Воспоминание Чиэсы

- Пожалуй, - сказала Тилли, - это история печальней всех, что я тебе рассказала. Но ведь грустных историй в то время было так много…
Тилли задумалась, и я не смел помешать ей.
 - Так вот, - начала она. – Чиэса жила в одном из замков самого японского императора. Никто, кроме императора и глухонемой служанки, не видел лица Чиэсы, потому что она никогда не выходила за пределы дома, который был огорожен каменной стеной и в который никого не пускали; но все же о ней говорили столько же, сколько о небе и ветре, и всегда шепотом – наверное, потому, что путник, проходивший мимо замка Чиэсы, чувствовал такую тишину, какой не сыщешь на земле. Имя ее значило – «утро, повторенное тысячу раз». Многие говорили, что Чиэса – птица, превращенная в девушку и запертая в замке, как в клетке. Говорили, что когда-то ее голос пробуждал понимание, превышающее земное; но, когда самурай поймал и заточил ее, она перестала петь, так как забыла свою песню. И то ли потому, что тишина кажется особенно глубокой, когда умолкнет вечная песня, то ли потому, что звуки мешали Чиэсе вспомнить ее песню, в замке стояла такая тишина. Я сказала, что никто не видел лица Чиэсы, кроме императора, но был человек по имени Хасин (Уходящий), которого прозвали Серый Князь – поначалу самурай через него обращался к Чиэсе, так как девушка при одном взгляде на самурая теряла сознание, но затем самурай словно позабыл о Чиэсе, а Серый Князь остался единственным человеком, который имел к ней доступ. Это было известно всем, но говорили и то, что не было известно: говорили, что, стоит Чиэсе вспомнить о Сером Князе – и он оказывается рядом, а, стоит позабыть о нем, как он исчезает в то же мгновение.
Услышав все это, я решила проникнуть в замок Чиэсы и взглянуть на нее. Это был такой большой замок, с такими высокими потолками и такими бесконечными комнатами, что я проплутала в нем целый день, прежде чем нашла ту, в которой увидела Чиэсу.
Бедная девушка стояла посреди большой залы – это была ее спальня, и мне показалось, что Чиэса проводит здесь все свое время – такое тихое и застывшее было у нее лицо.
На Чиэсе было белое платье, ниспадающее, как ручей, и длинные черные волосы окаймляли ее юное бледное лицо; запястья у нее были такие хрупкие, что, казалось, одно прикосновение могло переломить их, а, когда она проходила по комнате, казалось, что это лишь тихое веяние ветра пробудило легкий звон колокольчиков. Я невольно вздрогнула, заметив давно зажившие шрамы на ее руках – мне вспомнилась та странная комната, в которую я попала, как только залетела в замок, и в которой были разбиты все окна. Мне казалось, что Чиэса одна в комнате, когда она сказала так мягко и нежно, словно это и в самом деле был голос птицы, а не человека:
 - Иногда я слышу тихий шелест в замке, и мне кажется, что это мотив моей песни напоминает мне о себе.
Я невольно вздрогнула, когда мужской голос ответил:
 - Это крысы, Чиэса.
И тогда я увидела в комнате молодого мужчину, который стоял спокойно и неподвижно и не отводил от Чиэсы взгляда. Конечно, это был Серый Князь.
 - Крысы? Но кто скажет, что знают крысы? Они то же, что ветер и деревья, то же, что вода, а я помню, что шелест листьев и шепот прибоя всегда подпевали мне. Но я не могу, Хасин, нет, я не могу вспомнить…
И Чиэса подняла на Серого Князя взгляд, полный такого острого отчаяния и такой трогательной, ранимой мольбы, что у меня на глазах невольно выступили слезы. Но Хасин продолжал стоять так же неподвижно, словно не смел покинуть своего поста, и тогда Чиэса подошла к нему и опустила голову на его каменную грудь. Прозрачные слезы текли по ее мраморному лицу и падали на грудь Серого Князя; наверное, это принесло Чиэсе какое-то утешение, так как в ее черты вернулась тишина, и, когда она отошла от своего утешителя на два шага, я вдруг поймала себя на том, что не вижу в комнате никого, кроме бедняжки.
Я не удержалась от того, чтобы прилететь на другое утро, и без труда нашла Чиэсу в той же комнате. В полном одиночестве и тишине она сидела на резном табурете, и свет, лившийся из высокого окна за ее спиной, освещал ее фигурку, так что казалось – стоит ей отойти, и она исчезнет, как дымка дождя, оставившая свет фонаря. Внезапно Чиэса подняла взгляд и долго смотрела на что-то впереди себя, но ее взгляд был совсем непохож на взгляд человека, заметившего чье-то появление, поэтому я догадалась взглянуть в ту же сторону только несколько мгновений спустя; Чиэса смотрела на Серого Князя и, чем внимательней она вглядывалась в его лицо, тем больше в ее чертах проступало волнение, и, глядя на Князя, я едва поверила своим глазам, так как его лицо незаметно преображалось и, хотя черты оставались прежними, в них словно проступал какой-то прекрасный образ, светлый, как солнце, свободный, как небо, и нежный, как взгляд самой Чиэсы.
 - Хасин, - сказала Чиэса задрожавшим голосом, - отчего твое лицо так волнует меня? Мне кажется, я люблю тебя, Хасин!
 - На него упал луч солнца, - ответил Серый Князь.
И он был прав; в то же мгновение Чиэса протянула к нему руку, и в то же мгновение солнце заслонило облако, и лицо Серого Князя стало прежним, а Чиэса положила обе руки на грудь так, словно сердце ее разрывалось, и опустила голову. А Серый Князь все стоял в комнате, такой же неподвижный, а Чиэса весь день сжимала руки, неприкаянно бродя по комнате, и слезы текли по ее лицу. Чиэса выглядела все хуже и хуже, и, когда наступил вечер, ее лицо бледнело в темноте, как горсть снега, а ее шаги становились все тише и слабее, пока наконец она не могла больше сделать ни шага и бессильно опустилась на кровать. Прошло немного времени, и я увидела, что лицо Чиэсы светлеет, словно тень счастья упала на него; я оглянулась и увидела, что Серого Князя нет; и, хотя он мучил ее столько времени, мне стало больно, ведь он был мужчиной, а Чиэса умирала, и не было никого, кто взял бы ее бедную поникшую ручку, никогда не знавшую заботы, нежности и тепла. Я подлетела к Чиэсе и взглянула в ее лицо, словно осененное небесным светом, хотя комната погрузилась во мрак, и я догадалась – да, - говорила Тилли, плача, - я увидела так же ясно, как если бы услышала эту мелодию сама – что какие-то звуки прежней песни Чиэсы смутно вспоминаются ей. В то же мгновение Чиэса уснула. И люди рассказывали, что в это время черная птица, какой никто никогда не видел, вспорхнула над садом Чиэсы и поднялась так высоко в небеса, что исчезла в солнечном свете. Теперь, - сказала Тилли, всхлипывая и улыбаясь, - теперь каждый знает свою песню, и Чиэса знает свою. Взгляни в ее глаза и послушай хоть раз ее голос – и ты узнаешь ее песню, а потом не перепутаешь ни с одной из тысяч. И, представь себе, - сказала Тилли, рассмеявшись, - ведь Чиэса теперь совсем не помнит Серого Князя, ни замка, ни тишины, в которой проходили все ее утра.
Тилли коснулась моей руки и увлекла меня по тропинке, которая скоро вывела нас в чудный сад; я увидел в нем прекрасную девушку, которая смеялась, глядя в лицо мужчины, стоявшего перед ней. Тилли была права, ведь, услышав этот смех, я понял, что никогда ни один звук не заменит его в моем сердце. 
 - Посмотри, - сказала Тилли шепотом, - разве это не птица, превращенная в девушку?
Мне ничего не оставалось, как согласиться от всей души.