Чудесная история одного Дома

- Вот видишь, - сказала Тилли, - твои истории всегда такие обыкновенные, и ни одной чудесной – ни одной! Бедные дети, которые читают их, должны подумать, что чудес никогда не бывало! Но не плачь, - сказала Тилли, увидев, что ее слова озадачили меня, и с улыбкой махнула ручкой. – Я расскажу тебе чудесную историю, и в то же время не выдуманную, а самую настоящую.
Я был в восторге, а Тилли начала так:
- Минни никогда и не слыхивала ни об этом доме, ни о его хозяине, который жил много-много лет до нее. Но вот оказалось, что этот дом достался ей в наследство от одного очень-очень дальнего родственника, о существовании которого она тоже никогда не знала. И тогда Минни села в карету и отправилась прямо к своему наследству.
Когда карета подъезжала к дому, было раннее утро – такое раннее, что еще не взошло солнце, Минни проснулась от начавшейся тряски и, плотнее кутаясь в плед от утренней прохлады и тумана, выглядывала в окно. И то ли она еще не совсем очнулась от сна, то ли утренний свет напомнил ей детство, но ей казалось, что когда-то давно-давно она уже была в этих местах – должно быть, тогда, когда была совсем маленькой. Наконец впереди стали проступать каменные стены, которые скрылись за высокими кустами, когда карета подъехала ближе и вскоре, скрипнув, остановилась возле полузаросшей тропинки. Бесстрастный молодой человек, сидевший на козлах, помог Минни выйти из экипажа и, предложив свои услуги, от которых она отказалась, оставил ее одну со своим чемоданчиком, который был так легок и мал, что напоминал игрушку для девочки, и корзинкой с едой. В высоких зарослях кустов, через которые едва проглядывала каменная ограда, виднелся проход тропинки, тут же делавшей поворот и скрывавшейся из вида. Высокая трава склонялась на дорогу, по которой только что уехала карета, теперь казавшаяся не более, чем сном; здесь было так тихо, что Минни слышала только шепот легкого ветра и шелест травы, да какие-то странные птички попискивали, спрятавшись в кустах.
Минни ступила на тропинку и, пройдя среди кустов, где можно было спрятаться, как в лесу, вышла на небольшое пространство перед высокими узкими воротами из тонкого витого чугуна, которые казались давно заброшенными. Едва Минни коснулась створки, как та скрипнула и подалась вперед, так как ворота немного покосились в сторону дома. Скрип был так мало похож на скрип и так сильно – на голос, что Минни почудилось, будто калитка почувствовала ее прикосновение, как человек, долгое время пребывающий в тоске одиночества, почувствовал бы касание, полное любви. Калитка словно озвучила все, что видела и слышала Минни в этом странном месте, и девушка почувствовала странное единство со всем, окружающим ее, словно ее дыхание, и ее движения, и ее взгляд – все растворялось здесь, найдя первозданную гармонию. «Эта калитка точно узнала меня, - сказала Минни самой себе, - мне кажется, она ждала именно меня, и мое прикосновение возвращает ей счастье». Когда Минни прошла за ограду, ее шаги стали уверенней незаметно для нее самой, и она совсем не испугалась, увидев собаку, которая показалась из-за зарослей шиповника. Это была огромная лохматая собака, казавшаяся очень старой, мрачной и унылой. Собака ненадолго остановилась в нескольких шагах от Минни, но тут же спокойно подбежала к ней, робко помахивая хвостом. Когда Минни протянула руку, чтобы погладить ее, собака стала так ласкова, счастливо поскуливая и размахивая хвостом, что Минни сказала про себя: «Эта собака как будто тоже ждала, когда моя рука ляжет на ее голову». И Минни пошла к дому, а собака величественно пошла по ее правую руку, а, когда Минни достала ключ, отворила двери и вошла внутрь, легла у входа, словно в уверенности, что угроза для новой хозяйки может исходить только извне.
Никогда Минни не видела ничего удивительней, и в то же время в доме она чувствовала себя так же, как несколько минут тому назад в зарослях кустов. Поднявшись по лестнице, она открыла первую встретившуюся ей дверь и, пройдя внутрь, остановилась. Тут-то она и увидела его. Это был большой поясной портрет, старый-старый, который висел прямо напротив двери, и на нем был изображен молодой мужчина. Минни говорила, что, как только она увидела его, он заглянул ей в глаза, и она поняла все, чего не понимала прежде. Но что она поняла – я никогда не могла узнать, ведь никто не заглядывал мне в глаза с портрета. Это и был хозяин дома, и я сама позднее видела тот портрет: у молодого мужчины на нем волосы были черные, как вороново крыло, и темные глаза, а лицо белое, как алебастр, суровое и уставшее. Он не заглядывал мне в глаза, как заглянул в глаза Минни, но посмотрел на меня так пристально, задумчиво и строго, будто понял мои мысли, так что мне стало очень страшно, и я закрыла глаза ладошками.
С этого дня Минни стала хозяйкой дома, и она говорила, что счастлива только в его пределах, а, если ей когда-нибудь придется покинуть его, то она умрет от горя и одиночества. Наверное, и с домом случилось бы то же самое, ведь все видели, каким он был тоскливым, мрачным, недружелюбным и словно больным, пока не приехала Минни, и каким он стал спокойным, просторным, тихим и ласковым, когда она стала его хозяйкой. Ведь каждая ступенька дома словно отзывалась на ее шаг, и каждое окно открывалось так легко, словно существовало лишь для того, чтобы дарить ей свет и воздух, Минни никогда не было скучно в этом доме, так как все в нем словно бы говорило с ней и делало ей знаки, а, когда она ложилась спать, ей снились такие легкие и прекрасные сны, будто дом с любовью склонился над ней, защищая ее от любой тени.
- В первую ночь, - рассказывала Минни, смеясь, но все же тон ее голоса был серьезный, - когда меня что-то разбудило и я проснулась в темноте, то услышала голос мальчика, раздающийся откуда-то из дома, снизу, и этот голос называл цифры и какие-то странные, должно быть, греческие слова и фразы, как будто в какой-то старинной детской игре. В полусне я решила, что это Его голос, который стены до сих пор с любовью хранили, а теперь мои мысли разбудили их воспоминания. Голос был таким живым, мягким и веселым, а я лежала, не дыша, и прислушивалась, пока снова не уснула.
Когда приехала Минни, эльфы очень полюбили этот дом, как полюбили все звери и птицы, потому что они чувствовали в нем что-то совершенное – что-то величественное, как Бог, и естественное, как они сами. Так что, стоило Минни открыть окно, как на подоконник с веток прыгали белочки, птицы вили гнезда в ее саду и совсем не беспокоились, когда она подходила к их гнездам, а оленята, кролики и ежи бегали тут и там в зарослях сада, совсем не боясь ее шагов, так что она могла кормить их прямо с руки. Но даже это не удивляло людей так, как то, что Минни подружилась с Лоэем. «Это не мальчик, а оборотень, - говорили в округе, - он никогда не бывает там, где ему должно быть, и всегда встречается повсюду, где ему не место». «Он считает себя таким умным, что ни один человек ему не указ, даже будь тот самым великим ученым, написавшим самую большущую книгу», - говорили другие. «Упрямый, как сотня самых зловредных ослов, - говорили третьи, - он всегда делает только то, что взбредет ему в голову». «Это не мой сын, - говорил сам Труа, - Жюстин родила его от того ветра, который заходил в гости, чтобы сорвать несколько крыш с домов и вырвать с корнями несколько дубов».
Однажды, когда Минни гуляла по саду, она неожиданно увидела мальчика, который как ни в чем не бывало лежал на траве, подперев кулаком подбородок. Присмотревшись, Минни увидела, что мальчик лежит не столько на траве, сколько на огромной географической карте. Юный Ласаль казался очень оживленным и вместе с тем задумчивым, в правой руке его был циркуль, который иногда делал решительный взмах ножкой и застывал на новом месте с твердостью генерала или упрямого мальчишки.
- Как тебя зовут? – крикнула Минни, едва удержавшись от смеха. Мальчик быстро оглянулся, вскочил на ноги, улыбнулся и покраснел. И Минни увидела, что его растрепанные локоны черны, как крыло ворона, лицо бело, как алебастр, строго и очень мило.
- Лоэй, - ответил он.
- А чем ты занят? – спросила Минни, подходя к нему.
- Я проследил путь де Ровеля и нашел три ошибки в расчетах Лесажа; я уверен, что нашел бы четыре, если бы…
- Я не помешала тебе.
Лоэй смущенно улыбнулся.
- Я помешал Вашей прогулке и спугнул двух кроликов – они поскакали вон туда, - сказал он с улыбкой, кивнув головой в сторону дуба. – Я не думал, что Вы гуляете так рано.
И мальчик в несколько секунд свернул свою карту и собрался уйти, но Минни попросила его остаться и рассказать о себе.
- Я – сын Труа, разносчика, он живет в той хатке, что видна из окна Вашей спальни. Я подумал, что это Ваша спальня, - добавил Лоэй, - так как в этом окне дольше всего горит свет.
- А не твой ли голос я слышала в ту ночь, как приехала?
- Я не знал, что Вы приехали, - ответил Лоэй, чуть смутившись, - и по привычке забрался в дом через окно. Значит, я разбудил Вас. Простите.
С тех пор Минни и Лоэй не расставались. И люди говорили, что Минни – колдунья, так как приворожила и дом, и сад, и зверей, и Лоэя, ведь никто никогда не видел, чтобы Лоэй кого-нибудь слушался, а к словам Минни он прислушивался, как, бывало, прислушивался к ветру или шепоту ручья. И люди видели, как по ночам Минни и Лоэй стояли на самом высоком старом балконе, и Лоэй, указывая на звезды, оборачивался к Минни, словно протягивал ладони как ступеньки для ее ножек.
Вот и вся история, - сказала Тилли, рассмеявшись, и, вспорхнув, скрылась из моих глаз, ведь она всегда говорила, что говорит со мной только ради детей.