Повести Белкинда 16 Бег Маугли

    Рисунок Любови Капцан
            
  Да, внутренний мир мой тесен,
              но немногие могут одолеть просторы
                внешнего мира без моей помощи.

                Ботинок

     Две недели назад он ещё кровью харкал в самом буквальном смысле этих мало приятных слов. Но сегодня он готов бежать. Завтра уж куда бежать, если выпивки не избежать. Завтра Владимиру Белкинду стукнет 17 лет.
Ровное каменистое плато с периметром, четко очерченным обрывами, начиналось в двадцати метрах выше по склону горы, на которой стояло их нехитрое жилище.
Заблудиться на нем не дадут светящиеся окна деревянных домишек, выполненных в стиле изба-пятистенок. Они, как созвездия на ясном небе, гарантировали возвращение домой. И лесом заслониться деревня не могла. Мешающего обзору леса на плато не было. Настоящие деревья растут только в закрытых от ледяных ветров местах. А там, наверху, даже сосны вырастают кустиками. В общем, заблудиться там невозможно.
Из избы Володя вышел в вечернем костюме. По здешним условиям это значило: в чистых ботинках, лёгких брюках и тонком свитере. Дневной костюм состоял из тяжёлых сапог и непродираемых штанов из «молескина». Для не соображающих по-английски скажу, что «мэйл скин» это «мужская кожа». Собственную неокрепшую кожу спины с утра прикрывал ватник, а как разогреешься, то брезентовая куртка. Кто ж в таком наряде пойдёт с девушкой обниматься? Зато в том, в котором он сейчас вышел, в самый раз. Никто и не сомневался, что именно с этой благородной целью юный гусар, таинственно сияя лицом, выскользнул так спешно из тёплой компании на мороз. Эта полушутливая, но вполне правдоподобная версия гарантировала, что если не до утра, то до часу ночи никто не хватится его искать.
Луна подарочных, то есть совершенно безущербных размеров, уже зажелтела на горизонте, и даже вольный ветер с любопытством затих. Он взбежал на плато. Тропинка несла его легко, как гаревая дорожка. Небольшой морозец, градусов пять, появился, едва зашло солнце, и к семи вечера уже надёжно просушил землю. Володя сориентировал место спуска по звёздному пространству деревни, прикидывая, как оно может измениться часа за два. Опорные фонари у клуба движок обеспечит электроэнергией даже и позже девяти, наверно до одиннадцати. Бегать дольше он вряд ли сможет.

   Яркая луна позволяла видеть тропинку, скользящую по краю плато. При его зрении – метров на пять вперёд. Достаточно, чтобы с разбега не налететь на камень или куст. И бег начался. Нерасчётливый, стремительный с самого старта. Корявые кусты лешими выскакивали на дорогу. Таинственные светлоокие и белокожие девы оборачивались задумчивыми валунами. Прыгали в сторону бледные зайцы непонятно откуда взявшихся бликов. Наверно, полная луна рождала их, касаясь обледеневших камней. Никому не подчиняясь и никуда не стремясь, ноги просто играли в свои таинственные игры, то ускоряя, то замедляя бег. Мелькнула не замеченная издалека постройка. Огонёк не больше свечки почти сразу растаял в темноте, может быть, скрывшись за невидимыми камнями, или кустами, или завалящей скирдой терпеливо выкошенного между камнями сена.
  Потом время и расстояние стали почти неощутимы в однообразии равнины, едва расцвеченной светлыми камнями. Бег длился неопределённое время. Часы пару дней назад скушал зернопульт. По своей неистребимой привычке он их немедленно выплюнул вместе с потоком взлетающего для провеивания зерна. А настырный Белкинд их даже нашел. Но они уже схватились за свой исторический момент и дальше никуда не шли. Так что не было у него часов. Чуть замедлив бег, Белкинд по небесной подсказке попытался сообразить – где же он в пространстве и во времени. На его счету числился доклад по астрономии, сделанный по просьбе Геннадия Андреевича. При всей своей слепоте он различал на небе штук пятнадцать созвездий. Увы, это никак не помогло. Сытный ужин и быстрый бег облили его хорошей порцией пота. Остановиться, даже при лёгком ветерке, было небезопасно. Периметр плато он, понятно, оценивал на глазок. Кустарник и почти незаметный уклон мог скрыть изрядный его кусок. Общедоступная туристическая карта могла нагло врать. Белкинд задумался. Тревога проникла в его празднично настроенное сознание. Он готов был пробежать вместо пяти километров пятнадцать, но не пятьдесят. Ситуация напомнила ему историю, случившуюся в Бохане. Тогда ему шел двенадцатый и на лыжах он не бегать любил, а кататься. Санки ведь для малышей. Для него уже горки нужны побольше и лыжи вместо санок. Вот он и залез на самый гребень горы, на склоне которой была их изба с огородом, и вдруг увидел прекрасную накатанную лыжню, ведущую на другую сторону горы. Бохан на этой стороне. А на той простор. Поляны и длинный удобный спуск. Обратно, конечно, по этой лыжне не забраться. Ни ёлочкой, ни лесенкой километр не протопаешь. Придётся гору снизу обходить. Он вспомнил, как всё продумывал и примеривал тогда. Получалось, что к обеду точно успеет. Уж не больше трёх километров вокруг горы. С этой мудростью и спустился. Не сразу. Скоростная лыжня выбрасывала его недостаточно ловкое тело, но в рамках расчётов. Влетал в глубокий снег, гасил скорость и снова на весёлую лыжню.
Но в низине лыжня свернула совсем не в ту сторону. Налево пошла. Туда, в охотничий лес, он вроде и не собирался, но едва ступил вправо – ухнул с головой. Нет, он не испугался. Наоборот, новизна впечатлений всегда радовала его. Он позволил себе отдохнуть и полюбоваться видом из снежного колодца глубиной не меньше двух метров и лишь потом взялся уминать под собой снег. Выбравшись, он сообразил, что где-то должна быть и обратная лыжня. Не навек же охотники в лес уходили. И пошел. Испугался он лишь тогда, когда лыжня неожиданно исчезла. Нарушение закона сохранения повергло его в ужас. Он снял одну лыжу и потыкал ею вокруг, всё ещё надеясь нащупать скрытое под снегом продолжение лыжни. Его не было.

 От этих воспоминаний холодок побежал по уже высыхающей спине. А на этой тропе не могло быть каменных завалов или колючих кустов? Она не могла соскользнуть с плато? Тогда его спас Данзан. Он пошел его искать и, влекомый природной интуицией и великим чувством дружбы, нашел. А сегодня искать некому, да и с какой стати. Не мальчик уж. С этой мыслью Володя все ещё продолжал свой медлительный бег, но окружающий холод всё больше сливался с холодом того памятного подъёма по лыжне, явно на это не рассчитанной. По расчёту все показалось ему не так уж страшно. Пресловутой «лесенкой» 10 метров в минуту он же сможет проходить. Каких-нибудь 100 минут, и он на вершине. Но очень скоро выяснилось, что «проходить» он вообще не может. Смешные крепления валенка к лыже давали ей слишком много свободы. А малейшая неперпендикулярность лыж к крутой линии подъёма приводила к соскальзыванию в глубокий снег. Он попробовал снять лыжи и карабкаться пешком. Широченная подошва хорошо подшитого валенка действительно поначалу позволила прошагать десяток шагов, но потом он провалился и едва вынул валенки из плотных ямок в лыжне. В конце концов не осталось ничего иного, кроме как ползти по методу известного героя Маресьева. Звонкий голос Данзана раздался сверху, когда Вовка уже больше отдыхал, чем полз. А с ним всё оказалось совсем просто. Если кого-нибудь гладить против шерсти, то шерсть встаёт дыбом. Элементарно. Данзан, спустившись, обул его лыжи в специфическую шубку. Так что вперёд лыжи шли, а назад шерсть лыжной шубки вставала дыбом и никаких проскальзываний. После этого тоже не просто было уставшему Вовке шагать по лыжне вверх, но даже «ёлочка» и «лесенка» у приодетых лыж получались много лучше. Через полчаса переодетый в просторные и, главное, сухие Данзановы одежды Вова сидел в доме друга за шахматной доской, попивая из огромной кружки горячий и сладкий чай с малиновым пирогом. Тогда только Володя сообразил задать столь очевидный вопрос:
– А как же ты меня нашёл?
– Следопыты, однако, мы, – имитируя киношную речь инородцев и многозначительно надувшись, сказал Данзан. А потом рассмеялся и стал излагать, как Холмс Ватсону: – Никто в округе не ходит на лыжах так смешно и разлаписто, как ты. И палки ты ставишь вкривь и вкось. Я как зашел к тебе домой и узнал, что ты вышел покататься, так сразу рыскать вокруг твоего дома стал. А уж когда понял, куда тебя нелёгкая несёт, так сразу к брату побежал, он-то охотник. Это его налыжники.
Дойдя до этого места в своих воспоминаниях, Володя замедлил бег почти до шага. Ясно, что здесь, на плато, его искать вообще не будут. Кому и с какой стати придет в голову такая идея? Только другу, от которого нет тайн. Сбитень мог бы его найти, но он сейчас на другом конце Читинской области, которая размером с Францию. Тогда лишь тупик, место, где охотники разбегались в разные стороны, остановил его и вернул назад. Сейчас было трудней, сейчас нужно было остановить себя самому. Каждую минуту казалось, что вот там уже круг замкнётся и блеснут огни деревни. И вообще тяжко сдаваться и поворачивать назад. Не водился такой грех за Чёрным Волком.
С того дня, когда ещё совсем малорослый Белка пообещал своему тренеру по борьбе Феликсу Семенову, что будет бегать, как Маугли, прошло немало времени, наполненного бурными событиями и фантастикой разнообразных тренировок. И всё это время он бежал и бежал вперёд. Когда он задыхался, пробежав всего пятьдесят метров, кто бы мог поверить, что он вообще способен наматывать километры. Белка смог, и поверил, и бежал. Но почему сейчас, после совсем уж неспортивного лета, после того как он только недавно кровью харкал? Почему назначенный срок истекал завтра? Да просто потому, что так у Киплинга. Маугли как-то удачно стукнуло семнадцать весной. Володю угораздило родиться в сентябре. А лето выдалось неспортивным из-за экзаменов. Экзамены, выпускные и вступительные, съели немало сил. Для Белкинда они начались задолго до общего срока. Тройки по черчению и географии не лезли ни в какие ворота. Теорию никто в классе лучше него не знал. Но грязные от исправлений чертежи и невнятно размалёванные контурные карты производили уж очень тяжёлое впечатление. Переэкзаменовки же должны были быть теоретическими. Вынужденные взглянуть снизу вверх на резко подросшего Белкинда, и Нинель Сергеевна, и Нина Андреевна с трудом, но согласились на такие переэкзаменовки. Позже, уже став их полноправным коллегой, Белкинд узнал, что для этого беспрецедентного случая пришлось заручиться согласием районо. И именно из-за начальственного бдящего ока, а не их, учителей, природной зловредности требования на переэкзаменовке были завышены. Короче, четвёрка по черчению и пятёрка по любимому предмету – географии обошлись ему недёшево. После этого дважды было ещё и сочинение, по которому даже тройка не была ему гарантирована. Слепое чтение и постоянное «выдумывание» новых слов с неумолимостью приводило к безграмотному письму. Защититься от печальных последствий двойки по русскому он мог единственным способом – поднять планку своих знаний по физике и математике заметно выше школьного уровня. Блестяще талантливый бездельник и шалопай, лучший друг Юрка Петрянов всё лето подружек катал на велосипеде, нисколько не сомневаясь в своих пятерках на экзамене. И Фортуна, зло подшутив над ним, поднесла ему все эти пятерки. Кому трудно догадаться, где тут зло, подскажу. К третьему курсу, когда друг Белкинд уже автором работ был и секретарём СНО (студенческого научного общества), друг Петрянов стал круглым двоечником. Вот вам и «каждый выбирает для себя». За все эти будущие успехи и харкал кровью юный студент физмата Владимир Белкинд. Нет, он не разрушил до основания своё здоровье и чахоткой не заболел. Просто начало студенческой жизни завело его в колхоз. Все были брошены на уборку урожая 1956 года. Мешки с пшеницей весили 70 кг, а даже выросший Белка – только 56. Привыкшие к крестьянскому труду жилистые однокурсники таскали эти мешки тоже с трудом, но кровью не харкал никто. А он таки да. Всё его многострадальное горло, пережившее несколько операций. Полопались резаные сосуды, и пошло. Домой, однако, он проситься не стал. Неистребимая уверенность в конечной победе и раньше редко покидала его. А тут вокруг такие милые девушки. Белкинд плевался тайно и молчаливо. И приспосабливался. Так длилось с неделю. Потом колхозное начальство перевело их на мешки с овсом. А овса в тех же мешках вмещалось только 40 кг. Теперь мешки почти сами прыгали в грузовик. И тут выяснилось, что потомок двух легендарно могучих прадедов при определённых условиях легко набирает мускулатуру. Вес Белки, упавший было чуть ли не до полусотни, вдруг круто пошел вверх и безумным образом всего за неделю дошел аж до 62 кг. Крупная его голова и широкое лицо оказались наконец-то при подобающем их размеру теле. Правда, лицо мощью стремительно разрастающейся щетины устрашающе расширилось. Белкинд приобрёл самую мужественную физиономию в отряде. Но эту пугающую даже бандитов жуть он в честь дня рождения сбрил. И все увидели гусарский румянец и лихие усы, ну и всякие там бицепсы и трицепсы проявились, когда он выскочил во двор и умылся до пояса. Это произвело впечатление. Простодушная пышногрудая Тася прямо сказала, что готова влюбиться. А бесцеремонная Таня уселась рядом с ним на мужские нары и очень приличным голосом спела модную тогда песенку

С чарами не справишься,
Нет, ты будешь мой.
Ах, как ты мне нравишься.
Ой, ёё-ёй».
 
 Но у Белкинда на тот вечер были совсем другие планы. Он бежал. Всё ещё бежал вперёд. Так трудно сдаться, отказаться от борьбы. И тут он признался себе, что уже, по большому счёту, отказался. Гордость школы, он должен был биться за Физтех или МГУ, а не проскальзывать по лёгкой в Читинский пединститут. Лицо Геннадия Андреевича сильно покривилось, когда он узнал об этом.
Рядовой член физкружка Вдовин на два года раньше спокойно поступил в Физтех. А Белкинд, староста физкружка «Архимед», даже не попытался. Странно, никто тогда не подумал, что почти слепых не принимает ни один технический ВУЗ. Даже мама, знавшая про его слабости всё, настаивала на медицинском и не задумалась о том, что врач должен видеть симптомы, а не плоды собственного бурного воображения. Впрочем, все эти массовые заблуждения не огорчали Белку, а наоборот, радовали. Пусть считают кем угодно, но только не инвалидом. А то, что он, Чёрный Волк, инвалид – это врач на медкомиссии объяснил. Он же и сказал, что таких инвалидов принимает только пединститут. Володя уже знал, что это правда. И даже что не полная правда, знал. МГУ на мехмат мог его принять. Правда, велика вероятность, что с тем же итогом: выпускник идёт преподавать в школу математику, как Любовь Ивановна, например, с чьей лёгкой руки Белкинд получал призы на олимпиадах. Не возбраняется пойти и другим путём – внести вклад в науку и стать профессором. Перебирая много раз свой кривой, с провалами, путь учёбы, оценивая чудовищные потери времени и сил впустую, Володя засомневался в своих способностях. На последней областной олимпиаде по математике он не поднялся выше третьего места. Нехитрые статистические расчеты показали, что не меньше тысячи более сильных, чем он, будут штурмовать входные двери МГУ. А у него ещё и шаткая тройка по сочинению. И вот в этой точке Володя испугался и выдал сам себе белый билет, подобный освобождавшему его от армейской службы. Конечно, он успокаивал себя рассуждениями, что математика, она и в Африке математика. Если ему дано, он и отсюда выйдет с новыми теоремами, а если не дано, то и жалеть не о чём. Уж детям-то своим он не даст совершать собственных ошибок, и они станут всем тем, чем он уже не станет. И для этой новой цели пединститут самое подходящее место. В этой точке признания своей взрослой мудрости Володя вдруг понял, что огромное расстояние сзади страшило, что снова пробежать то, что он пробежал, почти невозможно. Это было как страх перед провалом в пединститут. Это ж совсем не то, что провалиться в МГУ. Это конец. Смерть поверженного в пыль духа, утрата даже не его избыточной самонадеянности, а просто веры в себя.
  Действительное признание себя инвалидом. Обошлось. Чудесным образом получил четвёрку по сочинению. Но сейчас ситуация казалась страшней.
«Весенний» по определению бег Маугли, да ещё и в Индии, это детский лепет, лёгкая игра. Осенний морозный бег Белкинда – опасная авантюра. Сказав себе это, Володя решительно остановился и повернул назад. Так он, по крайней мере, знал, где граница необходимых усилий. Но он не бросился сразу бежать, он соорудил памятник из камней, своеобразное «Здесь был Вова». И назад. Голова его, лишенная эйфорического допинга, начала тихо дымиться. В чаду усталости он механически передвигал ноги. Круг сознания неумолимо сужался до размера едва бегущих ног. Он переходил на шаг и снова еле-еле бежал. Потом просто пошел. Но очень скоро иголки холода стали колоть так нестерпимо, что пришлось бежать непрерывно. Замедленный, как на Луне, бег держал засыпающее сознание на тонком волоске. В горле хлюпало, и это снова была кровь. Зачем он сделал это – идиот!
Победы захотелось в обмен на очевидное поражение. Так бы в МГУ рвался. Там учёные, там люди, одно знакомство с которыми может украсить жизнь. Жизнь! Так её ещё надо суметь сохранить. Он снова шёл пешком. Отхаркивая замерзающую на губах кровь шёл, уже не чувствуя уколов холода. Неожиданно, совсем не те и не там, увидел огни деревни. Они чуть оживили его, и он снова продолжил бег. Это был очень странный бег на деревенеющих от холода ногах, но он его спас. Заставил согреться
Но всё равно это был не бег Маугли, а бег от смерти.
Освещённая луной дорожка сама привела его к спуску. И хотя он уже ничего почти не видел от усталости и, уж конечно, не ориентировался по звёздным окнам деревни, попал почему-то точно туда, откуда вышел.
В избу он вошел, ступая тяжко и неловко. Странным образом в избе-спальне еще будто ничего не изменилось. Летали застольные шутки, шли уголковые беседы. В тёплом и весёлом пространстве его, Белкинда, безумно тяжкие часы пролетели незаметно. Потухшее и почерневшее лицо Володи неприятно смутило компанию. В сущности все были знакомы весьма поверхностно. И каждый о другом больше домысливал, чем знал. Быстрее всех домыслила румяная темпераментная Галка. Губы её презрительно оттопырились, но высказаться она постеснялась. Высказался тяжелоатлет Горяев:
– Ходить по бабам вредно для здоровья, Вовочка.
Холод ли поддерживал мораль на самом высоком уровне, или стеснительность юная и знакомство недолгое, но дальше как бы случайных касаний никто здесь не заходил. От этого на лицах выступал румянец и шаловливо блестели глаза. Но что бывает «после того», тайной ни для кого из деревенских не было. В деревне всё всегда на виду. Процветает вольный или невольный эксгибиционизм. А предположить, ну хотя бы предположить, что после нелёгкого физического в чистом виде труда вполне нормальный на вид Белкинд пойдет бежать десятки километров? Это технический директор АОКФ (Акционерного Общества Космических Футуристов) Сбитень Володя мог бы предположить, и Петрянов Юрка, финансовый директор того же фантасмагорического общества, мог бы. Но они далеко.
Горяеву всё же стало жалко темпераментного безумца.
– Нинуль, поднеси этому грешнику поллитровую бадью чая. Или ты отмыться от грехов хочешь?
– Последнее верно.
– Дак тебе баня нужна. Какая же стерва могла тебя заставить так потеть?
Слова эти повергли Тасю и Алину в полный шок. Одно дело тайно догадываться, а другое – явно слышать. Пунцовые лицами, две самые приятные Володиному сердцу девушки ушли на свою половину пятистенка. Попросту сквозь тряпичную перегородку за большую русскую печь.
Володя, молча посидев несколько минут в жарко натопленной комнате, взял кружку пустого кипятка и вышел на двор к рукомойнику. Кружка едва тёплой воды не растопила лёд в рукомойнике. Пипка, которая должна открывать воду, не поддалась даже на удар. От второго злого удара слетел с гвоздя сам рукомойник. Вода вылилась на вечерний его туалет. После этого Володя выглядел так, как будто попытался пописать против ветра.
Смущенные его видом, все девушки быстро покинули помещение. Он же воспринял это как благо. Быстро разделся и сделал вид, что мгновенно уснул. Впрочем, он и на самом деле заснул необычайно быстро.