. Не я порвал отношения с нею. Она сама от меня отшатнулась. Ее репутация из-за меня не пострадала. Никто, кроме Сани Макарова, не узнал о нашей связи. Но Саня не в счет: он живет в другом городе, он из другого мира».
Мы пошли вместе в сторону парка.
  - Вас трудно узнать со спины, - сказал я. - Я подумал, девушка идет.
- Я в магазин, по хозяйству... по-спортивному...
 Чтобы добиться ее расположения, я сделал ей комплимент:
   - А вы совершенно не изменились. Как писали в старых романах, «время не властно над вами».
- Это только так кажется, - сказала она серьезно. - На самом деле это не так. Все мы меняемся.
- Да, время летит, - согласился я. - Как ваш сын?
- Школу заканчивает. Учится хорошо. Нервный немного. Но сейчас все они нервные. Будет поступать в политехнический. Совсем не мой профиль.
 «Пошел по стопам отца, - отметил я про себя. - Наверно, отец и поможет ему поступить».
- Вы по-прежнему заведуете?
- Пока не прогнали, - из нее вырвался смешок. - Работа неблагодарная.
  - Я знаю. Вам доплачивают всего лишь сто рублей в месяц. Эту сумму я зарабатываю в Лицее. Мне приходится там проводить по две пары в неделю, зато не надо писать никаких отчетов, ни с кем не надо ссориться. Ведь на вашей должности трудно избежать конфликтов. Я сейчас временно заменяю Суворову - знаю.
- Ссориться не надо.
- Да разве ж я хочу ссориться. Они сами на рожон лезут. Например, когда я по распоряжению декана выделил Булгакову для работы в колхозе, Сергеева устроила скандал: «Почему послал? Почему не отстаиваешь интересы кафедры?» А если бы не выделил, то попал бы в немилость к декану.
  - С неделю назад видела вашу Суворову. Очень плохо выглядит. Сейчас планеты развернулись. Теперь злые люди будут расплачиваться за то зло, которое они причинили и, наоборот, добрым людям будет сопутствовать успех.
   На мгновенье я поверил в чудо. «Вот, оказывается, почему в последнее время в моей жизни наметились позитивные изменения, - мелькнула в моей голове радостная мысль. - Я ведь не делал людям зла».
    - Вы думаете Суворова  злой человек? - спросил я, радуясь тому, что не только я считаю свою заведующую исчадьем ада.
   - Да, она многим студентам сделала зло. Многих из-за нее отчислили из института.
  - Из-за Сергеевой тоже многих отчислили. Значит, у нее тоже начнутся неприятности?
   - Сергеева много дает. Она работает на износ. Это ее оправдывает.  Вы не отказывайтесь от заведования, если предложат, - посоветовала она. - Мужчине - это лучше.
 - Нет, не хочу. Не люблю чиновничью работу. Она ограничивает свободу.
   Широкая тропа, вьющаяся по парку, привела нас к железной двери. Нина Николаевна вышла на улицу Шевченко, а я повернул назад и направился к центральным воротам.
Это был наш последний разговор.  Но мы работали на одном факультете, и от коллег я знал, как протекает ее жизнь.
 Как-то в разговоре со мной Лариса Полякова, злая на язык преподавательница, моя ровесница,  стала резко критиковать преподавателя нашего факультета Кулабухова,  высокого  стройного красавца, сердцееда, донжуана, который, по ее словам переспал почти со всеми преподавательницами нашего факультета:
Другой переспит с женщиной,  у нее остаются  лишь  приятные воспоминания.  А этот ломает, уничтожает женщину.  Взять, к примеру, нашу Селезневу. На кого она сейчас похожа? На старуху. Набожной стала. У нее, мне кажется, крыша поехала.
-  А что, он с нею переспал?-  поинтересовался  я. 
-    Да, у нее был с ним бурный  роман.
- Она по-прежнему кафедрой у вас заведует?
- Нет, теперь Добродомова вернулась на эту должность. 
Вскоре я встретил Селезневу на улице. Кожа на ее  лице и на руках сморщилась, стала дряблой. Волосы поседели. 
Я испытал легкий шок.
От  коллег я знал, что ее вера в бога достигла крайней степени.  Она  регулярно ходила в церковь (что меня удивило, так так как я помнил о ее тяготении к  астральному, к эзотерике), соблюдала посты,  бдела по ночам. Работа в университете  перестала ее интересовать. Нередко она пропускала практические занятия и даже лекции. Меня это сильно удивляло. Я считал, что верующий человек должен более добросовестно выполнять свои профессиональные обязанности. Она же воспринимала работу лишь как  помеху  в служении богу.
Спустя два года после разговора с Поляковой  я шел  по улице Садовой и увидел, как навстречу мне в простой,  поношенной одежде легко движется   седая, как лунь,  почти воздушная  старушка.  Что-то знакомое показалось мне в чертах пожилой женщины.  Присмотрелся: это была Нина Николаевна.
 Во мне шевельнулось легкое презрение. «Это надо же довести себя до такого», - пронеслось у меня в голове.
 Теперь разговаривать с нею не хотелось. 
- Здравствуйте, - сказал я ей вежливо, но холодно.
Она бросила на меня беглый взгляд, кивнула головой, и мы разошлись  в разные стороны.  Было заметно, что ей совершенно безразлично, какое впечатление она произвела на меня.  Она потеряла интерес  к мужчинам.
 Когда ей исполнилось пятьдесят пять лет, она сразу ушла на пенсию. Теперь уже никто и ничто не мешал ей выполнять религиозный долг. 
  Время от времени я встречал ее на улицах. В шестьдесят лет она выглядела глубокой старухой.