Как-то раз...

Что-то шептало на ухо сделай это. Сделай. Сделай и все. Сделай непременно.
Поставь вопрос и ответь на Раскольниково - "...тварь ли я дрожащая или право имею?".
Как это делают? Нет ни как делают - "это", а как делают противоположное.
Как бывает - пинком сбивают с ног, удары сыпятся как из мешка, но в основном в голову, плечи, корпус.
А из мыслей на смену "когда это кончится?", приходит "только бы не убили", приходит и ширится, растет, напирает и рвется в крик, наверное, такой же пронзительный, как и крик при рождении, но не суждено - мысли потухли от точного и сильного пенальти в голову.
Что там было в забытьи? Это верно сродни смерти - тишина, пустота, после яркой белой вспышки, тот час же сжавшейся в точку и погасшей. Весь мир стал одной мизерной точкой. И все.
Я все же проснулся от небытия. Ночью на дороге. С квадратной головой, в изодранном и грязном кенгурятнике, порезанной футболке, и странность из странностей - порванных кроссовках.
После отлеживался неделю дома, дня три блевал, не мог, есть, и до сих пор могу смотреть на солнце правым глазом, его тогда обильно залило кровью.

А как бывало еще? Свернутое полотенце на шее, удушье, уже знакомое "когда это кончится?", нарастающее "жить", картинка завертелась, закружилась и поехала куда-то в детство сюжетом какого-то мультфильма, ускорилось, так что уже не разобрать, сжалось  и все. Потерял сознание. И все же я это написал сейчас. В целом можно сделать вывод, что умирать не страшно. Или не особо страшно.

Воля к насилию. Твое "Да!" подкрепленное только собственной решимостью. Торжество минуты над сухостью, блеклостью обыденности. Победа извечного идеализма над прагматичным "здравым смыслом", копящим и коптящим.
Заглянем в умную статью по психологии - "Отличием зрелой личности является адекватное принятие объективной действительности, а не зрелой личности жизнь кажется обыденной, обделенной, ущербной, похожей, бесцветной..." и т.д.
Чтож кажется люди со временем не становятся умнее, скорее смирившиеся с рутиной, нашедшие отдушину - дети, питие, футбол, семья, любовница, работа, хобби прочее(вставить подходящее). В таком мирке удобно существовать(не жить), "не забивая голову ерундой", на деле вопросами - кто, что, где? И контрольный в неодурманенную голову - Зачем? На, что люди говорят «счастье найдено нами» и моргают. Или прагматичное «не забивай голову глупостями».

Найти в насилии себя. Это дорогого стоит. Там найти. Среди рек крови и берегов из трупов и костей, наверное, как-то так выглядит измерение насилия? Проверить на прочность собственную шкуру, устремления и волю. Взглянуть на порванное однообразие, нарушение каждодневных сюжетов в их скупой вариации проведения.
Взглянуть выше –  ларьков, магазинных витрин, телеэкранов и мониторов. Вдохнуть грудью шире – прокуренных пивных, клубов, утренних похмельных автобусов, маршруток, электричек.   
Даже побывав в экстремальной ситуации индивид пытается всеми силами войти в русло "нормальной жизни", наивно надеясь до нормальной жизни все-таки дойти, пусть клеймя жизнь и обстоятельства, проживая каждый день в общем-то слепой вере - "завтра(через год) будет лучше".
И если что-то все же вырывает из этого прочного круга, даже осознавая всю его «порочность», всеми силами человек пытается все расставить «так как есть», так как было, как принято, как у других.
Молодой режиссер в сюрреалистичном коллаже задал вопрос "Почему нельзя убить?", метры от кинематографа однозначно осудили картину, похвалив, правда, картинку, а на вопрос отвечать не стали, ссылаясь "что это ясно и так", вроде пресловутое "относись к другим людям так как...", упоминаний о первой заповеди.
А все же почему? Почему нельзя убить? Грубо, бесчеловечно,  канибалистично, ужаснешься ты читатель, но почему? Это же ясно как божий день! Здесь и говорить нечего- буркнет чтец и перелистнет страницу. А все же люди убивают друг друга, животных, природу, планету, государства воюют друг с другом, уничтожают свое население. Государство может решить убить кого-нибудь из собственного общества – решит большинством, что для большинства так будет лучше, облекут в формулу «… честь, справедливость… нормы права… правила общежития…» до искомого, из-за чего ломалась вся комедия -  «общество считает, что вы не достойный права жить».

Общество понять можно, ведь его - общества не будет в мире, где жизнь ценностью не является, завтра очень просто может не наступить, для его величества общества и н-го количества его членов.
В совокупности убивающих друг друга индивидов обществу нет места. Забавно, но именно тогда наступит анархия. Учение и его невинные адепты истово желающие «счастья, безвластия и мира», свято верующие(так заявляющие во все услышанье)  «в человека, его права и достоинство» готовы на все даже ехать бульдозером по трупам.
Нельзя поставить крест на человеке, ведь он может... И понеслось в рамках дозволенного (на Луне, например, ему не суждено побывать, но зато...) в целом сумма значений количества дозволенного дает пустое множество. Это, конечно же, в среднем.

А как все-таки убивают?
Заляпанный стол, липкий от пролитого, остатки нехитрой закуски, пара стаканов, початая бутылка водки. Под столом валяется пустая. Одинокая лампочка, старые, посеревшие замасленные обои, капающий кран, вонючая мойка – четыре бычьих глаза, друг напротив друга.
Пьяный бред «Ты, Илюха, не правильно живешь. Зачем? Почему? Да и молодежь сейчас поколение пепси. Живете как г..вно» - презрительно тянет долговязый с заплывшим лицом.
Круглолицый со светлыми бровями пьяно приподнимается – «Че?.. Ты базар-то фильтруй».
Утирая ладонью текущие слюни «Да, живете, как г..вно, говорю… Да, г..вно и есть… Г..вно ты Илюха, как чел…»
Круглолицый встав – сгреб пятерней за грудки собеседника бормочет себе под нос– «Я г..вно?! Я г..вно получается? Это ты меня г..вном назвал?» - правой рукой хватает стоящую бутылку за горлышко и бьет собутыльника по голове. Бутылка не бьется с первого раза. Высокий оседает, нагибается ниже. Кухню осыпает битое стекло. Высокий валится на пол.
Тупым непонимающим взглядом круглолицый посмотрел на соседа, на розочку в руке, на кухню, темноту за окном и шатаясь вышел, опрокинув стул.
«Я г..вно? Я г..вно… Я те покажу…» Слышно в прихожей, железом о железо гремит входная дверь.

Прошел час. Высокий пришел в себя, пьяно трогает разбитую голову. Повиснув над мойкой, пытается голову помыть.
Хлопает дверь, круглолицый входит с большим молотком и не раздумывая долго бьет – острым концом в правый висок, от первого же удара, высокий как подломленный, валится под мойку, пару ударов настигают его в пути до пола, еще пару на полу.
Застыл, скрючившись, тяжелые капли падают на потертый линолеум. Оставшийся на ногах мутным невидящим взглядом оглядывается – бурчит под нос «я г..вно? я г…вно разве?», шатаясь, выходит.
Дверь хлопает.

Почему же надо убить? Непременно убить. Раз и все. Как маняща, чарующа смерть. Гуляя между покосившихся крестов, могильных холмиков – мысли тоже при могильные «все едино! После нас только заросшие могилы! Большое значение имеет раньше – позже? Если исход один…».
Конечно, надо жить – хором кричит общество, а ему вторят философские и религиозные подголоски. «Жить, жить, используя любую возможность, ведь умереть можно всегда, смерть явится в любом случае, так зачем же её торопить?» - качает головой олицетворение здравого смысла (в обличие – учителя, приятеля, сослуживца, мамы?) – «я жив и жив дальше» и плевать, что как ничтожество, ведь живу дальше.
Слушая все это, подкрепляя собственными размышлениями, человечек трясется над существованием, вздрагивая, когда чуть-чуть коснется небытия (кто из близких или знакомых помрет, теракт, авария, убийство, поставят человечка перед самим фактом существования смерти).
Когда, выбрав из возможных программ проведения жизни – человечек ввертится в привычное колесо – работа, дом, семья, выпивка по выходным, будням и/или праздникам, может какое хобби и дальше опять, работа, дом, искренне считая, что это и есть жизнь, а на отличных от него смотря – минимум с подозрением.
Выбрав программу можно сказать, что ты больше не ответственен за свою жизнь. Выбирать из того, что есть – пиво или водка, одного или двух, та или другая школа, мир становится прост и понятен – алгоритм задан и проклятыми вопросами  о смысле жизни можно не озадачиваться, рожу детей, пусть они думают, воплотят то, что я не успел, станут тем, кем я не стал. Ответственность за свою жизнь передана по наследству.

Выбрав же другую программу в свою очередь тоже получаешь алгоритм действий длиной в жизнь, путь наркомана – примерно  15 лет (часто меньше) с утренним зудом «Где бы взять?», дни в угарах, притонах, слезы близких, реабилитационные центры, сомнительные церкви, полные камеры – крест на могиле в самом расцвете сил для всех остальных. Почти тоже у алкоголика, только гораздо дольше.
А если нет желания спиваться и/или жить как все, то можно уйти в террор.
Массовое самоубийство, суицид длиной в жизнь, запой насилием, апофеоз жизни на кончике ножа, под выстрелы и взрывы, под благовидной целью – «строить лучше будущее», «разрушить тюрьмы народов», «спасти нацию, расу», сгинуть в акции или сгнить в тюрьме, хотя вряд ли, скорее повеситься в тесной камере, вскрыть вены мойкой, разбить голову о стену, да мало ли еще как можно умереть.
Но все же что-то еще колеблется в душе – то или другое? Застенки или спокойная старость – дача, внуки?
Не знаю,… Просто не знаю, пока.
А может все еще будет нормально? Более-менее любимый человек, рядом, с которым комфортно жить вместе (семья – ячейка общества, поставщик новых людей) средне любимая работа, приобретенная со временем нежность к детям, радости семейной жизни?
Как часто в душе мешаются и спорят два чувства – убивать и жить, непременно жить.

В квартире темно, еле слышно капает вода из крана, ход часов. Тяжелые штор на окнах, фотографии, репродукция на стене, широкая кровать, разбитые косяки в прихожей, самодельный турник, самодельная груша.
По квартире босиком ходит юноша лет 17-ти, коротко стриженный, в длинных шортах, проходя мимо груши пару раз стукает её кулаками.
Берет маленький магнитофон, сигареты, идет в туалет.
По квартире несется быстрая музыка, можно различить отдельные слова «хайль фюрер веди нас в бой…», сменяет «..яростные крики пленных не брать, здесь можно только убивать, убивать…».
Сжатая программа действий, побуждение, настрой, когда слушаешь постоянно, тогда мыслишь соответственно.
В целом вопрос предельно прост – Смогу или нет? Смогу, уйду в террор с его непременным исходом – тюрьма или смерть. А после снова тюрьма или уж наверняка смерть. И так всю жизнь, ради незыблемых, но всегда далеких, а оттого светлых и чистых идеалов – Блага для Человечества(нации), во имя попранной Справедливости,  ради торжества вечной истины, прочее – во что обычно рядится мотив к коренному переустройству общества, вместе со стремлением не прожить зря.
Смогу, тогда не будет жизни по сценарию – работа, семья, дети, ведь  «боевик человек обреченный он имеет одно прошлое и не имеет будущего, поэтому не в праве планировать семейную жизнь».

Свои мысли куда-то уходят, когда в ушах звучит жесткий бит, надрывный голос вещает «мы всех уничтожим, мы всех расстреляем…» текста найдя некое созвучие в умонастроении, становятся фоновым сценарием, языком на котором совесть говорит с разумом.
Время течет медленной рекой, едва, но неумолимо. Мысли нет, блуждаю взглядом по растрескавшейся, облупившейся стене.
В зале включается телевизор. Подросток вздрогнул. Взял, магнитофон, сигареты, спички. Вышел. В верхнем левом углу экрана 2.10.
Пора.

Сколько раз я об этом думал? Не раз, не десять и не сто. А все же чуть не по себе, что вот уже все – пора. Течение жизни вынесло к новому рубежу, новой дате. А там что? Будь что будет.
Жизнь больше похожа на безвыходный лабиринт – поступок – поворот, а что в итоге? Темный силуэт всегда чуть слева.
Ключи, сигареты, спички, исчезают в карманах мастерки (для некоторых – олимпийки, правда – не лонс, ФП и прочее, а просто шмот с шохи), не гася свет на кухне, подросток выходит, щелкает едва слышно замок, тихо без лишнего шума проходит подъезд. Осмотрев двор, прислушавшись к ночному, скупому шуму, пошел, держась, тени.
На улице безлюдно совершено. Редкий свет в окнах, желтый преимущественно на кухне, с фигурами за столом, синий от экрана ТВ или монитора в зале или спальне.
И тишина. Только далекий лай, только свист состава по жд, ссора в желтой кухне.
Минуя освещенные места, все ближе к цели. Скопом мысли – что, как? Смогу нет? Но идет, идет, медленно, но верно.
Вот и этот дом. Черный проем подвала, открытая дверь.
Курю. Идти или нет, все же? Вот была бы монетка. Ответственность за собственное решение (даже за собственную судьбу) можно было бы доверить воле случая. Монетка бы была тем поворотным моментом, могущим одной своей стороной изменить (исковеркать?) жизнь.
«Папа, почему ты женился? – Знаешь, сынок я как-то бросил монетку – выпала решка», «ну и зачем вам это надо было? – спросил  нахмуренно тучный следователь – просто я как-то доверился случаю». Что-нибудь в этом духе?

Окурок, долетев до бетонной площадки возле подъезда рассыпался оранжево-желтыми искрами, подросток исчез за подвальной дверью.


А дальше скажешь ты? Знаешь, можешь не читать – ничего интересного, ничего нового – маленькая социальная драма, чье-то горе, до которого тебе (не лги себе, дружок, к чему кривить душой? Обмани меня, но от себя-то  не убежишь) дела нет.

 А если все же решился – из какого-нибудь сугубо праздного чувства, долга или еще чего-нибудь эдакого, то…
То – подвал пахнул спертым воздухом, капающая вода, испарения, гниющий мусор, шорохи мышей, крыс, кошек, мокрые трубы, закопченный и низкий потолок. Сплетения труб, канализации, проводов, узкие проемы, грязь, пыль.
Этого пока не видно, но это есть, прям как Омск где-то на западе не виден, но он есть.
Глаза постепенно привыкают, различают – светлые стены, темные проходы. В целом, путь знаком, в этом подвале доводилось бывать раньше, как в прочем и во многих других.
Сейчас прямо, через проход, до стены и налево, еще налево и на месте.
Долез до последнего «налево», прислушался – сопение. В тайне надеялся, что никого не будет все же. Нет. Монетка-монетка, где ты, когда ты так нужна.
У стены в груде тряпья на зловонном матрасе, спит человекообразный. Заросший густой щетиной, кажется на сквозь пропитанный смрадом, терпкий кислым запахом, спит и сопит, кряхтя и покашливая временами.
На бетонном выступе фундамента – какие-то не менее дурно пахнущие баночки, куски снеди, не допитые бутыли, груда не помытых бутылей, пара полтора литровых бутылок – видимо с водой и султыгой.   
Картина ясно неприятная.
Вспыхнул огонек сигареты, выхватив подбородок подростка в темноте.
Что я здесь делаю? «Тварь ли дрожащая? Ну да, тварь! И что? Кто кинет камень?!» Шепот на ухо «слабак…», зачем тебе такая жизнь? Как все овощи – работа, дом,  жизнь не плохая или хорошая – ОБЫЧНАЯ, в известных определяемых здравомыслием (не тобой писаных законов) или мнением большинства – рамках, скопе законов и правил, норм и установлений.  Жизнь без надежды на что-то действительно стоящее, существование в постоянных мечтах, но без воли что-либо поменять.
Безвольное существование, того, для кого пишут постановления и правила, рамки и нормы. А после смерть.
Можно было бы повоображать на тему «все в моих руках! Ты властен над своей жизнью!», но даже беглый анализ, краткий момент включения разума, железно глушит  эту досужую трескотню.
Нет. Должен. Надо! Надо! Надо!
От толчка кроссовка в бок абориген проснулся, протерев кулаками глаза мутным и тупым взглядом  разглядывает незваного гостя, загудев что-то плохо вяжущееся в понятную речь спитым басом.
 Задав для порядка пару вопросов, не получив вразумительного ответа. Попросил снять ремень. Положив субъекта на живот, его же ремнем беспрепятственно в локтях туго стянул ему руки за спиной.
Сумбурно. взяв его за волосы начал сбивчивой скороговоркой говорить ему что-то про то, что так жить нельзя, это не жизнь и прочее, достав завернутый в газету маленький самодельный грибной нож, изъеденный ржавчиной, из плохой стали он только резать грибы и годился. Скороговорка как приговор, своим и его нереализованным мечтам, тому что «мог, но не успел(не захотел), тому что «так вышло, получилось, «человек предполагает…».
Прислонив вплотную к горлу, наконец, решившись (банально, но кажется, прошла вечность, время застыло, удары сердца, наверно,  били по перепонкам, явственно пробегали пульсом по телу, и тут он резко дернул руку.
Вдруг связанный, заорал, начал с большой силой дергаться, ремень затрещал, подросток вскочил, отпрянул в угол. Абориген, что есть сил, пытался порвать ремень, дергался, подросток бросился бежать, глухо и пребольно стукнувшись о мокрые трубы пару раз головой.

На улицу, на улицу! Ночь. Те же звезды. Те же окна. Тот же шум. Никому нет дела. Хоть, что сделай, кажется – никому дела не будет, пока не тронут именно его. Пока не будет витать угроза над собственной шкурой.

Сигарета о сигарету. Норт стар с ментолом. Вглядываюсь в темный прямоугольник подвала, вслушиваюсь в капли с труб, шорохи, какой-то треск, гудение, и где-то вроде кряхтение, едва уловимое. Надо бы проверить, но ноги предательски дрожат, сил нет, охота только домой, прийти и забыться, ни о чем не думать, лечь и не помнить ничего. Лечь и ничего не знать. Шатаясь, подросток пошел прочь.
Только подойдя к самому дому – вспомнил, что хотел пройти по пустырям. Помотать круги, пройти около воды или возле дороги, чтобы возможные собаки пушенные по следу его не смогли взять,  и обойти стороной все оживленные, освещенные места, избегая свидетелей.
Все пустое. Зачем это? Получилось все как получилось. Сил нет петлять. Будь что будет.
Поднимается домой, грохочет дверью.
Еле слышно заиграл ДИВ, чуть позже слышна Коррозия.

Под музыку докуриваю в ванне пачку. До ужаса охота заплакать, но слез нет «Что сделал? Зачем? Не тварь дрожащая… Хуже…». Вертятся мысли около простенького - «Зачем?».
Зачем?! Чтобы когда-нибудь с легким пафосом (что вряд ли) сказать – «как я могу остановиться? Как я могу завязать?! Кто-то умер, обратного пути нет».
Как-то раз душной летней ночью был подписан приговор «нормальной жизни». Другого пути не стало, на горизонте явственно .эжхз-0замаячил Его величество Террор во всей его «красе», ведь кто-то уже убит и  Молоху положена первая жертва.
Конец.