Фемистокл

ФЕМИСТОКЛ

ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН

АФИНЫ, 480 год до н. э., начало боедромиона .

Ежась от внезапного пронизывающего холода и постоянно кутаясь в теплый шерстяной гима-тий  Фемистокл торопливо шел по узкой улочке, ведущей вверх. Не помнил он как-то ранее та-ких вот погод в боедромионе, никак не помнил. А, может, их и не было никогда, таких вот. Бы-вало иногда приносило с муря бури и шторма. Иной раз, налетала с Азии песчаная буря, и тогда песок хрустел у всех на зубах и вытряхивался из ушей. Случалось, случалось… Но, вот чтобы в боедромионе температуры упали так, что не кутаясь в плотный гиматий не пройти из одного района города в другой, он и вправду не помнил. А ветер еще, забивая постоянно и рот и нос уплотненным воздухом, не дает дышать. В своих порывах, словно расшалившийся гуляка-пьяница, откровенно пытается свалить с ног. Но и идти ему сегодня тоже надо.

Идти по улицам Афин – дело не самое простое даже и в обычные, солнечные дни. Очень уз-кие, захламленные и замусоренные, даже в своих самых аристократических района, таких как Пникс, или Ареопаг, например, омачиваемые регулярно выплескиваемыми под ноги прохожим отходами жидких продуктов человеческий жизнедеятельности и хозяйственных отходов, улоч-ки были ужасно тесны, грязны и вонючи. К тому же еще они и оказались дополнительно стара-тельно захламлены разными архитектурными излишествами. Всякими там балконами, высту-пающими сооружениями и опорами террас второго этажа. А ведь большинство зданий в старых районах Афин были как раз двухэтажными, и изобиловали многочисленными лестницами вто-рых этажей. Каждый хозяин даже самой жалкой лачуги старался, чтобы и его хижина обяза-тельно была двухэтажной, допуская ему возможность, сдать кому-нибудь, еще более бедному и неприкаянному, такому, что нет даже крыши над головой, свой второй этаж. Земля была ужас-но дорога, особенно здесь, в центре Афин. И сдавать квартиры в первом этаже, было совсем не принято. Да и не выгодно, однако же! Строить здания большей этажности, чем просто двух-этажное, афиняне отваживались не часто – не было у них в этом опыта. А чтобы взять за сдачу площади хорошую цену, надо было обязательно иметь отдельный вход. И его имели, выводя прямиком на улицу, хотя такое обладание и влекло за собой дополнительный налог. Но сегодня Фемистокл спешил в новый квартал Афин, Керамик. В последнее время, желание жить по-хорошему, просторно и не теснясь, выгоняло афинян из старых районов Афин, почитавшихся до сих пор аристократичными. Останавливали они свой выбор на новых, почитавшихся некогда ремесленными районами, вроде того же Керамика, или Дипилона. И то что когда-то тот же Ке-рамик был просто городским кладбищем, никого не волновало. Подумаешь! Что они кладбищ, что ли, не видали?

Там, вместо трущоб, обычных для Пникса, или Ареопага, где стоимость земли была просто запредельной, они покупали огромный по меркам старых районов участок земли, где выстраи-вали, в итоге, новый, роскошный дом. Причем, строили его на деньги, вырученные за продажу своей жалкой лачуги в Пниксе. Не столько, кстати, за лачугу там платили, сколько за тот кусок земли, а, точнее, скалы, на котором она стояла. Ведь Афины целиком располагались на скали-стых породах предгорий. И скала там была везде и повсюду.

Вот и Фемистокл все последнее время раздумывал, не продать ли и ему отчий дом, и не по-строиться ли в новом районе. То же самое советовали ему и все его друзья. Он был небогат, но дом, полученный от отца, по наследству, стоял возле самой Пеласгской стены  Акрополя, где цена земли взлетала временами до совсем уже немыслимых высот. Но заниматься этим Феми-стоклу было очень лениво, скучно, да и некогда, если уж совсем правду сказать. Другие дела привлекали его внимание намного больше. Но даже думы о них, интересные и прилипчивые, этот поход под яростными порывами, сошедшего с ума ветра, нимало не скрашивали. Хотя, ка-залось бы, могли бы!

Еще хуже приходилось сегодня идти его рабу Арташезу, урартийцу , пришедшему в Гре-цию с войсками Датиса и Артаферна, и попавшему в плен при Марафоне . Неведомо, кому из них больше повезло, но Фемистокл первый поспел к лежащему без движения, прижатому уби-тым конем, лучнику-урартийцу и объявил его своим боевым трофеем. Умел Арташез совсем немногое, рабом оказался не ахти каким, но компаньеном хозяину в делах его и походах, был он и вовсе прекрасным.

Тот и вообще зябко кутался в короткую льняную хламиду . Ничего, пусть терпит! – где это видано – рабов обряжать, даже и в хламиды. Рабам в любое время года, даже и зимой, положе-но разгуливать в набедренной повязке на чреслах. Впрочем, он и не собирался давать Арташезу даже и эту хламиду. Просто сегодня природа словно взбесилась. Солнце куда-то подевалось, будто исчезло навеки. А надо всей Аттикой  собрались хмурые тяжеловесные тучи – наверное, быть нешуточному шторму. В иное время он бы не пошел на этот пир, не видал он пиров, что ли? – прекрасно пообедал бы и дома. Послал бы раба, того же Арташеза, к примеру, сказать, что ему слегка нездоровиться и он не придет, да и все! Но не сегодня. Его друг, шурин и быв-ший сосед в Пниксе, Архиппиос, прозрачно намекал, что на пиру у него будет посланец, или посланцы, спартанского царя Леонида, принявшего командование над греческими силами, вы-сланными навстречу персам.

А вот это и действительно было важно. Он уже давно следил за событиями на востоке, еще дюжину лет тому назад, в свою будущность годовым архонтом-эпонимом , побудив афинян создать свой собственный морской флот из двухсот кораблей, и укрепить Пирей, перенеся туда из почти незащищенного Фалерона, свой морской порт. Он уговорил граждан пустить на это дело доходы лаврийских рудников , часть которых традиционно распределялось между граж-данами Афин. Потому его, наверное, больше и не избирали архонтом, хотя он старательно вы-ставлял свою кандидатуру еще дважды. Ну, это ладно. Потом персы вторглись в Элладу, про-изошло Марафонское сражение, где Фемистокл сражался в качестве стратега, одного из десяти, избранного на тот год. И хотя многие афиняне возрадовались, полагая, что это конец. Персы, потерпевшие там страшное поражение, к ним больше ни за что не сунуться, он-то прекрасно понимал, что это только начало. И говорил об этом гражданам Афин всюду и везде. Он настоя-тельно призывал сограждан, готовиться к новой войне с персами и, похоже, настолько с этим им надоел, что они просто перестали его слушать, избрав его еще и на сей год стратегом. Од-ним из десяти. Мол, беспокоишься? Вот и хорошо! Значит, не проспишь! А нам, прости друг ситный, некогда, нам работать надо, зажиток свой копить.

Отплевываясь от водных брызг уже заносимых в самое лицо сошедшим с ума штормовым ветром с Эгейского моря, Фемистокл брел по прежнему курсу, продолжая свои непростые раз-думья. А в этом году, еще по весне, греки-ионийцы, живущие на побережье Малой Азии, при-везли известие о том, что новый царь царей Ксеркс, хотя какой он новый - царствует уже пол-ные девять лет! – принялся плотно и непосредственно готовить поход на Грецию. Ионийцы – подданные Ксеркса, по обязанности учавствовали в этой подготовке, но они же и греки к тому же, эллины. И, понятное дело, сочувствуют всему эллинскому. И Афины, и Спарта, некоторое время поактивничав, создали антиперсидский союз, в который вступили большинство полисов Аттики, Беотиды, Фокиды, Пелопоннеса и островные полисы. Спартанцы выгадали в этом сою-зе себе главенствующее место, шантажируя всех своим в нем участием. Все прекрасно понима-ли, что лучше спартанских гоплитов нету, хотя флота у спартиотов не было вообще. Но коман-довать они станут как на земле, так и на суше. Вот такое вот было их категорическое условие, которое стоило, кстати, участия в союзе нескольких полисов. Собрав такой союз, и даже выслав к Олимпу, занять тамошние горные проходы, небольшую армию, афиняне принялись уговари-вать фессалийцев тоже вступить в этот союз и дать своим воинам возможность сразиться с пер-сами. Все, в общем-то, шло уже неплохо, никому, кажется, не хотелось ложиться под персов. Их союз, скорее всего, усилися бы и фессалийцами. Но вся загвоздка была в том, что у греков, стоявших у Олимпа, не было никакого верховного руководства. И, как всегда случалось в по-добных случаях, они большую часть времени проводили в бесконечных ссорах, спорах и дряз-гах. И это было очень и очень опасно. Ибо из сообщений все тех же ионийцев, они прекрасно знали, какую силу влечет за собой, в Грецию, персидский царь царей…

А ветер становился все сильнее и все яростнее. Он легко разрушал все те защитные по-строения, какие возводил Фемистокл с помощью своего гиматия. Ничего, дом Архиппиоса, вроде, уже совсем рядом. Ага, вот он, бывал здесь уже Фемистокл парочку раз. Толкнув дверь в высокой ограде, они вошли в узенький, более похожий на проход в дом, двор Архиппиоса. Большие дворы в Афинах, даже и в районах вроде Керамик, могли позволить себе исключи-тельно толстосумы. Архиппиос, друг Фемистокла, родившийся в аристократической афинской семье, никогда не был бедняком, но и толстосумом ему едва ли когда стать. А, впрочем, зачем зарекаться? – повороты судеб человеческих, слишком неисповедимы! Мало ли чего на земле этой грешной случается. Так что, исходя из этих соображений, даже и Архиппиос мог рассчи-тывать хоть когда-нибудь стать толстосумом.

Кричать «Э-го!», как это принято в Спарте, входя в чужой дом, чтобы дать знать домашним, что ты пришел, здесь явно не требовалось. Из своего старого дома в Пниксе, бережливый Ар-хиппиос перевез на новое место бронзовый молоточек, сделанный по их домашнему преданью, кажется еще его прапрадедом. Впрочем, бережливость здесь совсем не причем, вместе с этим молоточком, Архиппиус перевозил в этот дом духи своих предков, обитавших в старом, уже сломанном новым владельцем доме. Сам Фемистокл переезжать из Пникса пока не собирался, но тот толстосум, что купил дом Архиппиуса, предложил и ему прекрасную цену. Толстосуму некуда было девать его серебро, он и решил сделать вложения в недвижимость. А дом Феми-стокла не просто примыкал к бывшему дому Архиппиуса, они вместе с ним занимали примерно две трети утеса-холмика. Недостающую до полноты треть которого, тот толстосум уже купил. И купил, рассказывали соседи, задешево, обманув несмышленых детей старого Проктолеоса, их третьего соседа по утесу. Они позарилисб на неплохие по ихмеркам суммы, и продешевили! В торговле - дело самое разобычное, никем и никогда не наказуемое. Сумевший, съел!

Тут поневоле задумаешься. А не сама ли Судьба совсем недвусмысленно указует ему, что надо решаться. Он уже почти решил продавать свой дом. Но ему негде было жить. Решить этот вопрос и все, точно продаст! С этим решением пришло и иное решение, более локальное, и Фе-мистокл отчетливо постучал бронзовым молоточком по медной пластинке прибитой на дере-вянное полотно двери. На пластине красивыми буквами было выгравировано: «Архиппиос». Серьезно взялся другн и бывший сосед за дело, однако. Звонкий голос бронзы, ударяющей по меди понесся по дому. А сзади Фемистокл почувствовал чье-то шевеление. Непроизвольно ог-лянувшись, увидал Арташеза, тоже пытающегося целиком войти под прикрытие стены дома. Холодно ему, конечно, в его промокшей насквозь хламиде. Ничего, сейчас они оба согреются! И Фемистокл легко толкнул входную дверь, проходя в дом.

Навстречу ему уже спешил домашний раб Архиппиуса, неся в руках медный таз с теплой водой. Он поспешил разуть гостя, сразу же начав омывать ему ноги. Ногам, вступившим в кон-такт с теплой водой, сразу же стало тепло и комфортно. Не сильно привыкший к роскоши, Ар-хиппиос, совместил, кажется, прихожую с приемной. И омывали ноги гостям и умащали их ароматными маслами практически прямо на входе. После того, как ему омыли и вытерли ноги, Фемистокл повернулся к другому рабу стоявшему с тазом холодной воды, с плавашими в нем листьями лавра и дольками лимона. Накоротке вымыл руки, поплескав себе ароматной водой с кончиков пальцев, в лицо. Обтерся мягким льняным полотенцем, висевшем на плече у все того же раба. После бури на дворе, все эти привычные домашние процедуры показались особенно приятными. Согревающими и умиротворяющими.

Все это касалось, разумеется, только Фемистокла, Арташеза быстро отправили на кухню, к другим рабам. Нечего рабу делать среди свободных господ, если только не зван он туда, при-служивать и помогать. Впрочем, его сегодня тоже ожидал пир. Объедками со стола хозяев, но это тоже много лучше их обыденной пищи, потребляемой из корытца для рабов.

Оставив свой гиматий полной чернокожей рабыне, занимавшейся приведением в порядок верхней одежды гостей, и, передав ей хламиду Арташеза, Фемистокл проследовал в большую комнату мегарона , где имел состояться нынешний пир. Кажется, сегодня он оказался послед-ним из гостей. Даже мельком взглянув на собравшееся общество, Фемистокл сразу отметил, что незнакомы ему здесь лишь двое, всех остальных он встречал в Афинах. Не было приглаше-но гетер, профессиональных танцовщиц и акробатов с акробатками, чтобы развлечь мужчин своим искусством, танцами, красивыми телами и умными разговорами, прежде, чем предоста-вить им для развлечения свое тело.

Домашние женщины хозяина дома на пир не допускались никогда, они пребывали в гине-кее . Если кто-то из гостей и приводил женщину, она тоже растворялась в гинекее. Впрочем, вспомнил Фемистокл, вряд ли сегодня кто-то привел хоть кого-нибудь из женщин. Ведь Ар-хиппиус нарочно предупреждал, что сюда они собираются для серьезного и, быть может, очень непростого, разговора. Развлекаться с гетерами будет некогда, как и смотреть на искусные пи-руэты и па акробаток и танцовщиц. Все это, обычно весьма искусно исполняемое, бывает неве-роятно соблазнительным, но здесь и сегодня они собирались не для приятного времяпровожде-ния.

Впрочем, те же гетеры , как правило, будучи вполне начитанными и образованными жен-щинами, были вполне способны поддержать едва ли не любую беседу, вплоть до тем, касаю-щихся дел государственных и военных. Другое дело, что тайну сказанного, они хранить обяза-ны не были. Поэтому лучше было сегодня обойтись без них. Невелика и потеря.

 Архиппиос сам подвел Фемистокла к его ложу, предложив его занять. Рядом с ним возле-жал один из незнакомых гостей. Ложа на греческом симпосиуме  всегда распределяет хозяин дома и организатор пира. Значит, Архиппиос полагает, что ему надо с тем незнакомцем пого-ворить. Что ж, поговорим. Рабы внесли в залу столики, поставив их перед каждым гостем. Есть им всем предстояло руками, столовые приборы изобретут многим позже. Поэтому, исходя из вопросов общей гигиены и возможной брезгливости некоторых из гостей, общих блюд за пи-ром, греки избегали. Разве что фрукты и сыр, рабы подносили с общего стола и с общего блю-да. После принесения обрядовой жертвы богам-олимпийцам и духам-покровителям хозяев до-ма, пир собственно и начался. Первая смена блюд – дары моря. Великолепно изжаренная в оливковом масле камбала, делала честь повару, нанятому для сегодняшнего пира хозяином , как и самому хозяину – хороший повар дорог. И он не поскупился на его наем, купив также для пира только лучшие продукты. Их ведь для пира тоже закупает не повар, а именно хозяин, ис-ходя из состояния своего кошелька и отношения к гостям. А уже повар создает из всего закуп-ленного, что умеет и может. И чем больше и лучшего качества, он умеет и может создать, тем выше его квалификация, и цена, соответственно. И не дай боги хозяину, поскупившись, заку-пить не самые лучшие продукты. Слухи об этом немедленно поползут по всем рынкам Афин. За это наемных поваров и недолюбливали афиняне. А и без них как?

Крабы под соусом и тушеные в вине, с овощами, морские скаты тоже были великолепны. Но вот рабы, повинуюсь знаку хозяина, унесли столики от лож гостей, поднеся им снова чаши с ароматной водой, дабы омыть руки и отереть губы. Не успели эти рабы отойти, как иные из них, снова внесли столики с другой сменой блюд. На сей раз, это было мясо. Птица: фазаны и дрозды, приправленные оливковым маслом и пряностями. И тоже великолепно приготовлен-ные. Да, кажется, Архиппиос сегодня нанял повара, способного кормить самых изысканных и богатых людей. Жареная свинина в кляре с луком и под зеленью. Ах, как вкусно подбирать хлебом еще не застывший свиной жир с блюда. Но и сколько же хлеба нужно, чтобы обтереть руки от жира. Салфетки ведь тоже изобретут  тысячелетием позже, так что пока вот так вот – хлебом. Вино готовил особо обученный раб-виночерпий. Разбавляя  его в кратере  оксибафе, на глазах у пирующих, разливал оттуда по чашам. А его помощники разносили чаши гостям, следя чтобы они у тех, не пустели во все время пира.

Греки на своих пирах еще не дошли до того, до чего дойдут их последователи - римляне. Те, пресытившись и изрядно переев, тут же требовали принести таз и петушиное перо. С их помо-щью абсолютно не переваренную пищу, лишь выйдя из пиршественной залы, отрыгивали, омывались и снова, как ни в чем не бывало, возлегали на ложе и продолжали пир. Греки были разумны, переедать у них почиталось за серьезный недостаток, люди ели с разбором. Разговоры за пиром велись, в основном, на темы легкие, от обсуждения капризов погоды, благо именно сегодня она вволю начудила, до достоинств и недостатков поедаемых на пиру блюд. Настоящая беседа начнется только за десертом.

Не насытившийся гость занимать свой рот разговором, отвлекая его от пищи, не должен. Для хозяина это обида, и существенная, кстати. Правило это соблюдалось свято, во всех домах и новый дом Архиппоса, не был в этом ряду исключением. Посему и с соседом своим, незна-комым ему дорийцем, Фемистокл едва успел обменяться мнениями о разгулявшейся сей день непогоде.

Наконец, рабы, ступая легко и невесомо, это тоже входило в их подготовку, отнесли столы с недоеденными остатками мясного от гостей. За тем, чтобы его осталось побольше они свято следили уже по своей инициативе, безо всякого к тому понуждения. Ведь с этого еще предстоя-ло насытиться и им самим. И особенно бдительным здесь следовало быть уже хозяину. Надо было бдить хозяйским оком, скорым на расправу, дабы лукавые рабы, не умыкнули из под носа гостя тот кусок, что он, смакуя, приберегал напоследок. Такое ведь тоже случалось. Не сплошь и рядом, но – случалось. Оно вроде и ничего страшного, а для хозяина – позор.

Гостям снова поднесли чаши-тазы с ароматной водой – омыть руки и ополоснуть губы от остатков свиного жира. А перед ними уже поставили столики с обильным десертом.  Сыры овечьи и козьи, многочисленные фрукты, свежие и в меду, сушеные урожая прошлых годов, орехи, мед в отдельных горшочках и орехи в меду, пироги и выпечка. А в прадедовском мра-морном кратере раб-виночерпий разводил родниковой водой вино лоз Коса, Хиоса, Самоса, Ро-доса  и материковой Греции. Когда все отведали десерта, Архиппиос приступил к тому разго-вору, ради коего, они, судя по всему, и собрались здесь. В высшей степени вежливо и преду-предительно обращаясь к гостю, помещавшемуся на ложе, рядом с Фемистоклом, он предста-вил его и его товарища, остальным. Попутно представляя и тем, в свою очередь, собравшихся афинян.

Неизвестными гостями оказались гонцы от спартанского басилевса Леонида в Афины. Точ-но такие же были посланы царем на Плепоннес, в Коринф, Фивы, Фокиду и Беотию. Царь из-вещал все эти полисы, что принял под свое командование 5920 гоплитов, принадлежащих раз-ным полисам Эллады, в основном Пелопоннесу, Фокиде и Беотии. Афины, знали все здесь при-сутствующие, своих гоплитов в Фессалию не слали, поскольку они предоставили в состав об-щегреческого флота почти двести кораблей из трехсот. Более всего, аж 3820 гоплитов послали в эту армию пелопоннесцы. Из беотийцев явились только феспийцы (700 человек) и фиванцы ( 400 гоплитов), да еще небольшие города Фокиды, прислали в общей сложности 1000 гоплитов. Но Леонид извещал Ареопаг и архонта Афин, что он принял под свою команду войско, когда оно, оставив узкие горные проходы у Олимпа, уже шло на юг Фессалии. Именно это царь Спарты полагал огромной и, возможно, неисправимой, ошибкой, которая может привести ко вполне трагическим последствиям. Ошибкой, или пеступлением, в этом вопросе Леонид опре-деленности избегал, полагая, что не его дело эту проблему решать – не ему и напрягаться.

Войны всех фессалийских городов, общим числом около 5500 гоплитов их оставили, расхо-дясь по своим городам. И их нельзя ни в чем винить. Виноваты во всем исключительно сами греки. Все и сразу! Поскольку им всем и как-то сразу, оказалось не до войны и нападения врага. Кто увлеченно соревнуется на Олимпиаде, кто празднует Карнеи , а с персами, простите, кто воевать станет? В общем, все как всегда: враги наступают – эллины спорят и избирают руково-дство. Хорошо, что спартанцы изначально оговорили свое командование в войсках, а их воена-чальник – царь. Вот никаких споров и не было – командовать Леониду и все тут! Но и Леонид пришел с определенным опозданием, ему бы оказаться возле Олимпа, когда гоплиты-фессалийцы были еще вместе с ними. Но тогда выходить ему стоило недели на две раньше. Что, кстати, тоже было полностью против обычаев. Черт побери, за что не возьмись – везде обычаи против! Хорошо бы уменьшить число этих обычаев!

Там, у Олимпа, они персов и остановили бы, дожидаясь помощи от остальных греков. Вполне могло бы так статься, что и дождались бы! А флот, большая часть коего – афиняне и их корабли, должен был не позволить персам высадить у них в тылу свои войска, чтобы сбить за-слон, перенимавший им путь у Олимпа. Но это все утрачено, значит, и говорить тут не о чем! И единственный вопрос по-прежнему остается актуальным – что делать теперь?
- Басилевс Леонид прислал нас известить города Беотии Аттики, Фокиды и Пелопоннеса, что он со всеми своими силами занял Фермопильский проход и уходить оттуда не намерен. По крайней мере, он и его спартанцы!

Громко заявил сосед Фемистокла по пиру, Ксантипп, судя по его ярко выраженному дори-ческому выговору, аркадиец.
- А остальные?
Поинтересовался Фемистокл, отхлебывая из бронзовой чаши, вина.
- А что остальные? И остальные ничем не хуже леонидовых спартиотов!
Ответил, немного горячась, второй посол, судя по представлению Архипиоса и его беотий-скому выговору, феспиец.
- И как вы полагаете, эллины, реально там остановить персов Ведь их, по нашим сведениям, туда пришло мириадов до двадцати. И это не дети. Это войска, воевавшие и в Египте, и в Пале-стине, и в Междуречье, и на Кавказе. Опытные, умелые и нахрапистые.
- Ну, и мы тоже не в оливах найдены и не пальцем сотворены. У Леонида все больше не ополченцы, только по большим праздникам панцири свои надевающие, и подгоняющие их ка-ждый раз, чтобы поместить туда свое, огрузневшее от доброй яди чрево!
Возразил ему Ксантипп, а его товарищ, Леонтихид, сын Перикла, немедленно подхватил:
- Да и Фермопилы, место для обороны очень удобное предоставляют. Последнее такое, по-жалуй, на пути в Беотию и Фокиду, да и к вам, сюда, в Аттику. Это еще на дороге в Пелопоннес место удобное, чтобы остановить численно превосходящего врага имеется – Истм ! А для нас всех, так и точно – последнее!
- А Фермопилы персам никак не обойти?
Поинтересовался еще один из гостей-афинян.
- С их многолюдством и обозами точно никак, не пройдут они по горам. Да и Трахин их ни-куда не пустит. Заслон Леонида в Фермопилах обойти можно единственно по Анопейской тро-пе. Но персы о ней не знают, а Леонид перехватил тропу, выслав ее держать тысячу гоплитов из Фокиды, во главе с их стратегом Агафоклом! У них за спиной и их родная Фокида, как им ее не держать, а? А все остальные тропы, скорее для коз, чем для людей! Большие массы войск там пройти не смогут. Не говоря уже об обозах и коннице!
Поспешил с ответом Леонтихид. А у Фемистокла сразу явился новый вопрос:
- Ну, и что гонцы, сведали вы, придет ли хоть кто-нибудь на помощь храбрецам Леонида?
Отвечать взялся все тот же Леонтихид, наверное, лучше знавший сложившуюся ситуацию.
- Пелопоннесцы совсем вряд ли. Они уже примеряются к необходимости защищать Истм, прикидывая свои ограниченные возможности. Феспий готовит ополчение. Он ведь уже отослал всех своих профессиональных гоплитов, все 700 человек, к Леониду, с городским стратегом Демофилом, сыном Диадома. Готовы выступить платейцы, понимают, что после Марафона , персы их возьмут к ногтю, но их то и всего с тысячу гоплитов будет, сами знаете. Фивы, скорее всего, никого не пошлют, хотя могли бы собрать тысяч до трех гоплитов и столько же пельта-стов. Но, они, скорее всего, рассчитывают покориться персам, выгадывая, а не лучше ли им под ними встанет? Ну а ваш архонт мне вчера сказал, что афиняне на свои суда дали почти две с половиной тысячи гоплитов, не считая тысячи для охраны их места стоянки у мыса Артемисия. А ведь еще почти тридцать четыре тысячи человек там на веслах, гребцами, и моряков на пару-са добрая пара тысяч. Вот и все!

Разразившийся спор длился довольно долго, и все присутствующие пришли к выводу, что ситуацию с персами они, кажется, основательно проспали и исправлять ситуацию, скорее всего, станет совсем непросто. Когда гости, приняв во внимание плохую погоду, разгулявшуюся до настоящего шторма, расходились ночевать в комнаты, любезно предоставленные им их хозяи-ном, Фемистокл обнаружил своего раба Артошеза уже в своей комнате, пристраивающего за ширмой ночную посуду .

Присев на дифф , стоявший посреди комнаты, и, глядя то на огонек светца, то на угли жа-ровни, разожженные в связи с непогодой и растекавшеймся повсюду непривычной для лета прохладой, Фемистокл все раздумывал и качал головой, печалясь тому, что происходило в Эл-ладе. Потом, все еще качая головой и не совсем трезво вздыхая, оправился в ночную вазу и, раздевшись, завалился на свое ложе со шкурами, нечто вроде сильно удлиненного диффа.


АФИНЫ, утро следующего дня.

Поутру, проснувшись и позавтракав с хлебосольными хозяевами сыром и ячменным хле-бом, щедро вымоченным в вине, Фемистокл отправился в коллегию стратегов. В Афинах было два органа, отправлявших повседневное руководство полисом, включавшим в себя всю Аттику, наиболее централизованное государство Греции: коллегии архонтов и стратегов. Уже не пер-вый раз избираемый стратегом, а в этот год названный афинским навархом , Фемистокл рас-считывал, что ему удастся пробудить своих коллег, стратегов, избираемых по одному от каж-дой филы  и архонта-полемарха , наиболее близкого по своему роду деятельности к коллегии стратегов, к решительному действию. Уж слишком угрожающе разворачивались события. И уж очень, по его мнению, надо было помочь Леониду у Фермопил. Привычные всем грекам в сою-зах, подобных антиперсидскому, склоки и счеты, кто? Сколько? Кого? и куда? послал – полагал Фемистокл, в складывающейся ситуации, гибельны и способны привести к самым трагическим последствиям. Речь ведь шла немало и немного, как о самой независимости всех греческих по-лисов Беотии, Фокиды, Аттики и Пелопоннеса. Арташеза наварх отправил домой, с подарками от Архиппиоса его родной сестре и жене Фемистокла, Архиппе. Давно уже мужняя жена, ро-дившая своему мужу десятерых детей, Архиппа не утратила связей с родным братом, с коим почасту возилась в детстве. А сам он шел по Афинам, пользуясь тем, что шторм, наделавший ему лично немало бед, задев их только самым своим краем. И уже унесся на восток. Больших дел он не наделал, хотя черепицу с крыш кое-где смахнул, походя, и разрушил самые ветхие навесы, хозяева коих так и не удосужились их разобрать ранее. Что ж, теперь соберут с земли остатки, разберут их и примутся возводить свои жалкие курятники снова. Снова согревавшее город солнце, еще не успело набрать полную силу дневного светила, в воздусях было свежо, но не холодно. Легкий бриз с моря, от Пирея, приносил влажное дыхание водной стихии, еще бо-лее облегчая размышления грека. К своим сорока пяти годам, он уже многое успел. Родил деся-терых детей, старшему из коих, Неоклу уже почти двадцать, успел побывать архонтом-эпонимом, несколько раз избирался стратегом, построил флот Афин и обнес стенами Пирей. Построение флота, Фемистокл по праву считал самым главным своим достижением. Да и как иначе? Еще более дюжины лет назад, он, только-только избранный архонтом-эпонимом, сумел распознать главную опасность Элладе, скапливающуюся грозовыми тучами на востоке – рас-тущую Персидскую монархию, империю Ахеменидов. Тогда, помнил он, все его сотоварищи по коллегии архонтов, взахлеб обсуждали перипетии борьбы Лидии и ее царя Креза, с Киром Великим, родоначальником великой державы Ахеменидов. Ведь именно Креза они тогда виде-ли главным соперником и конкурентам Эллады на просторах Эгейского моря, да, впрочем, так оно, собственно и было. Сильная Лидия с сильным и необыкновенно богатым царем Крезом, безо всякого сомнения способна была конкурировать в бассейне Эгейского моря с любым по-лисом Эллады, как и с ними со всеми разом. И все архонты, как, впрочем, и все стратеги, са-мым непосредственным образом радовались устранению небезопасного конкурента и против-ника, не раз уже вмешивавшегося в исконно греческий расклад сил в Элладе. Тогда все они да-вили на Ионические города греков, обсевших практически все побережье Малой Азии, спеша понудить тех помочь Киру в его борьбе с Крезом. И только он, Фемистокл, тогда уже понял, что смена лидийского царя на персидских владык, вряд ли облегчит участь греков. Скорее ее усугубит. А еще он внезапно осознал, что, живя в Аттике, имевшей развитую и очень длинную береговую линию, нельзя рассчитывать только на сильную сухопутную армию, как предлагал его постоянный оппонент, предводитель аристократической партии Афин, Аристид . Тогда он нашел правильный ход и сумел убедить афинян в своей правоте. Но что интересно, их борьба нисколько не ослабла даже после Марафонской битве, где они с Аристидом сражались вместе. И там, под Марафоном, Аристид, в отличие от него, занимавшего осторожную позицию, изо всех сил способствовал Мильтиаду  разбить персов. Даже в ущерб своей собственной полити-ческой репутации подчас. Тогда они, десять выборных стратегов, по одному от каждой филы, по обычаю командовали силами афинян по очереди, определенной жребием в течение пары дней. И, надо сказать, именно Аристид, тоже один из стратегов, предложил тогда всем восьми оставшимся стратегам, отказаться от своих прав на командование в пользу Мильтиада, лучше всех знавшего персидские воинские порядки и понимавшего, что надо делать грекам. Все ведь помнили что Мильтиад, тогда правитель большой афинской колонии на Херсонесе Фракий-ском , был одним из тех, кто создал мост через Танаис . По этому мосту персы вторглись в Скифию, по нему же оттуда они и вышли, изрядно общипанные доблестными скифами.

Но, как это часто бывает, великодушие и гражданское мужество Аристида Справедливого, как его давно уже именовали в Афинах, оказалось напрасным. Ведь Мильтиад, словно отвергая все его усилия, атаковал и разгромил персов, именно в тот день, на который и так пришлось бы его собственное командование, выборного стратега по жребию. Словно подтверждая справед-ливость этого глуповатого обычая, очередной отрыжки афинской демократии, порой перерас-тавшей в истинную охлократию . Но все эти события, участие в коих принимали они оба, как и то, что оба они были истинными патриотами Афин, добиваясь могущества и возвышения сво-его полиса, не примирила Фемистокла с Аристидом.

А три года назад, он вообще добился временного изгнания Аристида из Афин посредством остракизма , поскольку тот сильно мешал ему проводить свое намерение построить для Афин мощный военный флот, превратив их из преимущественно сухопутной в военном отношении державы в державу еще и морскую. Тогда он победил, изгнав Аристида. Другого способа заста-вить его замолчать, не было. Он, по крайней мере, такого не знал! Да и на то изгнание все дове-ренные сторонники Фемистокла несли не один черепок, а два – три, стараясь бросить их в раз-ные урны, чтобы их не засекли разносчики урн. Такие подлости со строны политических про-тивников уже давно были в порядке вещей при остракизме. Довелось их испытать на себе и по-бедителю персов при Марафоне, Мильтиаду .

И флот для Афин, Фемистокл, избавившись от докучавших ему наскоков Аристида, как, собственно, и от него самого, построил. Вместо жалких 70 кораблей, каким он был ранее, афинский флот вырос до 200 кораблей, преимущественно триер , став самым сильным в Элла-де. Соперником ему в Средиземном море могли быть только флоты финикийцев и египтян. Ну, или, допустим объединенный флот всех иных полисов Эллады, если таковой можно было хотя бы вообразить себе.

Этот флот уже позволил грекам воспрепятствовать свободному оперированию флота Ксер-кса у берегов Эллады, преградив ему путь у мыса Артемисия. Все это так. Но основная угроза от персов исходит ныне по суше. Там, в Фермопилах, горсточка воинов Леонида, доблестного царя Спарты, пытается остановить их неисчислимые полчища. Фивы, похоже, по всему, расчи-тывают договориться с персом, признав его верховную власть над собой, да и надо всей Греци-ей, в целом. Надеяться, что остальная Беотия, помимо Фив, пошлет туда воинов, тоже прихо-дится мало – слишком те напуганы вторжением. Они уже больше размышляют, как им под-даться персам, приняв  их верховную власть. Чем о том, как им воспротивиться.

Пелопоннес тоже, наверное, больше воинов не даст. Они уже, скорее всего, примеряются, как им лучше встретить персов на Истме. И это тоже прекрасно понятно! Для них Фермопилы не последний пункт, где им еще не поздно остановить перса, последним для них станет именно Истм! Вот  там они и предполагают, думается, упереться не по-детски, намертво, собрав все, что смогут собрать. Ибо, если перс перейдет Истм, более никаких удобных позиций остановить его меньшими, чем у него силами, там больше не предвидится. Судя же по тому, что он слышал на пире у Архиппиоса от послов Леонида, надежно и надолго остановить персов на уровне Фермопил, Леонид рассчитывает только, если у него появятся резервы. И, наверное, это пра-вильно. Афинам тоже пора бы перестать козырять тем, что они слишком многое дали флоту и выставить в помощь грекам сухопутный отряд. Тысячи этак в две гоплитов и примерно столько же пельтастов, оно бы и вполне возможно. И, главное, полису по силам.

Фокида притихла, прислушиваясь к Фермопилам и рассчитывая на чудо. А что Афины и Аттика? Прав ведь и архонт-эпоним афинский Каллиад , который, беседуя с послами, указы-вал, что они только в качестве абордажной команды на свои триеры посадили почти 2500 гоп-литов и половину от этого числа пельтастов. А еще 1500 гоплитов и примерно столько же пель-тастов, снарядили охранять с суши стоянку объединенного греческого флота. А и гребцов там более трех с половиной мириад. Конечно, если заняться тем, что ополчить все что только мож-но, еще тысячи две – три набрать, наверное, можно и с Афин и со всей Аттики. Но тогда Афи-ны окажутся абсолютно голыми!

А вот здесь и кроется вся неправда – голыми Афины будут на самом деле, если персы прой-дут Фермопилы и ворвутся в Беотию, а потом и в Аттику. Афинские стены их не удержат, слишком давно не ремонтированы, да и защищать их особо некому. И что тогда? Резня? Нет уж. Города, конечно, жалко. Но город, если люди останутся живы, можно и снова построить, не хуже того, что был. А вот если люди погибнут – тогда все! Конец Афинам! Так что? Уходить из города? Да, уходить! Куда? И мозг услужливо подсказывал ответ – для начала на остров Сала-мин, под защиту своего флота. И недалеко – всего то миля с небольшим от аттического побе-режья. А уже оттуда, если персов остановить и выбросить из Греции не получится и они захва-тят все, устроив небывалую доселе резню, куда-нибудь в Африку, либо в Италию, наконец. Стоить новый город, развивать новое государство. И лелеять месть. Интересно, сколько сюда шли гонцы? Они говорили, вроде больше суток только из Беотии. И здесь они тоже уже вторые сутки. Сколько еще выдержит в Фермопилах спартанский царь и воины, что с ним? Помоги им Зевс, конечно, остановить персов прочно и надолго, только вот почему-то Фемистокл нисколь-ко не верил в это, предчувствуя самое худшее.

Почти неделя прошла с тех пор, как персы подошли к Фермопилам,  встретив там армию царя Леонида. И в Беотии, и в Фокиде, и в Пелопоннесе, и в Аттике все внимательно прислу-шивались ко всему исходящему из прохода. Поначалу перс, непонятным образом, активности не проявлял. Отдыхал прослаблено, выпуская из своего огромного лагеря, ставшего, как гово-рили, меж устьев Сперхея и Асопа, лишь небольшие отряды легковооруженных воинов, как пеших, так и конных, наводняя ими всю округу, словно он только для того и явился сюда, в континентальную Элладу, чтобы привести к покорности захолустную Малиду  со всем ее на-селением, проживающим не только в малийских городках, но и в каждом горном селении. Больше шахиншаху, по-видимому, делать было совершенно нечего. Вот и решил он оказать малийцам такую честь. А перед этим собрал под свои знамена всю Азию. Не ходить же, в са-мом деле, по гостям в одиночку. Моветон!

Потом дошли слухи о том, что персы сунулись в проход, но их там по-первости отбили, хорошенько пустив им крови. Вроде, как и самих «бессмертных» , воины Леонида отбросили из прохода не солоно хлебавши. Это, конечно, здорово, но и заведет же это Ксеркса совсем не по-детски. И воевать в Фермопилах он примется не на шутку, со всей доступной ему фурией, надо полагать…

Придя, неделей спустя, после пира у Архиппиоса, к себе, в коллегию стратегов, Феми-стокл внезапно узнал, что на сегодня срочно назначено заседание их коллегии с участием ар-хонта-эпонима Каллиада и архонта-полимарха  Аристоника. На полный сбор дано было всего полчаса. Послано уже за всеми стратегами, в том числе и за ним. С посланцем коллегии они, по-видимому, банально разминулись, избрав разные пути. Спешка приключилась невероятная. Уже понимая, что он услышит, наварх сел на скамейку и начал ждать прихода остальных стра-тегов. Жили они, к счастью, большей частью здесь же, в Пниксе, ну, самые дальние в Ареопаге, ждать долго их сбора не довелось. Аристоник с утра работал со стратегами в их коллегии, и был на месте.

Быстро явившийся, озабоченный архонт-эпоним Каллиад известил всех, что сегодня, рано утром, к нему прибыл гонец-пелопоннесец, из тех, что были с Леонидом. И сообщил последние новости из Фермопил. Пелопоннесец очень спешил, торопился, обгоняя своих воинов-пелопоннесцев. И намного обогнал их, посланный в Афины, торопясь исполнить ему поручен-ное царем Спарты. А там, через Элевсину, он, исполнив, возложенный на него Леонидом, долг гонца, окажется в Мегаре раньше отходящих от Фермопил пелопоннеских воинов. Сделал круг, и известив афинян о случившемся. А дальше ему надо успеть выйти пока пелопоннесцы еще не миновали ветвления дороги на Афины, чтобы попасть с ними на полуостров. Что ему тут де-лать? пелопоннесцев он обогнал намного, но и они уже, наверное, прошли Феспию, а может уже и в Фивах, а то и в Платеях. Ему ведь тогда еще идти по Аттике до Элевсин и Мегары. И уже только там на Коринф…
- Да оставь ты того гонца, Каллиад, дело говори! Время дорого!

Прервал архонта-эпонима Фемистокл, зная за ним пристрастие к описыванию всех сопут-ствующих подробностей, к делу и не совсем. Способен тот был так съесть немало времени, ни-чего существенного так и не сказав. Неплохой человек их архон-эпоним, и архонт он тоже не самый плохой. Но вот такой вот недостаток у него наличествует. Прерывая не ко времени раз-говорившегося архонта, наварх уже примерно знал, что они сейчас услышат, не зря же они дней семь назад, пообщались с гонцами царя Спарты на пиру у Архиппиоса.

Оказалось, поведал архонт-эпоним, персы два дня пытались пробиться через проход пря-миком, но у них ничего не вышло. Их отбили, причем с немалыми потерями. Кто только не бросался в атаку на доблестную фалангу Леонида, что выбрала свою позицию перед фокийской стеной там в проходе. И всех их, кроша несчетно, два дня отбрасывали эллины, показывая пер-сам примеры и образцы истинной доблести.

Но нашелся мерзавец, показал персам путь в обход Фермопильского прохода, по Анопей-ской тропе. А охранявшие ее фокийцы, расслабившись за дни безделья, всегда и везде крайне опасные для армии, не выдержав даже самого первого и незначительного давления персов, раз-бежались. Извещенный беглецами и перебежчиками о том, что обойти эллинов персам теперь никто не мешает, Леонид, приняв решение оставаться со своими гиппеями в проходе, отпустил остальных пелопоннесцев, идите, мол, ваши щиты и копья еще понадобятся там, на Истме. Пусть хотя бы они прикроют родной Пелопоннес от персидской саранчи! А мы останемся здесь, нам спартиотам, коли мы взяли какое место под свою защиту, возможности его поки-нуть, не отстояв, с честью, нет. А без чести, зачем и жить-то на этом свете, вопросил царь? То-гда феспийцы, возглавляемые своим стратегом Демофилом, заявили, что они остаются вместе со спартанцами и Леонидом. Нет им чести бросить друзей и братьев, с кем бились они с воро-гом лицом к лицу. Спартанцев у царя было три лоха, гиппеи. Их и должно быть триста по спар-танскому закону. Феспийцев, говорили, изначально было человек семьсот. Еще Леонид, что-то задумав напоследок, приказал остаться с ними фиванцам. Тех у него было четыре сотни, а ко-мандовал ими стратег Леонтиад. Когда пелопоннесцы уходили из прохода, персы еще не при-ступали к стене, хотя в иные дни, к этому времени бои там шли уже вовсю.

Пелопоннесцы забрали всех раненых из селения Альпены. Кто не знает, оно расположено у самого Восточного входа в проход. И ушли, стараясь опередить персов насколько возможно. А ему, гонцу то есть, Леонид лично поручил рассказать обо всем  Феспии, в Платеях и в Афи-нах. Когда он уходил из Феспии, там население уже начало собираться уходить. Город они, по-хоже, намерены оставить. Понимают, что персы им геройства Демофила и его гоплитов не про-стят. Платейцы тоже намерены уходить. Понимают, что за Марафон  персами с них обязатель-но спросится. Вот и все.

Пришибленно молчали стратеги и архонт-полимарх, хотя последний и присутствовал при первом разговоре эпонима с гонцом и слыхал все из первых уст, а не в пересказе эпонима. Уж больно новость их постигла страшная. Понятное дело, пелопоннесцы уйдут на свой полуостров и примутся укреплять Истм. Шансы удержаться у них там имеются. Все они были людьми при-частными к военным делам своего полиса и знали, что защищаться в своих стенах с нынешним числом людей, Афины, против столь огромной армии не смогут. Да и дело к осени, припасы в городе приели, а новых пока не завезли, не сезон был. Их еще не везде и земледкльцы еще со-брали! Оборонять город не было ни смысла, ни возможности. И тогда, откашлявшись, посколь-ку сразу и сильно запершило в горле, высказался Фемистокл. Хтя, такое, что он сегодня сказал, лучше бы ему и не говорить никогда:
- Что же, архонты и стратеги! Не дети мы здесь малые. Понятно нам быть должно. Всем афинянам надо уходить из города, увозя с собой только самое-самое важное и ценное.
- Куда?
С натугой и болью выдавил из себя архонт-полемарх. Трудно было и ему представить, ка-ково это – оставить родной город. Но, понимал он и без Фемистокла, оборонять город против всей огромной армии царя царей немыслимо и невозможно. Это означало обречь все его насе-ление на страшную резню и повальное рабство.
- Пока в Пирей!
Это неплохо защищенный афинский порт, строительство коего тоже инициировал Феми-стокл, тогда же, двенадцать лет назад, когда затеял создавать большой военный флот. Там было гораздо удобнее содержать выросший афинский военный флот, чем в Фалероне, ранее испол-нявшем обязанности главной гавани Афин.
- И что нам в том Пирее?
- Я уже давно понял, что долго Леониду у Фермопил персов не удержать и пять дней назад послал гонцов к мысу Артемисия, прося Эврибиада придти со всем флотом в Пирей. А если он не придет со всеми кораблями, тогда всем нашим двумстам кораблям идти бы в порт, отделив-шись от остального флота, брать на борт афинян и их скарб. Другого выхода у нас нет и Эври-биад это должен был понять, поспешая к Пирею.
- И куда далее?
- Пока на Саламин, думаю. А там посмотрим, время, скорее всего, будет!
- Что, Фемистокл? Ты думаешь, что нам и с Саламина может довестись уйти?
Не просто выходя из себя, а уже почти теряя рассудок, взревел диким зверем Каллиад. Покинуть Афины, разместившись на Саламине, это, казалось ему, куда еще ни шло, тем более, что между собой они уже не раз обсуждали возможность такого решения, попривыкли к нему. Но вот отправиться куда-то еще – это было уже совсем никак не вообразимо!
- Что я могу знать, Каллиад, кроме того, что мы, когда нас об этом просил Леонид, не по-могли спартанскому царю держать персов в Фермопилах? И не приводи мне снова раскладок, связанных с нашими большими расходами на флот, я их знаю не хуже тебя, даже лучше, поверь мне! Но я знаю так же и то, что именно флот и позволил нам уже хотя бы дожить до этого мо-мента времени, тем, что сковал своей активностью флот персов у Артемисия. Нет? И не пытай-ся мне сказать, что еще 3 – 5 тысяч гоплитов Афины и Аттика никак не собрали бы! Уж я то точно ведаю – собрали бы. Может не так легко, как обычно и с меньшим числом пельтастов, которые сейчас вынуждены сидеть на веслах моих триер, но собрали бы! Собрали бы, полагаю, и больше! А потому, думаю, отказывая Леониду, ты больше беспокоился о политических выго-дах своего архонства, собираясь выступить перед афинянами жестким ревнителем их интере-сов, и о возможности своих перевыборов! Не так ли?
- Да, я об этом побеспокоился! Не то, что ты тогда, тринадцать лет назад, когда уговорил афинян подписаться на строительство большого флота! То-то тебя больше ни разу в архонты не называли!
Так нормальный разговор по делу грозил усилиями обоих разгоряченных взаимными уп-реками, спорщиков, перерасти просто в глупые сведения старых счетов, изобилующих взаим-ными личными упреками. Это часто случалось в коллегиях, три четверти усилий коих, извечно тратились на пустые дрязги. Вечная изнанка любой демократии, даже самой первой, такая же, полагаю, будет и у самой последней, сколько их не будет, в конце концов, на нашей грешной земле. Но именно сегодня подобные дрязги были нетерпимы и архонт-полемарх, давно уже дергавший Каллиада за полу его туники, рискуя тем, что способен был сорвать ее с обладателя. К счастью, разгоряченный архонт-эпоним уже понял, что сказанул лишнего, да еще и при сви-детелях. Надо было как-то отыгрывать назад. Фемистокла мало кто мог обвинить в подлом и мелочном подсиживании, но и сводить счеты со своими врагами, ему препятствующими, он, пользуясь возможностями демократии, научился великолепно. Вспомнить хотя бы Аристида! А ведь тот радел об интересах Афин совсем даже непритворно. И тем не менее, отправился в из-гнание через процедуру остракизма. Пусть срочное, не пожизненное, но изгнание. Ведь и сам Фемистокл, пожалуй, уже давно понимал, что Аристид не враг Афинам. И это именно его по-зиция, помогала выработать необходимое равновесие между сухопутной и морской ветвью во-енного развития полиса. Но в пылу борьбы вынужден был идти до конца. Вот и сейчас. Калли-ад, конечно, не Аристид и не Писистрат . Это тот, используя противоречия вечно дравшихся меж собой аристократических кланов, сумел захватить власть и даже вернуться к ней, после его изгнания. Но и он уже начинал мешать Фемистоклу, а потому, делать такие признания, да еще и при свидетелях, совершенно не следовало.
Техникой политической борьбы в демократических Афинах Фемистокл овладел, благода-ря Аристиду, вполне артистично и мог быть опасен до чрезвычайности. Тем более, когда речь действительно заходила о коренных интересах государства. То, что они для него гораздо выше его личных интересов Фемистокл доказал, когда, будучи архонтом-эпонимом, протащил через экклесию  решение о постройке флота за счет доходов от серебряных рудников в Лаурике. И не мог такой политический пройдоха, как Фемистокл, не знать, что ежегодная недостача в сво-их кошелях нескольких драхм от доходов этих рудников, распределявшихся между всеми гра-жданами Афин, создаст ему огромную массу противников и недоброжелателей, особенно в среде малоимущих, к каковой он, как лидер демократического течения, всегда и всюду аппели-ровал. Богатые вряд ли заметят отсутствие этих драхм, у них к нему найдутся иные претензии. А это, в свою очередь, надолго, если не навсегда, отстранит его от самой возможности занимать позиции архонтов, не только эпониммов, но и любых иных. Но, считая такое решение необхо-димым для полиса, пренебрег своей личной выгодой. Пошел  на него и продавил, невзирая на могучее сопротивление партии Аристида и многих иных, не менее многочисленных и сильных противников.
Уважать этого человека было за что! Но было за что его и побаиваться. Вот архонт-полемарх и тщился усадить архонта-эпонима, чтобы тот в пылу спора не наболтал лишнего. Мало ли чем это способно обернуться в будущем? А то, что оно, это будущее, у Афин имеется, архонт-полемарх Аристоник верил свято, всегда и везде. Сейчас, знал он, оно связвано с уси-лиями Фемистокла и с его стараниями. А раз так, надо Фемистокла и поддерживать всеми си-лами, ему отпущенными. Но и Каллиад ему не чужой. Дружат-то они едва ли не с детства!
Но и сам Каллиад давно уже покинул детский возраст. Добравшись до таких высот госу-дарственной власти, наивными люди остаются крайне редко, считай, никогда! Одернутый Ари-стоником, продолжать он не стал, понимая, насколько это, при случае, может стать опасным. Да и Фемистокл, поняв, что Каллиад теперь в его руках, усугубления ситуации именно сейчас нисколько не хотел. Оно при всех демократиях правило – насколько бы тяжела и безысходна не была ситуация в стране, борьбе демократических лидеров (Поверите ли? Так и хочется напи-сать неприличное, «пидеров». Уж больно соответствует!) за власть, это нисколько не помешает. Наоборот, способствует, делая ее только острее и беспринципнее! Именно поэтому-то все ум-ные люди и ассоциируют демократию с дерьмократией, властью дерьма! Не по созвучию слов, а по общности замысла.
Однако же, пора бы им было возвратиться к оставленным ими баранам, то бишь, к своим согражданам. Отвлеченные размышления, вместо них, править Афинами в сей сложный час, уж и точно не станут.
- Что ты считаешь нужным делать немедленно, Фемистокл?
Словно и не было только что резкого и неприятного спора между навархом и архонтом-эпонимом, спросил один из стратегов, Каллимах, самый, пожалуй, деятельный из них, не счи-тая, разве что, Фемистокла.
- Надо немедленно разослать всех глашатаев, объявляя афинянам, что времени нет. Им всем следует, не раздумывая и не споря, вопреки своему обыкновению, быстро собираться и покидать Афины, а всем обязанным военной службой мужчинам, собираться в ополчение. Надо всем и сразу сказать, что город мы защищать не будем, поскольку нет надежды его отстоять! Всем народом уходим в Пирей, а оттуда отплываем. Пока на Саламин. А там, как знать, может и в Африку, или Италию? Это уже зависит не только от нас, но и от персов тоже.
- Но…
Протянул кто-то из стратегов и Фемистокл, внутренне вскинувшись, подумал, проклятая демократия! Снова чье-то нерешительное «Но…». Что? Снова спорить до полной хрипоты? Опять убеждать? Доубеждались и доспорились, проспорив проходы у Олимпа и Фермопилы! Не хватит ли? Порой он жалел, что не сумел, подобно Писистрату стать тираном, способным принимать единоличные решения за весь город и народ. Ему, афинянину, родившемуся через два года после смерти Писистрата, но выросшему при Гиппии  и Гиппархе , было прекрасно известно и то, чем так приедается тирания и то, чем омерзительно несносна даже самая разнуз-данная демократия. Происходивший по отцу своему Неоклу из славного и древнего афинского рода, Фемистокл был сыном уроженки Галикарнаса , почитаясь в Афинах, не только не за ари-стократа, но, порой, и за незаконнорожденного, в какой-то степени неполноценного граждани-на. Однако, получив, усилиями отца, гражданские права афинянина, он еще в гимнасии  твер-до решил, что всенепременно возвысится над теми, кто над ним посмеивался, дойдет до самых вершин власти в Афинах. И дошел, став знаменем партии торгово-ремесленных слоев их поли-са и афинской бедноты.
Но, в отличие от иных политических деятелей, отважился пойти против их интересов, ко-гда считал, что они несовместимы с безопасностью и могуществом Афин в целом. Да, такой человек мог, конечно, вполне стать и тираном! Причем, великим тираном! А предводительст-вовал партией дерьмократов. Гы! Ухмылки судьбы? Пожалуй, что и да! И именно сейчас ему бы лучше быть тираном, а он всего-лишь, абсолютно демократически избранный наварх, один их десяти стратегов афинской коллегии стратегов. И вот надо снова до хрипоты спорить, убеж-дая своих противников и оппонентов, причем все это, вместо того, чтобы попросту действо-вать!...
Но именно здесь и именно сегодня с ним никто и не собирался спорить. Каллимах немед-ленно предложил пригласить остальных архонтов-фесмофетов  и архонта-басилея , объявив Фемистокла стратегом с неограниченными полномочиями, свойственными скорее тирану, чем стратегу, или архонту на все время конфликта с персами. Невиданным доселе в Афинах страте-гом-тираном, до тех пор, пока персы остаются на земле Эллады. Безусловно, с последующим утверждением подобного решения экклесией. Куда ж без нее? Только где и когда ее соберут, пока еще не знал никто. Тем более при предстоящем им переселении всего города на Саламин. А там, как знать, может и дальше. В такие времена власть лучше иметь единую и бесспорную, которая не станет терять времени на убеждение сомневающих, каковые появляются всегда и везде во все впемена. А станет просто распоряжаться, делая все на свой страх и риск! Власть стратега-тирана призвана не спорить и убеждать, не для того ей и отдают предпочтения в тяж-кий период, ей следует действовать! Авторитетно, оперативно, жестко!
Фемистокл чувствовал холодный пот по всему телу, волнуясь и переживая, пока словно нарочно неторопливо сходились все девять архонтов, точнее только семь из них, поскольку двое присутствовали на коллегии стратегов изначально.
Противу всех ожиданий, нужное решение состоялось быстро. Наверное, потому, что юная пока еще, не забудьте ей еще едва-едва исполнилось тридцать лет, афинская демократия, не ус-пела еще обрасти жиром непременной развитой бюрократии. Решение состоялось, и о нем ре-шено было тоже объявить народу немедленно. Фемистокл же, потея во всех приличных и не-приличных местах, поспешал к дому, торопясь побыстрее залезть в бочку с горячей водой. Во-рвавшись в свой дом, он немедленно распорядился Арташезу заняться устройством своего по-мыва, тогда как все остальным рабам и домашним, велел срочно и спешно собираться, готовясь как можно быстрее достигнуть Пирея. Пока Арташез грел воду Архиппа, положив Фемистоклу руку на плечо, спросила:
- Что случилось, муж мой и повелитель?
Фемистокл не многое скрывал от своей умной и верной жены, родившей ему десятерых детей почти за двадцать лет совместной жизни. Необходимость покинуть Афины и, такой при-вычный им всем, отчий дом, они с женой обсудили уже давно. Более того, им все равно при-шлось бы съезжать отсюда, поскольку сразу после пира у брата Апхиппы, своего шурина Ар-хиппиоса, Фемистокл продал соседу, купившему некогда старый дом и участок самого Архип-пиоса, свой дом.
Сосед-толстосум, собиравшийся строиться большим домом, скорее даже целым дворцом, в самом центре Афин, зная о том, что борьба идет уже у Фермопил, попытался несколько сни-зить цену за дом и участок, но наварх пошел на риск, оставаясь непреклонным, пригрозив во-обще передумать продавать дом. Угроза оказалась действенной, и запрос Фемистокла устоял. Сделка состоялась, деньги были получены, покупка оформлена, а Фемистокл, купив участок неподалеку от дома Архиппиоса в Керамике, стал приискивать второй этаж под сдачу в Пник-се, намереваясь переехать туда, на время строительства собственного дома, с которым тоже по-ка приходилось повременить.

АФИНЫ, тот же день, ближе к полудню.
Успев помыться и полностью собраться, Фемистокл, в ожидании, пока жена окончательно соберет детей и усадит их на две повозки, вышел на балкон второго этажа, полюбоваться на Афины. Как знать? Возможно уже и в последний раз. Он не ожидал, что окончательные сборы займут столько времени, ведь, продав дом, они уже собрали все им нужное для жизни, увязали и уложили. Но внезапно выяснилось, как много вещей окружают повседневную жизнь челове-ка, являясь для него предельно необходимыми, или представляясь таковыми. Но вот все уже окончательно и точно собрано, дети одеты и младшие поручены опеке старших. У родителей есть время на короткую грусть расставания с домом, где прошла их молодость, а кое у кого и вся жизнь. Впрочем, выезжать им явно не сегодня, часть вещей ораспаковывают и детей разде-вают. И все делаеться так вот в спешке и не подумав.
Но уже по всем улочкам пробежали глашатаи коллегий архонтов и стратегов, оповещая население Афин о принятых ими решениях и о том, чем эти решения вызваны. По всему городу встал немыслимый бабий ор и детский визг, изредка прерываемые свирепой руганью спешащих побыстрее собраться мужчин. Им, в отличие от своих баб, некогда было выть и стенать, причи-тая. Надо было спешить собрать свои семьи, самое ценное свое имущество и быстрее выходить к Пирею. Именно там был объявлен сбор всех афинян и именно там, погрузив своих родных на суда, мужчинам придется стать гоплитами, или пельтастами. Кто на что имел средства. Ну а то имущество, что не брали с собой? Его оставлять, что ли, персам? И спешили тут и там отцы се-мейств с кирками и заступами, устраивать тайники. Может им уже и не придет сюда вернуться, конесчно. Но и персы же не попользуются, гады!
Фемистокл уже решил, что он не станет давать персам сражения на суше, близ Афин, а все военные силы Афин сосредоточит тоже на Саламине, чтобы препятствовать возможной высад-ке персов на остров не только с моря, флотом, уже перешедшим в Пирей, но и с суши, постро-ившимися привычной аттической фалангой отрядами афинян. Они, скорее всего, способны бу-дут удержать остров! А вот уходить из Афин он будет самым последним, как и вся его семья. Потому и раздевали детей в тот первый день, когда они по всей первой горячке, собралитсь, было. Хорош бы он был, если бы побежал изгорода с семьей своей самым первым, а? Не побе-жал, опомнился. Да и домашние не перетрудились тоже! Подумаешь упаковать и распаковать пять шесть десятков некрупных предметов. Мебель-то он с собой брать не собирался. Еще че-го! Таскать туда-сюда это ломье. Обойдутся и без мебели, если что!
Он уже прошелся по улицам, видя как спешно собираются афиняне, многие из которых поспешили выразить ему свое неудовольствие происходящим. Он, в очередной раз описав, сложившуюся ситуацию, предлагал сомневающимся выработать иное решение. И люди, еще недавно порывавшиеся ругаться и спорить, тихо умолкали. Что тут поделаешь? Надо либо по-коряться, либо сражаться, либо уходить. Есть три альтернативы поведения. Но покориться пер-су, даже если очень захотеть, уже не получится. Марафон-то все-таки был! Был? Был! И перс обязательно за него отомстит. Этот вариант точно отпадает. Остается два возможных варианта действий. Защищаться? Где? В Афинах? Стены очень длинны, а защитников маловато, да и с припасами очень плохо, надолго их не хватит, начнется голод. Осеннего завоза еще не было в этом годе совсем. Все возможности остановить персов, не допустив их в Грецию, где-нибудь возле Олимпа, или, хотя бы у Фермопил, уже упущены. И не им, Фемистоклом! Так что? Вый-дем в чистое поле? С одним мириадом гоплитов против двадцати мириадов персов? Эт-то здо-рово! Мужественно и красиво! Очень и очень! Но и настолько же глупо! Ведь решается судьба не Фемистокла и не какого-нибудь там, Леандра, Анаксимандра, или, скажем, Перикла, узнав заранее имя хозяина, аппелировал к нему хитрый наварх, всегнда неплохо умевший красно го-ворить. Решается судьба всего народа Афин и Аттики. Героизм, конечно, хорош и желателен! Но только тот, что способствует победе, а не героизм отчаяния! Гибельный и смертный.
И расходились по своим дворам сошедшиеся высказать накипевшее мужики, скребя в за-тылках интернациональным жестом, поощряющим задумчивость, всей пятерней и со страшным хрустом. А потом уже криком и кулаками убеждали своих баб прекращать их вой и побыстрее собираться.
Был он и в Акрополе, там архонт-басилей и замотанные множеством тправляемых слубж и жертв, жрецы Афины Паллады, приносили торжественные жертвы богине, прося у нее про-щения за то, что жители Афин оставляют город, ею покровительствуемый и ей посвященный, не надеясь защитить его от такого врага. И прося ее покровительства им и дальше, поскольку надежды продолжить свою борьбу с врагом, они не покидали вовсе. Но не все собирались ухо-дить из города. В Акрополе, видел Фемистокл, никем серьезным не предводительствуемые, го-товились к безнадежной обороне несколько сотен тех, кто не мог себе и представить, чтобы от-дать родной город врагу без совсем боя. В основном молодых и рьяных. И среди них его сын Неокл, просто в силу не слишком обдуманно данного им слова. Он попытался отговорить сво-его первенца, любимца и наследника. Но того держало слово данное друзьям и отец в своих уговорах не преуспел. Запретить в таком деле он ничего не мог и как отец, и как стратег-тиран. Это было бы нечестно и неправильно! Что ж, это их право и их выбор!
Он же – наварх и стратег с неограниченными полномочиями, стратег-тиран, как стали его именовать окружающие! Его дело быть со всем народом и служить ему. А глупое сердце, опла-кивая поперед всего любимого старшенького, плакало навзрыд так, что он даже начинал зави-довать Архипе. Ей хоть можно было плакать не таясь. Никого не могут укорить слезы матери и никогда они не могут оказаться постыдными. Слезы наших матерей просто святы. И не поняв-ший этого – не понял в этой жизни ничего, как многого бы он в ней не достиг!
Присутствуя на жертвоприношении Афине Палладе, Фемистокл почувствовал дурноту от одной мысли, что все это уже несколькими днями позднее будет, скорее всего, разрушено пер-сами. И ему самому захотелось побежать домой, принести с собой отцовский доспех и сказать всем, что он остается в Афинах и станет драться за Акрополь, вместе с остающимися в нем юн-цами. Оно бы и возможно, да только не после позавчерашнего решения обеих властных колле-гий полиса. И он снова ходил, убеждал и ругался, помогая людям, чем мог, убеждая их и угова-ривая. Успокаивая и увещивая, обнадеживая и настраивая на предстоящую им борьбу. Именно сейчас и именно в этом и состоял его долг стратега-тирана перед своим городом-полисом и пе-ред его гражданами, разом обездоленными и изгнанными из своих жилищ.
С кем только не довелось ему спорить этими днями, боги, боги! И с купцами, и с ремес-ленниками, и с нищими, и с рыбаками! И с юнцами, и с детьми сущими, и со стариками, не же-лающими ни в какую уходить. Вот только с бабами он споров и ругани избегал, зная, что эта часть населения, логики и на дух не приемлет. Живет чувствами и к ним же и аппелирует по любому поводу, трудному ли, легостному ли! А потому и убеждению не подлежит. Споры с ними изначально бессмысленны, ибо ни к чему не приводят, вот и незачем в них ввязываться! Надо просто делать свое, и баста! Насколько же прав и велик был тот, кто первый сказал: спо-рить с бабой – себя не уважать! Он убеждал, вступая с ними в разговоры, даже детей. И стари-ков, что было совсем непросто. Надо было только дать им почувствовать свою убежденность, что сюда они обязательно вернуться. Заразить ею. Это помогало, особенно со стариками. Но терять время на бесплодные споры с женщинами, просто избегал. Не так уж много его и было-то, времени того!
И все эти дни Фемистокл решал бесчисленные вопросы, водопадом рушившиеся на него. Налаживать быт афинян на Саламин он послал архонта-эпонима. Кому, как не ему этим и за-няться? Каллиад странно взглянул на него, он видимо ожидал, что, постоянно споря с ним, Фе-мистокл ему не доверит никакого серьезного дела, усомнившись в его организационных спо-собностях. Да, он недолюбливал Каллиада, вот только время сейчас совсем не то, чтобы счи-таться, кто кого любит, а кого – нет! Работать надо всем! И работать с теми, кто имеется здесь и сейчас. Других-то не будет!
Беда пришла в их дом! А Каллиад, к тому же, облечен властью архонта-эпонима, так и кому же еще можно было поручить устраивать афинян на новом, временном для них месте. Са-мого толкового и деятельного изо всех стратегов этого года, Каллимаха, как раз и предложив-шего его в стратеги-тираны, он послал в Пирей, чтобы он принял на себя распоряжение посад-кой людей на корабли и их курсирование между Пиреем и Саламином. Всех жителей Афин и Аттики, корабли за один раз не заберут, тем более с их добром, скотом и семьями. А и добро и скот те тоже нельзя оставить. Пусть и скудно оно, но вывозить его надобно. Ведь и на Салами-не придется работать и чего-то есть! Нужны инструменты и запасы пищи. Придется обернуться кораблям по нескольку раз. Архонту-полемарху досталось наладить на время переселения афи-нян охрану дороги на Пирей и самого Пирея. Еще один стратег-фесмофет получил приказ, взяв с собой отряд воинов, перебраться на Саламин, налаживая охрану афинян там и намечая, какие пункты им, прежде всего, придется взять под свою защиту, опасаясь высадки персов с кораб-лей, которая, следует признать, к сожалению, вполне возможна.
А ведь еще же имелись и святыни Афин! Самым естественным образом озаботиться пере-возкой святынь, пригодных к транспортировке и подлежащих ей, понятно, например, что алта-ри Афины и Зевса из Акрополя никак не перевезти куда ы то ни было, довелось архонту-басилею. Это была его епархия в любое время, значит его там и первая забота. Его и жрецов храмов, хотя именно жрецы уходить собирались из города и из своих храмов далеко не все. Многие из них полагали, что нельзя им оставлять место, где они служат богам Афин. Как знать? Может, они и правы! В любом случае – это дело их. Их, их совести, и богов!
Надо было собрать вместе все централизованные запасы продуктов и установить допус-тимые нормы выдачи их своим гражданам. Озаботиться этим он велел двум архонтам-фесмофетам. Те удивились таким обязанностям, понятное дело – это вам не юридические крючки распутывать, а вполне реальное дело делать. Довелось и им подобрать полы своих длинных туник  и побегать по Афинам, учитывая и распоряжаясь погрузкой всех этих гигант-ских амфор с зерном и вином, вяленного мяса и сушеной рыбы, меда и фруктов, муки и разно-образных круп. Ясно было, что пища им на Саламине потребуется. Всем селянам Аттики, соби-равшимся уходить, а собирались очень многие, почти все, велено было прятать и закапывать на месте орудия их труда, не беря с собой никакой домашней утвари, тяжела больно, ее тоже сле-довало прятать и закапывать. А вот все запасы продуктов и вина, оружие и одежду, особенно теплую, брать следовало обязательно, не оставляя ее врагу.
На Саламине им предоставится укрытие от персов, это так! Но кормить-то их там никто не подряжался! Правда? Вот и надо было взять с собой достаточно ествы, чтобы голод не заставил их идти на поклон к персам прежде их оружия! Фемистокл удивился тому, сколько еды нужно городу, даже и на один день. И еще больше удивился, когда узнал, как много ее есть у них. Особо вывезли казну города, порученную одному из архонтов-фесмофетов. Их он, понятное дело, знал много хуже своих коллег стратегов. И потому старался всеми силами, прежде всего, загружать непрофильными поручениями членов коллегии архонтов, стратегам поручая дела более связанные с войной. Так, например, один из стратегов их коллегии, мотался по Аттике, входя в каждый дом и интересуясь, как там спрятано все, чего нельзя было брать с собой и все ли взято из того, что брать было просто необходимо. Другой стратег, посадив на лошадей пол-ста человек из числа аттических пельтастов, более привычных к лошадям и верховой езде, вы-шел с этой заставой к Платеям, регулярно присылая оттуда гонцов, сообщающих афинянам и, прежде всего, конечно же, ему, стратегу-тирану, новости о передвижениях по контролируемым ими дорогам, и врагов, и друзей.
Он-то и сообщил, что платейцы уже выступили из города, отходя большей частью на Ме-гару и Коринф, рассчитывая на гостеприимство пелопоннесцев. Другая их часть направилась в горную страну, располагавшуюся вокруг горы Киферон. Просто рассчитывая пересидеть на-пасть в горах. Точно также по дороге сплошным потоком следовали беглецы из Феспии. Они и рассказали о случившемся накануне в Фермопилах. О глупой расслабленности фокийцев, под-вевших своих товарищей, о предательстве фиванцев и о самоотверженном самопожертвовании спартанцев, во главе с их царем Леонидом и феспийцев, возглавляемых Демофилом, сыном Диадома. Они не склонили своих гордых вый перед врагом, приняв смерть достойную воинов и мужчин. Пелопоннесцы, сражавшиеся у Фермопил, отправленные Леонидом перед их послед-ней схваткой с персами, прошли там несколько раньше того, как туда прибыли афинский стра-тег и его небольшой конный отряд. Над запруженной людьми и повозками дорогой, витало ве-ликое множество пыли, слухов и вымыслов, и стратегу стоило немало трудов, отсеять их от на-стоящих вестей. Он отвеивал информационный мусор, как селяне по осени отвеивают на ветру полову от плевел. И только жалел, что точно также неспособен отвеять от себя и своих людей, пыль дорожную, постоянно висевшую над трактом.
И все это время Фемистокл наблюдал завораживающую картину исхода афинян из остав-ляемых всеми Афин. Сначала поток был слаб, едва-едва сочились людишки с повозками. Пуг-ливо озхираясь и еще не понимая окончательно, правильно они все делают, или неправильно. Словно проверяя предложенный им пусть исхода и примериваясь. Потом они хлынули воисти-ну полноводной рекой, плывя и качаясь в пыли, площадной ругани погонщиков, ревеи криках лошадей и ослов. Оглушаемые лошадиным и ослиным ржанием и криками, блеянием овец и коз, мычанием коров и быков. Он никогда не мог даже и помыслить себе, что в городе их скры-вается столько скота! Он давно уже устал от непрекращающегося воя баб и заведенных ими до абсолютной истерики их собственных детей. Ну и конечно всему этому аккомпанировал не-скончаемый собачий грай. Взбудораженные тем, что их сорвали с привычного места, давно уже и прочно, взятого ими под охрану, городские и селищанские шавки, носились пестрыми со-бачьими толпами, вдоль дороги, вливая свои голоса, то пронзительно-высокие, то басовито-низкие, в эту поразительную какофонию. Ну и конечно тысячи и тысячи ног людей, мужиков и баб, босых, большей частью, месивших сероватую и каменистую аттическую пыль. Взрослые и дети постарше шли пешком, стараясь не перегружать телеги. Да и места там не было.  Там еха-ли самые малые и самые старые, хотя Фемистокл слышал, что многие старики так и не пошли из Афин, оставшись там, хотя и понимали прекрасно, что остаются на верную смерть. Но с этим он ничего не мог поделать. Это выбор самих людей. Он мог его только уважать. А прини-мает он его, или не принимает, никто у него не спрашивал и мнением его никто не интересо-вался!
И вот только на третий день и ночь исхода, поток людей и повозок сильно ослаб, а сего-дня он вообще, считай, завершился. А на четвертый день исхода, Фемистокл приказал своим домашним, с их двумя телегами, двигаться на выход из города. Сам он, последний раз, бросив взгляд на гору Ликкавитос, нависавшую над Афинами, прошелся по площади Агора , вошел под сень любимых и с детства знакомых стой . Поднялся на Ареопаг . частенько он тут бы-вал, частенько, особенно последнее время. А вот доведется ли побывать еще? Прошел в Акро-поль , где собрались забаррикадироваться те, кто оставались встречать здесь персов. Принес жертву на алтарь храма Афины, где по-прежннему нес службу старый облезлый от долгой жиз-ни, жрец. Подумалось, устоит ли храм? Все ли правильно мы сделали, оставляя город? Он этого не знал наверняка. Но и другого выхода для афинян, он не видел. Не умудрили его боги, значит, доведется делать так, как он сам уразумел! Выйдя из Акрополя, прошагал назад, к храму Зевса Олимпийского . Войдя под его коллонаду, полюбовался ее соразмерностью. Где-то здесь, помнил он с гимнасия, захоронен нетленный прах Девкалиона . Посетив последним кладбище Керамик, где лежал прах его родителей, Фемистокл поклонился их надгробиям, направившись на выход из города, куда должны были придти телеги с его домашними.
Все! Все экскурсии и воспоминания, какие он мог себе позволить, свершены. Надо от-правляться в Пирей, а оттуда на Саламин и заниматься своим делом. Гонец стратега, ставшего заставой у Платей, сообщил вчера утром, что персы, кажется, еще только начали выдвигаться к Феспию от Фермопил, ошеломленные приемом оказанным им Леонидом и его воинами. Что же, прекрасно! Значит, у них есть еще пару дней. Его также известили, что флот персов, еще даже не начал своего перемещения от пролива Артемисия.
Они все успевали. И перевезти жителей Аттики на Саламин и увести флот с морских про-сторов в узости проливов Саламина с полуостровом Аттика. Когда обе телеги, груженные, большей частью съестными припасами семьи, десять детей, кушая, в общем-то, понемногу, по-требляют чертову уйму продуктов, не напасешься, прошли через ворота, Фемистокл осознал по настоящему и окончательно – да свершилось! Афины покинуты! Ехали с ними конечно, и все их деньги и драгоценности. Богачом Фемистокла назвать было сложно, но и бедняком он не был никогда. Дорогу в Пирей он сам прокладывал, помниться, когда возводил его стены, насы-пал перемычку небольшого скалистого островка с Аттикой, превращая его в полуостров, и вел закладку фундаментов длинных стен, от Афин и до самого Пирея. Были бы эти стены построе-ны, афинянам не довелось бы покидать родной город, перед лицом приближающегося врага.
И вот пройдя меж холмами Муз и Нимф, дорога знакомая всем афинянам, кто хоть когда-нибудь отправлялся к морю, он миновал ворота и, догнав свои телеги, направился пешком по утоптанной, особенно в последние дни, дороге в Пирей. По левой стороне тянулись фундамен-ты и разметка Северной длинной стены, которая должна была оградить дорогу к Пирею с севе-ра, а с правой такая же разметка Южной длинной стены. Еще южнее ее намечалось разметить стену, которая должна была прикрыть старые морские ворота Афин, порт Фалерон. Он полагал, что делать этого не следует, но на этом настаивали остальные архонты. Когда же его полномо-чия архонта-эпонима завершились, стройка длинных стен, слегка притихнув поначалу, вскоре сошла на нет совсем. Когда он этими днями, объясняя афинянам, необходимость им всем поки-нуть город, аппелировал и к этому, вот, мол, опять проспорили тогда, не построили! В людях, видел он, зажигалась священное чувство мести. Сейчас он бы выиграл любые выборы. Мог бы быть избран архонтом-тираном пожизненно и самым демократичным образом. Но в том-то и дело, что сейчас не время выборов, а военное время. Болтать некогда – дело надо делать! А ко-гда придет время выборов, о сегодняшнем несчастье все захотят побыстрее забыть, и снова начнут привечать все тех же столь ненавистных ему словоблудов и прочую демагогическую сволочь. Он, конечно, попробует об этом напомнить, безусловно, попробует. Но уже сейчас на-варх осознал, что будет это совершенно излишним и напрасным.
Все постараются позабыть и, конечно же, позабудут о тех лишениях, какие им довелось испытать. И мутная волна дерьмократии снова вынесет на поверхность, всех этих Каллиадов и иже с ними. Нет, правы, наверное, те, кто ратует за монархические формы правления. Странно было зафиксировать появление таких мыслей в мозгу знаменосца демократического движения Афин. Наверное, допекло человека. Патриотом своего полиса он ведь был несомненным. А это явно бы пошло на пользу и самому городу и его жителям.
Идя обочь второй своей телеги и смотря на свежие лица своих двух младших детишек, смотревших на внезапно открывшийся перед ними широкий мир, доселе им недоступны, оста-вавшийся, как и гора Ликабетус, видная но и бескрайне далекая, вне круга их ощущений, Фе-мистокл словно новыми глазами оглядывался кругом. Хотя сколько раз он хаживал этой доро-гой прежде. То, размечая стены, то заводя под них фундаменты, то просто, спеша в строящийся Пирей. Полуостров, в который он превратил остров Пирей, насыпав перемычку, стал велико-лепным портом для кораблей, имея аж три природные гавани. Одну большую, основную, залив Канфар, делившийся самой природой на две гавани, поменьше – Зея и самую меньшую из них - Мунихий. А еще ведь были места и заливчики, в коих, при самых минимальных усилиях можно было тоже организовать гавани. Пирей был вторым излюбленным проектом Фемистокла, когда он стал архонтом-эпонимом. Им он заменил не слишком удобный и трудно обороняемый, слу-чись что, Фалерон, прослуживший Афинам гаванью добрую пару сотен лет.
Первым и самым главным, конечно же был флот, его гордость. А теперь по совместитель-ству еще и последняя надежда Афин. Вторым стал Пирей, морские ворота Аттики и Афин. А Фалерон остался городком, где с удовольствием селились афинские рыбаки и мелкие торговцы, не имеющие деньги оплачивать стоянку своих судов в гаванях Пирея, что было далеко не все-гда дешево, особенно узнав, что Фемистокл хочет взять и Фалерон под защиту длинных стен, размечая одну из них севернее Северной. Так что она обходила порт с севера, упираясь в гору Фалер.
Истолченная в мельчайшую пудру, поднималась их ногами и подводами невесомая серая пыль, растворяясь в пыльном облаке, непрестанно висевшим на дорогой, этими днями. Ну как же, за последние три с половиной – четыре дня, этой дорогой прошли десятки мириадов ног, проехали до мириада телег и протопали, их таща, еще десятки мириадов копыт, ослиных и ло-шадиных. А еще ж и коровы, и козы, и быки и собаки с овцами. И свиней ведь гнали ценлыми стадами.
Поднятая ими пыль, так и не отнесенная прочь, уставшим ее носить ветром, колебалась, клубясь, надо всей Аттикой, и оседала на ее известняк и мрамор, на оливковые рощи и вино-градники. Сейчас же дорога была, считай, пустынной. Впереди их пылила еще одна повозка, у которой устало шлепали по пыли босыми ногами трое взрослых, мужик, юноша и баба, а дер-жась за повозку, едва подымая ноги плелся седобородый, если он правильно определил его масть издалека, старик. На возу же, держась ручонками за грудящуюся рухлядь, сидели детиш-ки. Трое, мал-мала-меньше. Старый все время озирался назад, все не веря, наверное, что оста-вил он город, где, по-видимому, уже примерялся помереть. Малые же, точно также как и его малые, радовались жизни и новизне ощущений, хотя и делать это старались беззвучно, чуя, на-верное, угрюмость и отвратительное самоощущение взрослых. Обернувшись к Афинам, Феми-стокл рассмотрел двоих очень молодых людей, толкавших перед собой ручную одноосную те-лежку с их немудреными пожитками. Молодожены, наверное, не успели еще обрасти семейным добром. Им собраться  только подпоясаться! Но, обгоняя их, неуклюжим галопом пронесло всадника. Ага! Один из разведчиков от стратега, выступившего к Платеям! С чем он едет? А ну!
Всадник осадил своего коня, выведя его на шаг, рядом с Фемистоклом, узнав его. Судя по всему, видались раньше. И, согнувшись с седла, поведал:
- Разведка персов уже появилась у Платей. Стратег приказал нам всем отступить к Элев-сину . У Платей оставил только двоих, наиболее умелых и опытных. Пронаблюдать и дать нам знать, когда персы выступят из Платей.
Услышав, Фемистокл внутренне вздрогнул, боги, от Элевсины до Афин всего-то 118 ста-дий по последнему замеру, как близко-то. А ведь им еще до Пирея ехать почти 53.5 стадии. Но, внешне ничего не отразив на своем нахмуренном лице, внимательно и вопросительно посмот-рел на вестника:
- Еще что?
- Последние беженцы из Феспии и Платей точно прошли мимо Киферона , направляясь к Мегаре. Стратег думает, что уже сегодня к вечеру персы будут в Платеях. И мы, снявшись от Элевсина, уйдем к Афинам. Потому что, надо быть, их разведка подойдет к Элевсину.
- А что элевсинцы? Решили остаться дома?
- Готовят посланников к персам, кланяясь «землей и водой»!
- Таки решили покориться! Сам видел, что готовят послов?
- Сам!
- И уходить никто не собирается?
- Ну, почему? Уже ушло какое-то число народа на Мегару и Коринф! Но большая часть осталась дома. Как думаешь, стратег-тиран, договоряться они с Ксерксом?
- Думаю, договорятся! Они ведь не отметились при Марафоне, хотя отряды их гоплитов в нашей фаланге и были, это я помню точно. Но официально там именовали только афинян и платейцев. Хотя, надо знать, в каком душевном настрое прибудет Ксеркс под стены Элевсина, расположен ли он будет договариваться вообще. Ладно, оставив элевсинцев. Они выбрали свою судьбу, и она их не минует, уж будь покоен. Ты сейчас куда?
- Поеду в Пирей, передам все, что тебе сказал Каллимаху, потом назад, к стратегу Андро-нику.
- Передай Андронику и всем вашим, что семьи ваши, я приказал Каллимаху отправить с первыми же судами, думаю, они уже на месте. Обустраиваются. С этим тоже я приказывал им помочь, проследить. Пусть будут покойны и правят свою службу как след. Пирей мы оставлять без серьезного нажима со стороны персов не будем. Корабли там будут до самого конца. Уйти вы всегда сумеете!
- Спасибо, Фемистокл, передам! Им приятно будет это узнать.
Они коротко попрощались и всадник, нахлестав коня, сорвался в неровную рысь, поспе-шая к Пирею. Жена подошла к Фемистоклу, вопросительно заглянув ему в глаза:
- Тебя что-то беспокоит, муж мой?
- Тяжко, Архиппа, признаваться себе, что если бы мне оставаться архонтом хотя бы пять лет после того, как я им был год , я бы достроил длинные стены, довел бы до ума фортифика-цию Пирея и укрепил бы стены Афин. И мы могли бы совсем не покидать свой город, защи-щаться от персов с очень большой надеждой выстоять за его стенами, имея шанс сообщаться со всем миром через Пирей. Но, демократические процедуры и решение демоса неумолимы, я и стратегом то смог избраться второй раз только через десять лет после первого избрания. И сно-ва в преддверии военного столкновения с персами!
- А ты не думаешь, муж мой, что это твоя судьба. Ты – человек грозной годины, как и твой вечный оппонент, Аристид, кстати. Тогда персы грозили нам и вы, с Мильтиадом во главе, дали им отпор. Вот и сейчас година грозна и ты нужен полису!
-Да, сейчас нужен! А пройдет гроза, и что? Как бы не случилось, как с тем же Мельтиа-дом !
Архиппа возмущенно вздернула свой подбородок, сверкнув темными очами:
- Прекрати говорить глупости, муж мой! С тобой такой дури быть не может! Уж мы-то те-бя точно не бросим!
- Так семья и Мильтиада не бросила! Он сам от них отказался и гнал их! Чтобы благодар-ные ему за марафонское спасение олиса афиняне, не продали его детей тем же персам! Знаешь, стоит мне только вспомнить Мильтиада, я начинаю ненавидеть демократию. Потом же снова истово служу ей! Понимаешь Архипа?
И они продолжили брести под палящим солнцем к Пирею, с завистью поглядывая, на бла-гословненную сень оливковых рощ справа от них, южнее южных стен. Как, небось, хорошо сейчас, присесть в тени олив, никуда не торопясь. Дети, отгороженные от них возами, затеяли на пыльной дороге какую-то веселую возню. Ну, что ты с ними сделаешь? Не могут они долго сохранять серьезную сосредоточенность. Они ведь дети! Их дети! Фемистокл и Архипа, пере-глянувшись, по доброму и понимающе улыбнулись друг другу, продолжая свой путь…

ФЕСПИЙ, тот же день.
Сейчас Ксеркс уже никуда особенно не спешил. Отряд, возглавленный Мардонием, ушел по тракту от Альпен, наказывать Фокиду. Шахиншах запретил ему трогать только Дельфы, особенно повелев почтить и вниманием и подарками, дельфийский храм Аполлона и его ора-кул. Остальные города, кто успеет принести «землю и воду», наказаны могут быть умеренно, повышенными поборами, а уж те, кто не успеют, должны в полной мере испытать его гнев. Пусть Фокида первой изведает его нрав, чтобы знала, каково это – препятствовать царю царей в исполнении его замыслов. Еще когда он только миновал Фермопильский проход, пропустив, как всегда, впереди себя почти половину армии, и, уж совершенно точно, половину корпуса «бессмертных», к нему явилась депутация из Фив. Они не только принесли ему «землю и во-ду», но и униженную просьбу горожан, явить божескую милость и принять их гоплитов в пер-сидскую армию. Он милостиво соизволил согласиться, хотя на другую просьбу, освободить стратега Леонтиада и его воинов, отреагировал совсем по иному, скорее недружественно, чем как на просьбу своего новобретенного союзника:
- Они дрались против меня, дрались не хуже других, а потом предали своих товарищей и сдались. Это поступок недостойный мужчин, он рабский изначально. Так поступают только ра-бы, причем, рабы подлые! Они все поверстаны в рабы и клеймены раскаленным железом. Такое клеймо, знаете вы, с тела не исчезает. Вот и им никогда уже не перестать быть рабами и не стать свободными людьми. Рабами они стали не силой взявших их в плен людей, а своей волей, и останутся ими довеку!
И больше к нему с просьбами о Леонтиаде и его воинах фиванцы не обращались. Так и изникли все они во тьме азиатского рабства, неведомо где и неведомо когда. А царские войска, длинным мировым змеем, ползли по гористым дорогам Беотии, толкли ногами серую камени-стую пыль. Вперед регулярно уходили конные отряды легкоконных стрелков, чаще иных, ски-фов. Ибо уж их-то данные, на поверку никогда не оказывались ложными. Оттого и осуществля-ли они разведку в интересах всего воинства шахиншаха. Вся тяжелая конница, катафрактарии и жалкие остатки клибанариев, почти полностью изведенные греками царя Леонида в первый же день сражения в Фермопилах, шли компактными группами посреди пеших воинов шахиншаха. Убоявшись, кстати, оставить Фермопильский проход бесконтрольным, Ксеркс занял его отря-дом персидской пехоты, численностью в добрых 5 тысяч человек. Научил Леонид Ксеркса ос-торожности сугубой. Доказал и ему самому и всей его армии, что их «бессмертные» очень даже смертны.
Численность своего корпуса «бессмертных», неплохо пощипанного Леонидом в Фермо-пилах, он поспешил восстановить, приказав Гидарну, снова набрать в него людей из тех, кого он присматривал ранее. В Фермопилах отличиться не смог никто, все одинаково бывали биты, в том числе и те же «бессмертные». Не просто биты, а биты так, что до сих пор морда болит! Но Гидарн всегда имел ввиду какое-то число воинов, отбирая их, в основном, в корпусе пер-сидской пехоты. Этих, по крайней мере, не надо было переучивать, они и в своем корпусе ис-поведовали тот самый строй и метод боя, что и «бессмертные». Да и командный язык фарси все знали точно, что тоже было совсем немаловажно для его многоплеменной и многоязычной ар-мии, составленной из отдельных отрядов, подвластных персам народов, сохраняющих свой обыденный уклад и боевой порядок. Лишь небольшая часть претендентов была из мидян и со-всем уж немногие из вавилонян. Но те, последние, понесли большие потери в последнем бою с греками Леонида, а мидяне – в самом первом столкновении в Фермопильском проходе. И мно-гие из тех, кого намечал себе Гидарн, похвастаться тем, что они живы, были уже не в состоя-нии, как не в состоянии они были делать и что-нибудь вообще. Персы не очень утруждали себя заботой о своих павших, погибших в проходе.
Оставили их там, где они и полегли, просто велев жителям Анфел, Фермопил и Альпен там прибраться после их ухода. Это было не просто жесткосердие варваров, как любили пред-ставлять это досужие пишущие греки и все иные, описывавшие последствия персидских похо-дов.
Однажды, еще в царствование Камбиса II , того самого, что убил своего брата Бардию, в период его похода в Египет, случилось у него сражение с войсками фараона Амасиса  у крепо-сти Пелусия . Битва была ужасающе упорной и кровопролитной с обеих сторон в ней прини-мали, кстати, участие, греческие наемники. Но в итоге Амасис потерпел поражение и бежал с остатками своих войск в Мемфис . Персы, решив похоронить своих воинов, павших в честном бою, оставались на месте почти полные четверо суток, и узнали, что египтяне плотно сели в осаду в Мемфисе, успев собрать и достаточный припас, и новое войско. Египет от своей судьбы не ушел, пав-таки в руки персам. Но осады Пелусия и Мемфиса затянулись надолго, заставив царя царей воевать с фараоном очень долго. Потом были восстания и их укрощения, поход этот закончился только через несколько лет. Причем по окончанию похода, уже на пути домой Кам-бис II, не доехав до собственно персидских владений, помер.
Воспользовавшись отсутствием в столице Камбиса, неважно живым, или мертвым, трон захватил некто Гаумата , маг , назвавшись Бардией, братом Камбиса, им же самим и убитого еще до похода, и во всеуслышанье объявив, что шахиншах Камбис II умер в Египте, что, кста-ти, было правдой. А он, Гаумата, и не Гаумата вовсе, а его брат Бардия, на которого он был очень похож и с лица и с фигуры. И, в отсутствие наследников мужеска пола у Камбиса II, именно он наследует трон. Хорошо, папенька нынешнего царя царей Ксеркса, Дарий I , сын сводного брата Кира Великого, Гистаспа, сидевшего хшатрапаваном в Вавилоне, вовремя под-суетился, организовал успешный заговор, и убил самозванца, сев на персидский стол. А то бы ушла корона из рук рода Ахеменидов! Канула бы в лету и – поминай, как звали!
С тех пор в персидской армии было принято оставлять захоронение своих убитых мест-ному населению. Им, мол, это более всего нужно, чтобы зараза какая не объявилась. Вот пусть и подсуетятся! Именно так они поступили и на сей раз, оставив все дела по захоронению мерт-вых, грекам, проживающим близ прохода и в нем самом. Пусть их, труждаются. А сами пошли на юг, в Беотию.
Уже вступив на земли Феспии, Ксеркс подивился пустынности селений, откуда, похоже, ушли все жители. И разослал многочисленные разъезды саков и эфталитов, с приказом изло-вить побольше местных жителей, и предоставить шахиншаху возможность поговорить с ними. Уже к обеденной остановке шахиншаха, Горбаг привел к нему шестерых греков-пастухов со скрученными за спиной руками, изловленных легкой конницей в окрестностях. Осмотрев их жалкие одежды и грязные босые ноги, царь царей брезгливо спросил:
- Скажите мне греки и не прикидывайтесь незнающими, я не поверю в это, куда подева-лись жители всех окрестных сел?
Самый старый из греков, щеголявший стриженной седой бородой, взял ответ на себя:
- Великий царь, греки из окружающих сел, убоясь мести твоих воинов за бой в Фермопи-лах, ушли на юг, надеясь там схорониться!
- А ты почему не ушел, седобородый?
- Стар я стал великий царь по гористым нашим дорогом от войск бегать! Куда мне от моих коз идти? Только они меня и кормят, давая молоко и сыр! Хлеба я ем мало. Откуда мне его иметь? Разве что кто-нибудь подаст. И кто меня ждет? Где?
- И мести моих воинов не боишься?
- Как не бояться, великий царь. Всякая живая сущность еще хотя бы немного пожить стремиться. Так вот и я, хотя и стар уже изрядно, помирать не тороплюсь. Решат боги, что пора мне – тогда пора. А нет, так я и не тороплюсь, повидаться с ними еще всяк поспею, поживу еще, пока они терпят, потопчу землю. Прости, если что не так сказал, великий царь, темные мы, все среди коз, да среди коз! Тут язык человеческий не забыть бы!...
Шахиншах, ухмыльнувшись в бороду, повелел своим воинам отпустить тех греков, нечего ему было на них править. Нищи они и страхолюдны, что с них взять? Но селища их опустевшие своим войскам грабить и жечь не запретил.
Уже к вечеру того же дня малые селища, все сплошь покинутые своими жителями, стали попадаться персам намного чаще, чувствовалось приближения главного населенного пункта полиса, города Феспии. Высланная к нему разведка из легкоконных саков, вернулась обратно, сообщив, что город, наверное, пуст, поскольку тих больно, но ворота его закрыты. Попытки проникнуть в город, минуя ворота, через стены, стоило жизни одному из саков. Его, подобно насекомому лезущего по узловатой веревке на стену, угостили дротиком, нанизавшем бедолагу, как раз на середине подъема. Саки, разумеется, обстреляли из луков все бойницы города види-мые с их места, особенно старательно садя свои стрелы в ту, из коей, как им показалось, как раз и вылетел тот злокозненный дротик. Эта проклятая страна продолжала злонамеренно забирать жизни его воинов, ничего, по сути, за это не платя, а если и платя, то безбожно мало!
Новой группе саков, было велено взять себе за спину по мидянину, снова уходя к городу. К тому времени, когда «бессмертные» и колесница царя царей, окруженная телохранителями, следовавшая посреди их порядков, прибыли к стенам города, ворота оного были гостеприимно распахнуты, а возле них валялось несколько трупов мидян, саков и греков. Расхрабрившись шахиншах повелел вступить в город большому отряду мидян, отрядив за ними приличную часть своих «бессмертных», а вслед за ними въехала в город его колесница.
И ничего особенного! Таких городов, начиная с Абидоса , пусть и меньшего, чем Фес-пий, он навидался за свой поход сюда от Геллеспонта вдоволь. Города за каменными прочными стенами, набитые тесными каменными клетушками, каковые эти вонючие греки чересчур гордо именуют своими домами. У них здесь даже дворцы их знати и правителей так же мало напоми-нают настоящие дворцы, какие довелось во множестве наблюдать персам в Азии, как их тесные клетки для домашних животных, напоминают человеческие жилища. Правды ради, черный люд и в Азии, живет нисколько не лучше греков! Но и не хуже ничуть! Улицы узки и извилисты. Оно и понятно – мера на случай нужд обороны. Его колесница, влекомая квадригой смогла проехать, только сняв с осей серпы. Разозленный отчаянной тишиной города, едва раскалывае-мый цокотом копыт квадриги, влекущей его колесницу и лошадей его конвоя, шахиншах ос-матривал город уже с совсем не сдерживаемым брезгливым отчуждением. Оно было столь яв-ственно выражено на его одуловатом лице, что всадник-эфталит , не потрудился даже взгля-дом испросить разрешения царя царей, увидав греческую старуху в черном одеянии. Страшно шаркая не поднимающимися ногами, она вышла из своей лачуги, посмев поднять глаза на са-мого шахиншаха. Скачок коня и шелест меча, покидающего ножны, слились воедино. Меч, сверкнув на клонящемся к концу своего дневного пути, солнце, срубил голову старой легко, словно не встречая совсем никаких препятствий со стороны ее хрупких уже позвонков. И она, опростоволосев, темный плат, соскользнув с волос, падал рядышком, и обезголовев сразу, упа-ла на пыльные плиты мостовой, перед открытым зевом дверного проема той лачуги, из коей и выползла накануне. Волосы, собранные прежде под куском черной ткани, седым покрывалом, омоченным в темно-красное, рассыпались по грязным плитам мостовой, пугая сразу всхрап-нувших и дернувшихся лошадей. Голова даже не покатилась, мягко шлепнувшись на свои соб-ственные волосы. А открытые, прежде черные, а ныне уж совсем выцветшие мертвые глаза старухи, уперлись мертвым и страшным взглядом в самого Ксеркса. Шахиншах поморщился, взрогнув, а Горбаг кивнул своему воину. И один из его телохранителей небрежно откинувшись в седле, ожег слишком старательного эфталита, своим страшным арапником .
Такими насмерть били волков на охоте, если сумели попасть им по носу кусочком свин-чатки, зашитым на конце арапника. Его и возили то с собой его телохранители, именно для то-го, чтобы разгонять густые толпы перед повелителем. Никто из них и никогда даже и подумать не смел, оскорбить своего собственного скакуна таким вот чудовищным способом. Как мож-но!? Вот разогнать собак, или обнаглевших простолюдинов с пути повелителя – пожалуйста! Вот и сейчас, кусочки свинце, закрепленные на разлохмаченном конце арапника, больно впи-лись в тело того злосчастного эфталита. Тот визгливо взвыв, бешено толкнул своего послушно-го коня шенкелями, унося свои бока подальше от намечающихся побоев.
Сразу же позабыв об этом эпизоде, шахиншах и его телохранители продолжили свой путь. Но город был слишком мал, и они вскоре проехали его насквозь, успев заметить рыночную площадь, отмеченную странными постройками, называемыми греками стоями, под сенью коих им так удобно торговалось своими овощами, зерном, мясом и креветками. Там же поблизости оказался и храм какого-то греческого божка. Скосив на него глаз, царь царей лишь коротко бросил:
- Стереть в пыль!
И едва он успел проехать, как к святилищу бросились его воины из киссиев, вооружив-шись чем потяжелее. Вышедший им навстречу со взнятыми вверх руками, седобородый жрец, оставшийся при алтаре своего бога, когда все бежали, бросив и город и все его алтари, тут же упал с размозженной головой. А на алтарь, нисколько не умедлив, обрушились тяжелые удары каменных обломков, разномастных кувалд и тяжелых молотков. И действительно! Не успел царь царей даже и за город выехать, как от алтаря и самого храма осталась только мраморная крошка и витающая в вечернем воздухе мелкая пыль. Остановившись на отдых в оливковой роще за городом, Ксеркс повелел своим военачальникам готовить на завтра множество разных таранов, но делать это не шумя, не мешая ему спать. И странно было видеть, как в ночи по го-роду, освещенные яркой молодой луной, слоняются, словно бесплотные привидения, тени пер-сидских воинов, изыскивая средь городских строений, всякие возможные части своих таранов. И, попутно, умерщвляя все еще живое в городе. Брошенных стариков и животных.
Когда же шахиншах соизволил поутру встать ото сна и вышел умываться, город и лагерь персов, взорвались какофорнией звуков собираемых во всех его концах таранов. Кто-то подве-сил тяжелое бревно под двумя козлами на длинной верви, иные использовали в качестве тарана тяжеленный жернов от мельницы, висящий на треноге. А кто и догадался поставить свой таран на колеса, и даже успел это сделать ко времени. Сев за накрытый стол и снова поморщившись, шахиншах взмахнул рукой:
- Начинайте!
И началось. Над городом встали клубы плотной штукатурочной и известковой пыли. Многочисленные тараны, ломы и кувалды ломали стены домов, дробя в пыль черепицу, проби-вали дыры в защитных стенах всего города. Засыпались колодцы и поджигались сараи. К вече-ру шахиншах повелел удалиться от города, уж больно досаждала пыль, поднятая его старатель-ными воинами, рушившими город, а разошедшиеся воины продолжали рушить его и далее. Разрушение завлекает азартом своим ничуть не меньше чем созидание. Но, если для второго нужно вдохновение и талант, ну, хотя бы муза под кроватью, то первому вполне достанет про-стейшей смекалки и приказа ближайшего военачальника. И никаких муз, или нимф, скажем, не надобно, запросто сойдут и шлюхи под бок на ночь!
А по персидскому стану, расцвела пышным цветом мелочная меновая торговля, объекта-ми коей выступили, разные жалкие пожитки, найденные мародерствующими воинами в разва-линах разрушаемого ими города. Но и тут воинам оказалось выделено совсем немного времени. Ибо утром следующего дня, наскучив видами повсеместного разрушения, шахиншах повелел выступать дальше. За своей спиной они оставили стены некогда красивой Феспии, внутри ко-торых все еще оседала пыль тотальных разрушений и поголовного грабежа. Разрушать сами стены, Ксерксу показалось скучным и глупым – чего там перекладывать тесанный песчаник с места на место? Жить в городе грекам осталось все равно негде, как, впрочем, и молиться сво-им богам. Но несколько дыр в городской стене, его воины все же проделали. Оставив осталь-ную стену в качестве скорлупы выеденного яйца. В назидание, наверное.
Всепожирающая змея огромного персидского воинства, выступила дальше, продвигаясь к успевшим вовремя стать ему союзными Фивам. Выступив не так уж и рано, к Фивам, тем не менее, приближались слегка за полдень. Да и что там, какие-то 80 греческих стадий ! Архонт Фив выехал встречать царя царей, своего нового грозного союзника, почти к самому Феспию. Он прибыл во главе сотни всадников, набранных из числа лучших семей Фив. Весь путь архонт проделал, страшно ерзая в таком неудобном ему седле, рядом с колесницей царя царей, вынуж-денный, пренебрегая страшной болью в растрясенной, вконец, спине, и отбитом, напрочь, коп-чике, развлекать Ксеркса своими рассказами о том, что царь царей видел вокруг. Впрочем, гре-ческая природа большим разнообразием их не радовала. Все те же гористые склоны с частыми оливковыми рощами, где вызревал очередной урожай, столь уважаемых греками олив. Скудные нивы греков, политые потом селян на каменистой и не особо тучной почве.
Вот только в селищах на землях, принадлежавших Фивам, не наблюдалось того безлюдья, что встретило персов в землях непокорного Феспия. Местные селяне торопились одеть празд-ничные наряды, как повелели им со вчерашнего вечера городские власти и с показной радостью на лицах, приветливо кричали свое обычное: «Эоэ!» Скучная страна эта Греция, подумалось Ксерксу, пока он слушал архонта, заливавшегося в похвалах местным винам и оливам. Фивы их тоже встретили многолюдьем. А когда на царя царей на торговой площади города, фиванские греки возрешили напялить лавровый венок, в знак своего расположения, разогнавшийся с ним в руках архонт, едва не наткнулся грудью на копье телохранителя. Ошарашено остановившись, архонт не ведал, что ему делать и, наверное, запорол бы все и вся. Выручил, как всегда, Горбаг. По его знаку, один из телохранителей, а они все и каждый досконально изучили всю систему знаков Горбага, принял венок на острие своего копья. Сняв его с копья, он передал венок Гор-багу, а уже тот, осмотрев, понюхав и даже задумчиво пожевав кусочек листа, слегка сморщив-шись, с поклоном, протянул его своему повелителю. Криво усмехнувшись одуловатым лицом, тот спросил своего начальника охраны:
- Это для чего?
Горбаг пожал плечами, не ведая, зачем греки приперлись с этим венком? Те, что дрались с ними насмерть в проходе, выглядели и мужественнее и понятнее. Эти же – не рыба и не мясо, так, хрень вегетарианская:
- Не знаю, величайший!
- Предложи это коню твоего соседа-телохранителя!
Приказ величайшего был совсем недвусмысленен, хотя Горбаг и подозревал, что это мо-жет сильно оскорбить греков. Ну да и хрен с ними! Разве, любящий так унижаться, имеет пра-во оскорбляться? Он протянул венок коню телохранителя, ехавшего рядом с ним. Тот, понюхав лавр, энтузиазма к его поеданию не выказал, презрительно отвернувшись и фыркнув. Ему бы зеленой травки! А это что за хрень такая, извините, не понятно, чем и воняющая-то? И снова презрительный голос шахиншаха, безо всякого стеснения комментирующего происходящее, по-гречески и во весь голос:
- Даже скотина такую пакость не жрет!
И разочарованный вздох у затаившей дыхание толпы вокруг. А все телохранители, отреа-гировав на этот вздох, полуобернувшись в седлах, натянули свои луки, выцеливая в толпе гре-ков, каждый свою живую мишень. Каждому из людей, собравшихся на торговой площади Фив, казалось, что грозные персы целят свои луки именно в него, любимого! Смяв всю церемонию торжественной встречи союзника и повелителя, персы отбыли из города, встав на ночевку по-среди оливковых рощ под стенами города. Хотя Ксерксу и был предложен лучший дворец го-рода. А уже наутро, едва переговорив с архонтами Фив, выступили по направлению к Платеям. К полудню можно уже было достигнуть и этого города, ибо и он отстоял от Фив не далее Фес-пия, только второй располагался 80 стадиями западнее Фив, а первый, почти столькими же ста-диями, южнее. Но земли, тяготеющие к Платеям, и без того быстро обнаружились по покину-тости их сел и селищ на пути персов, что после оживленности фиванских владений, выглядело диковатым. Грабить в этих каменистых деревеньках, прячущих жалкие строения из камня ди-каря, за едва стояшими плетнями или стенами из такого же камня-дикаря, было нечего даже самым затурканным воинам Великой армии. На всем лежала печать заброшенности. Пусть и недавней совсем, но уже основательно вступившей в силу. Осматривая покинутые дворы, вои-ны быстро поняли, что все, чем они могут тут поживиться – ветхое тряпью и старая кухонная утварь, долго служившая своим хозяевам. Все нужное и годное к употреблению, сквалыги-греки унесли с собой, угнали весь свой скот и все свои телеги. И еще, быстро осознали самые досужие воины, обшаривая брошенные жалкие усадьбы, что куда-то совсем исчезли все земле-дельческие инструменты, определенный набор которых повсеместно должен был наблюдаться. Значит, где-то спрятали, не станут же они тащить в неблизкий свет бегства весь свой сельско-хозяйственный инвентарь! Так им никакого тягла не хватит. А вот спрятать где-либо, рассчи-тывая вернуться, когда минует персидская напасть – так и пожалуйста! Вернуться? Так они рассчитывают нас победить? Гы! Мечтатели! Такую армию и победить, причем уже все отдав! Если бы сразу уперлись, как те у Фермопил, еще у Олимпа и потом заставили бы каждый узкий горный проход заливать своею кровью – может быть и остановили бы. Особенно если дрались бы как те, кто сражался в Фермопилах. Название это каждый перс из войска шахиншаха запом-нит надолго, если не навсегда. И бойцы начали забавляться, на спор отыскивая тайники с инст-рументарием для работы на земле. Они их даже и не раскапывали, зачем они им? Просто убеж-дались, там инструмент, или нет? И бились об заклад и ставили ставки. Надо же им хоть чем-то развлечься, когда никого более рядом нет? Вот они и развлекались, пока не подошли к Плате-ям. Там даже ворота были распахнуты настежь. А из города ушли все люди, захватив все с со-бой. Даже старух и стариков, найденных ими в Феспии здесь не осталось. И бездомные живот-ные, похоже, покинули этот город вслед за людьми. А ящерицы и змеи, словно осознав, что люди ушли отсюда надолго, если не навсегда, раз утащили с собой все свои транты, поспешили занять самые нагреваемые солнцем камни, у входов в покинутые жилища людей. Восполняя недостаток тепла в своих тенистых подземных и подкаменных укрывищах, где они обычно об-ретались, когда поверхность мостовых гудела от людской поступи, а на улицах громко пере-кликались их голоса. Только рановато они выбрались. С людьми всегда так – одни уходят, дру-гие приходят. Так и ящерицы с гадами ползучими внезапно были безо всяких предупреждений потревожены мощными ударами в стену, доносившимися от городских ворот, тех, что от Фив. Это Ксеркс, не мудрствуя лукаво, повелел разворотить стену у самых ворот тараном, делая проход в город втрое шире, чем он был. Потом же снова началась такая же вакханалия, как и в Феспии. Только на сей раз колодцы оставили в покое, припомнив, как утром у Феспия при-шлось спешно искать источники, чтобы напоить свой продовольственный, тягловый и верховой скот, да и самим напиться вволю тоже. Так ведь можно было и свой тягловый скот погубить! Колодцы ведь можно засыпать, коли уж руки так чешутся, и под самый отход. А лучше так и вовсе не делать этого. Глядишь, они и пригодятся когда. Большинство воев Ксеркса происхо-дили из мест, где к воде, тем более питьевой, относятся бережно. Этим засыпать и засорять ко-лодцы было уже и совсем поперек натуры. Обладая уже сноровкой, наработанной в несчастной Феспии, Платеи разрушили много быстрее, да он, собственно, ведь и был поменьше.
И снова заночевали под стенами города, ими разоренного. А утром, позавтракав, продол-жили свой путь. Оставив справа от себя, равнодушный ко всяким человеческим поползновени-ям, Киферон, подались персы к перевалу Гифтокастро, за которым открывался прямой путь на Элевсин. До перевала было немногим более 55 стадий, а там и до Элевсина примерно столько же. Разведка доложила, что Элевсин не покинут, там, похоже, намерены покориться персам. Сам про себя Ксеркс еще не решил, как он поступит с Элевсином и его жителями. Официально они персам не противились, наказывать их вроде не за что. Однако они уже живут на аттиче-ских землях, где господствуют эти мерзкие Афины и вряд ли были совсем уж в стороне от сра-жения при Марафоне. То-то же, часть жителей, доложили разведчики, все же ушла из Элевси-на. Правда, не в Афины, а в Пелопоннес, но это меняет мало. Пелопоннес противится ему, и будет противиться, доколе сможет, особенно Спарта. А в Афинах он будет днем, много, двумя, позже. Там не спрячешься и не спрячешь свои семьи. Придется либо противиться ему с оружи-ем в руках, что чревато быстрой гибелью всегда и везде, либо уходить. Покориться у Афин уже не выйдет. Он их покорности просто не примет. Он дал слово отцу, слово под страшной клят-вой, поругать которую – страшный грех для любого приверженца зороастризма.
Делегация Элевсина встретила царя царей с изъявлением своей покорности, сразу же зав перевалом Гифтократо, на границе своих земель. Встретила выражением верноподданического восторга, «землей и водой» и клятвами, что все жители, принимавшие участие в Марафонской битве, десять лет назад, изгнаны экклесией их полиса и город покинули. Они сами, мол, с ними расправились, пусть величайший себя этим не утруждает. Но Ксеркс уже решил для себя, что рушить город и избивать его жителей он пока не станет. В ответ на заверение представителей города о том, что все побывавшие под Марафоном ими выявлены и изгнаны из города, царь ца-рей только лыбился в бороду и непонятино кивал. То ли принимая смысл сказанного, то ли усомнившись в нем. Да и решение по Элевсину, он, кажется, нашел!
Он посадит сюда своего человека, официально для того, чтобы убедиться, что все сра-жавшиеся при Марафоне, город покинули и  наложить руку на их дома и имущество, прежде чем его разграбят благодарные им сограждане. Если среди него найдется нечто достойное, оно должно перейти персидскому царю. По закону и по обычаю. Как вира за ущерб, нанесенный его отцу при Марафоне. Дома же таких жителей должны обязательно и непременно быть раз-рушены. Разрушены показательно и основательно, проще говоря – стерты в пыль!
Переночевав под Элевсином, шахиншах уже на следующий день выступил на Афины. Под Элевсином он оставил Гидарна с его частично пополненными «бессмертными», как заслон от возможного улара с Пелопоннеса, от Мегары, которая, как докладывали его разведчики, запер-лась в осаду. Уже с дороги он добавил Гидарну почти всех киссиев и скифскую конницу, при-казав тому начать развивать давление на Мегару и Истм. Сначала Афины! А потом, развязав себе руки с афинянами, он займется и Пелопоннесом и, прежде всего, конечно же, спартанцами и лакедемонянами  вообще. От Элевсина, мировой змей войск царя царей, последовал берегом моря к Афинам, вскоре снова очутившись в покинутых селах, среди оставленных людьми оливковых рощ. Привставая в своей колеснице, шахиншах нетерпеливо вертел головой, ожи-дая, когда же, наконец, станут видны Афины. Одна из основных целей его столь долгого путе-шествия. А вокруг была все та же унылая покрытая серой истолченной в мелкую пудру, пылью, аттическая уже дорога. Она петляла, повторяя изгибы морского побережья и причудливые вы-беги окружающих предгорий. И пыль, пыль, пыль…
А не хочешь пыли – едь поперед всех, сразу вослед уходящим за окоем конным разъездам. Это и в своей-то империи было страшновато, мало ли откуда можно было дождаться меткой стрелы от благодарного жителя окрестностей? – что ж тут говорить о чужой, да еще и враждеб-ной, стране. Но на перевале, разделившем путь из Элевсин в Афины, примерно пополам, в его воинов полетели стрелы. Мосхи  сводного братца Ариомада  быстро развернулись, пробе-жавшись по окрестным скалам. Но, никого не отыскав, вернулись, разводя впусте руками. От-личившиеся при исполнении обхода воинства царя Леонида по Анопейской тропе, они могли себе это позволить. С приближением к Афинам нетерпеливое ожидание Ксеркса становилось все более очевидным. Опытный Горбаг давно уже видел, что царь царей с трудом удерживает рвущуюся наверх истерику. А дорога все тянулась унылой серой лентой под ноги отборной квадриги царя царей. И Убом, его постоянный и всегдашний возница и щитоносец, стал уже совершенно серым с лица, от покрывавшей его смуглую от природы кожу, пыли. Подскакал Асполодом, вождь саков , возглавивший все головные дозоры персов и головной отряд их ка-тафрактариев , набранные исключительно из скифов-саков. Его легкоконные разъезды уже до-вольно-таки давно разъезжали под стенами Афин, Асполодом и сам подъезжал к городу и даже проехал вдоль его стен, чтобы убедиться только в том, что город пуст совершенно. Но ворота его закрыты. А поскольку они запираются изнутри и сделать это в одиночку, или небольшой группой в пару – тройку человек, или невозможно, или невероятно сложно, кто-то в городе, на-верное, остался. Но проверять это уже не дело конных, а работа для пехоты. Асполодом своею властью, а Ксеркс, убедившись в его абсолютной надежности, назначил его начальником го-ловного отряда своей армии, разослал малые разъезды во все стороны, особенно проверяя до-рогу, ведущую к морю.
Там греки разметили и даже заложили фундаменты очень длинных стен, охраняющих эту дорогу и Асполодом, поняв по такому признаку, насколько важной почитал ее противник, счел нужным хотя бы проверить, куда эта дорога ведет. В остальном же, все было, вроде, как обыч-но. Колесница царя царей обгоняла нестройные ряды пеших и конных воинов разных народов, следуя к Афинам. Но поспели туда уже только после полудня, ближе к вечеру.
Вступать в отменно недружественный город, пусть и покинутый своими враждебными персам жителями, накануне темноты, было бы верхом глупости. Его шатер был уже разбит в оливковой роще поодаль и шахиншах, распорядившись всеми силами и средствами вести раз-ведку города, сел ужинать, беседуя со взятыми из Элевсина греками. Они рассказывали царю царей об Афинах, предваряя его собственное впечатление. Дороги всегда утомительны, осо-бенно для людей тучных, не склонных к физической активности. А Ксеркс давненько уже отка-зался от активной жизни. Потому-то он так завистливо и поглядывал на ладную фигуру, не ус-тупающего ему своим возрастом Асполодома, столь уместную в седле на лошадиной спине, гибкую и сильную. Видел царь, что, проведя весь день в седле, не чувствовал вождь саков по-ной разбитости, не ходил как старик, держась за спину, не ставил ног в раскоряку. Конный вождь народа конников. Первый кентавр среди многих равных ему кентавров. Наслушавшись греков и осмотрев от своего шатра ночные Афины, темные и страшные своей неизвестностью, дополнительно усиленной темнотой, Ксеркс немного притих. Это зрелище его подавляло…
Утро показалось персам особенно светлым и радостным. Окружающие греки, рассказывая персам об Афинах, восхищались величиной города, подобравшего под власть своего полиса, всю Аттику. Но персы, явившиеся из краев, где большими городами никого не удивишь, по-скольку они шумели там уже тогда, когда в Греции шумели только волны морские, разбиваясь о берега, камнепады в их горах и леса в межгорных долинах. А греки, точнее, те, кто населял эти края до них, еще раньше ахейцев  и минойцев , пеласги , что ли? – одетые в козлиные шкуры, шлялись по горам, разыскивая горных козлов. И тащили их, если повезет, в окрестные пещеры, своим столь же диким, как и они сами женам, чтобы те им пожарили мясо на кострах, какие их племена вынуждены были поддерживать непрерывно, поскольку добывать огонь уме-ли еще совсем не многие и не во всяком роде-племени. А их чумазые, испачканные в пепле ко-стра вечно голодные детишки, торопились украсть это мясо, суя его в рот сырым, недопечен-ным. Голодному оно всякое вкусно
Великие города Великого Востока уже тогда были многолюдны и прекрасно устроены, изведав благости водопровода и канализации, до сих пор неведомой грекам. В тех городах рас-цветали многие искусства и еще более многочисленные ремесла. Так удивить ли этим грече-ским городам-курятникам его, владыку таких городов как Ниневия, Вавилон, Кадеш, Ершала-им, Мусасир, Мемфис, Дамаск и Фивы египетские, избави Ахуромазда от упоминания этих греческих позорных Фив в таком великолепном перечне? И многие-многие другие, большие и малые, древние и недавно вставшие, всякие. Нет, городами его не удивить, как не удивить и его воинов. А еще ведь в их земли добирались купцы из удивительных стран с востока, воистину удивляя описаниями огромных тамошних городов и существующих в них порядков. Ему очень интересно было взглянуть, где и как живут те люди, что осмелились бросить вызов отцу его Дарию Гистаспу и ему самому.  То, что он увидел в разрушенных Феспии и Платеях, в ставших ему союзными Фивах и в покорившемся Элевсине, его нисколько не впечатляло. Может быть Афины, наконец, впечатлят? Вчерашний беглый их осмотр в сумерках, не дал ему определен-ного представления даже об их реальной величине.
И утром, пока его воины быстро ладили из подручных материалов таран, собираясь разва-лить Элевсинские ворота, выходящие на «Священную дорогу» в Элевсин, он, сопровождаемый, как обычно, телохранителями и катафрактариями корпуса бессмертных, поехал осматривать город со всех сторон, докуда у него выйдет доехать. Но гористая местность, окружавшая Афи-ны, не пустила царя царей совершить объезд города хоть сколько-нибудь полный.
Когда он вернулся к Элевсинским воротам, таран уже подтаскивался к ним. Всем распо-ряжался его младший брат Гистасп, сильно выросший в глазах своего царственного единоут-робного брата, со времени боев в Фермопилах. Персидские пехотинцы, облепив таран, ахнули его наконечником, окованным сталью в ворота. Те устояли, не оказав слабости. Ахнули еще, и еще, и еще… на пятнадцатом ударе ворота ощутимо перекосились и зашатались, а после два-дцатого, сорванные с петель, освободили проезд в город. Пешие персы, проникнув в город, вскоре сообщили, вернувшись назад, что он тоже пуст и туда сплошным потоком потекли «бес-смертные», а посреди них и колесница царя царей, плотно окруженная его закованными в бро-ню телохранителями с настороженными луками и брошенными на тетивы стрелами. А Убом, правя квадригой одной рукой, другой взялся за щит.
Но ехать по городу им не довелось, уж больно узки и тесны были его улицы. Даже со сня-тыми с осей серпами, колесница все цеплялась за какие-то выступы и лестницы, не имея воз-можности проехать. Царь царей выразил желание пройтись по городу пешком, и Горбагу при-шлось в спешном порядке менять охранный ордер с верхоконного, на пеший.
Вскоре царь царей, с верным Горбагом рядом, вышагивал по афинским улочкам в тесном ромбе, составленном его двенадцатью телохранителями. Все как один закованными в тяжелую чешуйчатую броню. А впереди часто и шустро зашнырялми пешие персы из состава корпуса Гистаспа, осуществляя предварительный осмотр этих греческих лачуг. Резерв телохранителей, еще, как минимум, три - четыре дюжины великолепно одоспешенных молодцов, Горбаг держал поодаль. Мало ли что? а город-то ведь чужой! И никогда не угадаешь изначально, все его по-кинули? – или остался некто способный атаковать персов.
Город произвел на Ксеркса воистину унылое впечатление. Серые безликие, чаще всего двухуровневые дома с балконами и частыми выступами и с лестницами, спускающимися на улицу. Вонючие и кривые каменистые улочки, покрытые каменистой же пылью. Дорога вела его краем района Керамик, близ самого знаменитого кладбища Афин. Рядом, пыхтя и отчаянно потея, брел в гору рыхлый и очень пожилой архонт Элевсина. Его Ксеркс взял с собой для со-провождения по городу, тот в разговоре сдуру ляпнул, что хорошо знает Афины, бывая там часто. Вот и отдувайся теперь, потея и воняя своим потом. Пока, впрочем, пояснять было нече-го, но, поспешая вперед, к уже видимому издали Акрополю, вознесенному на холм в северо-восточной четверти города, шахиншах вступил на широкую, посыпанную отборным щебнем и прекрасно выровнянную улицу, пересекавшей наискось довольно-таки большую площадь,
- Панафинея!
Промолвил торжественно архонт Элевсина, тут же пояснив, что это улица используется во время Панафиней, праздника в честь богини, давшей свое имя городу. По ней несли те наряды, в какие обряжали затем статую богини.
- Дикари!
Презрительно хмыкнул царь царей. Знал он, конечно, что в Греции его часто именуют варваром, потому и не упускал возможности при всяком удобном случае именовать греков ди-карями и варварами в свою очередь. Он просто не понимал, как греки могут именовать варва-ром представителя и повелителя региона, где цивилизованная жизнь уже кипела вовсю, когда редкие, заходившие в населенные греками пределы, люди, вынуждены были стаскивать пред-ков греков за хвосты с деревьев, просто чтобы заставить их показать им дорогу. Знаками, зна-ками! Рассказать дорогу они тогда не могли, ибо и говорить-то еще не выучились! А туда же, всех кто старше, умнее и, главное, воспитаннее их, варварами обзывать! А у самих, что ни дом, то сарай какой-то, где уважающий себя перс и кошару сделать не посмеет, дабы не оскорбить своих баранов и коз!
- Что, прости, величайший! Не дослышу я! Стар стал, туг на ухо!
Приложив ладонь лодочкой к уху, проблеял старческим дребезжащим тенорком, грек. Он и действительно, был уж изрядно ветх и обрюзг на старости лет. И вот еще, хрен осклизлый! – не дослышит! Наклонившись к его уху, Ксеркс нарочито очень громко прокричал:
- Дикари! Статую одевать, гы!
Грек невольно отшатнулся от громкого крика прямо в ухо, воспылав праведным негодо-ванием. Но, вспомнив, кто рядом с ним, сдержавшись, приятно улыбнулся и привычно уже за-лебезил:
- Истинно, истинно, величайший, дикари мы и есть!
Шахиншах, ухмыльнувшись, вот болваны, прости их дикость и неведение Заратустра! – продолжил свой путь по Панафинее, рассматривая все вокруг и вслушиваясь в пояснения грека.
- Алтарь двенадцати богов.
Кивнул грек налево, указывая на какие-то невзрачные строения поблизости от Панафинеи, а на заднем плане, просматривалась, ставшая здесь уже привычной, колонада портика какого-то храма:
- А то что?
- Святилище Зевса.
И снова скрип гальки под сапогами шахиншаха и сандалиями грека. Они подходили к ка-кому-то вместительному помосту, отполированному ногами за длинные годы его службы горо-ду. Перс вопросительно посмотрел на грека, а тот единым словом выдохнув:
- Орхестра!
Тут же пустился в рассуждения о том, что отсюда греки показывают представления, здесь выступают перед народом певцы и кифареды , декламируют свои вирши поэты и декламато-ры. А во время народных собраний, экклисий, отсюда произносят свои речи политики и все вы-ступающие на собраниях. Кивнув греку, что все он понял, еще раз скользнув безразличным взглядом по помосту, эк, мерзавцы, в самом центре Агоры впихнули! – перс спокойно прошел мимо. О греческом повальном увлечении – демократии – был он уже достаточно наслышан. Умные же вроде люди, и что за дурь их обуяла такая кромешная?
- А что там за деревья? Во-он те, слева?
- А-а! Черный тополь и Белый тополь!
- Имеют какой-то сакральный смысл?
- Нет величайший, насколько я знаю, не имеют никакого. Просто красиво смотрятся, вот и все!
И интерес царя царей к тем деревьям, заметным своей величиной, угас еще быстрее, чем появился. Он уже намеревался приказать их срубить, после того как раздробят в куски тот мра-морный помост и алтарь двенадцати богов. Потом отверг эту идею. Зачем, если не несут те то-поля на себе никакого сакрального смысла? Ну а храм Зевса не достроен, его и разносить-то незачем. А вот Булерон  очень может быть, что и стоит разнести вдребезги и пополам. А ста-рый архонт воспользовался задумчивостью царя царей, заслонил своим тучным телом от него Элевсион, тайно делая пальцами за спиной оградительный знак. Ведь именно с их Элевсином были связаны таинства богини Деметры , ибо их город был тесно связан с культом этой боги-ни, почитая ее своей покровительницей.
Ведь это у них в Элевсине Деметра опустилась на камень (позже его назвали камнем скорби) у родника (колодца) Анфион. Она разыскивала дочь свою Персефону, похищенную Аидом, с разрешения Зевса. И, поняв, что все бессмысленно, загоревала. А вся земля вокруг пе-рестала родить, и у людей наступил голод великий. Здесь ее в слезах увидели дочери элевсин-ского царя Келея. Богиня не открыла девушкам свою тайну, сказав, что она родом с Крита и была ограблена, попросила для себя работу и кров. Царевны отвели ее в дом отца. Более мудрая их мать Метанира по неким причинам догадалась, кто перед ней и они приложили все усилия, чтобы вернуть богиню в доброе расположение духа, приставив к ней своего малого сына Трип-толема, каковой очень быстро стал взрослым, утешая скорбящую по дочери своей богиню. И это им удалось.
Деметра воспряла духом, а земля снова принялась родить. И обучила элевсинцев сеять пшеницу, дав Триптолему  ее семена. Потому и храм Триптолема всегда стоит рядом сЭлевси-нием. По всмерти своей Триптолем получил божеские почести, став одним из трех судей в под-земном царстве. Не Зевс весть что, конечно! – но и тоже ж не простой обитатель Аида. А афи-няне и элевсинцы, каждый год, празднуя таинства Деметры, ходили по священной дороге из Афин в Элевсину, по какой и притащилось ныне сюда персидское войско. Уж очень не хоте-лось старому элевсинцу, чтобы эти храмы, свидетельствующие о теснейшей связи Элевсина и Афин, подверглись бы разрушению, поруганию и осквернению.
Наконец, Агора закончилась. Пройдя мимо храма Триптолема справа и Южной стои слева, они подошли к подножию Акрополя. Тут царя царей взяли в куда более тесное кольцо его ох-ранники, сообщив, что в Акрополе, говорили попавшиеся им на пути сюда пехотинцы Великой армии, заперлись афиняне, обстреляв пехоту Гистаспа из луков. Даже в спешке пешего сопро-вождения царя царей, когда все вне штата, поспевал Горбаг вести постоянную разведку непо-средственно на своем пути. Делая как раз то, о чем давно и думать забыли и сам царь царей и все его полководцы. Они просто утратили чувство опасности, вступая в безмолвный, всеми, ка-залось бы, покинутый, город. Город немалый, огромные города Востока Горбаг тоже видал, ведь юто он сопровождал царя царей, когда тот ездил по ним. Но и глаз они ему не застили. Начальнику охраны все видеть положено. Вот он и видел все!
Однако его деятельность, как это часто бывает, оказалась сопряжена с целым рядом не-удобств, адресованные его подопечному. Делать нечего, пришлось царю ожидать, пока его воины расширив тараном ворота притащат его к Пеласгской стене Акрополя и проломив ее во-рвутся туда. А Горбаг все это время напряженно вертел головой. Не нравилась ему, осторожд-ному, ой, не нравилась, обстановка в Акрополе, к Пропилеям  коего они только что вышли. Тихо, вроде, а что за той тишиной прячется – неведомо. И войск поблизости – кот начхал. Два небольших разрозненных отряда пехотинцев, из людей младшего брата царя царей Гистаспа, так, человек по 40 – 60 в каждом. И полсотни своих телохранителей. Нет, это уж и совсем точ-но не годилось никуда! Такую пошлую практику он поломает, как пить дать! Дайте только время…
АКРОПОЛЬ, тот же день.
Ламедион никогда не считал себя фанатиком, но именно он возглавил те 120 – 130 чело-век, преимущественно юношей из разных семейств их города, что решили, забаррикадировав-шись в Акрополе, встретить нашествие персов. Юные души хотели совешать Геракловы подви-ги, стемясь к самопожертвованию, во имя горячо любимой родины! А кто, скажите на милость, готов поверить в свою смерть в юношеские 20 лет и ранее того? Хотел бы я посмотреть на та-кого. Только ведь очень и очень многим довелось помереть, чаще погибнуть, еще и до этого срока. Судьба она ведь о годах не спрашивает! Знай, отмеряет – каждому свое. И молчит при этом, глухо и безответно…
Акрополь не имел того вида, какой ему придали много позже великий Фидий и иже с ним. Это был просто укрепленный центр города, его своеобразная цитадель, позже у русских это станет называться кремль, кром, или детинец. Но у него было одно чрезвычайно слабое место – Пропилеи.
Лестница старых дофидиевых Пропилей, не имела, конечно, такой ширина как более поздняя, всем нам знакомая. И шестьдесят гоплитов  могли ее прочно и надежно перегоро-дить. Остальные шестьдесят, вооруженных луками и пращами, пельтастов , Ламедион размес-тил за спинами его шестидесяти гоплитов, и раскидал по стене Акрополя, только сейчас поняв, насколько глупо было ему даже и пытаться ее защищать. Причем ведь только у 14 из его гопли-тов были бронзовые панцири, поножи и наручи. Остальные обходились панцирями из льна, ле-нотораксами . Расставив людей, Ламедион в последний раз обходил стены, держа свой лук под мышкой. Он был один из немногих, находящихся здесь, прежде побывавших в боях. Именно поэтому ему и вверили свои судьбы и жизни те собравшиеся в Акрополе, большей частью не-зрелые еще юноши, кто не мыслили, как это можно оставить Акрополь и Афины совсем без боя? – командование над затеянной ими обороной Акрополя. Ко своим двадцати семи годам, Ламедион успел многое повидать и много где побывать.
Довелось ему и повоевать пельтастом в обычной для афинского полиса войне с соседней, вечно пиратствующей на море, Эгиной. Юный сын его хозяина, Пармениона-старшего, у кото-рого он работал в кожевенной мастерской, Парменион младший, подкатился к нему с просьбой возглавить отряд «юных воинов», намеревавшихся занять Акрополь, когда все оставляли город, именно в тот момент, когда Ламедион разговаривал с Аристоники, племянницей хозяина, на которой он надеялся жениться. Греки тех пор женились рано, но Ламедион происходил из очень бедной семьи, жениться ему не было никакой возможности. Только к двадцати семи го-дам, прикопив немного средств, он надеялся снять второй этаж, где-нибудь неподалеку, и на-чать семейную жизнь. Кожевник – не та работа, какой гордились свободные люди Афин. Но бедняку, как это часто бывает, выбирать неприходится! Делаешь то, к чему приставили и нау-чили. Чем он станет заниматься, когда женится, Ламедион еще не думал, полагая, что все во-просы следует решать по мере их поступления. Не опережая событий, но и стараясь не оставать от них.
Богатым ему не быть, это ему стало ясно давным-давно, но выплыть с семьей хотя бы в стабильную жизнь афинского ремесленника он очень всерьез надеялся. И подкатывался ко вро-де благоволящей к нему Аристоники раз за разом, тем более, что хозяин, заметив его намере-ния, в отношении племянницы, ломаться не стал и наследство, оставленное дочери, его погиб-шим в той же войне с Эгиной младшим братом, урезал не сильно заметно. Хотя и руки на нем все же погрел, не упустил момента. Но ведь иначе в подобных случаях никогдав и не бывало, знал Ламедион. Что поделаешь? Выкрутимся, надо быть!
Все сходилось и получалось у Ламедиона, и надо же было сыну хозяина, подкатиться со свой дурацкой просьбой к Ламедиону, прямо при Аристоники. Уж очень и очень было ему не по душе отказать ему при ней, представ пред ней более трусливым, чем Парменион-младший. И он пообещал тому, что придет и посмотрит. А когда пришел посмотреть, сразу был представ-лен собравшимся юнцам как опытный воин-пельтаст Ламедион, давший слово их возглавить и вести в бой. Он слова не давал никому, а получилось – давал! Вот и пришлось ему встать аво главе этих умалишенных. Ведь он-то прекрасно понимал, что, чтбы защищать надежно Акро-поль – надо иметь тысяч около трех воинов, гоплитов и пельтастов. И иметь уйму времени, чтобы надежно перегородить Пропилеи.
Сейчас, спустя какое-то время, Ламедион уже думал, Парменион-младший специально приурочил свою просьбу именно к этому времени, когда рядом была Аристоники, рассчитывая поставить его в безвыходное положение. Ну не мог он ему отказать, глядя в чистые, просяще на него смотрящие, глаза Аристоники. Никак не мог! Нравилась ему эта девушка, даже более чем нравилась! Она же мечтала, по юности своей, видеть в своем избраннике героя, достойного подвигов Геракла. Как все они мечтают в этом возрасте, озираясь на возможных будущих об-лаждателей их прелестей.
Панциря, шлема, поножей и наручей Ламедион не имел никогда, но командиру этого и не надобно. Однако, когда он увидел кем ему предстоит командовать, сердце его екнуло тревожно. Все это были молодые парни, практически все до двадцати лет, не старшие сыновья, кроме раз-ве что Пармениона-младшего, далеко не самых бедных афинских купцов и аристократов. Но только четырнадцать из них пришли с полным вооружением гоплита, остальным снаряжение собрали с миру по нитке, обрядив и снабдив оружием гоплитов в итоге еще сорок четыре чело-века. Сам Ламедион и еще шестьдесят семь человек с ним вместе, смогли вооружиться только как пельтасты. На большее у них просто не было средств. Да и времени тоже.
Он сам, неплохо выученный отцом стрелять из лука, взял свой лук и все тридцать стрел, для него припасенные. Лук этот его отец принес с одной из войн, где ему довелось побывать пельтастом. Лук был скифский, не в том смысле, что был взят на мертвом скифе, а в том, что был сделан по их образцу. Составной, из тисового, прекрасно высушенного дерева, козьего ро-га и оленьих жил, он был довольно компактен, но мощность имел великолепную. Далеко не сразу Ламедион научился растягивать этот лук, как это делали скифы, обеими руками. Одной бросая кибить лука от себя, а другой, растягивая тетиву с наложенной на нее стрелой до самого уха. А уж не «тянуть кота за хвост», натягива тетиву до уха и беря прицел, научил его папенька с раннего детства, не жалея розг и палок. Чем дольше ты берешь прицел с натянутым луком, чем больше ты устаешь и теряешь верность этого прицела, учил отец, вбивая науку лучника в сына, вполне тяжким боем, такой, что задница вечно жаловалась, руки начинают дрожать, а глаз видит далеко не все, что надо. А часто и то чего вовсе нет, устал потому что быть в напря-жении. Обык этому и стал сочинять.
И как лучник Ламедион, пожалуй, состоялся. Вот на лук он больше всего и рассчитывал, поместив налучь с большим отделом для стрел на отдельную перевязь. А еще он взял пращу, с какой воевал с Эгиной, она конечно, слабее лука, но тоже в своем стиле вполне хороша, и от-цовский меч копис . Перекрестив перевязями меча и дедовского бронзового кинжала, свою ту-нику, Ламедион, как и обещал, возглавил свой отряд юнцов, направившись, как и договарива-лись с Парменионом-младшим в Акрополь. Держать свое слово прочно и нерушимо – еще одна наука, вбитая ему через задний торец его отцом.
Уже придя на место предстоящих действий, сердце Ламедиона сделало перебой во второй раз. Он увидел и вспомнил, сколько раз он видел это доселе, но никогда не придавал значения этому ранее, что ступеньки Пропилеи , приведут врага беспрепятственно в Акрополь. защи-щать эти ступени – станет сейчас их главной заботой. Хорошо еще, со стены, ограждавшей Пропилеи с обеих сторон, можно в оба фланга нападающих метать стрелы и пращные пули. Им, к тому же, предстояло давить на греков снизу вверх. Но все рвно, идея защищать Акрополь виделась ему все более и более дурацкой. А сам он, на это согласившийся, все больше казался себе откровенно круглейшим дураком. Заделать же Пропилеи по серьезному, им не представ-лялось возможным. Нужно было намного больше времени и работников, желательно, умеющих класть стену. И много, много камня. У него же были, большей частью, только сопляки из бело-ручек, никаких инструментов и никакого строительного материала. Разве что какое-то жалкое место полугнилых досок.
Два дня жили они в Акрополе под аккомпанемент визга и скрипа тележных осей, ржания лошадей и ослиных криков, наблюдая исход из Афин его жителей. Ламедион надеялся, что зре-лище это впечатлит его юнцов, и они начнут разбегаться, а тогда можно станет, не позорясь и не руша своего слова, уйти и ему. Объяснив Аристоники, де, милая, разбежпались мои бога-тенькие сопляки, что мне еще оставалось? Не тут-то было! Ушли, конечно, с десяток человек не более того, а еще человек пять пришло. Оставалось готовиться к обороне, бессмысленной, но и неизбежной. Он, целыми днями построив своих гоплитов, в строгий строй, гонял их, тренируя отработку маневров строя фаланги в движении. Двигались в строю юнцы на удивление непло-хо. Все-таки в Афинах тех пор было принято плотно учить молодежь строю и бою. Их и вы-учили всему, что положено знать гоплиту изначально. Остальному война сама выучит, если не убьет допрежь. Одного не мог понять Ламедион, кто такие отцы этих отчаянно смелых юнцов, избравших верную смерть альтернативой полнокровной жизни? Как отпустили на такую аван-тюру чад своих? Ведь поначалу, ждал он все время, явяться сюда разгневанные отцы, и погонят юнцов домой розгами. Нет, явилось всего четверо. А остальные что ж? Безотцовщина? Не ска-зал бы, однако, ох, не сказал бы! Парни были справно вооружены и неплохо обучены. А еще кроме него во всем отряде нашлось человек пятнадцать с луками, причем почти все действи-тельно умели стрелять. Пращой так и точно владели все их пельтасты. Любимая это в детстве забава у греческих мальчишек – отчаянно крутить пращу! На третий день поток исхода начал явственно иссякать. Может хоть это проберет его юнцов? Нет, не пробрало! Все остались неко-лебимы в своей дурной, почти детской решимости встретить смерть на акропольских Пропиле-ях и Пеласгской стене Акрополя. Словно каждому из них выделялось, по меньшей мере, сотня жизней! И то, чего ты не понял, или не попробовал в предыдущей жизни, можно будет успеть понять и испробовать в последующей.
Назначив командиров мелким группам лучников и пращников, он раскидал их по стене, определяя, кто и за что отвечает. Наконец настал день тишины, когда редко-редко кто, поспе-шая, прохромает на выход из города из тех, кто, почтя себя старым и немощным, оставался до-ма, рассчитывая уже помирать. Но – передумал, отправившись вслед за всеми.
Похоже все. Ушли! А персы где? А и нетути! Так, может, они и не придут? Займутся, ска-жем, Пелопоннесом, говорят, пелопоннесцами их царь царей обижен ничуть не меньше, чем афинянами. В этих гаданьях и ученьях своего воинства прошел и этот день, не принеся ответа ни на один из стоящих перед ними вопросов. А к вечеру следующего дня под стенами Афин рассыпала дробь копыт конница персов. Еще позже потянулись бесконечные ряды персидского воинства и его еще более бесконечных обозов, остановившегося на ночь возле города. Все как один серые в наступившей полутьме, казались они бесконечными, всепожирающему мировому змею уподобленными. И только мерный топот ног шагающей пехоты, прерываемый порою глухим, смягчаемым дорожной пылью цокотом копыт проходящей конницы. Эти кентавры вы-скакивая из сгущающейся тьмы, материализовались десятком  - другим стрел залетевшими от них в город. Окружавшим его парням было явственно страшно и жутко, но не ныл никто и ни-кто не передумал. Остались все! А сам Ламедион с тремя своими пельтастами-лучниками по-шел в ночь, посмотреть на припершихся персов с наружной стены. Лагерь смотрел на передви-гающихся вдоль своей стены греков красноватым многоглазьем своих бесконечных костров, куда-то персы гоняли лошадей, прогоняя подальше от затихшего и мрачного города их огром-ные табуны. Ревели быки и коровы, расставаясь с жизнью, под ножами мясников великой ар-мии, жаловались дребежжащим своим отчаянным блеянием, на свою незадачливую короткую жизнь, овцы и бараны. Ну, как же! Ведь не может же Великая армия и шахиншах империи, ее породившей, Ксеркс, отправиться на ночлег на пустой желудок! От персидского лагеря на юных греков повеяло поразительным буйством ароматов разнообразной пищи. Ведь в таком огромном войске, даже если все задумают почему-то готовить одно и то же, все равно станут делать это настолько по разному, что и ароматы неизбежно будут разными. Персидский лагерь не мог угомониться практически всю ночь, лишь к утру слегка притихнув. Не спали вместе с ним и греки, наблюдая за активностью своих врагов. Но вот заорали петухи жрецов, взятые ими в поход в качестве живого огненного символа. Не понятно было, кто из них громче драл свои глотки, то ли пернатые, то ли бесперые!
И лагерь потихоньку и лениво зашевелился. Потянулись за водой со своими бесконечны-ми повозками с бочкави наверху и ведрами, водовозы и выборные водоносы. Поехали поить своих многочисленных коней, конники. И сразу начались разведывательные проходы под сте-ны города. Но Ламедион строго-настрого запретил своим стрелять по разведчикам. На кой ляд? И шансов попасть не много, не столь уж хороши его недоученные отцами лучники, и настора-живать врага раньше времени, казалось ему, незачем! А еще ж можно и в ответ схлопотать, причем от вполне серьезных и весьма квалифицированных лучников – самых небезопасных по-рождений Великой Степи. Наблюдая за рамеренной жизнью персидского стана, он видел мно-жество таранов, им готовившихся к делу. правильно, конечно. Все градские ворота, вслед за ушедними горожанами, они сами зачинили еще вчера до полудня.
Отойдя назад, в Акрополь, они позавтракали вяленым мясом и фруктами, макая ячменным хлебом в вино. Брать с собой много продовольствия все они посчитали излишним, понимая, что долго оборонять Акрополь им не придется. Вот, практически все и прикончили! Позавтракав и приказав всем своим обживать порученные им места, Ламедион с двумя сопровождающими, снова подался к Элевсинским воротам. Почему-то ему показалось, что именно с той точки и с тех ворот им персы покажут сегодня чего-нибудь интересного. И, правда, стоило им только прибыть на надвратную башню и обосноваться у бойниц, как они увидели проход вне досягае-мости даже самых дальнобойных луков, колесницы какого-то большого начальника персов, за-пряженной квадригой великолепных, золотистой масти, лошадей. Колесница отсвечивала на утреннем солнце тускловатыми бликами желтого колеру. Тоже, наверное, золото, блин. По-больше бы опыта и жизненной мудрости пацанам Ламедиона и ему самому, и они бы спознали, что видели колесницу, обложенную золотыми пластинами. Кому такая могла принадлежать? Наверное, только царю царей! И тогда вопрос, кто ехал в ней такой разряженный? – перестает быть актуальным вопросом! Как кто? Сам очаровашка Ксеркс, больше ведь и некому! Кого бы еще так бережно прикрывали своими великолепными бронями, хваткие всадники, окружавшие колесницу со всех сторон. Да и возница, державшийся справа от Ксерксе, тоже взял ростовой щит колесницы на руку, прикрывая царя царей со стороны стен афинских. Да, тут все понятно! Видели они, пусть и издали, самого Ксеркса, главного врага своей Родины. Они видели, что по-пытка царя царей объехать город не задалась. Не потрудились афиняне устроить удобную до-рогу вокруг своих стен. Пришлось персам разворачиваться, отправляясь в обратный путь. А во-круг стен, гарцуя, поехали легкие конники, время от времени бросая стрелы по бойницам обо-ронительного периметра Афин. Эти на дистанцию безопасного удаления не уходили, просто следя пристально за стенами. Увидав, что по ним пошла стрела, конники всегда смогут от нее увернуться. Видя это, Ламедион заставил своих парней укрыться, когда всадники выехали на дорогу против Элевсинских ворот. И не зря. Звонко цокнули по тесанному песчанику стен две стрелы, одна за другой, упав на каменный пол. А не побереглись бы – могли бы и задеть! Оно нам надо? Подобрав обе стрелы, Ламедион осмотрел их и ямки, оставленные ими в камне сте-ны. Песчаник, известное дело, не самый прочный камень, но чтобы и его выщербить, как вы-щербили наконечники этих стрел, луки, бросившие их, должны были быть просто невероятно мощными. А и сталь наконечников была хороша, по крайней мере, по сравнению со сталью на-конечников его собственных стрел. Явно неплохо закалена и стоит по греческим меркам басно-словно дорого. Ламедион по хозяйски осмотрев стрелы, прикинул их балансировку и запихал  в свой тул. Как знать! Может еще и понадобятся. Хотя, знал он по своему прошлому опыту – редкий лучник доживает до опустошения своего колчана-тула. Потом они увидели, как к воро-там тащат неуклюжую конструкцию, явно напоминающую импровизированный таран. Им пора был уходить.
Быстро перебежав по Панафинее Агору, выскочили к Акрополю. Их возвращения ждали и их узнали. Обошлось без казусов. Никто не поторопился всадить им встречь стрелу. После-дующее они наблюдали уже со стены Акрополя.
Сначала раздались мощные удары со стороны Морских ворот, ведших к Пирею. Эти, пройдут по дороге Койле, потом через район Колит, проскочат под акведук Писистрата и будут у стен Акрополя прежде всех, если ни за что не зацепятся. Их путь он и самый короткий! За-гремело и от Диомейских и Итонийских ворот, немногим позже загремело от только что поки-нутых ими Священных ворот, ведших на Элевсин по «Священной дороге». И только от Ворот Смерти не громыхали тараны. Знают? Может быть. Чего им стоило взять кого-нибудь с собой, изрядно знающего Афины. Почему-то не гремело от Ахернских, Кефисских ворот, да и от Эри-данских тоже. Значит, персы город в кольцо не взяли? Еще не зная, зачем ему это? – Ламедион, на всякий случай, наверное, зафиксировал у себя в мозгу этот факт.
Первыми не сдюжили Священные ворота, через которые «Священная дорога» каждый год уводит почитателей светлой богини Деметры, на Элевсин. И через рухнувшие ворота и боль-шой пролом в стене въехала в город давешняя колесница. Но уж больно узко было вокруг. И не долго пробуя проехать, ездок сошел с нее, направившись вглубь города, окруженный доброй полусотней своих отборных воинов. Всмотревшись Ламедион, наконец, осознал, что это, ско-рее всего, и есть сам царь царей, собственной властительной персоной. Воины, вскочившие в те же ворота, муравьями расползлись по городу. А со всех сторон уже, обрушив ворота, а кое-где и пробив стену, в город ринулись десятки и сотни тысяч воинов Великой армии. И их несчаст-ная сотня с небольшим надеялась им противостоять в Акрополе? Несчастные глупцы! Но, сно-ва бросив взгляд на группу, какую он про себя поименовал царской, стратег обороны Акрополя, как его все уже именовали вокруг, внезапно узрел, что те уже вступили стопами своими на Па-нафинею, подходя к Граничному камню Агоры . Идущий рядом с разодетым в пышные длин-ные одежды царем царей, тучный старик в белом, явно грек. Он объяснял что-то персу, стара-тельно рассказывал и показывал. Размахивая руками, он словно показывал ему афинские дос-топримечательности. Экскурсовод, блин!
Но внимание Лампедиона привлекли крики, раздавшиеся от стены Акрополя, выходившей к акведуку Писиситрата. И он быстро побежал вдоль стены, пригнувшись, чтобы его не замети-ли всадники легкой конницы, поскакивавшие, горяча своих коней, под стенами Акрополя. Как и следовало ожидать, от Морских и Мелитских ворот по дороге Койле, к ним добрались много быстрее. Подбежав на место, откуда доносились крики, самозваный стратег обнаружил, что не-большой отряд египетской пехоты, попав под пули десятка его пращников, попытался загоро-див щитами узкую улицу, накапливать пехоту за своей спиной. Пращники действовали, как он их и учил. Метнув пулю, над стеной мишенями не торчали, ожидая ответа снизу, быстренько пригибаясь, меняли позицию. Благо, места для этого, воистину было вдоволь. Раскручивать пращу начинали еще в укрытии. Ранен пока был только один, но ранен парень был плохо, стре-лой и в грудь. Под ним уже натекла лужа крови.
А вот о перевязочном материале они не позаботились, не до того им было. Впрочем, зачем его перевязывать? Рана серьезная, парню все равно не выжить. А, рассказывали еще на войне с Эгиной бывалые войны, истечь кровью – не самая страшная смерть. Говорили, просто человек скоро начинает мерзнуть, а потом – засыпает тихо. Вот и вся недолга. Раненый парень крупно дрожал. Он уже на пути в Аид . Не надо его трогать!
Сам Ламедион, прислонившись плечом к зубцу стены, метнул стрелу в приостановившего свой бег вдоль стены, всадника, одетого сплошь в белое, что-то рассматривавшего на стене, или у нее. И с радостным удовольствием зрел, как того вышибло стрелой из седла. Что? Не понра-вилось? Снова накладывая на тетиву стрелу, он увидел перса, пытавшегося карабкаться по камням скалистого тела холма к стенам Акрополя. Расстояние и поправку на ветер он привыч-но прикинул, еще прячась за зубцом. А потому, появился всего на момент с уже растянутым луком и стрелой на тетиве. Не умедлив ни мгновения лишнего, бросил в обнаглевшего перса стрелу. Результата выстрела он не видел, а вот хриплый вскрик перса слышал отчетливо, как прекрасно зрел все три стрелы, рванувшиеся в тот проем меж зубцами, откуда он стрелял. Все, в этом проеме больше не появляться. Подскочив к соседнему, по ходу его движения, выглянул краем глаза из самого уголка. Успел увидеть, что перс в коего он стрелял совсем недавно, ле-жит недвижно, со стрелой наискось, вошедшей в грудь. Так! Хорошо, глаз не подводит! Куда целил, туда и засадил! Но персы начали продвигаться к стене, прикрываясь большими щитами. С его стороны уязвим был лишь один из них, крайний слева, если смотреть от персов. Снова взяв все поправки еще в укрытии, он, на короткое мгновение материализовавшись в проеме, бросил свою стрелу и тут же исчез. Но все равно успел услыхать басовитое гудение воздуха от вражеской стрелы, скользнувшей у самого уха. Ах ты! Волосы опереньем своим разметала. Еще бы на палец – два не доскочил, и была бы моя! Плотненько, однако, их держат. Но, выби-тый им перс, открыл его стрелками нескольких других и на тех мигом обрушились пращные пули. И не все они прошли мимо! Раздались хриплые крики тех, кому перепало, отдаленно на-поминающие воронье карканье. 
Нет, здесь ему задерживаться незачем. Ребята тут знают, что им делать, то и делают. Еще раз сказать только – не выставлялись бы понапрасну! Персы, сразу видать, шутить не любят! Быстро переместившись на сторону от ворот Диохара, он обнаружил все те же игры, что и от акведука Писистрата. Пока еще никто не стал осмысленно командовать осадой Акрополя у персов, не взял все в свои руки. Те несли совсем ненужные потери, нисколько не грозя грекам, засевшим в Акрополе. Нет, все же их Акрополь не настолько велик. От башни ветров пока бы-ло тихо, никто здесь не тревожил четверых таившихся за стенами пращников и одного лучника. Здесь было особенно спокойно и бездейственно. Надо запомнить, кстати. Вполне могло и при-годиться. Снова возвратившись к Пропилеям и взглянув на Панафинею, Ламедион увидел, что царская группа, та, какую он отслеживал идущей по Панафинее, подошла к самой стене Акро-поля, находясь чуть правее Пропилей. Но тот, кого он выделил как Ксеркса, по-прежнему был обстоятельно и надежно прикрыт своими латниками-телохранителями, не давая ни единого шанса лучникам греков попробовать свою удачу. И вдруг Ламедиону пришла на ум прекрасная мысль.
А что если попытаться превратить, эту мальчишескую и никому не нужную оборону Ак-рополя, в действительно замечательную и героическую. Такую, о какой все последующие века, будут слагаться песни. И кому будут посвящать свои поэмы будущие поэты и великие и малые. Может там и имени Ламедиона найдется воодушевляющая рифма? Ведь если они сейчас, ата-ковав персов, убьют Ксеркса, вся эта война сразу пойдет другим чередом. Каким? Он не ведал. Но, что точно иным – понимал прекрасно. В державе Ахеменидов случится замятня, они пере-дерутся за власть. А войска, оставшись без своего предводителя, просто превратятся в мало ор-ганизованные банды грабителей. Правда, банд этих будет очень и очень много, и ловить их придется долго и упорно, но это уже дело техники, выловят. Ловить бандитов – не вооружен-ную огромную армию со своей земли гнать! А вот как организованная сила они быть прекра-тят! Причем сразу и навсегда! Нет, такая цель стоила того, чтобы положить за нее свои юные жизни. Для чего живут люди? Чтобы детей растить? Этого добра у них пока нет, да и быть не могло! А если правы спартанцы и люди живут для славы? Тогда большую славу, чем могут до-быть они сегодня и представить-то себе нельзя. Ведь отряд царя царей подошел к Пропилеям слишком близко, наверное, не расчитав расстояний на незнакомой местности, да еще и в чужом городе, выбрался из-под прикрытия своих основных сил. Прикрывают его жалкие две группы человек в сорок – пятьдесят, каждая, состоящие из пеших воинов, почти не имеющих защитно-го доспеха. И у самого царя царей всего с полсотни телохранителей. И те не выстроены в чет-кий строй, просто сплочены вокруг своего повелителя, прикрывая его своими бронями. Все! Решено! Они атакуют!
И свистнул ветер в ушах, когда он помчался к своему единственному отряду гоплитов, прятавшемуся от становившегося яростным солнца в тени стены святилища Афины, покрови-тельницы их города. Быстро, в двух словах он объяснил им свою идею и с радостью увидел, как загорелись восторженным ожиданием подвига лица его юных воинов. Да, люди с такими гла-зами равно радостно и воодушевленно восходят и на подиум, и на эшафот!

АКРОПОЛЬ, ВЫЛАЗКА, утро дня занятия персами Афин.
Когда они, все имевшиеся под командой Ламедиона, в Акрополе, гоплиты, гремя своими, не совсем еще подогнанными, за недостатком времени, по их юношеским фигурам, отцовскими бронями, сталкиваясь на ходу щитами и оружием, выбежали на Пропилеи, начав спешно стро-иться на ступенях, персы двух небольших пеших отрядов, подошедших к Пропилеям, занерв-ничали и заспорили. Поначалу попытались даже оттянуться назад. Но кто-то из персов, пока-зывая в ту сторону, где возле Пропилей, обретался их шахиншах, призвал своих соотечествен-ников к порядку и повиновению командующим. И те, отправив гонцов в тыл, начали спешно приводить свой строй хоть в какой-то порядок. Но и Ламедион не зевал нисколько. Теперь все решает только скорость, понял он с внезапно проснувшимся в нем предвиденьем, не вчерашне-го мальчишки, а давно и привычно командующего действиями людей, настоящего стратега, так что все надо делать не просто быстро, а очень быстро. Едва построившимся в фалангу из вось-ми шеренг, своим гоплитам, он указал, где их цель. И бросил их вперед, спеша отрезать царю царей путь ухода в город. Он ведь не знал, видел, наблюдая их проход по Агоре, что тучность шахиншаха не позволит тому даже попытаться убежать, заставив окружающих его воинов, принять ненужный и совсем невыгодный им бой. Не сможет он бегать даже и под страхом смерти. Одышка замучает. Сам же, собрав почти четыре десятка пельтастов, занял свое обыч-ное место у собранного воедино строя гоплитов на флангах, не допуская врага ударить по их самому слабому месту.
Бряцая оружием, отряд гоплитов, тяжело спустившись по Пропилеям, ударил по группе персидских воинов, едва успевших построить свой строй. Гоплиты, пусть и совсем еще юные, были намного тяжелее тех персидских пеших именно за счет своих намного более основатель-ных доспехов. К тому же, в каждого щитоносца перса упирались копья сразу четырех шеренг греков-гоплитов. Оставшиеся четыре шеренги их классичекской фаланги, банально обеспечи-вали давление, нажимая на своих передних и постепенно сменяли их, по мере выбывания тех из боя. Тогда как в каждого щитоносца-грека били только два копья второй и третьей шеренги персидского построения, и акинак первой шеренги, собственно шитоносцев. Да и копья греков оказались на целый локоть длиннее персидских. А недостаток опыта греков с лихвой компен-сировала неожиданность их нападения. И еще одно очень важное преимущество получили гре-ки, совсем неожиданное, впрочем, для их импровизированного стратега.
Не замышлял он такого лукавства, видят боги, не от ума оно шло, по наитию случилось. Само оно так вышло – они наносили свой удар, идя сверху вниз. И оттого его инерция, мощь и сила заметно возросли.
Юные гоплиты показали себя прекрасно готовыми, в смысле их строевой и боевой выуч-ки, нанеся удар попытавшимся им препятствовать персам, из корпуса принца крови Гистаспа. Тех было вдвое меньше, во-первых, менее полусотни, строй их выглядел много жиже во-вторых, не имея достаточного числа воинов, чтобы попытаться охватить фланги атакующей греческой фаланги. Хотя опыта у каждого отдельного воина персов, наверное, было намного больше, чем у сопливых еще греков. Но они, опытные и уже повоевавшие, не выдержав перво-го и самого страшного удара, отчаянно и безнадежно защищаясь, подались назад. А воодушев-ленные первым успехом греки, молча и с огромным энтузиазмом, поражая обескураженных азиатов копьями, надавили еще сильнее. Молчать в бою их учил Ламедион, повторяя все это время, пока они дожидались персов в опустевших Афинах:
- Молчи и бей! Береги дыхание! Дышать старайся размеренно в обе дырки и избегай лиш-них движений! Экономь силы! Что бы ни случилось с вами, они у тебя лишними не окажутся!
Это он запомнил из наставлений своего старого и мудрого стратега перед боем еще со времен войны с Эгиной . Запомнил, и сейчас поучал своих подчиненных, даже неосознанно копируя интонации того стратега, только что не обзывал гоплитов «сынками». Не по возрасту фамильярность – не так могли и понять. Ему же важно было, чтобы поняли то, что он сказал и, главное, сделали это.
Юные греки так и делали. Молчали и били, сберегая дыхание, и не больно торопясь вы-бросить «на гора» весь запас своих сил! И слитно передвигались, прекрасно помня все былые упражнения по строевой подготовке, давя и давя вперед и одновременно гвоздя своими страш-ными копьями. Они были действительно страшны. И строй отряда персов пал. Пал быстро и как-то враз, развалившись на мелкие составные части. Оказавшись вне строя и не осознавая бо-лее себя связанными воинской дисциплиной, персы мигом обратились просто испуганным ста-дом отдельных человеческих особей, мечтающих бегством продлить свою жалкую жизнь. И стали мало чем отличаься от стада перепуганных насмерть баранов, действуя при этом, при-мерно также, как действовали бы и те.
Они заметались между греками и персами второго отряда, такого же примерно, по чис-ленности, еще только примеривающегося и пытающегося атаковать греков, подгоняемые своим командиром. Заметались, поражаемый в охотку греческими пельтастами, действующими с обе-их флангов своей фаланги, не понимая, куда им лучше броситься бечь? На греков? Так они ж от них и спасаются! В сторону? В какую? На своих земляков и товарищей? Так те тоже встретят их копьями и переблеском акинаков первого ряда щитоносцев. Нет, дурных там, среди мечу-щихся между двумя сближающимися строями, персов, оказалось все-таки немного.
Окончательно утратив всякую видимость воинства, персы сделали самое разумное, что можно было предпринять, оказавшись в их незавидной шкуре. Просто бросились врассыпную в разные стороны. Кто куда. Кому не повезло попасть под метательный снаряд греческих пельта-стов, кого, убегающего, зацепило основательно, копье греческого гоплита, а кто и сбежал, во-время рванув в сторону, выходя из-под боя, с той полосы, какую контролировала атакующая греческая фаланга.
Второй отряд персов, тоже примерно с полсотни воинов, попытался воздействовать на греков стрельбой из луков. Первые две их шеренги просто сели на землю, заслонившись щита-ми щитоносцев. Сбежившись за щитами и тесно прижавшись друг к другу, воины смогли до минимума уменьшить, открытую для метательных снарядов, поверхность своих тел, оберегая свои жизни. Это позволило третьей шеренге, вставшей на колено сразу за ними и шестой, про-шедшей сквозь пропустившую ее пятую и четвертую и поместившейся непосредственно, за спинами третьей, изготовиться к стрельбе из луков. Персы, похоже, не пугали греков своими луками, лучники они, наверное, были добрыми и стрелять начали сразу. Воздух у подножия Пропилей, казалось бы сгустился, приняв в себя все брошенные стрелы. Пельтасты греков тоже ждать не стали, спешно выдвинувшись на флангах. Их пращные пули, а с луком среди всех их, оставался к этому времени, только сам Ламедион, в свою очередь стеганули по рядам персов-лучников, не прикрытых рядами своих товарищей-щитоносцев. Собственной брони те тоже не имели. В отличие от греков-пельтастов, персам еще и уклоняться было никак не можно. Они ведь находились в тесном строю. Потому и укос получился вполне серьезный.
А еще, Ламедион, отвлекшись от боя пельтастов, скомандовал греческим гоплитам, пе-рейдя на бег, быстрее ударить по персам врукопашную. Съежившиеся за своими щитами пер-сы, сидевшие на земле, обезумели, увидав бегущих на них плотный строй грозных греческих гоплитов. Засуетились, пытаясь встать, мешая, тем самым, своим лучникам вести стрельбу.
Грекам повезло ударить по персам, когда они еще не восстановили совсем порядок в сво-ем строю, достаточный для тесного боя с атакующей классической восьмишеренговой фалан-гой. Их копья ударили страшно, отбрасывая брызги крови в разные стороны. И этот отряд пер-сов тоже пал, не выдержав удара, будучи опрокинут и смят, юными греческими гоплитами. И они прошли по их телам, пусть кое-где и спотыкаясь, но почти совсем не замедлив своей по-бедной поступи. Юные, и страшно гордые своею удалью и силой, они вдруг почли себя отря-дом древних героев-титанов , сражающимися с богами-олимпийцами. Только вот персы нис-колько на богов не тянули! Поражаемые греками, они побежали все и разом, окончательно ос-вобождая тем путь к их повелителю.
Видя, что этот путь стал им внезапно свободен, Ламедион развернул своих, не очень сильно пострадавших в предыдущих боях, гоплитов, налево, в направлении начала Панафинеи. И бросил их на великолепно бронированных чешуйчатой броней воинов, перекрывших грекам возможность добраться до небольшой группы людей. Группа та состояла из одуловатого пожи-лого грека, в белой тунике и гиматии, тучного чернобородого человека в яркой шапке, напоми-нающей корону даже издали, пышно разодетого в шелка и парчу. При них же находился креп-кий и статный воин, уже вытащивший из ножен свой прямой длинный меч всадника. Щитов у встретивших их воинов не было. Да и было их примерно столько же, сколько и греков. Все ос-тальные условия их боя, были, казалось бы, сегодня за греков. Судите сами. Длинные копья, большей частью не изломанные в предыдущих схватках, и большие круглые щиты гоплитов против мечей и чешуйячатых броней спешенных конников. Редко кто из коих имел небольшой екруглый щит всадника. такой, с каким несложно поворачиваться в седле, ни за что не цепля-ясь. Глухие коринфские шлемы  и четкий строй, проверенной годами и битвами фаланги, про-тив бараньих шапок и просто построенных в относительно ровные шеренги воинов.
Качеством своей брони персы грекам, пожалуй, не уступали, хотя вместо шлемов исполь-зовали высокие бараньи шапки, изнутри подбитые бронзовыми пластинами. Поножей на них не было, но поверх шальвар были ремешками закреплены полосы мягкой кожи с наклепанными на нее чешуйками бронзы, намного лучшее защищающие ноги от самого голеностопа и до пояса, к коему полосы эти крепились. Наручи были у них также исполнены из чешуйчатой, внахлест по коже брони, закрепленной на руке ремешками. Вооружены они были луками и длинными пря-мыми мечами конников.
Греки ринулись на персов, разгоняясь немного сверху вниз, поскольку Панафинея спуска-лась вниз от Акрополя и к Агоре. После быстрого и очень эффектного разгрома двух предыду-щих отрядов персов, пытавшихся остановить их строй, своим строем, противника, в прегра-дивших им дорогу персах, не имевших щитов и копий, греки совсем не зрели. Ха, еще один от-рядик персов! И всего-то! Они ж просто их съедят! И костей выплевывать не станут! Порвут как Тузик грелку! Они и ломанулись на них в составе четкого уквадрата своей фаланги, зани-мавшего всего лишь квадрат, шагов этак 10Х10.
Да только воины те персы, что им противостояли, были действительно настоящие! Их опыт и стойкость, истинно мужская сила, приходящая к мужчинам к наступлению периода их зрелости и несравненное боевое искусство, к несчастию греков, целиком и полностью компен-сировали телохранителям Ксеркса все боевые преимущества даваемые греческим юношам ус-ловиям нападения и геометрически выверенной фалангой.
Конечно, будь на их месте не сопливые юнцы, совсем без боевого опыта, одевшие по тор-жественному случаю отцовский доспех, едва-едва обученные бою и строю, а настоящие грече-ские гоплиты, битые врагом и бивавшие оного, персам пришлось бы очень и очень плохо. К тому же передние юноши в их строю, те, кто имел бронзовый доспех, к этой схватке уже, в по-давляющем большинстве, пали. И оставшийся на греках леноторакс, легко протыкаемый стре-лами персов, бивших из своих луков из глубины строя, умудрившись словить момент, когда им освобождалась директория стрельбы, уже начал немного проигрывать добротной чешуйчатой броне персов.  Изломав и утратив частично свои копья в предыдущих схватках и в самом нача-ле текущей, некоторые греки вынуждены были обратиться за помощью к мечу. А от этого их фаланга потеряла многие из своих исходных преимуществ. Стало просто невозможно атаковать противостоящего им воина сразу с четырех рук, едва получалось с  двух. И то сильно мешая друг другу, толпясь и толкаясь. Это все не способствовало четкости и правильности боя. И вело к большим потерям среди греков. Схватка двух сил затянулась, изобилуя молодецкими ударами копий и мечей. Для такого боя воистину нужен добрый опыт, а его-то как раз и не было вовсе!
Ламедион упустил по неопытности из виду всю схватку сразу, почти не управляя ею. Да и как он мог бы ею управлять, даже не будучи сам гоплитом? Он сосредоточился на том, чтобы достать стрелой того державного перса, кого вели экскурсией по Агоре, подводя к Акрополю. Выделив его и определив для себя, как царя царей, Ламедион поставил себе и своему отряду единственную задачу – убить этого перса! Любой ценой убить его! И теперь садил, целясь в него, стрелу за стрелой. Но вельможного и тучного перса превосходно прикрывал своею пре-красной броней и быстрым мечом, тот воин, кто, не участвуя в схватке, оставался при нем. Одуловатый грек, словив его стрелу в грудь, выбыл из всех раскладов целиком и полностью. К несчастью для греков, стрелял по царю царей из лука один только Ламедион, пусть и с не очень дальней дистанции. Все остальные пельтасты, к сему времени уже пали. И воин при вельмож-ном персе, справлялся перехватывать стрелы Ламедиона своей броней и своим мечом, надежно защищая своего господина. И в то же время, он уже искал глазами, куда бы ему укрыться со своим последним оставшимся подопечным, когда во флаг сражающимся, от башни ветров в атаку вышел крупный отряд пехоты персов, не менее трех сотен человек.
Двум десяткам донельзя уставших греков, все еще пытавшихся сломить едва полтора де-сятка, может, дюжину, упрямых персов-телохранителей и добраться до того, кого Ламедион определил, как царя царей Ксеркса. Это ведь и действительно был он, притихший и напуганный пересверком сталкивающегося в бою оружия, совсем неподалеку от своей священной персоны. А к тому же еще и его Горбаг, отвлекшись на контрудар отряда персов слева, пропустил стрелу от Ламедиона. И она воткнулась ему прямиком под подбородок, пробив кадык. Смерть воина была на удивление легка и мгновенна. Он упал, а шахиншах наклонился к нему, что и спасло его, ибо он, наконец, догадался скрыться с глаз Ламедиона, хотя бы и в поклоне. Еще до того, как ему погибнуть, Горбаг десятки раз умолял своего повелителя хотя бы присесть, или накло-ниться. Просто нагнуть его силой, верный телохранитель так и не посмел. За что и расплатился своей жизнью!
Но и греки уже никак не рассчитывали вынести удар атакующих персов и успеть умерт-вить их царя царей. Все что они могли – это броситься бежать назад, в Акрополь, что они не-медленно и сделали. Ламедион был одним из тех немногих, кто пережил эту яростную схватку, хотя и осталось у него всего лишь пять стрел. Он побежал вместе со всеми и, обгоняя многих из них, поскольку только на нем не было никакой брони, пусть и из леноторакса. Вслед грекам полетели стрелы нескольких совсем не растерявшихся бойцов из охраны царя царей.
Ламедион почти добежал до конца Пропилей. Прыгая по-заячьи, через ступеньки, и вих-ляя в разные стороны, мчался он под стрелами и наперегонки с ними. Внезапно он почувство-вал, что вот-вот ему меж лопаток вонзится персидская стрела. Не телом почувствовал, мозгом, всем своим напряженным и ожидающим стрелы в спину, существом. Ее целит туда чей-то очень твердый и, немигающий при стрельбе, глаз. Ощущение было столь явственным и непо-средственным, что он просто подчинился ему. И, еще за три – четыре ступеньки, впрыгнул в проход на самом верху Пропилей «рыбкой». Приземлившись на руки, он, гася инерцию, пере-вел свой полет в кувырок через плечо. Еще успел заметить что стрела, на самом деле нацелен-ная точнехонько в его спину, действительно пронзила пустой воздух там, где спина его должна была быть сейчас. Басовито и разочарованно прогудев, она пронеслась вперед, отыскивая дос-тойную цель в пустоте Акрополя. И, наконец, сумел остановиться, инстинктивно отползая в сторону от простреливаемого проема на Пропилеи. Там одна за другой пронеслись еще три стрелы персов. Очень нужно было бы под них угодить! Возле него бухнулись на камень акро-польского холма, трое его гоплитов. Бурно дыша, все еще не умея погасить одышку, один из них спросил, отрывисто и хрипло, словно пролаял:
- Что… дальше… стратег?...
- Какой… я… стратег?...
Так же отрывисто и одышливо спросил его Ламедион.
- Ладно… ты… командовал…, ты… и стратег!...
И другой:
- Вот… и думай… теперь… что… дальше… делать!...
Остальные просто часто кивали, соглашаясь с товарищами. Успокоив дыхание они от-ползли от проема, ошалело озираясь, и только тогда Ламедион высказал то, что он сейчас ду-мал:
- Все, мужики, поигрались в героев и титанов! Будя! Могли сделать, правда, по-настоящему великое дело, убить Ксеркса, да запала недостало…
- Так это Ксеркс там был?
Сразу спросил тот, кто первым завел разговор. Увидав кивок Ламедиона, не замедлил со-гласиться с ним:
- То-то я смотрю, персы за него так безропотно и беззаветно умирали, сражаясь, как звери дикие! Тогда действительно, все наши жертвы не зря! Ну а делать-то что дальше?
- Надо, думаю ноги отсюда делать!
- Куда?
- Полагаю, в сторону башни ветров ! Персы оттуда пришли на помощь своему царю ца-рей. Но их там и было не так и много. Потому, думаю, они в Акрополь по Пропилеям ворвутся нескоро. Подмоги подождут. Пока же прикроют собой, своего завонявшего с перепуга Ксеркса, и отойдут по Панафинее к строениям Агоры. А у башни ветров, видел я, их и так было немного, так сейчас, после того как они бросились нас атаковать, там, наверное, совсем никого не оста-лось. Спустимся со стены и постараемся затеряться в городе. Дождемся ночи и уйдем!
- А куда?
- Я на Саламин, к своим! А вы сами решайте! Или что, прикажете мне сейчас и все реше-ния за вас принимать!
- Ну все, не все – там посмотрим! А командовать ты не бросай, на войне без командира никак нельзя! Меня зовут Неокл. Я пойду с тобой! Мне тоже некуда идти, кроме Саламина!
Тут же отреагировал тот юноша, кто первый заговорил с Ламедионом. Он единственный из троих был в бронзовом доспехе. Значит, из первых двух шеренг, построенных еще до вылаз-ки. Добёр, наверное. Во всех боях был на острие удара и выжил. Он даже щит свой сберег на спине. Судя по свеженьким вмятинам на нем, щит этот спас его от нескольких стрел, может быть и от тех, что уже сейчас летели в спины. Двое других гоплитов, присоединились к их только что образовавшейся паре. Они быстро прошли к стене, смотревшей на башню ветров, и Ламедион приказал тамошнему начальнику, начальствовавшему над тремя пельтастами на это тихой довольно-таки стене:
- Ноги в руки! Быстренько обеги стену и передай всем нашим, Пропилеи защищать сейчас некому, все погибли в вылазке, персы вот-вот будут здесь! Пусть бегут к нам. Мы здесь спус-тим вервие со стены, и попытаемся добраться до жилых домов. А там – помогай нам Зевс! Мо-жет, кто куда, а, может и все вместе. Это уж как получится!
Когда командир пельтастов утопотал по назначению, они с двумя бывшими здесь ранее пращниками, разыскали веревки и принялись свешивать их со стены. Здесь действительно было совсем немного персов, они понемногу готовились, кажется, к приступу. И, как рассказал один пельтаст, во все время боя у Пропилей, здесь и остававшийся, к ним прибежал вестовой. У пер-сов мигом все взбурлило, раздались яростные крики, вой. Они уже решили, все, сейчас и нач-нется штурм. И персы точно начали строиться. Но вместо того, чтобы приступать к стенам, они ушли в сторону Пропилей. Все, не оставив здесь никого. Он наблюдал за ними, видел. И не за-метил даже наблюдателей! Еще бы, ухмыльнулся про себя Ламедион, переглянувшись с Неок-лом, мы там персам так сала за шкирку залили, что им разом стало не до наблюдения. Все ки-нулись своего шахиншаха спасать. Скоро сюда, наверное, весь их огромный стан прибежит! А вот мы, если сейчас не поторопимся – они нам тогда точно сала расплавленного зальют и не только за шиворот, но и во все естественные отверстия на теле, какие только сыщут! А то ж они и новые отверстия образовать в силе будут. Нам оно надо?
Веревки спустили быстро и все четверо пришлых, с Ламедионом во главе, начали спус-каться вниз. Им повезло, они спустились без приключений и побежали в сторону жилых домов Кидафенеона . Бежали, словно оказавшись на Олимпиаде, борясь за венки и почести. Осталь-ные только еще начали спускаться со стены, когда они, сопя и отплевываясь, ворвались во двор какого-то вполне зажиточного афинского дома. Двор выглядел не по-афински просторным и богатым, и Ламедион сразу подумал, что здесь им задерживаться не след. Если персы решат на какое-то время, хотя бы, обосноваться в Афинах, дом этот явственно присмотрят для какого-то вельможи. Не для самого Ксеркса, так для какого-нибудь его сильного приближенного, за спи-ной которого много мечей, копий и луков. Так много, что им там и квакнуть даже не светит. Так, чтобы, квакнув, успеть нырнуть в тину! Но пока он им вполне подходил. Как временное пристанище. Поднакопиться чтоб и дух перевести.
А со стены уже спустились пятеро, поспешавшие к ним и спускали кого-то раненого. Ко-гда трое, спускавшие раненого, наконец, пошли от стены в их сторону, четвертого они несли на плечах. Они уже подходили к месту укрытия всех греков, сумевших счастливо покинуть обре-ченный Акрополь, когда над этой частью города разнесся многоголосый клич преследования. И из-за угла какого-то строения, от башни ветров, вывернулся отряд легкой конницы эфталитов, в десяток, с небольшим, всадников. Разъезд поскакал вслед за тремя греками, несшими на плечах своего раненого товарища. Те вынужденно перешли на бег.
Заминка Ламедиона длилась самое короткое мгновение. Он снова стал стратегом, пусть и самозваным, не избранным экклесией, снова взяв командование на себя. Их ведь было здесь пятеро пращников, и он сам – лучник. И трое гоплитов. Неокл, правда сразу сказал Ламедиону, что пращей он владеет прилично, и тот передал гоплиту свою пращу и запас пуль к ней. Из че-тырех греков подбегающих к их двору, один был ранен и не годился ни на что, двое тоже были пращниками пельтастами, а еще один, тоже лучником. Греки, задыхаясь, влетели во двор, где прятались  Ламедион, со товарищи, в изнеможении рухнув на землю. Ламедион, Неокл и дру-гие бывшие защитники Акрополя, в шестнадцать рук отнесли раненого, а ранен он был по-плохому, в грудь и живот, да и растрясли его транспортируя от стены и спуская с нее, в этот двор. И все это под грохот копыт по каменистой улице, подлетавших к выложенной из камня в полный рост человека, городьбе усадьбы, эфталитов. Потом все способные отбиваться греки, бросились к городьбе, затаившись за ней. Эфталиты подходили к воротам крупной размаши-стой рысью. А чего им опасаться. Их дюжина, а греков, видели они, всего четверо и один из них, судя по тому, что не может сам передвигаться, серьезно ранен. Из Акрополя доносился шум и грохот. Это ворвавшиеся персы громили его, в отместку за страх, пережитый царем ца-рей, при нападении юных греков на его телохранителей. Эфталиты видели, что эти греки бежа-ли от Акрополя, от того места, где со стены и над скалой холма свисали веревки. Спустились со стены? Наверное! А нет ли среди них кого-нибудь, кто нападал на шахиншаха? Привести тако-го к своему повелителю живым, могло оказаться для него настоящим подарком. Может, тогда и им чего-нибудь от щедрот шахиншаха перепадет? По крайней мере, рассчитывать на это было можно. Их командир твердо на это и рассчитывал, не видя серьезных препятствий их наме-реньям. Они уже подъехали вплотную к городьбе той усадьбы, за воротами которой исчезли беглецы из Акрополя.
А Ламедион успел свистящим шепотом распределить персов, как цели, между своими пельтастами. А то ж, того и гляди, все в одного лупить удумают. А остальные их как вальдшне-пов на тяге, нанижут стрелами и – будьте довольны! Всего у него оказалось два лучника, вме-сте с ним самим, и пятеро пращников. Было и еще двое пращников, те, что принесли раненого, но они еще не отдышались, и их Ламедион решил оставить пока втуне, в качестве своего второ-го эшелона, способного их поддержать своими пулями от дома. Сам он взял себе командира над эфталитами, поручив своему второму лучнику, замыкающего всадника. Слышал он, еще воюя с Эгиной, что, нападая из засады, всегда первым делом бьют самых передних и замыкаю-щих. Остальных можно будет причесать стрелами и пращными пулями и потом. Глухо перего-вариваясь на скаку, эфталиты приближались. Они, сидя на спинах лошадей, оказываются на-много выше людей, возвышаясь над городьбой. И сейчас уже, наверное, смогут рассмотреть греков, притаившихся за городьбой. А вот терять фактор неожиданности нападения им никак нельзя! Тогда пора! И Ламедион, наложив на тетиву стрелу, одну из пяти у него оставшихся, еще раз оглядел свое воинство. Все были готовы и смотрели на него с надеждой, ожидая его приказа. Взмыв на ноги, он крикнул на полном выдохе:
- Бей!!!
И только после этого вскинул свой лук выцеливая незащищенную грудь командира эфта-литов. Тот, взбледнув с лица, лишь попытался уклониться, но явно не успевал уже ничего. С криком:
- Га!
Он, отпустив тетиву, опустил долу лук. И еще успел увидеть, как вскрикнув взмахнул ру-ками командир-эфталит, словно пробуя ухватиться за воздух. Но где ж ты за него удержишься, если у тебя из того места, где шея переходит в грудь, торчит, высунувшись на добрый локоть наружу, оперенная полуторалоктевая стрела? Не цепляются руки за воздух! И не держит он!
А Ламедион, краем глаза, уже ныряя назад за городьбу, видит, как, ухватившись обеими руками за стрелу, пробившую ему горло, падает замыкающий эфталит. И еще трое валятся из седел под ноги своим, перепуганным внезапностью криков и смертей хозяев, лошадей. Один припал к шее своего скакуна, обняв ее, а по разбитому виску его, текла кровь, перемешанная с сероватой массой и прозрачной слизью, пачкавшейся глинистой пережженной пылью, привне-сенной на лицо несчастного эфталита, разбившейся на нем обожженной прашной пулей из гли-ны, традиционным снарядом пращников всех стран и народов. Оно ж и в самом-то деле – де-шево и сердито! Уже сев за стену он понял, что один его пращник промазал, и добрые полдю-жины врагов, сейчас уже, конечно же, наложили стрелы на тетивы луков, пытаясь успокоить своих разнервничавшихся лошадей. А тех бесило все: и незнакомость обстановки, и громкие крики греков, отражавшиеся и множившиеся эхом в теснотах этой пустынной и чужой улицы, и упавшие им под ноги мертвые тела их бывших хозяев. И обильно вытекающая из пробитых тел людей кровь, запах которой пряно шибал им в ноздри, тревожа и нервируя вовсю. И эти мрач-ные покинутые людьми строения вокруг.
Лошади вставали дыбом, молотя в воздухе передними ногами, не слушая своих всадников. Те, понимая, как опасно продолжать здесь находиться, норовили побыстрее сделать две вещи – изготовить к стрельбе свой лук, и, побыстрее совладав с лошадью, отъехать от злополучной усадьбы. И одно мешало другому. А Ламедион внезапно осозвав это и увидев, что все греки уже перезарядили свое оружие, снова крикнув:
- Бей!
Взмыл над забором, бросая свою стрелу, уже из другого места. И после этого, немедленно спрятался за городьбой, ибо услыхал, как басовито прогудела над ним ответная стрела. Внезап-но грохот копыт начал быстро удаляться. Вскочив, Ламедион обнаружил трех всадников, по-спешно от них удаляющихся. Пущенная им стрела пропала втуне, никого не задев, а три эфта-лита, развернувшись на всем скаку, бросили по грекам три свои стрелы. Одна из них, звякнув по камню-дикарю городьбы, упала перед ней, другая скользнула поверх камней, никого не за-дев. А вот третья свою цель сыскала. Один из гоплитов, так и не расставшийся со своими льня-ными доспехами, но снявший глухой отцовский шлем, мешавший ему дышать на бегу, падал навзничь, обзаведясь персидской оперенной стрелой в глазу. Жаль парня, конечно, он ведь пе-режил ту мясорубку перед Пропилеями. Персы сняли с них свою плату в самый последний мо-мент. Впрочем, чего-чего, а смертей они все сегодня навидались и ощущения их были слегка притуплены.
Отвернувшись от трупа погибшего товарища, Ламедион скомандовал быстро словить ло-шадей, осмотрев их седельные сумы и обыскать мертвых эфталитов, добивая раненых. Надо было пополнить свои запасы стрел, найти что-нибудь съестного, да и не оставлять же врагам свою законную добычу. Но и быстрее, быстрее. Сбежавшие всадники приведут новых. И те уже будут намного осторожнее. И будет их, уж наверное, как-нибудь побольше, чем этих. Связы-ваться с ними грекам было незачем. Да и шансов одержать верх не было никаких. А и погибать, уйдя из обреченного Акрополя, им уже как-то не хотелось. Жизнь оказалась удивительно при-ятной и нужной штукой. И особенно они это оценили, только побывав рядышком со смертью, но и сумев от нее, покамест, удрать.
Обыски трупов принесли юношам почти полторы сотни стрел в девяти тулах, девять лу-ков, столько же мечей и кинжалов. Еды у всадников было с собой немного. Какое-то количест-во хурута  нашлось, однако, почти у всех. Нашлись у них и с десяток – полторы больших яч-менных лепешек, пресных, с песочком и угольками костра, на углях коего их, наверное, испек-ли, однако, вполне пригодных в пищу. Две большие сушеные рыбины и много-много вяленой конины. Золото и серебро было только в большом кошеле у седла командира эфталитов и Ла-медион, с полным на то основанием, забрал его себе. Его ведь это боевой трофей. Кто убил – тому и володеть, говорило древнее, как мир, и почти всегда соблюдающееся, воинское правило. Остальные ограничились находкой пригоршни серебра, или меди. Впрочем, сегодня никто по этому поводу возмущаться не хотел. Может быть завтра, или и еще позже? Если доживут, ко-нечно. Они быстро вернулись в усадьбу, настороженно прислушиваясь к происходящему за спиной. Топота копыт ожидающихся карателей пока слышно не было. Раненый, коего волокли от стены, уже помер, чем развязал руки своим товарищам. Из получивших раны ранее, был только один из двух оставшихся гоплитов. Но его рана ему хотя бы двигаться не мешала. Была попорчена стрелой рука и у одного из пращников. Ладно, этим займемся при случае. Подхватив свою добычу, взятую на битых ими эфталитах, юные греки, собрав в свои плащи все сьестное, найденное ими ранее в усадьбе: немного ячменного хлеба, много сыра и большую амфору вина, покинули гостеприимный двор, оставив в нем два своих трупа. Не совсем хорошо бросать тела своих павших товарищей, но и тащить их, не ведая даже еще, куда они идут, было бы глупо! А похоронить как положено некогда и стремно. Хороня других можно ведь и им самим оборо-титься трупами. Война это то место, где такие превращения оисполняются легко, незамыслова-то и часто! Да и не знают они еще твердо, как это положено по всему их статусу – хоронить. Молоды они больно, смертей и похорон, как, впрочем, и рождений, видали еще мало.
Преодолев с добрых три десятка заборов, они перебрались через пустынную улицу, доб-равшись еще до одного небедного дома-усадьбы. Дальше уходить, не зная, где они и что там вокруг, было рискованно. И каратели за побитых эфталитов вряд ли станут их так глубоко ис-кать. Поопасуться, наверное. И Ламедион скомандовал остановиться и перекусить. Его все по-прежнему воспринимали как стратега, подчиняясь безропотно и, как ему показалось, даже охотно. Обыскали и эту усадьбу. Конечно, уходя, греки увозили с собой ценные вещи и боль-шую часть съестного. Но что-то же и оставалось! Просто позабыли положить на воз, или не было места куда. Перекусив хурутом, вяленым мясом и вином, разбавленным водой, Ламедион распорядился двум пельтастам произвести разведку по предполагаемому ими маршруту движе-ния. А правил он в сторону Ахарнских ворот, рассчитывая, что к ним, находящимся на проти-воположной от персидского лагеря, стороне Афин, персы вряд ли приставят существенную стражу. Незачем вроде бы им. Хотя, как знать, может и приставят?
Его посыльные вернулись уже ближе к последней четверти этого очень и очень длинного и наполненного событиями, дня. Сообщили, что дошли до самых Ахарнских ворот, персов ни-где не обнаружив. Хотя, от центра города и от его южной части, долетали их крики и грохот чего-то ими разрушаемого, мощные удары таранов и многоголосый почти звериный вой. Но юношам и их командиру сегодня было не до этого. Подумав немного, они решили направить свои стопы к воротам прямо сейчас. Кто знает, что и кто будет здесь завтра? Пока путь есть, лучше его идти! Они отдохнули, нашли еще немного съестного в окружающих усадьбах. На-шли и заплечные мешки, чтобы удобнее было все это тащить. А Ламедион решил вопрос най-денной им казны командира эфталитов, с единственным человеком, кто, как он считал, имел право высказать ему свое мнение, с Неоклом. Когда они вместе с ним забрались в погреб усадьбы, разыскивая съестного, Ламедион спросил Неокла:
- Может, надо мне ту казну эфталитскую поделить? Как думаешь?
Неокл ответил, почти не задумываясь, значит, это решение у него уже было:
- Какой дележ, Ламедион? Ты убил того конного – ты и взял! Да еще и командуя всеми нами в том бою! По всем воинским и человеческим канонам это – твое! И никакому дележу не подлежит, понимаешь?
Считая вопрос исчерпанным, юный стратег более к нему никогда не возвращался. Мяса им больше не досталось, но козьего сыру и немного заплесневелого ячменного хлеба, они на-шли еще довольно много. А плесень хлебная, известное дело, счисти ее и кушай хлебушек тот, он не испорчен нисколь, там, где на него плесень та не легла. Нашлось и еще немного вина. Часть добытого на персах оружия, не разобранного новыми владельцами, они оставили хозяе-вам дома, если они вернуться когда-нибудь сюда, в компенсацию. Ламедион взял себе отлич-ный стальной кинжал, прекрасного дела с несильно изогнутым клинком и ручкой желтовато-белой матовой кости, скорее всего, слоновьей. И кожаными добротными ножнами. Добрый от-цовский меч его пока еще устраивал, хотя он и сунул в свой заплечный мешок стальной прямой меч командира эфталитов. Вместе с его узорчатыми, кожа и дерево, ножнами. И набил свой колчан стрелами так, что их трудно стало вытаскивать оттуда. Штук сорок запихал. А вот то, что вытаскивать стало тяжело, было уже совсем нехорошо, но тут уж он с собой ничего поде-лать не мог, жаба жадности давила и давила, только старательно отбирал стрелы, проверяя их баланс, остроту наконечника, порядок его крепления на древко и правильность оперения. Взял он с собой и тонкий шерстяной, верблюжий, кажется, плащ того эфталита, бывший у его седла. Сейчас, свернутый в тонкую трубочку и старательно перевязанный он приютился поверх его заплечного мешка. Следуя за своими разведчиками, они прокрались по тихим улицам почти совершенно пустого города,  родного им и близкого с тех самых пор, как только они начали се-бя осознавать. Все время слыша, как за их спинами ширится, приближаясь, к их последнему укрытию, повальный грабеж и разрушение города.
Ворота и вправду не охранялись. Ранее. Но стоило им к ним приблизиться к ним, как, гро-хоча ногами по каменистому грунту, сюда пришло с полдесятка персов, расположившись охра-нять ворота. Прошлый раз его разведчики выглянули из-за городских стен и никаких персов снаружи не обнаружили. А грохот со спины продолжался, нарастая и усиливаясь. Ждать все больше и больше было невмоготу. Не зная, доберуться ли до них персы, еще до нынешнего ве-чера, или оставят наутро, Ламедион и его товарищи, не считали возможным откладывать свой прорыв наружу. Уже привычно и сноровисто распределив персов у ворот по своим лукам и пращам, Ламедион наложил стрелу на тетиву, прикидывая про себя все поправки. Привычно оглянувшись, понял, что все готовы, скомандовал, на сей, раз вполголоса, зачем им лишний шум? – право:
- Бей!
И полетели стрелы и пращные пули, убивая и раня несчастных персов, уже успевших рас-слабиться на своем таком, казалось бы, непыльном посту. Они тихо мечтали о том, как их сме-нят и как они пойдут грабить в этом городе. Армия персов была слишком велика. И о том, чем иногда заканчивались некоторые чересчур уверенные в себе наезды грабителей в глубь города, знали, конечно же, далеко не все! А потому и мечтали о предстоящем грабеже, как о долго-жданной награде. А вдруг и какая-нибудь нестарая гречанка, паче чаяния, замешкалась поки-нуть город и порадует нежной белизной своего тела, соскучившихся по нему в этом долгом по-ходе, воинов. Вот их, размечтавшихся и размякших от сладостных видений своих грядущих за-бав, юные греки и приласкали в два лука и четыре пращи. Следом набежали два гоплита, добив уже раненых и не способных противиться им персов, своими мечами. Совсем уж тихо у них не получилось, но грохота и криков вокруг было много более обыденного, а потому, думалось Ла-медиону, персы их и не услышали. Быстро проскочив над побитыми ими персами, они прихва-тили лишь их узел от которого хорошо пахло съестным. Как знать, сколь долго им придется бродить по окрестностям? Лишнего съестного, наверное, всяк не получится. Ламедион и Неокл уже решили про себя, куда они пойдут. Так уж получилось, что остальные их товарищи, реши-ли просто присоединиться к этим двоим. Куда им было идти без цели и намерения этими со-всем не простыми для их Родины, днями. А там снова предстоял бой. И снова они, наверное, окажутся нужны и при деле. А может, еще и своих родных сыщут. Бродить же сейчас по заня-той персами Аттике, дело, наверное, не самое безопасное. И лучше уж им это делать в своей уже спевшейся компании, под командой того, к главенству кого и принимаемым им решениям, все успели привыкнуть.
Пробежав Ахарнскими воротами, они сразу же забрали правее, уходя в гористую мест-ность, великолепно привычную им и, возможно, мало привычную персам. Они намеревались обойти город с севера, смещаясь к востоку и пробираться к морю. На берегу, помнили юные греки, масса рыбацких селищ. Там обязательно должна сыскаться лодка и кто-нибудь, готовый за деньги, или под угрозой, отвезти их на Саламин. И денег и возможности угрожать у них бы-ло в избытке. Так что попасть на Саламин все они жестко рассчитывали! А потому и красться по каменистой округе Афин, усеянной оливами, принялись старательно. Впрочем, персы вели себя беспечно. На их огромный стан здесь никто и никогда не покушался, а потому и охрана его была вполне показной. Проедет, в кои-то сроки, малый легкоконный разъезд, и снова иди себе, куда только похощешь. Не сторожились персы отнюдь. Словно и не ведая, кого им и сто-рожиться в своем огромном стане, пугающем всю округу своим исключительным многолюдст-вом. Персы не рассылали близ него разъездов, проводя обычную разведку уже намного дальше от своего лагеря. Хотя группа Ламедиона и сторожилась, но до темноты, когда персы, кажется, вернулись в свой лагерь, они уже сумели добраться до уровня Мелитских ворот, так и не раз-рушенных персами накануне, откуда проще всего было добраться до Фалерон.
Старый порт Афин, Фалерон уже лет семь почти не использовался афинянами для приня-тия торговых и военных судов, этим уже занимался на постоянной основе пока еще не оконча-тельно построенный Пирей. Но рыбаки любили селиться у Фалерона и далее, между Фалеро-ном и Пиреем, по дуге Фалерского залива. Хороший выход в море и близость к Афинам, делала эти места весьма привлекательными для рыбацких поселений. За один день своего пребывания у Афин, думалось Ламедиону, персы не могли разогнать отсюда всех рыбаков. Просто не по-спели бы никак! Не может быть, чтобы их не ждала там на берегу лодка, готовая везти на Са-ламин.
От Афин они удалились уже достаточно далеко, и, не видя нужды бить сандалии о камни скалистых окрестностей Афин, да еще и потемну, пошли далее по дороге на Фалерон. Случить-ся впередли или сзади разъед, они услышат его по топоту копыт и успеют скрыться с дороги. Не воевать же им почти со всей Азией, всего одиннадцати юным грекам.

ПЕРСИДСКИЙ СТАН ПОД АФИНАМИ, та же ночь.
Ужиная, Ксеркс старался привести в норму свои мысли. Ранее он никогда не тяготел к ви-ну, сегодня же приказал принести ему кувшин лучшего, из того, что было в его походном вин-ном погребе. Неважно, что шахиншах не больно уважает вино, в его погребе его должно быть вдоволь все едино. Причем на выбор, любого и всякого. Как и всего прочего в его закромах. Шахиншах сегодня выбрал «Рецину» . Любимое вино Демарата, жаль только, алкаша-спартанца меж персами в лагере не наблюдалось ныне. А если бы он здесь вдруг и оказался, это было бы прямым и открытым нарушением повеления шахиншаха. Не кто иной, как сам Ксеркс отправил экс-спартиата с Гидарном, его «бессмертными» и другими войсками – атаковать и беспокоить пелопоннесцев, в особенности, бывших соотечественников Демарата, спартанцев, на Истме.
Дабы им в голову не взбрела дурь, выбраться со своего полуострова и обеспокоить персов какой-нибудь своей очередной чрезмерно дерзкой выходкой, на какую они, по мнению и само-го Ксеркса и всех его ближних советников, в том числе и самого Демарата, весьма способны и горазды. Он не очень надеялся, что Гидарн, при всех его положительных качествах, сможет взять под контроль Истимийский перешеек, до окончания его расправы с дерзкими Афинами. И направил его к Истму больше именно как заслон. Демарата же послал туда, подумав, а вдруг? Вдруг там что-нибудь этакое да и наклюнется, паче всяческого чаяния! Он уже знал, решая этот вопрос, от своих доброжелателей-греков, что афиняне оборонять свой град не намерены, зна-чит, «бессмертным» настоящей работы не ожидается. И вошел сегодня в Афины из чистого ин-тереса. Он много слышал об этом городе, который не сильно задумываясь о возможных по-следствиях, уже не раз становился поперек намерений всесильных владык державы славных  Ахеменидов, и очень не прочь был его, наконец, посмотреть. Посмотреть и разрушить, сметя с лика земного. Все было нормально, хотя невозможность ездить по Афинам в колеснице, сразу же насторожила царя царей. Ничего, если после его посещения, здесь еще будет хотя бы кто-нибудь жить, он озаботится распорядиться, чтобы проезд для колесниц в центр города имелся всенепременно и свободный.
Прогулка по Агоре тоже прошла нормально. Ему все показали и обо всем рассказали. А вот когда они подошли к их Акрополю, случилось воистину страшное. Внезапно по ступенькам большой лестницы, какую покойный ныне архонт Элевсина, громко назвал Пропилеями, лихо спустился небольшой отряд греческой латной пехоты, гоплитов, прикрытый с флангов их лег-кими пехотинцами, пельтастами. На глазах у царя царей, он в двух коротких, до полного без-образия, стычках, разгромил два отряда персидской пехоты из числа воинов Гистаспа. Удар греков был ужасен и молниеносен. Они разметали и отбросили персов, немедленно развернув-шись на царя царей  и сопровождавших его телохранителей. Те, добрые и гордые воины Азии, доблестно приняли удар и героически полегли почти все, но греков до его персоны не допусти-ли. Шахиншах никому бы не признался, что ноги у него стали просто ватными от страха. Именно поэтому он и не отвечал на призывы верного Горбага, заслонившего его своим одос-пешенным телом, просившего своего повелителя уйти вглубь Агоры. И там, может быть, спря-таться. Или, хотя бы присесть, чтобы исчезнуть из вида единственного выжившего к тому вре-мени грека-лучника, метавшего в него прицельные стрелы, заслонял от коих его все тот же вер-ный Горбаг. Он не отвечал своему самому верному слуге и начальнику его персональной охра-ны. И не потому, что ему была противна мысль о том, чтобы спрятаться! Совсем нет! С удо-вольствием бы спрятался в любом, пусть даже и не очень для этого подходящем, месте. Он просто не мог двигаться от обуявшего его животного страха. Не мог даже присесть, и очень бо-ялся, что не сможет членораздельно говорить из-за судороги, со страшной силой и до зубовного скрипа, сжавшей его челюсти. Им повезло, что пельтасты-греки к тому времени погибли уже все, или почти все. Ведь в этом бою пал почти весь полусотенный отряд его телохранителей. Какие-то жалкие полтора десятка человек продолжали свою самоубийственную резню с грека-ми, которых тоже оставалось не более двадцати человек. И, наверное, до него бы, наконец, до-брались! Ведь уже и славный Горбаг, грубо отодвинув царя царей назад, прикрыл его оконча-тельно своим панцирем и потянул из ножен свой меч, приготовившись защищать повелителя до конца. Фланговый удар пехоты в правый фланг греков, прекративший весь этот кошмар, словно по мановению руки, был для царя царей истинным и невероятным чудом, какого он уже и не ожидал. Но прежде чем подвергнуться этому удару, единственный лучник-грек, стрелявший по ним и убивший уже архонта Элевсины и кое-кого из телохранителей царя царей, сразил стре-лой в кадык и верного Горбага. Он смотрел вслед убегающим грекам, по кому метали стрелы его пехотинцы, и видел, как четверо или пятеро из них успели скрыться в портике, венчавшем Пропилеи. Причем один из них был тот стрелок из лука, кто командовал греками. Потом ша-хиншах осматривал мертвых греков, обнаружив среди них троих – четверых еще живых. Греки были все очень юны, почти дети. Тех, кого нашли живыми, персы разговорили, узнав, что не-большой отряд греческих юношей решил защищать Акрополь. А их стратег, они называли его Ламедионом, немногим более взрослый, чем все его воины, заметив царя царей, идущего по Агоре и приближающегося к Акрополю, решил атаковать его и убить, если, конечно, получить-ся. И ведь едва не получилось у них! Малого недостало! И, надо признаться, правильное реше-ние принял этот Ламедион. Ведь убей они его и все! Его сыну Дарию, сидящему ныне в Персе-поле пришлось бы весь этот поход начинать сначала. Или, случись престолонаследие иначе, его младшему брату Артаксерксу . Причем только после того, как он успокоил бы все бунты, не-избежно приключившиеся бы, как следствие смерти царя царей и ожидающейся смены власти в державе. Жаль вот, для его верного Горбага, этот день стал последним. Он словил стрелу в шею, от единственного греческого лучника-пельтаста, остававшегося к этому времени живым. Похоже, того самого Ламедиона, кто руководил греками. Те греки, кого они допросили, сказа-ли, что был он пельтастом-лучником. А лучника среди греков он видел только одного. И тот сумел сбежать от них в Акрополь. Его трупа, по крайней мере, так нигде и не нашли.
 А вот со взятием Акрополя, ошеломленные такой яростной и неожиданной атакой, персы, подзадержались. Все поджидали подхода достаточных сил, опасаясь, что там, в Акрополе есть еще гоплиты и пельтасты греков. И всеми имеющимися силами прикрывали своего царя царей от их возможной атаки. И только позже, дождавшись подхода больших сил пехоты, полезли в Акрополь по Пропилеям. Одновременно бдительно сторожа все остальные участки стен силами легкой конницы. А им никто и не воспротивился совсем. Единой стрелы по им не бросили да-же. Все просто оставили Акрополь. И Ламедион с остальными своими пельтастами, все гопли-ты и большинство пельтастов, полегли в той, не удавшейся до конца, вылазке, ушли. Восполь-зовались, негодяи, тем, что персидская пехота от южной стены поспешила к Пропилеям, спа-сать шахиншаха полность оставив стену без охраны и даже без наблюдения. Но и взыскивать с командовавшего отрядом перса Артабана, Ксеркс не стал. Тот ведь отчаянно спешил на выруч-ку именно ему, угодившему под страшный удар греков. А вот это, последнее, он оценил. И по-спешил назначить его на место павшего Горбага, своим начальником охраны. Свято место пус-то не бывает. А ведь половину его телохранителей сегодня просто банально перебили, и их следовало набирать снова. И, одновременно заново ставить всю охрану царя царей.
Да и как ему было поступить иначе? В ком искать истинной преданности? Такой, как у Горбага была? Ведь этот Артабан и его контратака спасла его, царя царей, от верной смерти се-годня. А он ведь даже не ведал и не подозревал, сколько там тех греков всего на самом деле. Ему только донесли – атакован сам царь царей, непосредственно у Пропилей, группой грече-ских гоплитов, срочно нужна помощь! – и он отчаянно бросился их атаковать со своим отря-дом, всего-то в две с половиной сотни копий, мечей и луков. Ругать ли его за то, что забрал с собой всех и вся, кто были поблизости от него, не оставив даже наблюдения под стеной Акро-поля? Это военачальника, бросившегося тебя любимого выручать, когда тебе пришлось кисло? Бросившегося не начав выяснять и разведывать, что там, да чего, да сколько? А этого времени вполне могло хватить тем греческим юнцам, чтобы зарезать царя царей, как каплуна какого-нибудь, прости Ахуромазда! Ну уж нет, такой глупости шахиншах не допустит ни за что и ни-когда!
Немедленно, овладев Акрополем, персы приступили к разрушению храмов и алтарей, там имевшихся. И вообще, их войско принялось озверело и целенаправленно рушить весь город. Но тех греков, что ушли из оскверненного персами Акрополя, они не нашли. Их видели и с ними дрались уже в городе, всадники-эфталиты, потеряв при этом девять своих воинов. Потом, кто-то убил пятерых персов, посланных охранять Ахарнские ворота. Впрочем, он был далек от мысли обвинять во всех этих бесчинствах именно тех греков, что сумели уйти из Акрополя. Вполне допускал, что были в городе и еще другие. Как допускал сейчас, что там и еще остались недобитые греки. Где сейчас те юнцы, что ушли из Акрополя? Неужели все еще выискивают свои шансы убить его? Никогда он так не боялся покушения и внезапной смерти, как здесь, в Греции, с самого начала этого похода. Судите сами – тот ураган, что едва не убил его там, на берегу Геллеспонта . Сейчас ему все труднее верилось, что это была чистой воды случайность. Потом та волна, что едва не сбросила его золотую колесницу вместе с ним самим, в море, там же в Геллеспонте. Что? Тоже случайность? Не многовато ли их? Затем в Фермопилах, когда тот безумный спартанец, поблагодаривший его за свою мужественную смерть, повел на него в ата-ку своих отчаявшихся выжить спартиотов. И ведь за немногим не сумели! Жаль, они так и не сумели узнать его имени! И, наконец, этот Ламедион со своими юнцами. А ведь будь у него те же спартанцы – не выстояли бы телохранители и не спас бы его, приняв вместо него стрелу верный Горбаг. Те добрались бы точно, искрошив его своими мечами на мелкий хаш! И все это случайно, да?
Нет, надо успокоиться и отдохнуть и продолжать рушить этот проклятый город! Он уже добрался до афинян, доберется, в конце концов, и до спартанцев. Клятва, данная отцу именем Ахуромазды  и всех священных огней, будет исполнена, во что бы то ни стало! А уж потом он передохнет пару лет, удалившись ото всех в свой мирный и тихий Персеполь. И все время бу-дет измышлять, как ему покорить скифов, исполняя вторую часть своей Великой клятвы, дан-ной отцу перед его смертью. А в Греции оставит хшартрапаванами  Мардония, Демарата и ар-хонта Фив, отдав ему под владение всю Аттику и Беотию. Демарату весь Пелопоннес. А Мар-донию – Фокиду, Малиду и Фессалию. Западные греческие владения, всякие там Эпиры и про-чие, сами признают его власть. В Македонии он оставит все того же царя Александра. И все и вопрос Греции будет решен. Но Афины, Платеи и Спарта из числа греческих полисов выбудут навсегда! Он их просто сотрет в пыль! Их не будет. Точнее двух изних уже нет! Осталась толь-ко Спарта. И все будут знать, каково это перечить персидскому владыке, истинному царю ца-рей! Навсегда и во веки веков! Да пребудет с ним благословение Ахуромазды!
Он отдал распоряжение своему флоту, покинув свою стоянку у мыса Артемисия, прибли-жаться к Фалерону, осторожно прощупывая разведкой берег и не выпуская из виду флот грече-ский. А, только-только придя к Афинам, послал большой отряд пехоты и легкой конницы – за-нять Фалерон. Тот был расположен всего в 27 стадиях от Афин и царь царей решил, что Пирей он разрушит несколько позже, а как стоянку своего флота станет использовать именно Фале-рон, на рейде коего мог поместиться весь его огромный флот. Именно поэтому он отказался использовать Пирей. После всех бурь и стычек с греками, у него осталось только 800 кораблей, хотя в начале похода их было аж 1207 штук. Наибольший ущерб персам нанесла капризная греческая погода, сняв свою дань двумя большими штормами, очень сильно растрепавшими его флот, когда он стоял, не смея атаковать греков, на мелководье, у мыса Артемисия.
Намного более глубоко сидящие корабли финикийцев и малоазиатских греков-ионийцев, были бы там намного более уязвимы, чем куда менее мореходные и не обладающие глубокой осадкой, триеры греков. Почти плоскодонные и длинные, они были стремительны и необычай-но вертки, отовсюду угрожая своими грозными таранами-эмболонами. А куда более крупные и мореходные суда финикийцев, самой возможности неожиданно атаковать греков на мелководье были лишены изначально. Мелководье, изобилующее подводными камнями, для них губитель-но, терпеливо объясняли царю царей моряки финикийцы и малоазиатские греки. Пока он вни-мал им. Но только пока! Зато, если мы их прихватим в открытом море, вот там уж им полная хана, величайший! Это конечно приятно – владеть морем! Только что с этого толку, если он не может приказать своему флоту подойти к берегу и высадить десант? Зачем он ему тогда? Что бы был? Спасибо, конечно! Только усилиям и средствам, на него потраченным, можно легко сыскать и куда более выгодное применение.
Но, перебивая все эти мысли, никак не шел вон из головы царя царей этот несчастный юноша-грек Ламедион. Он бы даже сорвал свой гнев на его близких, но, уже узнал, тот сирота! Ну, что же! Тем хуже для Афин. И в городе, не останавливаясь даже и на ночь, громыхал страшный погром. Ему подсвечивали огни многих пожаров, охватившие Афины. В них погиб-ли те немногие, кто так и не захотел покинуть свой родной город.
А Фемистокл, глядя в сторону Афин с острова Саламин, всего каких-то одиннадцать не-счастных миль! – весь следующий день отмечал в той стороне множество дымов пожаров. А еще над городом стояла туча пыли! Можно было только догадываться, что персы творят в его родном городе, где он прожил всю свою жизнь. И он никак не мог хотя бы что-нибудь узнать о судьбе своего старшего двадцатиоднолетнего сына Неокла, оставшегося оборонять Акрополь. Архиппа и он сам, отговаривали Неокла от этого шага. Сколько он трепал языком, расписывая всю глупость их предприятия. Всю ненужность и бесполезность этой обороны. Но сын, судя по всему, вместе с именем его отца усвоил и его упрямство. Фемистокл видел, что тот осознает всю глупость этого шага, но он дал слово своим друзьям и не может брать его назад. Он очень боялся за своего сына и этого не хотел, но и помешать ему уже никак не мог. Как вырастить мужчину, запрещая ему вести себя, как то достойно мужчины? И сын остался в Афинах. А вме-сте с ним и их с Архмппой сердца. Последний раз они с Архиппой мельком видели его, когда их телеги проезжали мимо Акрополя. Архиппа специально упросила его ехать именно тем пу-тем, хотя и ему самому, чего скрывать? – этого смерть как хотелось! Но он понимал, что жена рассчитывает в предельном своем отчаянии, что ее первенец, узрев отъезжающей всю свою се-мью, своих родителей, братьев и сестер, не выдержит, бросит все и побежит за ними. И сам в глубине души желая того же, Фемистокл понимал, что сына тогда он уважать, наверное, пере-стал бы. Если уж ты решил, а тем более пообещал – делай! И не скули, не жалей себя! Он сам обрядил сына в дедовский панцирь, вполне севший на ладную фигуру Неокла, одел ему поножи и помог закрепить наручи. А перед этим они вместе осмотрели и поправили его гоплон . Он сам осмотрел и проверил его панцирь, коринфский шлем, копье и меч-ксифос . Это все, что он мог сделать для сына. И еще молиться защитнице и покровительнице их полиса Афине, что-бы она присмотрела за теми, кто остался защищать ее алтарь. Наверное, тем же самым занима-лась и его жена…
О приходе персов в Афины они узнали по дымам пожаров и пыли от производимых ими разрушений. Потом от Фалеронского залива прибежала сторожевая триера, сообщившая о том, что разъезд легкой конницы персов уже отметился на берегу залива, выехав на вид морякам, но вскоре скрывшийся вновь из их поля зрения.
После этого все сомнения отпали. Потом же пришли последние корабли из Пирея и от Фалерона, сообщив, что персы обнаружили себя и там и там. Пока еще малыми, разведыва-тельными, судя по всему, отрядами. Но это ведь только вопрос времени. Все дни сразу после их прибытия с детьми и телегами в Пирей, заняты были выше макушки всяческой суетой. Оказа-лось, что они так и не вывезли пищевые припасы из Пирея, еще и их довелось срочно грузить и слать на Саламин. Там они вряд ли будут лишними, а оставлять персам их и во всяком случае без надобности. Нирей они защищать всерьез, цепляясь за него зубами, не намеревались, хотя и отдавать за так, тоже. Одного из своих бывших коллег-стратегов, он назначил во главу обороны Пирея, зная за ним, что в этом деле он успел уже приобрести опыт и немалый. Если персы не нажмут очень сильно, держать Пирей они будут, но, имея при этом ввиду, что в любой момент, оставив стены, можно сесть на триеры и отплыть на Саламин.
Но вот и главная весть! Персидские корабли из отряда тирского флота встали на рейде Фалерона. Это уже серьезно. Определяется расстановка сил. А еще ему донесли, что персы сильным отрядом пеших и конных воинов подошли к Фалерону. Осторожничет Ксеркс, как есть осторожничает. Они ведь Фалерона оборонять не собирались и изначально. Не те у него стены, и нет у них лишних сил. А у персов их хоть ешь с того торца, что противопоставлен рту, и по расположению на теле, и по функциям своим. Одним отверстием на одном из торцов, че-ловек поглощает добрую пищу, а другим из себя извергает то, во что она превращается в его организме.
Весь греческий флот, собравшись в закрытом от особенно сильных ветров, проливе между Саламином и материком, обживал три его главные бухты: Амбелаки, Палукия и Арапис. Бухты надежные и удобные, обжиты жителями Саламина уже давно и все сплошь промеряны, причем тщательно и многократно. Как и весь неширокий, пару десятков стадий, пролив между остро-вом и материком. Каменюк на дне немеряно, однако, они на скалах нанесли створные знаки, обозначив наиболее опасные из них. И продолжают их наносить. И каждый день гоняют свои корабли маневрировать в заливе. Вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Приучают кибернетов  своих кораблей к плаванию в узко и навигационно небезопасном проливе, сво-бодному и быстрому. Именно в этом он и видит залог своего успеха.
Пройдясь в крупном и залихватском зигзаге по проливу на своей триере, он выстроил ее на свой счет и был ее владельцем, и, видя обильный пот, стекавший крупными каплями по че-стной морде кибернета, натужно орудовавшего своим спаренным веслом , он оценил премуд-рости плавания в проливе должным образом. А ведь него кибернет плавал в проливе далеко не первый и не десятый раз, наверное, даже и не сотый… Еще более он утвердился в своих мыс-лях, посмотрев, как трудились на своих банках гребцы, которые, то изо все силы рвали весла гребя, то табанили, вылупив гляделки навыкат по два, по три раза пересаживались задом-наперед и снова гребли в постоянно меняющемся ритме. Фемистокл понял только одно: персов надо заставить драться с греками именно здесь, в проливе! С его узостями и камнями многими. Им никак и ничем не удивить мореплавающих издревле финикийцев, в открытом море. Там они короли, умеют все и очень, очень давно. Задолго до самого выхода первых греков на мор-ские просторы. Нечем им удивлять и греко-ионийцев, тоже во множемстве составлявших пер-сидский флот.
Но здесь, в проливе, их более плоскодонные и намного мельче сидящие триеры, будут иметь заведомое преимущество. А ведь они еще и меньше и, оттого, намного более поворотли-вы. Соотношение длины к ширине у греков больше, значит, их суда при достаточном числе гребцов еще и более скоростные. А при этом они еще и прекрасно знают пролив, все камни и мели в нем, чего никак не могут знать персы. Вот и надо их заманить в его акваторию. И дать здесь бой. Персов, если ему не врет разведка, 750 больших, весла в три ряда, триер. И пятьдесят более мелких судов. Бирем и унирем. Их собственные силы намного скромнее. Пелопоннес прислал 89 кораблей, из них 40 из Коринфа. Три десятка кораблей с Эгины. Те все добрые и опытные моряки, много лет разбойничающие на морских дорогах юга Эгейского моря. Два де-сятка кораблей с Халкиды и столько же из Мегар. Всего 339 триер , и еще штук сорок, может больше немного, бирем . И, наверное, с десяток – другой посыльных унирем . И это, пожа-луй, все, если не считать рыбацких лодок, транспортных монер и барказов . А и чего их счи-тать? Это суда для подвозки отвозки. И уж ни в коем случае не боевые.
Стратег-тиран и наварх Афин давно уже понял, что с персами им сражаться надо, заманив их сюда, в тесноты пролива у Саламина. Мало того, что они здесь не смогут нормально манев-рировать, как они привыкли это делать, так еще и не смогут никак использовать свое огромное численное превосходство. Вольно обхватить противящийся им флот эллинов с флангов. Что они так всегда любили делать! И у греков тогда появится шанс. Жаль вот Эврибиад , союзный наварх, спартанец, делать этого не хочет, не рассчитывая особенно одержать победу. Он пола-гает, что функции греческого флота – не допустить высадки персов на Пелопоннес, препятст-вуя этому всеми силами. А ведь их корабли составляют большую и лучшую часть союзного флота. Но дорийцы и, прежде всего, коринфяне и мегарцы, еще при составлении последнего антиперсидского союза, отказались сражаться под командованием афинян. Тем оставался небо-гатый выбор: либо идти на компромисс с возможными союзниками, либо оставаться бороться с персами в одиночку. На милость Ксеркса рассчитывать им после Марафона никак не приходи-лось. О его клятве, данной на смертном одре отца его, Дария I, достаточно наслышеаны были все они. И Эврибиад стал компромиссной фигурой, призванной сохранить союзный флот. Вот теперь ему и приходилось вести бесконечные словесные войны. Как это случалось у греков все-гда, стоит объявиться на горизонте их врагу, они начинают спорить и ссориться между собой.
Вот и сейчас пелопоннесцы носятся с идеей отвести флот к Коринфу, чтобы охранять Пе-лопоннес от высадки персидского десанта в тылу греческих сил, обороняющихся на Истме. Мол, персы на Саламин десант высаживать будут едва ли, а на берега Пелопоннеса – так и вполне. Вот и надо им всем идти к Коринфу, беря под защиту Пелопоннес. На что он пригро-зил, что афтинский флот тогда останется у Саламина один. И будет защищать своих близких. Пока ему удалось отбить атаки пелопоннесцев. Но теперь он изобрел куда более сильный аргу-мент, как ему кажется. А подсказала его, как ни странно, его Архипа. Осерчав на пелопоннес-цев и иных греков, тянущих не свое одеяло на себя, она вчера вечером сказанула:
- А нам бы плюнуть на все, Фемистокл и уйти, либо в Италию, как ты когда-то предлагал, либо в Африку!
Да, он когда-то предлагал, но уже и забыл об этом. А Архипа помнила и напомнила. Во-время, спасибо ей! Теперь он ведал, что скажет грекам, когда они в очередной раз заспорят, ку-да им идти и что делать? Чувствовал он, случиться это не просто скоро, а очень скоро!
Пока же семьи афинян разбили огромный лагерь с бабами и детишками в долинах Сала-мина, вытащив свои корабли на сушу. Надо же как-то налаживать быт людей. Бабы и детишки не воины. Долго жить не под крышей не могут. А ведь осень уже в начале, скоро может начать холодать, а они в шатрах и палатках, на кострах готовят, чумазые и неприкаянные. Долго это продолжаться, и в самом деле, не может. И им придется что-то решать. Либо сражаться с пер-сами, либо действительно куда-то отплывать от берегов родной Эллады. Легко ли? И перед та-ким решением сейчас пребывали все греки и те кто решал что-то и те, кто ничего не решал!

БЕРЕГ ФАЛЕРНСКОГО ЗАЛИВА, та же ночь.
Ламедион вел свой отряд всю первую половину ночи по дороге, рассчитывая добраться до побережья к утру. Хорошо еще, что идти им следовало сверху вниз, спускаясь к морю. Но пе-ред самым утром, они увидали море и решили, что перед новым днем им все-таки обязательно следует отдохнуть. Ведь все равно, наверное, не пойдешь в море днем, нарваться на персов – раз плюнуть. Им бы выйти к вечеру. Значит, есть время отдохнуть, покушать и поспать. Вече-ром, вырвавшись из пылающих и разрушаемых персами Афин, они были очень возбуждены, столько событий и каких! Боев, бегств, прятанья от врагов и смелых вылазок! Этого многим хватило бы на целую жизнь, а им пришлось все это пережить в один день, очень длинный и тяжкий. Ведь были еще и смерти и ранения их друзей! Им пришлось оставить Акрополь, так и не защитив его. И они могли убить самого персидского царя царей! Могли! Жаль, что не смог-ли и не убили. Стали бы тогда настоящими героями для всей Эллады!
Усталость навалилась на них всей своей неодолимой тяжестью, клоня в сон и необоримо тяжеля ноги и голову. Надо было, обязательно надо, отдохнуть. И Ламедион распорядился всем ложиться отдыхать в ложбинке, сам вызвавшись сторожить первым, вместе с Неоклом. Одеяло, захваченное у эфталита еще в Афинах, он отдал двум товарищам, кого они поднимут себе на смену, немедленно завладев и согретым ими одеялом. Сказывался его опыт старшего человека. Все же он лет на шесть – восемь больше всех их жил на этом свете, был намного опытнее и практичнее. Доев вяленое мясо с ячменным хлебом, съев немного хурута и выпив вина, разбав-ленного водой из источника, пробивавшегося из-под земли здесь же, в ложбинке, все отправи-лись спать.
А Ламедион и Неокл, выбравшись наверх, засели у старой оливы, где имелся небольшой подрост. Как и положено, из одной лунки тянули два  уже немолодых дерева. Их зелень и ко-рявые дуплистые стволы хорошо скрывала парней от дороги, пустынной, впрочем, и тихой, как ночью, так и сейчас. Да и прятаться за кривым и кряжистыми стволами олив было очень удоб-но. Но наблюдать парням было пока не зачем, пустынная дорога ничем им не угрожала, и они, поглаживая теплую и серую грубоватую кору дерева, тихонько разговаривали между собой. Неокл задал Ламедиону вопрос, который давно уже вертелся, по-видимому, у него на языке:
- А ты зачем собираешься идти на Саламин?
- Наверное, затем же, зачем и ты! Я ведь не считаю, что нашей дурной войнушкой в Акро-поле, война с персами и закончится. Хочу поступить на флот, гребцом, либо лучником… А ты зачем?
- Да, ты, в общем-то, прав! И я примерно затем же. Только там мой отец и он очень меня отговаривал оставаться в Акрополе, но запрещать не стал, уважая мой выбор. И мама, она очень боится за меня и нервничает. Надо им показаться, рассказать о том, что с нами произош-ло в Акрополе. Отец ведь был и прав, и не прав. Акрополь удержать было действительно не-возможно, глупо было и пробовать сделать это, но наша вылазка достойна дел самого Геракла и титанов древности. А мы ее совершили и выжили, не посрамив, ни себя, ни своих отцов и де-дов, правда?
- Пожалуй, что и правда! А кто, кстати, твой отец?
- Фемистокл! Может, слыхал когда?
- Конечно, слыхал! И его самого тоже не раз слыхал! Я ведь именно его на все экклесиях и поддерживал! Так ты сын Фемистокла? И оставался оборонять Акрополь? И отец тебе это на-глухо не запретил, пригрозив родительским проклятием !
- Нет, хвала Аполлону. Мой отец такими вещами не бросается! А ты почему в Акрополе оказался? Мне все время казалось, что ты не очень-то хотел там быть. Я не прав?
- Прав, Неокл, прав!
- Как же ты тогда здесь оказался?
- По нашей мужской дури, Неокл!
- Прости, Ламедион, но на дурака ты, мне кажется, как-то не тянешь!
- И тем не менее! Помнишь Пармениона?
- Того пылающего идеей самопожертвования гоплита, что пал при вылазке первым?
- Ну, да!
- Конечно, помню! Когда мы пошли на вылазку, он так верил, что именно ему судьба до-верит вонзить свое копье в Ксеркса, что даже сумел всех нас именно в этом убедить. Я шел во второй шеренге, сразу за ним, и бил копьем над его левым плечом. Знал бы ты, как я удивился, когда даже не увидел, нет, просто почувствовал, что Парменион падает. Первым порывом было поддержать его, но выучка взяла свое. Когда он уже упал, я, ускорив шаг, переступил через не-го, пожалуй, еще живого и занял его место, прикрывшись своим щитом. А он тут причем?
- Видишь ли? Парменион, старший сын моего хозяина. И он, хитрый засранец, сумел по-ставить меня в безвыходное предложение. Понимаешь, Неокл? Есть у меня невеста, Аристони-ки, племянница моего хозяина. Она сейчас на Саламине, должно быть! Так вот, с предложени-ем придти в Акрополь и возглавить его оборону, как один из немногих, имеющих опыт боевых столкновений, он обратился ко мне в ее присутствии. Мог ли я ему отказать?
- Трудненько!...
Кряхтя, повернулся за стволом оливы Неокл и вдруг напрягся, схватив Ламедиона за руку:
- Слышишь?
По дороге, отчетливо молотя копытами, шел, наверное, немалый отряд конницы. Шел от Фалерона. Через короткое время молодые люди сумели даже рассмотреть столбом поднимае-мую им пыль. Конники приближались. Были это не уже прекрасно знакомые и даже битые ими однажды, легкоконные эфталиты, а какие-то неведомые всадники. На тонконогих сухих лоша-дях, прекрасных статей, сидели всадники в развевающихся белых одеждах, имея защитой лишь шлем, обмотанный белой тканью на голове. Вооружены они были луками в налучах за спиной и длинными тонкими пиками, притороченными к седлу. И шли они на Афины. В лагерь персов что ли? А куда же еще? Так что, Фалерон персами уже занят? А и чего они б еще ожидали? Персы здесь уже второй день и все никак не догадаются занять почти незащищенный Фалерон, свою возможную морскую гавань? Ну-ну!
- Ну, что скажешь, Ламедион?
Уже принижая голос, хотя всадники были еще далеко, и слышать их с дороги, даже и ря-дом находясь, не могли, спросил товарища Неокл:
- Я не знаю кто эти легкоконные, Неокл. Знаю только одно точно – они не наши. Афины таких никогда не нанимали, это точно! А своих таких, у нас отродясь не бывало! Так?
- Так!
- Значит, персы! И еще одно ясно, Неокл – Фалерон персами уже занят. Возможно уже и флот их туда переведен.
- Уж это и совсем точно, Ламедион. Наш флот, отец говорил, ушел от мыса Артемисия еще до начала эвакуации Афин. И чего персидскому флоту там было делать. Отец считал, что он перейдет к Афинам и станет, скорее всего, в Фалероне. Ведь Пирей персам просто так отда-вать не станут, его будут защищать. Да и гавани его для такого количества кораблей, что у пер-сов наличествует, тесны больно. Меньше половины туда поместяться. А где другой половине быть? Все в том же Фалероне?
- Ты знал о Пирее и молчал?
Вскрикнул Ламедион, ухватив Неокла за руку.
- А чего?
- Как чего? Мы вместо побережья Фалернского залива пошли бы к Пирею. А там мы у наших…
- Да? А то, что персы там явно имеют свои силы. Может и небольшие, но точно имеют! Ты об этом не подумал?
- Точно, не подумал!
Поскребши пятерней свою редкую еще, по возрасту его, грязноватую бороденку, отрос-шую за эти дни, раздумчиво протянул Ламедион, понимая, что идти к Пирею было бы большой ошибкой с их стороны. Но и не знать чего-то, что было ведомо воинам его отряда, и касалось их положения, было для него никак невозможно. И вновь и вновь ожесточенно скреб бороден-ку, зудела стервь! Как принимать решения?
- А если бы я повел людей к Пирею? Ведь от него ближе к Саламину и рыбаки греческие там тоже живут. Гм-м! Жили до войны, по крайней мере!
Укоризненно выговаривал он Неоклу, все еще не отойдя от осознания, насколько тот больше его информирован.
- Если бы повел, я бы немедленно и сказал бы про Пирей!
- А если бы тебя убили?
- Да, если бы убили, тогда бы точно не сказал! Просто не смог бы!
Уже слегка ерничая и с доброй дружеской  улыбкой, согласился Неокл, тут же добавив:
- Ну, а пока не убили, говорю тебе последнее, что касается этой войны, и что я знаю, чего, возможно, не знаешь ты – отец говорил при мне, что сторожевые униремы они станут держать перед рейдом Фалерона, на пределе видимости. Дает это нам чего-нибудь?
- Конечно, дает! Разве ты не понимаешь?
Неокл неопределенно пожав плечами, продолжал рассматривать уже совсем приближаю-щихся всадников. И тогда Ламедион, тоже понизив голос до предела, но все-таки с жаром вы-палил:
- Нам не надо будет искать рыбацкую лодку до Саламина. От рыбаков боевым кораблям не утаиться никак, сам понимаешь! Значит, они представляют себе, где те стоят. Мы и попро-сим их отвезти нас на один из сторожевых кораблей! Это ведь намного проще, чем подрядить кого-нибудь из них ломать долгий путь до Саламина и обратно! Правда!
- Точно!
Согласился немедленно Неокл и положил свою руку, на руку Ламедиона:
- Ты во всем прав, стратег, прости!
- Да какой я стратег!?
- Э, брат, не скажи! Ты стратег от природы! Вот оно и сейчас в тебе проявилось! Так что не так уж и глуп был тот погибший Парменион, когда выбрал тебя нам в стратеги в Акрополе?
- Да ладно тебе!
Отмахнулся Ламедион, уже и сам все пристальнее присматриваясь ко всадникам. Они шли теперь непосредственно мимо места их укрытия, позволяя лучше себя рассмотреть. Их смуг-лые, до темной коричневости загорелые лица, оттеняла белизна их просторных, ниспадающих свободными складками, бурнусов, нижняя часть которых, закрывала рот и нос, предохраняя всадников от вдыхания дорожной пыли. На левом боку всадников, обернутом к юношам, висе-ли, кривые и тонкие какие-то мечи, никогда не виданные ими доселе. Пики их были тонки, представляясь парням очень хрупкими, но в длину достигали где-то шести – семи локтей, пре-вышая стандартную длину копий греческой фаланги. Остроконечные наконечники их шлемов, выглядывавшие из белых оборок их тюрбанов, отсвечивали под уже встающей в небе луной, матовыми отсветами стали. У двух или трех из них имелись чешуйчатые стальные нагрудники на коже. Их кони выглядели очень быстрыми и выносливыми. Когда весь отряд, окутав и доро-гу и друзей под их оливой сероватой непроглядной пылью, протянулся мимо, парни перегляну-лись. Отряд был не слишком велик, но и не мал совсем, достигая примерно полусотни всадни-ков. Оба друга старательно молчали, рассматривая воинов, пока всадники проходили мимо них не спешили. Уж больно страшно было выдать себя звуками голосов. Не люди, так их кони вполне могли и услышать. Чутье у лошадей звериное, а оно намного превышает человеческое. А учуяв их за оливой, и занервничав, кони всадников могли поднять совсем не нужную парням тревогу. Таких коврижек друзья совсем не искали и не желали их нисколько. Первым нарушил молчание Ламедион:
- Для сторожевого, или разведывательного разъезда их слишком много, для отряда по-сланного занять Фалерон слишком мало. А вот для базового отряда, который станет разгонять разъезды по окрестностям – в самый раз!
Неокл кивнул, соглашаясь с товарищем, задав вопрос, что его интересовал с самого нача-ла:
- Хотел бы я знать кто эти всадники и откуда они?
- На сей раз, кажется, я могу тебя просветить…
Протянул Ламедион, пристально провожая глазами удалявшийся по направлению к Афи-нам, отряд. Неокл замер, весь обратясь во внимание:
- ?
- Мой дед, наемничая  у египтян, еще до того, как персидский царь Камбис I их покорил, рассказывал, что одетые так всадники случались у персов. Все их называли арабами-бедуинами. Конники они великолепные,  богами данные, и стрелки из луков весьма изрядные. И, что было очень важно для Египта, прекрасно ориентируются и умеют себя вести в пустыне. А ее там, как в море воды! Вот дед и говорил, что стоять даже в плотном строю фаланги под их стрелами весьма неуютно, уж больно свирепо и метко бьют. Так они изобрели свой прием. У них первая шеренга фаланги садилась за щитами, как те персы, из второго отряда, во время на-шей вылазки. Две выгоды – и сами полностью укрыты бывали щитами, и ноги последующей шеренги защищали от слишком настильно  летящих стрел. Вторая шеренга держала свои щи-ты, как обычно, защищая ими свои корпуса, от середины бедер и до подбородков, а остальные поднимали их над головами, защищая весь строй от стрел, летящих по отменно навесным тра-екториям. Так можно было переждать их стрельбу. Если же они приближались слишком близ-ко, фаланга немедленно возрождалась и атаковала арабов со всей доступной ей фурией. Тесно-го удара копьями накоротке, они никогда не переносили, немедленно разрывая дистанцию боя и уносясь подальше, только бы не быть доступными нашим копьям!
- И кого только этот перс сюда не пригнал!
Возмущенно воскликнул Неокл, так, что Ламедион счел возможным, предупреждая его от чересчур громких звуков, приложить указательный палец к своим губам, призывая друга блю-сти тишину. Но по содержанию его восклицания он вынужден был согласиться:
- Точно! А помнишь те, кого мы в городе побили? Это, наверное, какое-то азиатское пле-мя. Когда они только еще подходили вечером к Афинам, я рассмотрел среди них и скифов, правда не совсем таких, каких мы привыкли видеть на рынке в городе, видел лидийцев и ог-ромное число других племен и народов с самым различным вооружением, по-разному одетым, совершенно несхожих оттенков кожи: от белого до иссиня-черного. Чего уж там какие-то ара-бы и эфионы. Тут и ассирийцы, и вавилоняне, и египтяне, и мидяне, и киссии, и малоазиатские греки, и кого у него только нет?...
- Да уж!
Ответно пробормотал Неокл, не ходивший вместе с Ламедионом на внешнюю стену, ос-матривать приближающееся к Афинам неисчислимое воинство персов:
- А сами персы, они какие?
- Ты что? Не помнишь тех, с кем мы дрались во время вылазки? И тех, кто нас контрата-ковал во фланг?
- Помню, как не помнить! Не больно они и сильные воины, кстати!
- В городе говорили, что есть у них отряд сильных пеших воинов, «бессмертными» про-зывается, хотя спартанцы и феспийцы под Фермопилами их сильно потрепали, доказывая, что все они смертные на самом-то деле!
- А как ты думаешь, Ламедион, чем это все закончитчся?
- Ты бы, Неокл, с вопросом этим к отцу обращался. Он это дело куда побольше моего ра-зумеет, я так понимаю!
- К отцу-то я обращался, а вот ты сам, что об этом обо всем думаешь?
- Я так думаю, что если мы, греки, перестанем между собой собачиться, как кобели, гоня-ясь за сукой по весне, и выступим против персов заедино, вполне мы способны их поколотить и с нашей земли выбросить напрочь! Не столь уж они и сильны, чтобы их нельзя было разбить!
- Ты и вправду так думаешь, Ламедион?
- Конечно! А что, отец твой думает иначе?
- Нет, именно так и даже в тех же словах, что и ты!
- Ну вот, видишь! Так что самое главное для нас – перестать между собой собачиться!
- Отец мне как раз и говорил, что это, кажется, как раз и есть самое сложное!
- Почему?
- А, каждый грек считает себя пупом земли, и договариваться, уступая, порой, своему оп-поненту, совсем не расположен…
Теперь уже пришел черед Ламедиона, тянуть вслед за Неоклом, неопределенное «Да уж…», потом молодые люди затихли, наблюдая за дорогой. Видно было как там, откуда они недавно пришли, на горизонте вставало зарево многих пожаров. Афины горели, подожженные персами. А по дороге, мимо них, прошел, поспешая, изрядный отряд пехоты, судя по виду и головным уборам воинов, египетский. Ибо их кожаные шлемы, усаженные металлическими бляшками, очень сильно напоминали те, что описывал Ламедиону его дед-наемник. Да и кожа-ные полосатые шлемы-шапки некоторых воинов тоже были ему памятны по тем же рассказам. Их панцири из льняной ткани имели слишком характерную форму. Эти уже, наверное, шли не-сти в Фалероне гарнизонную службу. Тем более им стоило спешить переправиться на Саламин. В подобной ситуации, лучше всего быть со своими.
Никаких иных событий до конца их смены не состоялось, только со стороны Афин доно-сился размеренный и отдаленный грохот разрушения, а над тем местом, где находился их род-ной город, вставали многие огненные зарева, сообщая притихшим друзьям о творящейся там, позади, вакханалии разрушений. Они сменились со своего поста, улегшись на свои плащи, на-крылись верблюжьим одеялом командира эфталитов и погрузились в сон, едва успев рассла-биться. Уж больно они устали за последний день. Проснулся Ламедион от настоятельного тор-мошения:
- Проснись стратег, проснись! Пора вставать. Ты сам назначил это время для подъема, помнишь?
Будил его самый молодой пельтаст в его команде, тоже лучник, кстати. Ага! вспомнил Ламедион, на него пал жребий последней сторожи, открыл уже оба глаза и слегка хрипловато со сна, отмолвил старательному парню:
- Помню и встаю!
И резко сбросив одеяло с себя и Неокла, он сел. Договорились они встать, не дожидаясь рассвета, разметив вахты по звездам. Обрадовавшийся окончанию своей вахты, сторож доло-жил обо всем произошедшем за ночь. Так их проинструктировал Ламедион, вспомнив своего синтагмарха  во время войны с Эгиной. Тот всегда требовал, чтобы сменяющиеся с вахты докладывали заступающим все, что происходило с самого начала несения вахт. Вот и теперь сторож вылил на него целый ворох мелочей, имевших место ночью. Ничего заслуживающего внимания, кроме трех колесниц, прошедших мимо места их ночевки на Фалерон, не было. Но парни спали настолько крепко, что даже и грохота этих колесниц, громыхавших по каменистой дороге, своими окованными железом колесами, они не слыхали совсем. Рядом с Ламедионом потягивался разбуженный Неокл. Уже вместе с ним, они разбудили всех оставшихся, поспешив к обнаруженному неподалеку источнику, где напились и умылись. Быстро и без лишних рассу-соливаний приведя себя в порядок и свернув свой импровизированный ночлег, юноши из ко-манды Ламедиона, позавтракали сыром, хлебом и вином, опорожнив большую амфору, прихва-ченную ими еще из первой усадьбы, где они сражались с легкоконными эфталитами. Ламедион приказал заполнить амфору водой, может вполне пригодиться. Глупо вырваться из осажденных Афин, пройдя столько всего и банально погибнуть от простецкого обезвоживания! Нет уж, та-кого удовольствия они персам не предоставят! Еще раз заставив всех напиться, про запас, Ла-медион скомандовал выступать. Дорога в этих местах им была не нужна, проводником мог вы-ступить один из них, частенько бывавший в этих местах, пася здесь своих и соседских коз.
Следуя за своим проводником, молодые греки еще затемно и без приключений выбрались к рыбацкой лачуге, с какими-то хозяйскими постройками, одиноко ютившейся на побережье.  И Ламедион, совсем уже, было, собрался направиться открыто в хату, договариваться о пере-праве на сторожевую греческую унирему, когда внезапно услышал немного в стороне, какие-то приглушенные всхлипывания. Кто-то там тихонько поскуливал, почти как потерявшийся кутё-нок. Они крадучись пошли туда, на звуки, обнаружив вскоре молодого парня в одной тунике, сидящего у стены какой-то хозяйственной постройки-развалюхи, и девушку, совсем еще дев-чонку, плакавшую взахлеб, лежа на животе. Заслышав подходивших, парень вскочил на ноги. И оказался очень худым, но жилистым на вид, субъектом, судорожно сжимавшим в руках какой-то предмет, сильно напоминавший на вид старый бронзовый серп. Завидев вооруженных лю-дей, он стал в стойку, отдаленно напоминающую оборонительную, хрипло спросив сорванным голосом по-гречески на их родном аттическом диалекте:
- Кто там? Не подходи! Убью!
Ламедион слегка насмешливо спросил:
- Зачем так сразу и так агрессивно? Убью, убью! Знаешь, сколько нам за эти дни смертью грозились? Аж надоело, поверь мне!
И парень, заметно сбросив обороты, заслышав греческую молвь, все же повторил свой первый вопрос почти дословно:
- Кто вы?
- Ну, греки из Афин! Устраивает?
Девчонка, подняв покрасневшие от слез глаза и явив путешественникам свою вполне оча-ровательную мордашку, трудно быть некрасивой в ее возрасте, разве что очень сильно поста-равшись, можно преуспеть:
- Вы и правда греки?
Хлюпнув носом от недавних слез, спросила она.
- Правда! Что я должен сделать чтобы доказать тебе это? Сплясать хасапико ? Не время и не место! Выругаться по-афински? Этого сколько хочешь, если находишь в этом удовольст-вие! Или все-таки так поверите?
- Поверим и так! Не балагурь! Нам не до этого!
Хмуро и хрипло промолвил парень, переходя от казавшейся ему боевой стойки к своему нормальному положению. Уловив последнюю фразу, Неокл встрял в разговор, с интересом по-глядывая на девушку:
- А что случилось такого, что вам не до этого?
- Проклятые арабы нашего отца убили!
- Как убили?
- А так! Пришли и, ничего не сказав, полезли в кошару и поволокли оттуда двух наших лучших баранов. Мы не богаты! И два барана для нас очень много значат. Отец не выдержав, бросился на них с садовым топором, они зарубили его своими кривыми мечами. Они их назы-вали саблями. Маменька наша умерла родами пару лет назад. Вот и остались мы с Лоридикой дни! А проклятые арабы, выгнав нас из избы, расположились там, как у себя дома, сволочи!
- А лодка у тебя есть?
- Здесь у нас без лодки делать нечего! Конечно, есть!
- На ходу?
- А не на ходу это не лодка! Корыто разве! Конечно, на ходу!
- А где греческие сторожевые униремы стоят, знаешь?
- Да! Вчера с отцом рыбу ловили, видели их.
- Отвезешь?
- Нет!
- Почему?
Несколько изумленно вопросил, слегка опешивший от неожиданности отказа, Неокл.
- Потому что вместе с вами уйдем и я, и Лоридика! Что нам здесь больше делать? Арабы все пограбили, отца убили!
Казалось парень вот-вот, словно его сестра, сорвется на плач, но он сдержался. Ламедион поинтересовался:
- А сколько там этих арабов?
- Много! Десятка с полтора!
- Кто-нибудь их сторожит?
- Да! Один из этих ублюдков сидит на крыльце! Спит, сволочь! Я и то уже хотел попробо-вать его убить! Страшновато, правда…
- Хорошо! Ты!
Указал он одному из своих пращников, очень метко бившему из своей пращи во всех их прошлых стычках:
- Засобачишь ему в бошку!
Тот без слов кивнув, отобрал в кошеле на поясе пулю из своего запаса, изготовил пращу. Девушка внезапно понявшая, что злодеям арабам сейчас, наверное, отомстят, аж просияла. Па-пенька не помрет без отмщения – это дело! Да и юнец-рыбак немедленно воспрял духом! А Ламедион продолжал инструктировать своих:
- Ты страхуешь его! Если он промажет, лупи тогда ты!
Указал он второму лучнику:
- Главное – сторожевой араб должен умереть, не успев ничего вскрикнуть! Перед тем как вам его бить мы стартуем бегом к крыльцу, поняли?
Лучник и пращник готовно кивнули лохматыми головами. А Ламедион меж тем, продол-жил ставить общую задачу всему своему отряду:
- Мы, все оставшиеся, изо всех ног, но на цыпочках, ни гу-гу чтоб до времени! – летим к дому. Врываемся туда с заряженным метательным оружием и бьем наповал каждого, кто там двигается! Но мечи и кинжалы все проверьте, чтобы их не заколодило в ножнах, когда надо бу-дет махом достать, ясно!?
Все молча и готовно кивнули, а девчонка и парень обводили восторженными глазами всех парней, пришедших им на выручку, отомстить за их отца! На Ламедиона они вообще начали взирать, как на начинающее божество. Еще бы, так молод и так правильно все расставляет. А Ламедион, меж тем, продолжал:
- Неокл и ты!
Ткнул он пальцем в их второго гоплита.
- Мечи наперевес и вскакиваете первыми. Вы в броне, вам и рубиться с ними первыми! С теми, кого мы еще стрелой или пулей не добыли! Ясно?
- Ясно!
Откликнулся Неокл, купаясь в восхищенном взгляде девушки, обласкавшем и его, второй же гоплит, просто готовно кивнул лохматой башкой, напяливая на нее висевший на поясе без дела коринфский шлем. Красивое лицо Неокла тоже уже скрылось под таким же. Порасспросив парня об обстановке в доме и попросив точно нарисовать на песке его план, Ламедион, показав гоплитам как и к кому им поспешать в первую голову, стараясь не помешать действовать своим пельтастам, приказал начинать выдвигаться. И они, крадучись последовали за парнем, выво-дившим их на позицию, удобную для нападения. Остановившись за небольшим каменным со-оружением, скрывавшим под собой холодный погреб, для хранения продуктов питания живше-го здесь семейства, и накапливаясь за ним, подзадержались немного.
Ламедион знаками показал своим, как им следует, по его мнению, распределиться по ме-стности, чтобы и оставаться прикрытыми от стража невеличкой постройкой и, в то же время, занять наилучшую позицию для атаки. Араб-сторож был виден отсюда прекрасно. Он не считал нужным сохранять предосудительную для его положения, бдительность. Покойно ведь, да и берег здесь они весь обошли ещес вечера. И тихо дремал, даже не всхрапывая. Просто присло-нившись плечом и головой в шлеме, обмотанном наподобие тюрбана куском белой ткани, к стене дома. Когда все его бойцы собрались, Ламедион знаками отослал Леосфена, как звали парня-рыбака и сестру его Лоридику за спины своих бойцов, повелев там и оставаться, не суясь поперед его воинов. Сам он достал стрелу и пожил ее на тетиву лука, договорившись со вторым лучником, вскочив в дом, сразу вслед за гоплитами, что один сразу прижмется к стене, стреляя направо, а другой налево, освободив путь проникновения в дом для своих пращников. Послед-ний раз переглянувшись, и зажав со своим соседом лучником по две стрелы в зубах, они словно по единой команде молча рванули вперед, почти вровень со своими гоплитами, лишь немного пуская тех вперед, слыша вслед за собой легкий топот босых ног остальных парней их сборной команды. Перед нападением все разулись, чтобы потрепанная за все их шатания по камням обувь не подвела в самый ненужный момент. Мелочей в таких делах не случается.
Пошла акция!
С совсем небольшим запозданием они увидели, как у сторожевого араба, так и не начав-шего даже просыпаться, на правом виске, раздробившись до облачка светло-коричневой пыли, разбилась пращная пуля их пращника. И тут же в то же место, уже окрашенное первой кровью глухо хлюпнув попала вторая. Пробегавший мимо араба Неокл на всякий случай, походя, ото-варил его своим ксифосом по горлу. Нужды в этом, собственно, никакой не было, но и проти-вопоказаний таким действиям не существовало. Мало ли что? А вдруг у этого араба череп тол-щиной в полпяди и его не пробить ни пращной пулей, ни стрелой из лука? Маловероятно, ко-нечно! А и нагорюешься же тогда! Следуя впритык за Неоклом и его другом-гоплитом, они со вторым лучником, без задержки, вскочили внутрь хижины рыбаков. Беглый обзор показал, что все там, как и рисовал им на песке их новый приятель, Леосфен. Очаг, сложенный из камня-дикаря, посреди хижины, уже едва теплился красноватыми углями, так что помещение освеща-лось в основном из дверного проема из-за их спин. В правом углу, доставшемся по опеку Ламе-диону, на родительском низеньком топчане, где некогда зачали и Леосфена, и Лоридику, гнус-но храпя, дрыхли два араба. Но первая стрела Ламедиона пошла не по ним, а по воину, спавше-му в изголовии топчана и начавшего подыматься сразу, как только пинком растворилась дверь перед гоплитами. Сглотнув стрелу в шею, он повел себя вполне стандартно. Ухватившись за стрелу обеими руками, выгнулся, молча падая навзничь, совсем не помышляя о дальнейшем сопротивлении. А и не очень-то им надо было, его сопротивление-то! Пока Ламедион, выхва-тив одну запасную стрелу из зубов, накладывал ее на тетиву, он успел мельком рассмотреть все происходящее. Второй лучник, лихо расстреляв, севшего на полу, укутанного в груду тряпья, араба, тоже перезаряжался. Один из вскочивших в хижину пращников лихо зелепил прямо в лоб арабу, дрыхнувшему на полу, возле очага. Второго отоварил пращной пулей и в то же ме-сто его напарник. К тем двум, что спали на топчане, подскочил Неокл, двумя выверенными ударами отделив их головы от туловищ. А его напарник, сразу рванул, как оно и было положе-но ему по плану нападения, к крайнему слева арабу, примостившемуся у самого входа, на охапке сена. И немедленно положил конец его бренному существованию на этом свете, всадив ему свой копис в грудь.
А Ламедион, со слегка адаптировавшемся к полутьме хижины, зрением, сразу узрел, как у противоположной стены зашевелились стазу три араба. Одного из них упокоила его стрела, прилетевшая тому в глаз. С другими схватились Неокл и его напарник, заполнив хижину зво-ном мечей. Уже видя, что еще один араб падает пронзенный стрелой его собственного напар-ника, Ификрата, Ламедион крикнув:
- Стреляем только я и Ификрат! Остальные в мечи!
Не хватало только еще попадать из пращей по своим. Выхватил из зубов свою последнюю стрелу. И тут же один из шести еще живых арабов, зацепил саблей одного из его пельтастов, заставив того, отшатнувшись, выбыть из ряда своих воинов, открыв подранившего его араба для стрелков. Ламедион был точен. Его стрела, распахав грудь арабу, срезень, ядри его! – сбила того наземь. А сам Ламедион, отбросив лук, стрелы-то все, выхватил свой копис и рванул в общую схватку, занимая место выбывшего пельтаста. Пятеро арабов, вскочивших ото сна и, по случаю, выживших, оказались далеко не робкими воинами. Выхватив свои кривые сабли, они отчаянно защищались. И хотя греков было девятеро против всего пятерых, если бы не доспех Неокла и не его вполне уверенное умение владеть мечом, спасибо отцу, выучил! – грекам могло придтись вполне нелегко. Сабля одного из арабов скрежетнула по анатомическому панцирю Неокла, не пробив его. Не тот это инструмент, чтобы пробивать панцири, их ведь и мечом можно взять далеко не всяким и не во всякой руке. Сабелюка же для них слишком легка! А тот араб, кто ею владел, тут же и поплатился за свой сомнительный успех. Ведь, атаковав Неокла, он на мгновение ослабил свою защиту и безжалостный ксифос греческого гоплита, немедленно напомнил ему об этом, проткнув живот и выйдя острием своим со спины. В свою очередь ткрывшегося для удара другого араба Неокла, снова спас его добротный панцирь, не видимый арабами, в полутьме едва освещенной, из распахнутого дверного проема, хижины. Еще один араб полоснул его по животу, вновь проскрежетав стальным клинком по неподатливой бронзо-вой броне. И тут же копис Ламедиона, развалил тому арабу весь его правый бок, открывшийся на выпаде его сабли. Но и самого Ламедиона, не имевшего никакой брони, даже и шлема, спас его напарник Ификрат. Араб, уже вознесший саблю над ним, опустить ее с силой на открытую голову парня, уже не смог, поскольку обзавелся оперенным украшением в своей глазнице. Два оставшихся араба были просто разоружены и взяты в полон. Когда их вывели на улицу, они щурясь от внезапно яркого солнца, еще не понимали, что их ждет. А залитый чужой кровью Неокл, едва удерживал рвущуюся к арабам Лоридику. Посмотрев в глаза ее брату Леосфену, Ламедион только спросил:
- Сам повесишь, или помочь?
Тот, сглотнув, ответил:
- Сам!
И пошел в лодочный сарай за веревкой. Арабы, поначалу не больно беспокроились о сво-ей судьбе. После пережитой схватки, когда все их товрищи погибли в очень короткое время, им казалось, что их взяли в полон с какими-то иными, более далеко идущими намерениями, чем просто казнить. А их, этих намерений, не было, да и быть не могло в принципе. Зачем бы они могли понадобиться группе молодых людей, самих уносивших ноги от персов? Поэтому когда двое пельтастов Ламедиона, подвели первого араба к Леосфену, а тот наложил ему петлю на шею, тот, уже неплохо поживший, опытный воин, взявший за свою не очень короткую жизнь много чужих жизней, только тогда забился в руках юношей. Поздно, дорогой, кто ж тебя вы-пустит-то? А Леосфен, перекинув веревку через сук оливы, изо всех сил и всем своим весом бросился на него. Тело араба, вырвалось из рук державших его воинов и его захлебывающаяся слишком частыми звуками «аль», речь, оборвалась на середине фразы. Его руки успели скру-тить за спиной и тело, подпрыгнув в воздухе, выгнулось, задергавшись конечностями и извива-ясь в петле. Тщетно это. Человек легко может быть удавлен под собственным весом. Это кота нормальной комплекции, повесить невозможно – больно легок он и гибок. Извернется зверь и из петли вылезет. Человек же нет. Повиснет, как миленький. Только что обмочится всенепре-менно и синий язык из пасти высунет, как оно и случилось с тем арабом.
Второй не стал дожидаться, когда и его определят в петлю, встряхнувшись так, что сумел вырваться из рук державших его юношей. И побежал куда-то, похоже, к лошадям, привязан-ным к тыльной стене лодочного сарая. И тоже напрасно! Просвистела в воздухе пращная пуля, разлетевшись на бритой босой башке обреченного араба, и он, все еще подчиняясь инерции, пал лицом вперед. А пельтаст, метнувший пулю, неспешно подойдя к нему, аккуратно перере-зал горло несчастному воину. Дела свои надо доделывать до конца. Все те, кто был причиной гибели отца Лоридики и Леосфена убиты, кровь их пролита. Все, месть свершилась! Бессмерт-ные души родителей стали свободны, имея возможность возродиться в ком-нибудь снова, по-скольку были отомщены. Можно было переходить к дележу трофеев.
А трофеев у этих легкоконных арабов оказалось совсем немало. И пока Леосфен и Лори-дика собирали все, что казалось им нужным из хозяйства своего отца, юноши Ламедиона увле-ченно дуванили случайно обломившийся им дуван. У арабов откуда-то нашлись кошели с золо-том и серебром, пусть и немного у каждого, но вполне заметно. Много было оружия и еды. Лошадей, отвязав от сарая, просто распрягли и отпустили. Пусть они сами пищу себе отныне ищут, и корм, и воду. Юношам брать их было незачем, да и некуда! А убивать их, так и совсем не хотелось! Животина она в чем повинна? Ее ж не спрашивали, куда ехать? Заставили идти сюда, она и пришла.
Их единственный раненый, ранен оказался несильно. Сабля араба достала его только кон-чиком, разрубив кожу и слегка кромсанув мясо мышц. Но грудной клетки она не пропорола со-всем, так и не достав нигде до ребер. Кровь довольно-таки быстро остановили и Неокл, показав, что учили его в отчем доме много и всякому, принялся зашивать рану, прокалив иглу, специ-ально изогнутую для такого случая на угольях домашнего очага, отчего дома Лоридики и Ле-осфена. Всем становилось ясным, что дому этому дальше не быть. Его немедленно подожгли изнутри. А потом, вместе с Леосфеном вынесли все съестное из погреба, тем более, что было его там не так уж и много. И пошли всей гурьбой к рыбацкой лодке, вытащенной из прибоя еще Леосфеном и его отцом, когда они последний раз возвращались с рыбалки. Лодка была боль-шая и легко принимала на борт всех и сразу. Снесли туда всю взятую с собой поклажу и затол-кали троих, еще остававшихся в кошаре овец и козу. Может и зря, конечно, но и персам их ос-тавлять, было им поперек совести.
Столкнув лодку общими усилиями в воду, молодые люди заняли на ней места и взялись за весла, а было их всего две пары. Когда они отошли на две – три стадии от берега, дымок, ва-ливший от хижины, где остались побитые арабы, прекратившись, оборотился ярким пламенем, полыхнув во всю мочь! Неотрывно глядя на пылающий отчий кров Леосфен и Лоридика, не скрываясь, плакали. Остальные молча гребли. Видели они, как подскакали к дому трое всадни-ков, наверное, разъезд персов, увидев дым, решил посмотреть, кто там и чем развлекается? По своему повешенным и убитому арабу они узнают, что здесь произошло, а число лошадей, от-ловленных в этих краях, подскажет им, сколько всего было тех арабов. Греки уже были вне до-сягаемости даже их луков, не говоря уже о саблях и пиках. Скакать же по воде персы не умели. Они спокойно гребли, выгребая в море. Отойдя от берега стадий на пять – шесть, Леосфен зате-ял ставить парус на единственной мачте своей лодки. Воды и еды в лодку они набрали вдоволь, полностью опустошив припасы отца Леосфена и использовав все бурдюки арабов, предназна-ченные для воды. Было у них и вино. После постановки паруса, их лодка ходко побежала под свежим ветерком с суши, направляясь в открытое море. Леосфен правил уверенно и на вопросы Ламедиона отвечал без колебаний, являя полную уверенность в своих морских познаниях и умении. А над морем вставал расчудесный рассвет.
Огромное, и еще не огнедышащее поутру, солнце выносило свою золотую махину, словно из вод морских, рассылая лучи свои по белу свету, даря ему жизнь, тепло и свет. Ходкая ры-бацкая лодка, кренясь и иногда слегка чиркая парусом по поверхности воды, неслась по морю, не галсируя. Неслась так, что только вода звонко журчала, разрезаемая форштевнем. Довольно долгое время, все находящиеся на лодке, молчали. Потом потекли тихие мирные разговоры всех со всеми. Задушевные рассказы каждого о своем и об общем для всех них. Потом Леосфен попросил Ламедиона приказать кому-нибудь, лучше двоим сразу на смену, неотрывно смотреть вперед. И, поскольку утренний ветер с берега на воду сменился менее попутным и куда более своевольным, дневным, пошел зигзагами, лавируя и ловя ветер своим единственным косым па-русом. Делать это парнище явно умел, лодка бежала немногим медленнее, чем под попутным ветром, но шла вполне ходко, унося беглецов в море.
Уже и берег, какой они покинули, стал больше приметен по дыму, подымавшемуся от бывшего дома Леосфена и Лоридики, когда кто-то из впередсмотрящих по поручению Ламе-диона, крикнул, что видит на горизонте мачту без паруса. Леосфен немедленно прошел на нос и принялся внимательно рассматривать мачту, замеченную впередсмотрящими. Потом повернул-ся к Ламендиону и, слегка улыбнувшись уголками рта, проговорил:
- Наши, кажись, греки! Дозорная монера, похоже!
И все невольно подобрались. Еще немного проведя в море, лежа все на том же курсе, они уже узрели приемистый корпус монеры, распластавшийся на поверхности Эгейского моря. На ней тоже, кажется, заметили их лодку, подняв на мачте какой-то сигнал.
- Видят нас. Предлагают подойти и пришвартоваться к ним!
Сообщил Леосфен остальным и прежде всего Ламедиону. Тот ответил вопросом:
- Уверен, что это наши?
Юный рыбак уверенно кивнул:
- Эту монеру я здесь и видел вчера!
- Тогда правь к ней!
Когда они приблизились довольно близко, на монере зашевелились, видя, что в малой ры-бацкой лодке к ним приближается полтора десятка человек, причем, вооруженных, а кое-кто из них и в броне. Видно было, что в монере поднялись в полный рост с пяток лучников, изготовив к стрельбе свои луки. Все правильно, порядок на монере есть. Лодку окликнули за две стадии до монеры, назвав отца Леосфена по имени, спросили он ли это? Отвечал им, разумеется, Ле-осфен, встав в полный рост в своей лодке:
- Отца убили вчера к вечеру арабы из персидского войска, приехавшие в наш дом. Тех арабов мы с греками из Афин побили, а дом наш подожгли! Вон, видите, как горит, да?
- Какие греки из Афин?
Донеслось с монеры.
- А из тех, что оставались Акрополь защищать!
В униреме, точнее монере , долго совещались, потом приказали пришвартовать лодку к их борту, и всем перейти на борт монеры, складывая оружие на первую попавшуюся на пути гребную банку . Когда все они перебрались на борт судна, сложив свое оружие на банку, сами же пройдя на середину корабля, обходившегося безо всякой палубы, последовали вопросы ко-мандира монеры. Оно ж и  понятно, судно в дозоре, верить всем приходящим и проходящим надо с ба-альшой оглядкой!
- Ну, тебя, Леосфен, я, конечно, знаю! Вы с отцом уже дня три ходите мимо нас на ловлю рыбы. А остальные кто? И где сам Ламос?
- Отца вчера вечером, вскоре по нашему возвращению с рыбалки, убили конники персов, из арабов. Девушка – моя сестра, Лоридика. А эти воины, - те, кто пытался защищать Акрополь в Афинах! Они и рассчитались с арабами, убившими нашего отца, положив их всех. Главный у них Ламедион!
И юноша указал рукой на Ламедиона. О том, что защищать Акрополь остался малый от-ряд юношей, в коем был и сын нынешнего стратега-тирана Афин, Фемистокла, знали все. Не знали лишь, чем все это закончилось и судеб юношей из этого отряда не знали, Естественно тоже. Поэтому совершенно неудивительно, что масса заинтересованных взглядов уперлось в Ламедиона, ожидая, что он скажет? И тому ничего не оставалось иного как выходить вперед всех и повествовать недолгую историю их сопротивления персам в Акрополе. Но смелая вы-лазка греческих юношей, атаковавших самого царя царей и его охрану, не могли остаться неза-меченной и неоцененной. Люди увлеченно их обсуждали, пока с марса не раздался вопль впе-редсмотрящего, сообщавшего, что к ним идет унирема, сменяющая их  на патруле, а они могут уйти на Саламин отдохнуть. Именно тогда командир униремы спросил у Ламедиона:
- Скажи воин, а ты не знаешь судьбы Неокла, сына стратега-тирана Фемистокла?
А в ответ моряку раздался голос широко улыбающегося Неокла:
- А зачем Плистарх об этом спрашивать моего стратега, если можно спросить и меня са-мого? Не узнал, старый? Неужели я так поменялся за эти 5 – 6 дней?
И совершенно сбитый с толку Плистарх, часто захаживавший в гостеприимный дом Фе-мистокла, на Пникс, пристально вглядываясть в Неокла, расплываясь в радостнейшей улыбке:
- Неокл!? Это точно ты? А оброс-то, оброс! Барбосу старому подобен стал! Ты что, не брился все эти дни?
- А где мне было бриться Плистарх? Мы ж все на ходу, да в бегах! Вот и оброс! Ну, это дело быстрое, приведем в порядок! А Ламедиона ты цени, он у нас в Акрополе стратегом был и это его решение – атаковать царя царей персов и попытаться убить его!
И еще долго над монерой гудели воодушевленные голоса. Обрадованные греки обсуждали перипетии боев отряда юношей, оставшихся в Акрополе вплоть до подхода к ним, идушей их сменять униремы. История похождений отряда Ламедиона была передана и на унирему, где тоже подверглась всеобщему и всестороннему обсуждению.
А монера Плистарха на всех веслах шла к Саламину, ведя за собой в буксире лодку Леос-фена и его погибшего отца Ламоса. Где-то на середине пути моряки поставили парус, посколь-ку ветер дул им в бакштаг . И монера пошла к цели хорошим ходом, убрав весла, только под парусом, а Плистарх радуясь, потирал руки, рассчитывая достичь Саламина задолго до темна. К тому же, как ему было не радоваться, когда он вез на остров первые радостные вести со времен гибели Леонида со спартанцами и феспийцами в Фермопилах. И вообще, на монере царило приподнятое настроение. Кок монеры быстро сварганил обыденную похлебку, к коей Плистар, погримасничав, выставил усиленную винную порцию. А чего беречь, коли сегодня же и дома им быть? Ветер дул устойчиво, доходя до полного бакштага , обещая к вечерку перейти в фордевинд . При таком ветре и на яичной скорлуре до нужного места доберешься, а монера Плистарха была все-таки уважающим себя кораблем, не оснащенная тараном, как все униремы, биремы и триеры, но, и тем не менее, корабль это был вполне уважаемый. Когда из воды на го-ризонте встали лесистые скалы острова Липсокуттали, а вскоре вслед за ними и очертания мы-са Киносура , воодушевление на их корабле добавилось.
Все ожидали, что Плистарх обойдет бухту Амбелаки, где стояли корабли Эгины и Мегары и поспешит, огибая мыс Каматера в бухту Палукиа, где базировался афинский флот и, скорее всего, пребывал Фемистокл. Но Плистарх, помня, что Фемистокл старался ночевать у себя до-ма, если этому не мешала служба, направился в бухту Амбелаки к причалам города Саламин, одноименного острову. Солнце стояло еще высоко, когда они все сошли на берег. Неокл угово-рил Ламедиона идти с ним у его родителям, всех же остальных своих спутников, они сговори-ли, сходив разыскать своих родных и близких, встретиться здесь же, на причале, у монеды Плистарха, благо он получал отдых и несколько дней в море не собирался, послезавтра. Не стоило множить, и так слишком частые в эти дни, среди афинян, утраты и расставания. Они нашли друг друга в нелегкие времена и друг друга не подвели в самых непростых условиях, лучше им и дальше было оставаться вместе. Всем это показалось разумным, и было легко при-нято. А Ламедион, глядя, как бегают то на Лоридику, то в сторону, глаза Неокла просто сказал:
- Ты не возражаешь, если я приглашу Леосфена и Лоридику с нами. Им ведь совершенно некуда идти!
И рад был увидеть, как благодарно загорелись глаза друга, он как это часто бывает со вне-запно влюбившимися юношами, сразу утратил весь свой кураж, отдаваясь во власть ставших ему единственно милыми, глаз. Обрадованные приглашением Леосфен и Лоридика, кому нече-го было рассчитывать сыскать на Саламине хотя бы кого-нибудь более близкого, чем случайно знакомые люди, с удовольствием составили компанию Ламедиону и Неоклу. Тем более, что лодка их, ошвартованная к борту монеры Плистарха, их последняя собственность оставалась в надежном месте и под неусыпным присмотром вахтенного с монеры.
Когда после долгих поисков, вопросов и подозрительных расспросов, молодые люди, най-дя нужный дом, вошли во двор, снимаемого Фемистоклом для своей семьи жилища, над морем и Саламином уже догорал закат. Однако младшая часть семьи все еще была во дворе. Писк и визг ими поднятый, мог бы послужить сигналом тревоги для охраны города, живи Фемистокл поближе к городской стене, или порту, усиленно охраняемыми этими днями. Но двор дома был размещен в жилом массиве и детские вопли разве что разбудили их соседей. Но и то, жаловать-ся и успокаивать разошедшуюся в совершенно искреннем восторге от возвращения старшего и любимого брата, всеобщего защитника и примирителя, мелюзгу, никто не явился. Они так и повисли, потихоньку стихая один за другим, на Неокле, в то время, как сопутствующие ему Ламедион, Леосфен и Лоридика, скромно стояли у ворот, опустив свои дорожные мешки-котомки к запыленным босым ногам. Они по привычке приберегали свои сандалии, предпочи-тая, как, впрочем, и все греки, ходить босыми. Вот уже в бой, будь добр, а обуйся, как бы ты не был беден и малоимущ!
Выскочившая во двор, с бешено колотящимся сердцем, Архипа, медленно, на сразу став-ших ватными, ногах, пошла, протянув руки навстречу, к Неоклу, своему первенцу, надежде, опоре и помощнику. Малые, словно нарочно развернули брата навстречу матери и они, нако-нец, обнялись. Вышедший из скромного жилища, оказавшегося ему по карману, Фемистокл, уже почти похоронивший своего старшего, был поражен зрелищем его возавращения, почти до полной немоты. Он ведь уже примеривался, как и чем он станет утешать Архипу, объясняя ги-бель первенца, хотя, какие тут, к Аиду  и Мому , утешения!  Подойдя к сыну, он ласково обнял и его и жену, прижимая их обоих к себе. Наконец, его сердце стало покойным и могло волноваться лишь по поводу того, что положено стратегу-тирану.
Нескоро увлекшиеся встречей домашние Неокла смогли оборотиться к пришедшим с ним вместе друзьям, воздав дань даже больше чем гостеприимству, ведь явившиеся к ним в дом гости выступили не только вестниками их уже совсем нечаемой радости, но и ее носителями и спасителями, по крайней мере, Ламедион так и точно.

САЛАМИН,  вечер и ночь того же дня.
В тесном жилище, снимаемом Фемистоклом в Саламине не было места для лежаков, что-бы вести пир лежа, как оно и достоит уважающих себя греков. Зато места за огромным столом и на скамейках, стоявших вдоль стен самой большой комнаты, на мужской половине дома, уж совершенно точно, хватило всем и каждому. И то, что на ней присутствовали Архипа, Лорис-дика и маленькие сестренки Неокла, никого сегодня не смущало. Все с огромным интересом выслушали нехитрую повесть об обороне Акрополя юношами из отряда Ламедиона и их реши-тельной вылазке, с целью уничтожить самого царя царей, едва не достигшей успеха. И обо всех их дальнейших приключениях, вплоть до восхождения на борт монеды Плистарха. Фемистокл, заинтересовавшись нападением на царя царей, быстро сориентировался, спросив Ламедиона:
- Ты почему решил, что перед вами царь царей?
- Его вели по Панафинее под охраной полусотни прекрасно вооруженных, бронированных и великолепно организованных воинов. Что-то показывали на Агоре и рассказывали. Златотка-ный наряд, бывший на нем, всречается во всех описаниях царя царей в походе, приводимых очевидцами. Дороден, вальяжен, чернобород. Ему прислуживает грек, похожий на архонта Элевсина. С чего бы это, а? И не старый, но мощный чернобородый воин в великолепной бро-не, очень похожий по слышанных мною описаниям, на начальника телохранителей Ксеркса, не знаю как его там? И кого бы, спрашивается, еще в это время все персы, занятые делами разру-шения и грабежа, стали бы под столь плотной и сильной охраной водить по центру захвачен-ных Афин, полагая их всеми брошенными?
- Та-ак! И ты, не сомневаясь, и не колебаясь излиха, решил его атаковать?
- Да! А что? Не правильно, полагаешь?
- Да в том-то и дело, Зевс с Аполлоном тебе в помощь, что более правильного решения в той ситуации и не сыскать стать, даже если бы тебя надоумила сама Афина Паллада!
Вскричал Фемистокл, хлопнув молодого человека, по спине и плечу, обращенному к нему так, что Ламедион даже дернулся, а Архипа шикнула на мужа приглушенно, нельзя ведь жен-щине даже и с добрыми намерениями шипеть на мужчину, а, тем более, ему противоречить:
- Тише, молотобоец, парню все внутренности отобьешь!
- Да ты понимаешь ли, женщина, что этим своим решением он оправдал всю эту глупую затею Пармениона-младшего по защите Акрополя. А, кстати, какова судьба Пармениона-младшего?
- Погиб он отец! Одним из первых в нашей фаланге пал. Стрела его сразила! Я шел сразу за ним и именно я вынужден был первым переступить через его тело, занимая его место в строю, понимаешь, отец?
- Понимаю, сын! Сомнений нет?
- Никаких, отец! Ведь персы потом, овладев полем наших стычек с их отрядами, добили наших раненых, всех до одного!
- Понимаю. Что же, завтра надо будет сходить к Пармениону. Он ведь избран дополни-тельно стратегом отряда гоплитов, прикрывающего бухту Амбелаки!
- Тогда, отец, может, вместе сходим? Там у нас с Ламедионом и еще одно дело имеется!
- Какое?
- Племянница Пармениона Аристоники, обещала Ламедииону ждать его с войны. Но с Парменионом он еще не говорил. Хорошо бы отец, ты выступил бы ему сватом!
- Оно и вправду хорошо, и сватом Ламениону я с охотой пойду, только вот завтра, навер-ное, это будет не ко времени! Сообщив о смерти старшего сына, сватать сразу же племянницу? Нехорошо как-то! Не находите?
- А и чего нехорошего, муж мой? Да, сообщите о смерти старшего сына, правда! Но и свадьбу же вам играть не завтра, только после войны. Нет? Так что, по-моему, ничего страшно-го в таком совмещении нет!
Разговор за семейным столом продолжался почти до утра, так что Фемистоклу и прилечь-то довелось всего на час – другой. Но Неокл, устерегши момент, шепнул матери нечто, указав глазами на засмущавшуюся Лоридику. Отчего Архипа начала присматриваться к девушке уже не шутя, а, вставая из-за стола, явственно взяла ее и Леосфена под свою опеку. И ввечеру сле-дующего дня, друзья, вместе с воротившимся домой Фемистоклом, пошли к Пармениону-старшему. Там, подробно поведав об обстоятельствах гибели Пармениона-младшего, Феми-стокл с Неоклом остались править с Парменионом, взятые на себя обязанности сватов Ламе-диона, в то время как он сам, пользуясь правом человека не чужого этому дому, занялся поис-ками Аристоники. Вскоре ее вызвали младшие дети Пармениона из геникея . Уже извещенная детьми, что Ламедион жив и здоров, Аристоники, счастливая и раскрасневшаяся, выскочила во двор, прильнув к Ламедиону. Тот быстро известив ее, что сейчас в доме идет его сватовство к ней, начал рассказывать о своих приключениях. В конце их разговора, больше напоминавшего монолог Ламедиона, он, сказав, что чем бы не кончилось сватовство Фемистокла и Неокла, а он от Аристоники не откажется, ближе ее человека у него на свете нет, привлек ее к себе. И по-просил сберечь для них его состояние, после чего передал удивленной девице, тот кошель с зо-лотом и серебром, что взял на командире эфталитов, побитых ими в Афинах, добавленный из дележа достояния арабов, убивших отца Леосфена и Лоридики. Переданная им своей невесте сумма, была не просто изрядна, она была воистину велика, обещая им неплохой старт в их со-вместной жизни после войны, если они, конечно же, окажутся живы. Наконец, вышедшая на улицу мать Пармениона-младшего и жена Пармениона-старшего позвала Ламедиона и Аристо-ники в дом, где им, испросив их желание объединиться в единую семью, объявили, что они от-ныне помолвлены, официально став женихом и невестой…
Закончив все дела в доме Пармениона, и с трудом уклонившись от гостеприимно предло-женного хозяином, завтрака, мол, кушали уже, спасибо, Фемистокл с юношами отправился на верфь Саламина, где, по его словам, доделывалась новая триера. Ее, слегка недостроенную вы-вели из Пирея, при переправе на Саламин и уже здесь быстро доделывали, благо, большинство ее конструкций, уже готовых, но еще не установленных, тоже захватили из Пирея, где они, как обычно, складывались на стапели возле строящегося судна. Саламинские плотники-корабелы, как и обещали, завершили свою работу еще вчера, сегодня уже доделывая недоделки, которые им назовет новый триерарх . А триерархом нового корабля стал Плистарх, передав свою мо-неду своему помощнику.
Экипаж корабля, его гребцы, келейст  и прочие уже набирались, но именно туда решил поступить Неокл гоплитом в абордажную команду, а если точнее, так декархом , начальство-вать над гоплитами корабля. А начальствовать над пельтастами, их должно было быть там шесть, предложено было отправиться Ламедиону, причем предполагалось, что в пельтасты он возьмет своих товарищей по акропольскому отряду, с кем они все и прибыли сюда, на Саламин. Ламедион при этом подумал про себя, а если кто-нибудь из них не захочет? И ответил сам себе – тогда пельтастов на их триере будет меньше! Ведь на большинстве кораблей их всего только 4 – 6 человек. И только им, чтобы не разбивать их уже хорошо сбитую воедино команду, по-зволили набрать большее число пельтастов. Одним из матросов на эту триеру, как тут же и вы-яснилось, уже намеревался пойти Леосфен. Встретивший их на маленькой и загруженной сверх головы верфи Саламина, Плистарх, обрадовался назначению Неокла на его корабль начальст-вовать над гоплитами, а Фемистокл тут же добавил, что командовать всей абордажной коман-дой и пельтастами корабля станет Ламедион. Человек он молодой, опыта морских сражений не имеющий. Плистарху придется его поучить, что да как делать, как и Неокла, впрочем. А тому, что Леосфен придет к нему в команду матросом, Плистарх просто обрадовался. Парни, вроде него, о море с детства представление имели полное и отцами своими были обучены и парусно-му делу и швартовому. Да и всем палубным работам и работам по рангоуту , разумеется, то-же. Впрочем, матросы на его триеру набирались из семей афинских и пирейских моряков и опыт работы в море большей частью имели. Гребцов набирали из портовой бедноты и их пред-стояло вполне серьезно учить. Парни, воспользовавшись случаем, взошли на борт триеры и с огромным интересом осмотрели корабль. Пройдясь по его верхней палубе, узнали они, как и где им придется жить, находясь на службе на борту корабля. Конечно, и Неокл и Ламедион бы-вали и ранее на кораблях. Неокл вместе со своим отцом смальства таскался по афинским вер-фям в Пирее, когда там, в бассейне Зеи, строились корабли большого афинского флота. А Ла-медион, будучи пельтастом на войне с Эгиной, на остров был доставлен транспортной монерой, что было основным видом использования этого типа кораблей, особенно пентеконтер . Для патрульной службы, как бывшую монеру Плистарха, их используют спорадически, за нехват-кой унирем. Но на боевой триере, уже практически готовой к бою, оба они оказались впервые. Да еще и в преддверии своей службы на этом корабле.
Их новенькая, с иголочки, триера представляла собой нормальный катафракт . Его глад-кая верхняя палуба, на коей размещались лишь предметы швартовки, матка  мачты и крепеж рангоута , проходила по всей длине судна. Огражденная по бортам фальшбортом , экономии времени и труда ради, в ожидании вторжения персов, исполненного из простецких тесанных досок и снабженных совсем уж не мудреным планширем, обработанным, только бы не пора-ниться при использовании, грубо и просто. К козырьку фальшборт повышался, чтобы умень-шить хотя бы немного заливаемость судна и улучшить его восхождение на волну и примыкал ко круто загнутому носу, с размещенным на нем символом всевидящего глаза, непременным магическим атрибутом всех греческих кораблей, да и не только греческих. С иной стороны фальшборт примыкал непосредственно к акростоли , исполненной, как и в большинстве гре-ческих кораблей в виде хвоста скорпиона, сильно загнутого внутрь судна. Длина их триеры со-ставила примерно 41 шаг, ширина – 6.5. Немного походив по верхней палубе, которая и встанет главным местом их обитания в бою, Неокл с Ламедионом спустились вниз.
Шляться по кораблям, пусть еще и не вступившим в кампанию, обычно не разрешалось и вахтенный вполне мог ему воспрепятствовать, но друзья уже были поименованы как члены ко-манды этого пенителя моря, потому то им многое и дозволялось. Как, скажите нести службу на корабле, даже если чаще всего она будет сосредотачиваться на самой верхней палубе, ничего о нем не ведая. А корабль явно готовился выйти в море, и именно сейчас, гребцы на нижней па-лубе, обживали свои банки. Триера принадлежала ко второму поколению многоярусных греб-ных кораблей, где гребцы чередовались по высоте и по длине корабля. Первым таким кораблем была бирема, там гребцы, располагались в два уровня, друг над другом. Повысив надводный борт кораблей, это, конечно, намного снизило их остойчивость . Особенно в сравнение с теми же монерами и униремами, но повысило, и вполне заметно, их скорость. Оно ж и понятно, практически при той же длине удвоить число гребцов и весел. Вроде первыми до этого додума-лись хитрованы финикийцы из Сидона и Тира. Триера, судно, на коем гребцы размещались в три яруса, вместо двух, была вполне закономерным и логичным следующим шагом. Хотя и это на добрый локоть повысило надводный борт, опять же уменьшив остойчивость и мореходность корабля. Но со временем все пришли к выводу, что, выросшая скорость – вполне достойная плата, за несколько возросший риск плавания. Да и использовать триеры предпочитали в кабо-таже . Суда, использовавшиеся в открытом море, имели гораздо более глубокую осадку и ме-нее плоское днище. Такие суда чаще строили финикийцы и малоазиатские греки-ионийцы. Им, живущим морем и с моря, делать плоскодонные суда – себе дороже. На них никогда нельзя уверенно оставить позади берега, передвигаясь напрямик. Им доступны только прибрежные воды, когда, случись что, можно спешно искать пристанища на берегу. Ни финикийцы, ни ма-лоазиатские греки на такое счастье рассчитывать не смели, частенько штормуя в открытом мо-ре. А значит их корабли обязаны были иметь острый киль и глубоко сидеть в воде!
Почти плоскодонная триера, сидя не слишком глубоко в воде, была намного более верт-ким и маневренным кораблем. Спустившись на нижнюю палубу парни узрели ряды банок для гребцов на трех разных уровнях, со сквозным проходом между ними. Борта триеры имели очень солидный развал , что позволяло несколько увеличить расстояния между лопастями ве-сел разных ярусов и облегчить процесс гребли на триерах и обучения ему. Весла гребцов само-го нижнего яруса, таламитов, выходили наружу через порты, снабженные снаружи кожаными рукавами, предохранявшими корабль от попадания воды через них в корпус. Имелась у каждо-го порта и аскома , поскольку грести нижнему ярусу при мало-мальски свежем волнении на море, было весьма затруднительно, заливает беспримерно. Их банки, самые низкие по уровню, были размещены ближе всего к центральному проходу и килю судно. Ногами они упирались прямиком в палубный настил с набитыми на него, специально для усиления взятия гребцами нижнего яруса, упора, деревянными рейками. На следующем уровне размещались гребцы зиги-ты, составляя собой средний уровень гребцов, уключины весел самого верхнего ряда гребцов, транитов, сидевших в притык к самому борту, были вынесены на кронштейны на самый край их кринолина . Но все гребцы триеры-катафракта, находились под защитой верхней палубы, в отличие от гребцов триер-афрактов . Это прикрывало их от воздействия метательных снаря-дов противника. Не утерпев, парни примерились к местам всех гребцов, поняв для себя, на-сколько же кучно сгружены здесь люди и в какой тесноте им приходится трудиться, в поте ли-ца своего. Напротив банок зигитов и транитов имелись специальные намертво закрепленные доски, как, впрочем, и у них за спиной. Более осведомленный в морском деле Неокл, просветил Ламедиона, что это упоры для ног зигитов и транитов, ибо, не упершись как следует, грести никак не возможно. А сзади такие же упоры размещены потому, что когда судну надо срочно дать задний ход, гребцы по команде келейста, быстро соскакивают с банок и пересаживаются в темпе задом наперед, поменяв сразу направление гребли. И вообще, сказал Неокл, Плистарх не напрасно так торопиться в море. Тренировать гребцов следует как можно больше. У матросов команды в бою работы не так уж и много, хотя и они, чаще всего присоединяются к пельтастам, метая пули из пращей, поскольку паруса в бою не используются, а мачта кладется на палубу и найтуется  к ней. Перемещаться в бою предпочитают, используя самый надежный, гребной движитель. А для того, чтобы он работал прекрасно, его надо тренировать и тренировать! Вот старина Плистарх и торопиться! Что не успеешь сейчас, потом уже точно не успеешь. Харон, перевозя в Аид, гребет сам и в помощи квалифицированных и обученных гребцов не нуждает-ся. Еще ходя по нижней палубе Ламедион удивился, узнав, что мощный таран триеры, испол-ненный в виде отлитой из бронзы головы дельфина, является продолжением килевого бруса, на что Неокл, искренне изумился:
- А как его иначе было и делать-то, Ламедион? Суди сам: первое – надо чтобы таран был прочен и неспособен сломаться, ударив в борт корабля! А что прочнее килевого бруса, скажи мне на милость? Второе – надо чтобы таран пробивал борт вражеского корабля обязательно ниже ватерлинии, иначе вода не попадет в его корпус и корабль не потонет!
- А если начнет набирать воду, потонет?
- А куда ж он денется? Когда вся лоханка водой наполниться, как миленький пойдет ко дну!
- А заделать как-нибудь течь можно?
- Небольшую можно, особенно если начать вовремя, пока вода еще не набралась, безмер-но утяжелив корпус корабля.
Осмотрев низы триеры, юноши поднялись наверх, поспев к тому самому моменту, когда Плистарх скомандовал матросам приготовиться к отходу. Флейта аулета  сыграла особый сигнал, по которому все эреты , а это добрых 170 человек, по 85 на борт, бегом бросились за-нимать свои места. Самыми первыми бежали, разобравшись траниты, за ними зигиты и послед-ними таланиты. В таком же порядке они и рассаживались, заполняя все банки. Порядок расса-живания очень важен, иначе путаница не позволит быстро грести. За ними пристальнго следит келейст и оба его помощника, по одному на каждый борт. Вприпрыжку пробежал мимо них, едва лишь поднявшихся на верхнюю палубу прорей , заняв свое место на самой носовой око-нечности корабля, а кибернет , наоборот, метнулся в корму, заняв место у румпеля . Он на триере поперечный, поскольку рулевых весла у нее два, по обе стороны корабля. Наулег , на-оборот, сбежал с верхней палубы в низы корабля, в последний раз посмотреть все ли в порядке и правильно ли все сделано. Вот-вот, сечас ему туда самое и время, поскольку и келейст и оба его тойхарха , сбежали туда еще раньше эретов, присматривая за их рассадкой по банкам. А Ламедиону, определенному в командиры абордажной партии, Плистарх указал на место, рядом с собой:
- В бою, ты сам, надеюсь, найдешь свое место. А на швартовке и при отходе от пирса тебе лучше быть рядом со мной, понял?
Ламедион без споров и пререканий, кивнул головой, занимая указанное ему место, рас-считывая и дальше на пояснения триерарха, или стоявшего впереди у кормила кибернета. Не-окл тоже расположился неподалеку, а Плистарх тут же сказал Ламедиону, поучая:
- А вот своих подчиненных, парень, ты расставляй сам. На отходе от пирса гоплиты обыч-но стоят вдоль бортов, как и пельтасты, впрочем. Но это совсем не обязательно, между прочим.
Флейта снова залилась сигналом и на борт полетели концы, какими триеру швартовали к пирсу:
- Эвплойя !
Крикнули с берега, те, кто помогал швартовой команде триеры. Весла ошвартованного борта разом уперлись в стенку пирса и по свистку флейты, оттолкнулись от стенки. Аулет не-медленно выдал соверпшенно другой ритм, по коему весла были немедленно возвращены в ук-лючины и, примеряясь к ритму, обозначенному флейтой, начали грести. Их новенькая триера малым ходом пошла к выходу из бухты Амбелаки. Прикрываясь, далеко выстреливающим по направлению к Пирею, мысом Киносурой, они до позднего вечера маневрировали на веслах, а на удивление Ламедиона, что для певого раза их эреты чрезвычайно хорошо работают, Пли-старх рассмеялся, рассказав, что тех тренировали на берегу уже почти пять дней, там, в порту, сделан специальный класс. Потом два дня их садили на другую триеру. Тренировали без него, он командовал монерой, постоянно и непрерывно перевозя людей из Пирея, их имущество и скот. А вот на своем «родном» рабочем месте гребцы сегодня и вправду оказались впервые, но он рассчитывал их погонять весь день еще и завтра, а, помогут боги, так и далее. Гребцов им надо иметь настолько сплаванных, насколько это вообще возможно. Они отрабатывали самые крутые маневры, когда эреты одной стороны просто послушно сушили весла, а другой – уси-ленно гребли и работали враздрай, когда одна сторона продолжала грести, как и надо было из-начально, а другая принималась изо всей дури табанить , максимально быстро разворачивая триеру. Отрабатывался и прием когда эреты атакованного борта соединенными усилиями встречают своими веслами, атакующее их тараном судно. Ламедион воспользовавшись случаем заглянул вниз и тут же выскочил оттуда. невыносимо было без дела толкаться среди этих лю-дей, занятых усиленной работой, в полном смысле слова в поте лица своего. На сменах режи-мах гребли, уродуясь со своими тяжелыми веслами девяти локтевой длины, гребцы выглядели, разумеется, весьма и весьма неприветливо. Но и Ламедиону вскоре встало не до посмотров. Оказалось, что все 14 матросов команды, не участвуя в бою, вооружались пращами, благо пользоваться ими умели изначально, и поступали под его команду. Им надо было скомандовать поправку на ветер, на качку и дистанцию до цели, чтобы вероятность попаданий заметно воз-росла. А после одного прохода по акватории, Плистарх сбросил за борт ящик и Ламедион со своими матросами, обратившимися в пельтастов, разнесли этот ящик в щепки! Он спросил, по-чему команда освобождается на время боя, на что Плистарх с ехидной улыбкой ответил:
- Кто б стал полагаться на ветер и на парус в бою. Они то ли будут работать, то ли нет! Гребцы же работать будут всяко, не было бы волнение излишне сильным!
- А что волнение?
- Да просто при большом волнении все многорядные суда не ходоки, грести на нижнем ярусе не просто трудно, часто просто невозможно!
Придя в гавань Саламина, они договорились завтра с утра подняться на борт всей коман-дой, и тренироваться весь день, без дураков, поглядов и лентяев! А с моря один за другим и це-лыми группами, возвращались все греческие корабли. Не одни они готовились, готовился весь флот Эллады. Готовили бы команды  по ночам, но ходить ночью, не видя ставорных знаков, по проливу опасно. И не столько камней, малая осадка иъх триер, рифы и подводные камни позво-ляла не замечать, вплоть до самых низких отметок отлива. Опасны были прибрежные мели, на какие, не видя все тех же поясняющих и указующих створных знаков, даже многократно хо-дившие проливом триерарх и кибернет, могли запросто высадить свой корабль. Заниматься их ремонтом в преддверии боевых действий, было несколько излишне самонадеянно! Этим вече-ром, они, как и договаривались, собрались у места швартовки монеры, привезшей их сюда. Юноши, прошедшие с Ламедионом и Неоклом весь путь от афинского Акрополя до Саламина пришли все, кроме одного, устроившегося на триеру своего отца.
На следующее утро они пришли к месту швартовки триеры Плистарха, зная, что уже зав-трашнее утро она встретит в другом месте, в бухте Полукиа, закрытой от Саламинского проли-ва островом Айгиос Георгиос, глее базировался весь афинский флот, отделенный от Амбелаки мысом Каматера. Дальше его по проливу базировались на бухту Арапис только пелопоннесцы. Такое размещение греческих сил сложилось стихийно, но менять его никому не было нужды, поскольку всех оно вполне устраивало. Да и из бухты Полукия добираться до Саламина, сто-явшего на Амбелаки, было всего немногим дольше, чем от Амбелаки. Островок-то невелик – все рядом.

САЛАМИН, следующее утро.
В то время, когда сын Фемистокла Неокл и Ламедион с друзьями отрабатывали вместе со всем греческим флотом маневрирование одиночное и групповое в нешироком проливе между островом Саламином и Аттикой, навархи всех корабельных отрядов собрались на очередное совещание. Идя на него Фемистокл думал, что всем хороши его соплеменники, одно плохо: не поспорив до хрипоты и не разругавшись вдрызг, ничего они делать так и не станут.
Именно это и происходило на их совещании. Пелопоннесцы все норовили протянуть ре-шение перевести весь флот к своему полуострову, мол, там он нужнее, чтобы не допустить вы-садки персов. Вы здесь на Саламине, все только и бдите, не высадились ли персы, а нам там на-до еще и Истм защищать! Когда афиняне начинали укорять пелопоннесцев, де, мы же союзни-ки, одно дело делаем, те ехидно выспрашиватьь начинали, сколько афинских гоплитов было послано в греческий лагерь к Олимпу? И сколько их было у Фермопил? И устыженным афиня-нам приходилось поневоле замолкать – ибо не было никого, даже гонцов или пельтастов, ни там, ни там! Но Фемистокл, понимая, что, радея о своем узко-эгоистическом, поодиночке и от-стаивая интересы одного полиса, всем им пропасть, не уставал уверять греков, что в данном конкретном случае интересы Афин и интересы Эллады в целом совпадают. Он многократно выслушивал у себя в коллегии архонтов и коллегии стратегов, результаты ответа дельфийского оракула на вопрос, что станется с Афинами? Коллегия архонтов послала в Дельфы посольство с богатыми дарами незадолго до того, как началось протиивостояние с персами у Фермопил. Ве-щая о неисчислимых бедствиях припадающих на их полис, об обрушении всех и всяческих стен и храмов, оракул сказал нечто не слишком понятное афинянам:
“…Лишь деревянные стены дает Зевес
Тритогенее. Несокрушимо стоять во спасенье
тебе и потомкам.”
Тритогенея это Афина Паллада, родившаяся, по преданиям и мифам, именно в бухте Три-тон, а Тритогенея как раз и означает дословно «рожденная в Тритоне». Значит, речь здесь шла именно об Афинах. Но что означают деревянные стены, в Афинах, где дерево было подчас на половину веса серебра, или в четверть веса золота? – не мог догадаться никто! И только Феми-стокл, исполнившись важности, ведь именно он! заметьте он и никто иной! – начал строить флот, будучи еще архонтом-эпонимом. Несмотря ни на что! И в ответ на глуповатый вопрос, мол, а причем тут флот? – Фемистокл, словно несмышленышам, объяснял:
- Так дельфийское пророчество вещает о деревянных бортах наших кораблей, единствен-ных стенах, коим надлежит устоять во спасение и нам и потомкам нашим! Понял, что ль?
И, как ни странно, это его мнение утвердилось весьма и весьма. Всем афинянам, потеряв-шим и дом и кров, ежеден наблюдавшим на горизонте, через не слишком широкий пролив, как горят там вдалеке их родные Афины и услышав рассказы тех, кто сумел пережить «оборону Акрополя», хотелось хотя бы во что-нибудь верить. Они и верили, цепляясь за эту свою веру, как утопающий цепляется за соломинку. Ну, да ладно, своих афинян он и построить случись что, вполне мог. Получил же он полномочия стратега-тирана, с единственным ограничением: «пока персидского царя воины на эллинской земле пребывают». Оно бы и затянуть такое дело можно бы, не сильно и выпихивая персов из какого-то второстепенного городка. Можно бы! Да не тот человек был Фемистокл. Он был склонен, как и всякий иной политик, юлить и выкручи-ваться, преследуя свою цель. Но сворачивать, даже самую чуточку не дойдя до конца, не умел, исполняя свое дело всегда и до самого последнего конца. Вот и приходилось ему все эти дни, когда надо бы быть на кораблях и учить, учить, учить их команды ходить по узкому и не ров-ному Саламинскому проливу, торчать в бухте Арапис, на борту флагманского корабля Эври-биада Раскручивая очередной совершенно дурацкий и бесконечный спор с союзниками.
Когда Эврибиад осторожно принялся готовить, прежде всего Фемистокла, к той мысли, что всему флоту надо уходить к Пелопоннесу, тот, получив в союзники еще и мегнарцев с эгинцами, ибо их в этом случае, как и обездомевших афинян, все равно оставляли на произвол персов, шантажировал Эврибиада и весьма успешно, тем, что греческий флот, собранный во-едино такими трудами и хотя бы способный противиться персам, что он доказал своими ус-пешными боями у мыса Артемисия. Он просто расползется на не подчиняющиеся единому ко-мандованию и отказывающиеся действовать совместно, или же, хотя бы, согласованно, части. Пока это действовался и Эврибиад привычно и успешно смирял потуги пелопоннесцев, увести объединенный флот, к юго-восточному побережью своего полуострова.
Уже и мегарцы, оказавшиеся с землями своего полиса немного севернее линии, вдоль ко-торой было выстроено обороняемое пелопоннесцами укрепление, почувствовали себя брошен-ными и покинули лагерь пелопоннесцев, к коему они прежде привычно примыкали ранее, ап-пелируя к своей географической близости к Истму. Да близко они, очень даже близко! Но все-таки на той стороне, где уже владычествовали персы. Сам город пока держался, у Гидарна и Демарата просто не было в достатке сил, чтобы единовременно напрягатиь своими усилиями Истм и заниматься полноценной осадой Мегары. Но припасов в городе было немного, осенний завоз еще и не начинался, ситуация сложилась непростая. Их тоже цинично отдавали без боя, жертвуя их полисом ради плотной обороны Истма. И выглядело все это не иначе, как преда-тельство. А это неизбежно вызывало сопротивление. И мегарцы понемногу, не враз, начинали поддерживать в жарких спорах на Саламине, уже ставших бездомными, афинян.
Вот и жители Эгины , понимали, что если греческий флот сместится еще юго-западнее, к Истму и Коринфу, тогда и они попадают под удар. Персы, беря под контроль все близлежащие к Пелопоннесу острова, обязательно высадяться на Эгине и возьмут их город, устроив там та-кую же хрень собачью, как в Феспии, Платеях и Афинах. Так феспийцам, платейцам и афиня-нам, хотя бы было куда спасаться. А куда будет можно подеваться жителям Эгины? Пока греки спорили персидские вспомогательные силы, уже рассыпали свои морские патрули у острова Пситталея  и восточного побережья мыса Киносуры, продолжая стягивать к Саламину все свои наличные морские силы.
Спорили они и весь этот день. Уже давно перевалило за полдень и когда Фемистокл, не дождавшись начала дискуссии, начал, было, говорить, Эврибиад взяв в руки жезл меганавар-ха , с нехорошей усмешкой сказал:
- Фемистокл, помни, на соревнованиях бьют палками тех, кто, опережая всех, стартует до разрешения на старт!
И хлестко ударил жезлом себя по ладони, как бы напоминая этим удары палкой, должен-ствовавшие достаться Фемистоклу. Но тот, опытный в спорах и пикировке, нашелся в ответ и парировал выпад:
- Я помню, Эврибиад. Только те, кто задерживается на старте, не рискуя, никогда не полу-чают и венки победителей!
Ему снова начали возражать навархи Коринфа и Тегея. Как они только за все это авремя свои языки не измозолили, повторяя все время одно и то же? И Фемистокл, даже не дослушав их многократно повторенных аргументов, снова рванулся отвечать, тем более что навархи уп-рекали афинян в эгоизме. Возмущенный нарушением порядка, Эврибиад, уже не шутя, занес над ним свой жезл. Но Фемистокл, мгновенно успокоившись, спокойно и внятно ответил:
- Бей, но выслушай!
Пораженный подобным немыслимым среди свободолюбивых и обидчивых обычно гре-ков, предложением, Эврибиад предоставил Фемистоклу слово, прервав коринфского наварха Панкратиоса. И Фемистокл выложил, наконец, на стол дискуссии, свой самый последний аргу-мент:
- Эллины и союзники, коллегии архонтов и стратегов Афин, единственно полномочные к принятию подобных решений, уполномочили меня заявить вам следующее. Если будет принято решение греческому флоту уйти к Пелопоннесу, афинские корабли этому решению не после-дуют. Им будет приказано принять на борт афинян и все их имущество и уходить от Греции подальше. Мы пока еще не решили где мы обоснуемся. То ли в Северной Африке, до нее бли-же, то ли в Италии, это немного подальше! Мы уже оставили свой родной город и он, вы знае-те, уже подвергся разрушению, как, собственно, и остальная Греция. И сельская и городская. Нам осталось здесь уже совсем немного потерять. А потеряв всякую надежду вернуть все, по-бедив персов, вы же понимаете, что уйдя к Пелопоннесу, мы ее потеряем окончательно! – нам здесь делать встанет решительно нечего!
Заявление грохнуло, как будто береговая скала упала в спокойную дотоле воду бухты Арапис. Все ведь прекрасно понимали, что останется от греческого флота, если его покинут афиняне со своими 180 кораблями. Едва двести кораблей. Да и из тех, как бы не ушли вслед за афинянами 20 мегарских триер и 30 эгинских. Флот ослабнет почти втрое! И вот тогда уж пер-сам никто не помешает высаживать десанты на Пелопоннесе. Просто не сможет никто этому воспрепятствовать! Нет, тут спешитть себе дороже! Тем более что и персы, понимая видимо, что греки, как всегда, ругаются между собой, давали им как следует переругаться, рассориться и снова упороть какую-нибудь глупость, такую, например, какую они упороли, покинув летом проходы у Олимпа, и позже, не подав вовремя помощи Леониду и его воинам у Фермопил. Эв-рибиад поспешил объявить перерыв в совещании до завтра, пока все на этом совещании окон-чательно не пошло вразнос. По протоколу это позволяло участникам совещания, не принимая окончательного решения, отложить его, по крайней мере, до завтра. А по существующей прак-тике, так и до послезавтра. На что надеялись оппоненты? А кто на что!
Фемистокл, например, сошел на берег и прошел в хижину, снятую для него у местных ры-баков афинским флотом. Арташез, его привычный и доверенный личный раб, покормив госпо-дина, присел у него в ногах, помассировать икры ног и заднюю поверхность бедер, перебираясь на спину, а Фемистокл впал в тяжелейшие размышления. Что-то будет завтра?
Он ведь нисколько не надеялся, что позиция пелопоннесцев хоть сколько-нибудь изме-нится. Такие оппоненты, знал он по собственному опыту, не переубеждаются никогда! Подоб-ные споры решаются обычно какими-то сторонними ходами партнеров по спору, или общими раскладами, перекладывающими ситуацию совершенно в иное русло. Пелопоннесцы, наверное, решившись, уйдут одни, бросив афинян защищать своих сограждан в одиночестве.
Оправдать этого, как афинянин, Фемистокл не мог, а вот понять, как политик и как на-варх, облеченный огромной властью и такой же огромной ответственностью, мог и даже впол-не понимал. Случись бы ему быть на месте Эврибиада, он бы, наверное, так и поступил. Не сразу, конечно, после долгих и тяжелых размышлений, но, наверное, именно так. Ведь Ксеркс, имея огромное преимущество в силах, мог бы, казалось, одновременно блокируя греческий флот здесь, возле Саламина, высадить одновременно и десант на Пелопоннесе. Наверное, сил у царя царей все-таки не хватает. Постоянные стычки у Артемисия, стоившие им около 20 кораб-лей, персам обошлись, судя по всему, намного дороже. А ведь были еще и три бури, сильно по-трепавшие их флот.
Посему, надо быть, правы те, кто оценивает персидский флот всего в 600 – 700 кораблей не более того. Правда корабли эти много крупнее и мореходнее греческих и сидят они в воде глубже и находятся на них, судя по тому, о чем его извещает разведка, по 30 – 40 солдат абор-дажной партии, против 15 – 20 на греческих. Но это было бы фатальным для греков, прими они бой в открытом море, вдали от теснин пролива, от его рифов и мелей. Здесь же это для персов, наоборот, извиняюсь, недостаток. Вот и надо это использовать! Но как?
Так! До послезавтра их флот отсюда не стронется никак! Это данность! Но и персы слиш-ком медленно их здесь зажимают, рассчитывая, что у греков, сорвавшихся с насиженных мест, закончится продовольствие и они просто сдадутся, оголодав. Эх-х, поторопить бы их с этими действиями! А что? Есть ведь такой шанс! Надо донести до ушей Ксеркса, что афиняне вдрызг разругались с пелопоннесцами, что, кстати, недалеко от истины. И торопяться покинуть стоян-ку у Саламина, уходя то ли в Африку, то ли в Италию. Для него это почти что в Аид, где, оста-ваясь в живых, их никак не достать. А, значит, и его страшную клятву своему отцу, Дарию I Гистаспу не исполнить никак! И это, будучи держа греков, совсем уже в лапах, как тот кот све-жеизловленную мышь!?
Как поступит перс? Наверное, не утерпит! Говорят, он порывист, и склонен к истерике. Проход в Элевсинский залив возле Мегары и совсем уж узок и каменист, туда перс почти га-рантированно не сунется. Опасно и слишком ненадежно! А вот сюда, обходя Пситаллею с юга и с севера и врываясь в пролив в обход мыса Киносура, он, пожалуй, вломиться попытается всем своим флотом. А если их триерам, обнаружив себя перед фронтом персов, начать отхо-дить вглубь пролива, не разворачиваясь, а просто пересадив эретов задом наперед, как поступят персы? А вот готов проставить свою голову против пустого винного кувшина, ринуться пре-следовать! Уж очень это соблазнительно – убегающий от тебя враг. Пролив там узок, едва пре-вышает десяток стадий. На каждое судно в строю придется как минимум меньше одной десятой стадии, значит, персы смогут пойти по 50 кораблей в ряд, но колонна их будет очень длинна. И если их хорошенько поманить за собой в пролив, то кораблям из бухты Амбелаки, можно изна-чально создать очень выигрышное преимущество, атакующего чисто во фланг непрятеля, отря-да боевых судов. Причем когда этому флангу деваться совсем некуда, не отвернуть и не повер-нуть. Ни поздороваться, ни в рыло дать! Останется лишь дожидаться  скорого тарана себе в борт. И затеять с персами свалку именно в проливе, упираясь своим правым флангом в мыс Каматеро, подставив их левый фланг под разгром кораблям с Эгины и Мегары. В таком случае у них прекрасные шансы одержать победу и хотя бы ослабить персидскую угрозу. В возмож-ность наголову разбить персов, Фемистокл как-то не слишком верил. Но как вложить в уши ца-рю персов, что греки, и, прежде всего, афиняне,  намерены уйти из Саламинского пролива, на-правившись неведомо куда? И вдруг взгляд его упал на Арташеза. А если? Нет, Арташез, без-условно, ему предан, но перс-то этого не знает! Очень возможно, что он попросту купиться! И он подозвал к себе раба:
- Арташез, скажи, ты согласишься выполнить мое задание, связанное с твоим переходом к персам?
- Хозяин я раб и я обязан исполнить любое твое задание, какое бы оно ни было! К тому же ты всегда был ко мне добр, хозяин!
- А я, Арташез, тебе обещаю, что не только дам тебе вольную, по выполнению этого зада-ния, но и добьюсь в коллегии архонтов, чтобы тебе предоставили афинское гражданство! Ну как? возьмешься?
- Я же сказал уже хозяин, конечно, возьмусь!
- Но это очень и очень опасно!
- Хозяин, я попал в плен под Марафрном не потому, что струсил, а потому, что подо мной убили коня, и я был оглушен, свалившись вместе с ним на землю!
- Не стоило напоминать мне это Арташез, я ведь сам подобрал тебя, когда, наклонившись добить раненого перса, внезапно увидел, что он жив и даже, вроде не ранен, просто оглушен падением с коня и без сознания.
- Так и в чем моя роль хозяин?
- Сегодня, когда смеркается ты в маленькой лодке, на веслах, отойдешь от восточного бе-рега Киносуры. Там, всего-то в двух – трех милях отстаиваются персидские дозорные суда. По-дойдешь к одному из них, высадищься на его борт и заявишь, что у ты раб афинского стратега-тирана Фемистокла и у тебя срочное известие к царю царей.

ВОСТОЧНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ МЫСА КИНОСУРА, тот же вечер.
Арташез, ругаясь в душе и негодуя на всех и вся, натужно греб. Греб неумело и весьма не быстро. Не его это было дело, не его совсем. А ведь и ял, на котором он выправился в этот путь, предполагал двух гребцов, имея две пары весел. Конечно, захотели бы нашли бы для него и тузик , вот только тогда, сказал Фемистокл, версия бегства выглядела бы слегка подозри-тельной. Как так? Побег как бы и внезапный, а вся амуниция подобрана тютелька в тютельку, впору? Нет, так не бывает! У персов ведь тоже не все дураки! Ну и греби теперь Арташез, уро-дуясь с одной парой весел, вторую положив на борта и закрепив, чтобы не мешали грести, пле-скаясь по воде. А и подпрыгивает же она на волнах, эта шлюпка, зараза! Вот на подпрыгиваю-щей и вырывающейся из-под его зада, спине скакуна, он чувствовал себя намного увереннее, а стрелы на скаку метал, как иная белошвейка свои стежки не положит. Но, несмотря ни на что, персидский корабль, вначале едва заметный, на взморщенной легкой рябью, чистой воде Эгей-ского моря и такой безнадежно далекий вначале, похожий на щепку, с воткнутой в нее палоч-кой, становился все ближе и ближе. Последовательно вырастая из пошлой щепки, в рыбацкую лодку и обращаясь уже из лодки красавцем многоярусным кораблем. И уже вскоре его просмо-ленный борт приблизился настолько, что заслонил собой сначала большую часть окоема, а по-том и сразувесь горизонт.
Как и ожидалось, за ним давно уже следили, запросив по-гречески, кто он и чего ему на-добно. Арташез ответил на фарси, полузабытом за десять лет плена и рабства, но все еще нахо-дившемся в активном режиме:
- Перебежчик с Саламина, имею важнейшие сведения, достойные ушей самого величай-шего!
Нормы общения и титулования, принятые среди персов быстро возвращались в памяти, расставляя все по своим местам. С борта большого, подольше обычной триеры встанет, а ведь это всего-навсего, патрульный корабль! – предложили, как приказали:
- Швартуй свой ял  к борту и поднимайся на палубу.
Прежний Арташез, еще до плена, затруднился бы исполнить предложенное ему, но десять лет плена Арташеза нынешнего, прошли у моря и на море, между кораблями и моряками. Да и видел он не одну сотню раз, как это делается. А потому и сам проделал швартовку своей «двойки» к борту персидского судна, пусть и без блеска, присущего настоящим людям моря, но и без раздражающей моряков неуклюжести чисто сухопутного обитателя. И по дощатым сту-пенькам штормтрапа, брошенного с палубы через фальшборт, он перебирал ногами уже и вполне уверенно. Не раз и это доводилось ему делать, сопровождая Фемистокла в его поездках по афинскому флоту. На палубе его сразу окружили матросы. Судно, на которое он влез, было триерой, поскольку имело три ряда весел на разной высоте надводного борта. Верхний ряд гребцов на нем размещался открыто, значит, судно было афрактом. Такие, более управляемы на волне и остойчивы, чем катафрвкты. Но в бою, гребцы верхней палубы, не прикрытые катаст-ромой , очень уязвимы для метательные снарядов противника. А, кроме того, они препятст-вуют свободе перемещения своей абордажной команды по палубе, мешая им вести бой. Греки, большей частью, знал Арташез, предпочитали строить триеры-катафракты, где эретов прикры-вала верхняя палуба, катастрома, защищая от вражеской метательной снасти. По ней же, бес-препятственно и в любую сторону перемещались гоплиты и пельттасты абордажной команды. Но и остойчивость такая палуба несколько снижала. А что поделаешь? За все и всегда надобно чем-то платить!
Влез он на борт намеренно близ кормы, чтобы оказаться перед светлыми очами триерарха, или как там, у персов, называются эти люди. По своей прежней сухопутной профессии в пер-сидском войске – легковооруженный конник, знать ему это, было совсем даже не обязательно. Вот он и не знал. Но к нему обернулся мощный чернобородый офицер, явно начальственного облика и Арташез поспешил доложиться:
- Бывший конник урартской легкой конницы величайшего царя царей Даяривуша Велико-го Вишташпы , Арташез, господин! Попал в плен к грекам под Марафоном, став рабом Феми-стокла. Не ведаю, знает ли господин, но этот Фемистокл ныне афинский стратег-тиран и ко-мандует всем афинским флотом…
- Знаю…
Перебивая спешащего Арташеза, лениво заметил чернобородый:
- Ты дело говори!
- Мы, двое рабов Фемистокла, доставшиеся ему после Марафона, узнав важные вести, ре-шили бежать к царю царей и сегодня, дождавшись окончания работ в порту Саламина, украли два яла и пошли к двум разным персидским кораблям…
- Почему на одном не пошли? Вдвоем бы проще грести стало?
- Но и ловить нас грекам, господин, стало бы проще! А так, мы подумали, может хотя бы один, да дойдет!
Россказни относительно двух сбежавших рабов, Фемистокл запустить велел для того, что-бы Арташеза быстрее доставили к кому-нибудь, кто принимает решения. Лучше бы всего к са-мому царю царей, но тут уж как получится! Хотя, рассуждал Фемистокл, отправляя Арташеза, любой триерарх персов, или другой корабельный чин, всенепременно и обязательно возжелает выслужиться, но и обойти своего наварха, или как он там у персов называются начальники от-рядов кораблей, не посмеет. Зато уж к нему доставить постарается побыстрее, чтобы его не дай боги, не опередил кто-нибудь другой. А когда и тому начальствующему над группой кораблей, задвинут ту же мысль, он тоже воспылает ревностным желанием непременно выслужиться пе-ред царем царей, и постарается представить Арташеза побыстрее пред светлые очи величайше-го. А заодно и непременно напомнить о себе. Вот он я, мол, твой слуга-надёжа, величайший! Весь твой, со всеми своими потрохами! Рад стараться, а поспешаю так, что в собственных шальварах готов запутаться!
Так оно и произошло, а относительно того, в чем его весть заключается, командир корабля расспрашивал его уже в своей надстройке, пока его триера, быстро развернувшись, неслась на всех веслах к Фалерону. Триерарх выходил дважды и рожок после каждого его выхода задавал гребцам, слышно было, всеболее быстрый ритм гребли. Персы ощутимо спешили, что внушало Арташезу надежды. Разговор триерарха со своим навархом был очень быстр и очень экспрес-сивен. После него триерарх воротился на свою триеру и она, отчалив, понеслась назад уже на парусах, используя почти попутный ветер, а наварх, тоже извещенный о возможном втором по-сланнике, потащил его, изо всех сил поспешая, к жилищу самого царя царей, расспрашивая на ходу о том, что за вести принес с собой Арташез. Так и получилось, что Арташез, неожиданно для самого себя, оказался уже поздним вечером перед очами самого царя царей, вынужденный в который уже раз описывать ему свою историю:
- Величайший, я раб афинского стратега-тирана Фемистокла, в прошлом воин твоего отца и предшественника на троне царя царей Великой Персии, Дариявуша Вишташпы, по происхо-ждению урартиец, зовут меня Арташез. Вчера я случайно прислуживал грекам, собравшимся у моего хозяина Фемистокла, обсудить ситуацию и свои действия…
- А почему у Фемистокла, а не у меганаварха Эврибиада?
Очень заинтересованно и явно со знанием дела, вопросил Ксеркс, пристально впиваясь глазами в лицо раба. Он не то чтобы подозревал этого раба-урартийца, но хотел выяснить все и до конца. То, что несчастный раб ни в коем случае не осмелится ему врать, шахиншах был уве-рен полностью и непременно. Да и как ему врать? Ведь его жалкая жизнь вся и полностью на-ходится в воле царя царей, как, впрочем, и жизни всех иных людей, находящихся ныне в соста-ве его Великой армии. Просто шахиншаху, привыкшему, что в этой треклятой Греции ничего не происходит просто так, очень хотелось знать все подробности события, о коем Арташез сей-час вел речь. Впрочем, что перед ним не грек, ксуркс видел без дополнительных изысканий, а по фарси Арташеза легко распознавал в нем уроженца Урарту.
- Фемистокл, как это принято у греков, давал обед меганаварху и всем навархам полисов.
Преподнес Арташез Ксерксу заранее согласованный с Фемистоклом ответ. Это действи-тельно было в обычаях греков и подозрений у царя царей не вызвало. И он, милостиво кивнув, пригубил чашу персикового шербета, скушав немного превосходного изюма из стоявшей перед ним серебряной вазы, великолепной работы. Микенской , пожалуй, прикинул Арташез, за время плена научившийся неплохо разбираться в рукоделии талантливых греческих мастеров. И сами греки и Арташез, вслед за ними, более всего ценили поистине древние предметы, сде-ланные мастерами Микен, Тиринфа и Крита. Но царя царей именно это, кажется, интересовало меньше всего. Еще раз отхлебнув шербета из широкой чаши для вина, килика , шахиншах по-торопил Арташеза:
- Ну!...
Явственно требовалось поспешать:
- Греки, величайший, как всегда заспорили и переругались между собой. При этом Эври-биад и наварх Коринфа ругались и кричали, что флот от Саламина следует увести к Пелопонне-су, где он будет точно на месте, защищая всех еще свободных греков, а не бездомных афинян! Фемистокл очень обиделся на столь грубое и бестактное упоминание об их утрате и стал кри-чать, что все корабли афинян уже послезавтра покинут соединенный флот, увозя их с Салами-на, либо в Африку, либо в Италию. Этого, сказал он, они еще не решили… А вот одного дня на сборы им вполне хватит, это точно!
- Послезавтра?
- Да, величайший, именно послезавтра!
- А насчет ухода сказано было уже как о решенном?
- Да, величайший! Фемистокл сказал, что коллегии архонтов и стратегов совместно реши-ли не искать более брани с бешенным персом… Прости величайший, так они говоримлми, эти сумасшедшие греки… Я же только дословно воспроизвожу, дабы тебе было удобнее оценить о чем шла у них речь!
Ксеркс несколько вынуждено улыбнулся краешком своего плаксиво-надменного рта:
- Ты правильно делаешь, раб, что высказывания этих идиотов греков, пытаешься передать мне дословно! Поверь мне, я способен отделить семена от плевел!
- Вот и именно, величайший, именно, что дословно!...
- А говорил ли Фемистокл, в каком часу они намерены послезавтра выйти?
- Нет, величайший! Он говорил лишь, что они намерены начать переселение с рассветом!
- Та-ак! А что остальные навархи греков?
- О, величайший, они заволновались, закричали, повскакивали со своих мест. Начали раз-махивать руками и кричать, что афиняне разрушают греческое единство, причем начали они это делать уже не вчера, а очень и очень давно. В общем – разругались вдрызг!
- Оч-чень хорошо, раб! А что, не слышал ли ты, где они намерены выходить из пролива?
- На том совещании – нет, величайший! Но и раньше его и позже, Фемистокл не раз гово-рил, что Западный выход из Саламинского пролива, тот, что возле Мегары, слишком узок и не-удобен. Много камней и мелей. Покидать удобную стоянку у Саламина, следует только через Восточный выход, там и шире намного и глубже тоже!
- Что же, раб, ты можешь идти! Тебя клеймили?
Торопливо сглотнув, Арташез отрицательно помотал головой.
- Очень хорошо, как там тебя, не помню…
- Арташез, величайший!
- Так вот, Арташез! За твой сегодняшний поступок, когда ты, рискуя жизнью, доставил мне очень важные сведения, я решил вернуть тебе твой прежний статус. Ты снова будешь урартским воином, Арташез, и, после войны, сможешь вернуться к себе домой. А я еще и на-гражу тебя казной, Арташез!
- Благодарю тебя, о, величайший!
Весьма натурально вскричал Арташез, валясь в ноги надменному владыке. Такой милости от царя царей, он нисколько не ожидал. Похоже, в жизни его могла начатья новая страница…
Ксерк, выпроводив нежданного вестника, глубоко задумался. В том, что греки, по своему обыкновению, занялись ссорами и дискуссиями, находясь перед лицом своего врага, не было ничего неожиданного для него. Такие уж это люди и всегда они вели себя именно так! Но и на-сколько они глубоко переругались между собой, он все-таки не предполагал. Особенно трудно было предполагать, что, пребывая перед лицом смертельного врага, уже разорившего союзные им земли, греки смогут разругаться до полного разделения всего своего флота. Шахиншах знал, что его собственный флот не только больше и мощнее греческого, но и укомплектован, пожа-луй, намного более опытными моряками и гребцами. Его флотоводцы из финикийцев, египтян и малоазиатских греков не раз доказывали ему, что им не стоит, пожалуй, иметь дело с грече-ским флотом в узких, стесненных пространственно местах, где их корабли не смогут размаши-сто и качественно маневрировать. Там, не раз говорили они ему, греки могут поиметь преиму-щества. Вряд ли решающие, но, возможно, весьма существенные. И что-то буровили относи-тельно более мелкой осадки греческих триер и их большей поворотливости. Но ведь на их ко-раблях вдвое больше тяжеловооруженной пехоты и лучников. И их корабли больше. Он не по-нимал нисколько, что могут быть обстоятельства, в которых это может стать вполне серьезным недостатком, способным предопределить даже и общее поражение. Итак, известно, греки по-пробуют послезавтра утром покинуть свои укромные стоянки стоянки на Саламине, прорыва-ясь наружу. С палубами, перегруженными своими семьями и их имуществом, они будут на редкость неповоротливы и связанны, рассчитывая только на свою скорость и внезапность сво-его прорыва. Эти у;роды греки, кажется, всех считают придурками, неспособными оценить и понять не такие уж и сложные их намерения.
Ладно, на сей раз он им покажет. Там, кажется, над всем Саламинским проливом, господ-ствует гора. Вот туда он и придет, чтобы посмотреть на морской бой. Чисто сухопутный чкло-век, Ксеркс несколько раз ходил на кораблях, но ни одного морского боя доселе не видал, ни вблизи, ни вдали. Эта идея увлекла его более всего. Он занялся спешным подсчетом всех своих боевых сил флота. Изначально, когда первые соединения персов переправились через Геллес-понт, он состоял из 1207 больших кораблей. Три сотни из коих присланы были сирийцами и финикийцами. Солдаты призовых команд на этих судах облачены были в льняные панцири, без поножей. Шлемы их были похожи на греческие иллирийские  у греков. Наступательное воо-ружение состояло из дротиков, и коротких мечей. Их круглые щиты не имели металлической окантовки.
Две сотни кораблей царю царей предоставили египтяне, а воины их призовых команд вы-глядели так: плетеные шлемы на головах и выпуклые щиты с широкими металлическими ободьями. Вооружены они были короткими абордажными копьями и секирами. Большинство имели льняные панцири и в качестве оружия тесного боя – длинные ножи. Жители острова Кипр, отправили Ксерксу полторы сотни кораблей. одевались они и вооружались, большей ча-стью, по-эллински. Впрочем, они и были по своему происхождению почти все сплошь эллины-греки. Полную сотню кораблей снарядили и прислали царю царей килликийцы . Они носили на головах металлические шлемы с вытянутыми остриями, имели небольшие круглые щиты бычьей кожи, по два дротика и меч, более похожий на длинный нож египтян. Прежде киликий-цы назывались гипахеями, а теперешнее имя получили от Килика, сына Агенора, финикийца. Памфилы , вооруженные преимущественно по-эллински, прислали 30 кораблей. Ликийцы привели полсотни кораблей. их воины вооружены кизиловыми луками с неоперенными камы-шовыми стрелами и дротиками, длинными ножами и боевыми серпами. Носили они кожаные панцири, покрывая головы кожаными шлемами. Ликийцы , родом критяне, раньше их назы-вали термилами, нынешнее имя они получили от Лика, сына Пандиона, афинянина.
Малоазиатские дорийцы поставили 30 кораблей. Греки по рождению, воспитанию и нату-ре своей, они и вооружены были и выглядели, разумеется, как греки. Семь десятков судов вы-ставили карийцы . Эллины-ионяне, не сильно кручинясь об общегреческой идее, снарядили сотню кораблей. Геллеспонтийцы и, в первую очередь, абидосцы своих кораблей во флот вла-дыки Персии не посылали, оставив их на охране переправы через Геллеспонт. Но организаци-онно эти две сотни судов в его флот входили. А еще 47 кораблей прислали жители островов. Но три большие бури сильно потрепали его флот, когда он находился близ пролива Артемисии, да еще и постоянные стычки с флотом греков, стоили там персам недешево. Итого, готовых к бою у него было немногим более 600 кораблей, половина от имевшихся вообще.
Во главе флота стояли Ариабагн, сын Дария, сводный брат царя царей, Прексасп, сын Ас-пафина, человек, казалось бы, родившийся на палубе и на ней возросший и выросший до одно-го из предводителей флота империи. Еще Мегабаз, сын Мегабата, человек примерно такой же судьбы и военно-морского умения, как и Прексасп. И, наконец, еще один сводный брат Ксер-кса, Ахемен, сын Дария и одной из его наложниц. Ему, словно в насмешку досталось имя начи-нателя всего их царственного рода.
И еще Артемиссия I, жена Лигдамиса I, правителя Карии и царица Галикарнаса . Как это так получалось, что Карией правит Лигдамис I, а его жена – царица одного из городов Карии, самого большого и сильного, кстати, Ксеркс не понимал. Да, честно говоря, и понимать не хо-тел. Бабу эту в своем флоте он просто терпел, не слишком понимая, как уважающие себя моря-ки-галикарнасцы ей подчиняются? Но если уж они подчиняются, так ему что? она ведь не с пустыми руками явилпась, привела восемь кораблей. Собрав всех их царь царей заявил, что принял окончательное решение послезавтра атаковать греков у Саламина, рано утром. Выслав часть кораблей, почти всех египтян, к Мегаре, чтобы закрыть на выход Западный проход в Элевсинский залив. Верховное командование флотом он поручил сразу троим: Прексаспу, Ме-габазу и Ариабагну, не назначив ни одного из них главным надо всеми. Еще одному сводному брату, Ахемену, он приказал, взяв все египетские корабли, идти к проливу возле Мегары и на-дежно заткнуть его
Итак вопрос о сражении был окончательно решен. И Ксеркс, видя закипевшие приготов-ления, озаботился организацией для себя возможности комфортного наблюдения за тем, как его моряки разгромят этих греков, начав сходу, высадку на Саламин. По его задумке и по совету приближенного к нему грека-афинянина, нашедшего возможным, переметнуться к персам, в самом начале похода, он приказал организовать себе наблюдательный пункт на площадке горы Эгалеос, господствовавшей над местом ожидавшихся событий. Туда спешно повезли его по-ходный трон и наладили внешнюю охрану места пребывания царя царей на время битвы. Арта-бан, его новый начальник охраны, взялся за исполнение своих обязанностей рьяно и борзо, уже восстановив численность его охраны и даже заметно увеличив ее. Сейчас он проявлял чудеса изобретательности, обдумывая транспорт, на котором грузного царя царей поднимут на пло-щадку Эгалеоса, чтобы он мог комфортно и, не переутомившись, упаси Ахуромазда! – наблю-дать за имевшим состояться сражением. Добираться до подножия Эгалеос следовало по вновь прокладываемой войсками временной дороге. Прокладывать ее начали три дня назад, а закон-чить собирались именно сегодня ночью. Так что завтра он выедет туда. Там и всего-то около сотни стадий. Дорога, правда, не очень хороша – спешили ее строить очень! Но ничего, за день он доберется!

САЛАМИН, БУХТА АРАПИС, раннее утро через один день.
Еще в ночь перед решающим сражением, персы высадили большой десант на остров Пситталея, рассчитывая, что именно к этому острову, запирающему Саламинский пролив, ста-нет прибивать обломки кораблей со спасающимися моряками. Вот их воины и должны были помогать своим морякам, одновременно приготовясь к тому, чтобы пленить или убивать спа-сающихся греков. Наблюдатели греков этот шаг персов пропустили и мимо глаз своих и мимо ушей. Как и в прежние дни, переругавшись в спорах и бесплодных дискуссиях, до позднего ве-чера, греки ушли спать разочарованными и не выработавшими никакой тактики.
По некоторым признакам, Фемистокл мог судить, что его дезинформация, засланная лич-но царю царей через Арташеза прошла. Персы, не торопясь, словно ведая все сроки, стали сжимать кольцо осады вокруг Саламина, подтянув свои корабельные патрули еще ближе ко входу в пролив. Но окончательно ли Ксеркс заглотил крючок? Захочет ли он, рассчитывая на внутренние ссоры греков, навязывать им бой в узком проливе? Эти вопросы все также не имели решения. А Эврибиад и пелопоннесцы все более и более решительно высказывались за уход флота к Пелопоннесу. В очередной раз покинув только что начавшееся совещание, Фемистокл вышел на каменистую террасу дома, занимаемого Эврибиадом и глубоко задумался.
Сколько он сможет еще тянуть время? Может быть, день, возможно – два. Но совсем уже вряд ли больше. Все, что он мог сделать – сделано. Корабли ежеден, целыми сутками трениру-ют свои команды и своих кибернетов в ходьбе по проливу, научаясь там двигаться совсем сво-бодно и непринужденно. Но он почти не продвинулся в убеждении навархов и самого Эври-биада. Пелопоннесцы по-прежнему оставались на своих позицииях. И пребывание греческого флота на Саламине висело на тоненькой ниточке, грозившеей в любой момент оборваться.
Он, молча и задумчиво смотрел на восток, наблюдая едва видимую издалека оконечность длинного и скалистого мыса Киносуры, когда внезапно кто-то тронул его за плечо. Резко по-вернувшись, он даже и отшатнулся немного, узрев то лицо, какое он менее всего ожидал видеть именно здесь и сейчас:
- Аристи-ид? Как ты здесь оказался? И зачем? Ты же ведь в изгнпании!
- Я и был в изгнании на Эгине, Фемистокл!
Спокойно и рассудительно вымолвил его постоянный соперник, изгнания коего из Афин, год назад, Фемистокл добивался с таким жаром, что пошел даже на заведомый подлог и нару-шение закона. Не слишком большое, но на весьма очевидное для них двоих и для самых близ-ких их друзей.
- Не бойся, Фемистокл, я – не ты, законов Афин не нарушал и не нарушаю, даже офици-ально не являясь обязанным им подчиняться. Но, оказавшись на Эгине и пристально следя за развитием событий, я осознал, что прав в нашем споре был ты, а не я! А потому и твои интриги тебе простились, невзирая на их подлость, согласись иначе это назвать нельзя! – и я поспешил на Саламин, предложить родному городу свою службу и свой меч! Он никогда не служил бес-честному делу и ты это знаешь, друг мой и враг мой одновременно, Фемистокл.
Честность и бескомпромиссность Аристида, Фемистоклу была известна много лучше, чем кому иному, поверил он ему сразу и без дополнительных пояснений. Знал он, действительно, в отличие от него, Аристид никогда не кривит душой, не говоря уже о том, что никогда не врет. И, если предложил свою помощь, принимать ее можно безбоязненно, не опасаясь нарваться на ловушку. Аристид прям и честен, ловушки быть просто не может. А вот пользы такая помощь и прямо сейчас, дать может много!
- Ты прямо сейчас с Эгины?
- Да! Я проскользнул на рыбацкой лодке через персидские патрульные суда в сильной ут-ренней дымке. Но мне она видеть не помешала сначала большой отряд персидских судов, судя по вымпелу его флагмана – египтян, прошедших южнее Саламина, направляясь к западу. Ду-маю, они намерены преградить вам путь выхода из пролива, возле Мегары! Их там что-то, на-верное, сотен около двух. И уже подплывая к Киносуре и огибая ее видели мы быстро прибли-жающийся флот персов, надвигающийся во много рядов и севернее и южнее Пситталеи. Ду-маю, Фемистокл, началось!
- Пожалуй, да, Аристид!
Скорее радостно, чем раздумчиво, воскликнул Фемистокл. У него и в самом деле отлегло на душе и сложился уже новый выигнрышный план, способный покончить со всеми их спора-ми, раз и навсегда. И Аристиду в этом плане отводилась своя, вполне отдельная роль со слова-ми. Не банальное «Кушать подано!», упаси их Афина-Паллада, но вполне серьезное действо. Заметив все это, Аристид, прекрасно изучивший за время их соперничества перемены выраже-ния лица своего закадычного соперника и оппонента, не сказать бы, врага, догадался кое о чем, продолжив:
- И сильно подозреваю, что снова не обошлось тут без каверзы с твоей стороны! Нет? Впрочем, ладно, не время сейчас! Что ты предложишь мне делать?
- Сейчас мне надо, чтобы ты спешно повторил все это перед советом. Вражду нашу с то-бой все знают, но и твоя кристальная честность, как и сугубая опытность стратега, всем пре-красно известна. На нее и молюсь! Все понимают, что втереть тебе глаза Ксеркс не смог бы, как не сможет никто и купить тебя! Такого мест золота и серебра не было даже и у Креза! Тебе по-верят сразу и без проверки. А сейчас, сам понимаешь, не время проверки учинять – сражаться надо! По настоящему! Насмерть и до победы! Ну а потом выбирай сам, что делать! Дел у нас тут сейчас выше крыши! На любой вкус и норов!
И легонько подталкивая Аристида в спину, Фемистокл повел его на совет. Как он и ожи-дал, сообщение Аристида не вызвало у греков никакого отторжения и было воспринято сразу, как данность. Поняв, что волей-неволей сражаться им предстоит в стесненных условиях Сала-минского пролива, Эврибиад, помня, что Фемистокл всегда строил планы борьбы именно здесь, предложил ему и распоряжаться вместо меганаварха и именем его. Первым действием Феми-стокла был приказ наварху Коринфа, единственному не воспринявшему его командование над флотом, как должно, брать подчиненные ему сорок кораблей и выступать к Западному входу в Эливсинский залив, запереть его от возможного прорыва туда египтян. Что могут сорок кораб-лей сделать против двухсот, буде они захотят вломиться в пролив, пройдя мимо Мегары, он не объяснял, а коринфский стратег и не спрашивал. В этом случае, наверное им придется просто исполнить свой долг! Главное для непримиримого коринфянина, было то, что ему не придется исполнять приказы ненавистного ему Фемистокла, афинянина! Так и не известно, коринфянин так не любил именно Фемистокла, или просто так прорезалась его пещерная ненависть к афи-нянам, как неизвестно чем же они ему так насолили. Главное было в другом. Коринфянин и его моряки будут делать полезное всей Греции и Афинам, конечно, дело!
Конечно, туда бы лучше послать мегарцев, там они воистину дома! Но те, хотя бы не от-вергали его командования, если оно прикрыто именем Эврибиада. Поэтому, мегарцам и эгин-цам, так и остававшимся в бухте Амбелаки, он приказал спешно привести свои корабли в пол-ную готовность. Но персов пока не атаковать и никакой своей активности до времени не яв-лять. Они должны будут сделать это после того, как первые атаки греков создадут солидную замятню в продвижении персов, доводя ее до полной паники и неразберихи своим фланговым уларом. Наварх Мегары Анаксимандр, заявил, было, что персы, проходя мимо Амбелаки, их непременно атакуют и раздавят как водяных блох. Нет, возразил им Фемистокл. Они вас не-пременно обнаружат, но, исполняя категорический начальный приказ, атаковать не станут, от-ложив на потом. Что им какие-то пятьдесят кораблей, когда перед ними пятится вглубь пролива весь греческий флот, почти двести восемьдесят судов! Да и физически не смогут они. У такой массы судов, почти четыреста штук, ведь и инерция огромная. А все они устремились в пролив, рассчитывая бой завязать где-то  на траверзе Айгиос Георгиос. Отвлекаться на корабли в бухте Амбелаки персы, наверное, не станут. Для этого надо, чтобы об этих кораблях они знали зара-нее. Изначально гтовя тдельный отряд судов, нацеленный на корабли в Амбелаки. А они не знают! И кораблей для такой диверсии не готовят явно! Правда, вполне возможен проход раз-ведчиков, которые вернуться к своему флоту. Но ведь и они не намерены давать разведчикам персов безнаказанно вынюхивать греческие секреты.
 
Грекам в Амбелаки вообще не о чем беспокоиться, персы уже, кажется, набрали ход и по-строены, поведал Аристид, в плотные порядки. Такую армаду так сразу не развернуть. Да ей и не повернуть никак! Инерция-то у нее какая! Им точно будет не до полусотни судов Мегары и Эгины, те, что в бухте Амбелаки у городка Саламин, затаясь, отстаиваются, пусть навархи это-го не опасаются. Командование над главными силами, составленными преимущественно из афинян и пелопоннесцев, за исключением коринфян, Фемистокл оставил за слобой. Было у не-го без малого двести восемьдесят кораблей. В бухтах Полукия и Арапис, греки с подбадри-вающими криками, кинулись сталкивать на воду свои триеры, на ночь вытащенные кормой на береговые отмели. Почти плоское дно и не ярко выраженный киль их триер, позволял делать это легко. День и бой начинались! Все загадки, споры и интриги остались позади. Бой он чес-тен! Он все свету и миру явит без ретуши и дымки!
Триера Фемистокла, положив уже свою мачту, полоща по ветру длинным красным вым-пелом, прошла мимо бухты Полукия, призывая всех афинян идти за собой, готовя свои души, руки и тела к свирепости морского боя. Большая часть собранных на острове афинян, дома, по-нятное дело, оставаться не могли – решалась ведь их судьба и судьба всего их полиса, их детей и детей их детей... Мужчины, храня гордое молчание бойцов, расходились на все удобные для высадки, или причаливания места на берегу острова, распределялись повсеместно небольшими отрядами гоплитов и пельтастов.
А с моря доносилось благодарственное песнопение Зевсу. Уходя на битву с ворогом, гре-ки воодушевленно пели, славя богов-олимпийцев, предоставивших им такую прекрасную воз-можность помочь родине своей в суровый час. Или погибнуть со славой на глазах тех, кого они защищают, чтобы быть уже после смерти прославленными и восхваленными перед ликами бо-гов своих.
Ламедион и Неокл, вскочив с первыми звуками тревожной флейты аулета, оделись быстро подгоняя при этом своих товарищей, пельтастов и гоплитов. Потом гребцы, спеша, но соблю-дая при этом строгую очередность, под надзором и неусыпным строгим присмотром келейста и его подручных-тойхархов, разбегались по своим банкам, занимая те места, на каких им выпало сегодня послужить своей Родине. У наулега сегодня службы по специальности на судне не бы-ло, и он, вспомнив молодость, вооружился луком, из тех, арабских, что приехали с ними на остров из Аттики, попросился в команду пельтастов Ламедиона. Так он и оказался во главе де-сяти пельтастов, вместе с ним самим и десяти гоплитов, возглавленных Неоклом. Это было не-типично для греческих триер, где абордажная команда крайне редко превышала 15 -20 бойцов, пельтасты среди них крайне редко составляли более 4 – 6 человек. Но это, как видно, не в их случае. Все абордажные воины, моряки и офицеры корабля, кроме келейста и его тойхархов, побежавших, побыстрее и в максимальном порядке, рассаживать эретов, навалившись изо всей дури, легко столкнули свою триеру в воду. А как только первые весла уже опустились из ве-сельных портов, шлепнули по воде, они все, с двух сторон, быстро и отработанно начали взле-тать на палубу своей триеры. Быстро изыскивая опору ноге на парадосе , все они по очереди, один за другим, вскочили на борт своего пенителя моря, весла коего, уже начинали слаженно пошевеливаться. Кто-то из юношей пельтастов, промахнувшись в движении сорвался в воду. Эх, недотепа! Ему полетел конец. Вцепившегося в него смущенного пельтаста, в четыре руки махом втащили на палубу. И Ламедион, от всей души врезал, ему подзатыльник, не обидно, но вполне чувствительно:
- Внимательнее надо!
Пока тихо, не вкладывая в гребки настоящей силы, под щадящий, разгоняющий добрую греблю, мелодичный напев флейты аулета, шевелили веслами их эреты. Кричать и звать отдать всю силу гребле, флейте еще далеко не время. Надо осторожненько размиминая эретов, вывес-ти их на средний темп гребли. Но аулет потому и офицер на корабле, что все эти премудрости и таинства заучил давно и накрепко. Пожалуй, тогда еще, когда проект под именем Ламедион лишь обдумывался еще его родителями. А, может, и того ранее!
Но все уже заняли свои места, пора им было разогреваться, мало, что ли, тренировались этими днями? И аулет, словно по запросу дал несколько больший ритм, все еще ведя его ниже обычных ходов, но уже близко, ибо, видел Ламедион как их триерах Плистарх и, словно при-росший к руспелю на корме, кибернет, обменялись быстрыми взглядами, сопровождая этот об-мен своеобразной мимикой. Сколько таких быстрых обменов видел он этими днями, осознав, что эти двое понимают друг друга даже не с полуслова, или полуфразы, а с подмигивания, с полувзгляда, с кивка и плевка. Даже с цыканья зубом и наморщенной брови. Надо было ждать добавки хода и того, что кибернет начнет ставить триеру на указываемое ему с флагмана место в строю. А с берега всем им грустно и выжидающе махали руками и платками их близкие, те кого им выпало сегодня, заслоняя собою, защищать. Женщины дети, старики со слезами на гла-зах, провожали в близкий бой своих братьев, сыновей, мужей, внуков, отцов и дедов. И много-кратно отраженное окрестными скалами, звучит доброе пожелание близких, своим защитни-кам:
Эвплойя!
Все смешались в этом бою, ибо не было, наверное, афинянина, имевшего возможность двигаться, и оставшегося на берегу. Даже однорукие примерялись к дротикам и брали в руки пращи. С луком им понятное дело не справиться, там обе клешни потребны, а вот с пращей, так и вполне может быть! И долгая сивая борода не была редкостью на палубах греческих триер. Им очень надо было победить, просто очень!
И они запели! Песня ширилась несясь и разрастаясь от головных кораблей. говорила и рассказывала, выводимая сильными мужскими голосами о любви к Родине и о ненависти к ее врагам. Что этим грекам было до разногласий и склок их начальников? У них был враг, персы, его они ненавидели. А в каждом греке, хотели они видеть друга и соратника. Разумно ли будет их за это винить? Думаю, нет!
А новенькая триера Плистарха, следуя командам флагмана, как раз и выходила в первый ряд. Честь, конечно, да еще и какая! Но ведь и опасность-то нешуточная. Пока Ламедион быст-ро раскидывал своих пельтастов по палубе, предлагая им прикрываться кому щитом-гоплоном, висевшем на борту, кому фальшбортом, в том месте, где его подпирает стойка и где его при-крытие основательнее, даже и от дротика защитит. А кому и за мачтой хорониться, от мета-тельных средств противника, высматривая себе объект воздействия и выцеливая его до выстре-ла. И именно он, подозвав Неокла, вручил ему для раздачи среди его гоплитов четыре десятка дротиков. И под одобрительным взглядом Пдистарха быстро объяснил тому, что ему надлежит делать. Оно ведь и правда, абордаж в таком бое, какой предполагался сегодня – вещь весьма и весьма маловероятная. А вот добрые метатели дротиков, а у греков это нехитрое дело знал практически каждый, свои снаряды в близящихся персов запустить, наверное, успеют. И, мо-жет быть, нанесут какой-то вред. Вред, наверное, небольшой. Но в бою всякий вред врагу – на радость другу! И быстро, не слишком выбирая слова, некогда бо! – поясил парню тактику, ка-кую ему надлежит пользовать, указывая и рукой и лицом и глазами, как, где и когда тому раз-местить его метателей. Будет у них дело в бою, как у гоплитов, нет ли? – то ему было напрочь неведомо, как неведомо это было до боя и куда более опытному и битому в водных баталиях, Плистарху, и другим опытным морякам. А вот как пельтастам, так и наверное, даже! Они ведь только еще подходили на траверз гавани Амбелаки, глядя, как там выстроились уже триеры ме-гарцев и эгинцев.
И именно в этот самый момент мимо острой оконечности мыса Киносура понесло первые три большие триеры персов. Разведчики? Да, разведчики! Они, не убавляя хода, обходили мыс, разгоняясь на виду у греков.
Далеконько они оторвались от своих, прикинули Плистарх с кибернетом и триерарх под-скочив к трапу на гребную палубу крикнул нечто аулету и келейсту. В следующий момент флейта, дрогнув тоном, дала новый ритм, намного более быстрый и агрессивный. Прямо на гла-зах набирая ход, их триера вышла из рядов греческого флота и еще с двумя триерами пошла встречь персидским кораблям. Так, они сегодня выступят в авангарде сражения.
Уплотнившийся воздух свистнул в ушах у всех, кто пребывал на палубе и у Ламедиона с Неоклом, разумеется, тоже. Ламедион, не выдержав, крикнул кибернету:
- Что мы делаем? Почему нарушили строй?
Кибернет, показав глазами на вернувшегося на свое место Плистарха, мотнул по-бычьи головой в сторону сильно вырвавшихся вперед персов. Те тоже шли славным ходом, неся большой белый бурун, над обтекаемым водой эмболоном , не слишком и нервничая по пово-ду того, что они идут намного впереди всех. Чего ж и нервничать? Они ж не в строй всех гре-ков так вот группой в три корабля нацелились, самоубийц тут нет, они собрались разобраться по быстрому с этими вот тремя, что маячат у них перед глазами. Потом же, наверное, намерены дозволить своему флоту догнать корабли разведки, включив их в свой строй. И идти уже даль-ше общим фронтом. То же намеревались проделать и греки, успев все сотворить, еще до при-хода основных сил как той, так и другой стороны. Тем более, что один из этих трех кораблей-триер, как думал Плистарх, должен был, отделившись от своих собратьев, сбегать проверить бухту Амбелаки. Что он там мог бы обнаружить? – хорошо понимали все греки. Ни единому из них этого не требовалось пояснять. Дать персам рассмотреть свою фланговую засаду до време-ни было бы большой и непоправимой глупостью. Допускать такую, греки и не хотели, и никак не могли сразу! Не было у них такого запаса сил и превосходства над врагом, чтобы рассчиты-вать на победу, творя исключительно благоглупости. Все его эпибаты , расставленные по местам, таились, кто за фальбортом, кто под носовым срезом катастромы, не закрывавшей пол-ностью носовую оконечность их триеры, оставляя там места для швартовочной команды и для пельтастов в бою. Впрочем, в качестве пельтастов, там таились те же матросы, вооруженные дротиками и пращами. Они-то все потайные места под катастромой и за ее срезом уж совер-шенно точно ведали даже и на ощупь. Вот им там и позицию держать способно!
Они явно намеревались опробовать на персах дейкплос , это когда атакующий корабль идет на контркурсе, почти касаясь борта атакуемого по инерции, намеренно втянув на самом подходе, весла на борту, обращенном к противнику. Если тот замешкается втянуть весла, их повезет переломать огромной тяжестью встречного корабля, перекалечив заодно и гребцов противника. А потом, уйдя на короткую циркуляцию и, исполнив полный поворот, ввиду вре-менно неспособного строго последовательно передвигаться противника, всадить ему в борт свой эмболон. Да не просто всадить, а засадить под углом, с разгона, чтобы проломить дыру побольше. И тут же, напрягая все силы гребцов рвануть обратно, добывая свой эмболон назад. А то ведь так можно и вместе с противником, если он достаточно противный и сумел намертво защемить твой эмболон в своем борту, пойти ко дну. И никто не пожалеет, самому надо быть порасторопнее! Да и когда даже повезло пройтись днищем и бортами по веслам встречного ко-рабля, тот не враз лишился хода. У них, вон, в проходе меж рядами гребцов, под беговым тра-пом, лежат, сложенные в образцовом порядке запасные весла на полную смену. Надо полагать, и у персов все обстоит именно так же и никак иначе. Там ведь едва не на треть те же греки на судах, или еще более опытные финикийцы и египтяне. Вот так и получается, ты, только что, успешно свершив первый акт дейкплоса, радостно побежал в циркуляцию, гребя-табаня на раз-ных бортах и готовясь к потрясению таранного удара, а в гребной палубе корабля противника царит отчаянная суета. Там мечась в поту и мыле, норовят побыстрее заменить сломанные вес-ла. Ругаются, кричат, наставляют друг другу синяки, порхающими в воздухе лопастями весел, выворачивают челюсти и бодро выносят глаза. Ах, как они суетятся и как же они там спешат, хотя полностью таранный удар предотвратить уже достаточно сложно. На дейкплосе они, поте-ряв слишком много весел, не успели сами лечь в циркуляцию, выискивая своим эмблоном борт противника. Ищут только их борт, твердо рассчитывая его найти и прободеть тараном. Они ни-кого не ищут, перемещаясь по инерции и слегка доворачивая за счет гребли одной стороной. Им остается сильно рассчитывать на то, что только что вставленными в весельные порты вес-лами, им всем своим многолюдством удастся, упершись в неумолимо выгнутый нос корабля-противника, смягчить удар его эмболона в их подводный борт. Или перевести этот удар в скользящий, не проламывающий крепкие доски корабельной обшивки. Лучше бы всего совсем отвести его от своего борта! Но это получается так редко, право, что рассчитывать на такой ус-пех разумному человеку, а не какому-то несчастному сопляку-оптимисту, никак не приходится! Хотя стремиться к этому все-таки надо!
Плистарх выводил свою триеру точнехонько на контркурс левофланговому кораблю пер-сов. Но тот, поняв, разумеется, намерение противника, у персов на кораблях ходят далеко не дети малые, только что выползшие из пеленок, а вполне справные моряки, начал четко отвора-чивать. Забирая еще правее и норовя ворваться в бухту Амбелаки, где ему уж и совсем точно, делать было абсолютно нечего! Но Плистарх как раз и славился среди греческих триерархов своей великолепной гибкостью. Он не пытается на сближении, обходя перса из-за его маневра еще глубже, перевести весь бой в описывание бесконечных циркуляций, дожидаясь оплошно-стей друг от друга. Что часто, кстати, заканчивалось и простецким лобовым столкновением су-дов. Грекам, имевшим в разы меньше кораблей, чем персы, таких исходов следовало всячески избегать. Отдаватиь свои суда так дешево они попросту не имели ни прива, ни возможности. Иначе скоро им оказалось бы совсем не на чем воевать с персами, и их борьба стала бы тщет-ной!
Хитрый и лукавый триерарх просто сменил борт встречного перса, каковой намеревался атаковать, быстро переложившись с внешнего для их строя правого борта, на левый, внутрен-ний. Маневр был рискованный, ибо свой дейкплос Плистарх намеревался совершать в пределах досягаемости других кораблей передовой группы, которые, казалось бы, могли, слегка довер-нув, разыскать его борт своими эмболонами и качественно его продырявить. Однако не на-столько прост был опытный и битый греческие триерарх, чья морская юность прошла еще в схватках с яростными эгинскими пиратами. У кого, видят все боги сразу, а в особенности боро-датый Посейдон, и сегодня есть еще чему поучиться! А уж в те-то едва не мифические времена, так и подавно!
Ведь персы двух других передовых кораблей, пробуя атаковать его, неизбежно подстави-ли бы свои борта двум другим греческим кораблям. Именно этим и различаются действия оди-ночных судов в бою, от действий их в составе больших, либо малых эскадр. Завидев маневр греческого триерарха, персы на него никак не отреагировали, продолжая держать прежний курс. Маневр показался им вполне для них выгодным и приемлемым. И уже через несколько десятков ударов сердца, когда Ламедион успел перегнать всех своих пельтастов с левого борта на правый, ибо с левого у них не намечалось никаких целей, он услышал яростный свисток флейты и грохот резко и одновременно втаскиваемых в порты весел в добрые 9 – 10 локтей длины. Слегка подворачиваемая рлями на ходу, их триера вынеслась по инерции своим правым бортом, к правому борту противника. Те, все еще не осознавшие, кажется, того, что коварный их противник, не втягиваясь в точное и долгое маневрирование на «правильный», подходящий для его атаки борт, попросту атаковал «неправильный», не подходящий.
Несколько излишне поздно реванул рожок в гребной палубе этого финикийца. По тому, что гребцами там правили гнусноватые сигналы рога, греки поняли, что судьба им послала на-встречу именно финикийский корабль. Их практика – в рог гундеть! Ну что же, тем хуже для них! Разумеется, убрать все весла этого борта, так запоздав с реакцией, на маневр грека, фини-кийцы не успели. И вскоре под почти плоским днищем греческой триеры смачно захрустели, ломаемые наподобие сухих прутьев, весла персов. А из портов гребной палубы финикийской триеры до греков донесло сплошную какофонию криков боли, ругани и площадной брани. Там, снесенные уларами рукоятий переломанных греческой триерой весел, слетали со своих банок гребцы финикийца, ломая себе руки и ноги. Сворачивая шеи и разбивая вдрызг и в кровавую пену носы и лбы. Челюсти, черепа и ребра им переломали рукояти собственных весел, словно взбесившиеся у них в руках.
Греки же, проносясь мимо финикийца, осыпали его своими снарядами, меча свои копья не столько по эпибатам, точно так же, как и у них самих, сосредоточенных в пределах катастромы и оставшейся ею неприкрытой носовой и кормовой оконечностями, сколько по весельным пор-там противника. Поразить как можно больше его гребцов – вот главная задача эпибатов-греков. И Ламедион, азартно и настырно, как и все они, всаживал стрелу за стрелой в порты, рассчиты-вая, что там, в суете и гомонящем на все голоса, многолюдье, они сыщут свои жертвы сами. Он отвлекся только раз, когда под его ногами, под катастромой, снова взвизгнула флейта, подавая сигнал выдвигать весла, укрепляя их в уключинах. Отвлекшись от метания стрел в порты, он наложил на тетиву очередную стрелу и успев мгновенно уловить откровенно напуганный взгляд кибернета противника, всадил ему в бледное лицо свою стрелу. Стрелять на таких дис-танциях весело и бесхлопотно. Все, что ни бросишь, летит прямиком в цель. И никаких упреж-дений и доворотов. Лафа! А Плистарх, все видящий и понимающий, скомандовав своему ки-бернету поворот и укладку в циркуляцию на их левый борт, одобряюще показал Ламедиону большой палец. Молодец, парнище! Нужного гаврика уложил! Сегодня он добрый, не то, что было давеча, на изнуряющих и надоедливых тренировках. Тогда от него слова доброго было никак не услыхать! А финикиец, задрав в последней молитве своему Ваалу  иссиня черную окладистую и густую бородищу, благополучно кончался, бросив румпель и оставив триеру без управления. Хорош выстрел, порадовал Ламедион своих, ох, порадовал! Едва миновав своим миделем  объемистый ахтеркастль  финикийца, их триера ушла, в еще ранее планируемый Плистархом, циркуляционный заплыв. На внешнем для циркуляции борту, гребцы трудились в поте лица своего, толкая корабль вперед. Тогда как на внутреннем, скрипя зубами, изо всех сил, упилались ими в воду, табаня. Главные силы персидского флота, уже хорошо обозначились сквозь утреннюю дымку, им следовало поспешать. И циркуляцию совершать не просто скупо, экономя дистанцию, а жадно и агрессивно. Не сильно интересуясь происходящим вокруг, Ла-медион видел, что за счет того, что их левый борт усиленно табанил всеми веслами, а правый греб в самом бешенном ритме, на какой способна была их флейта, их триера норовила развер-нуться, едва не переламываясь в киле. Да и рулевые весла были их кибернетом отчаянно поло-жены на борт до полнейшего упора. Он навалился на румпель всем своим телом, отрабатывая этот маневр.
И греческая триера мигом оказала одно из своих главнейших преимуществ, развернув-шись буквально на пятачке, прямо-таки на носовом платке. Снова отчаянный взвизг флейты, знал Ламедион, наслушавшись их в дни тренировок, научилось-таки ухо их выделять, он ука-зывал снова грести одинаково яростно и ходко с обоих бортов. И повела флейта не просто ритм, а ритм полета, призывая гребцов разогнать триеру до полного хода, на какой оная была способна. Недаром же аулет на греческих боевых кораблях – тоже офицер – все он ведает и все разумеет! Не прошло и трех десятков ударов сердца, как они сунулись своим эмболоном к бор-ту все еще почти беспомощной финикийский триеры. Три десятка весел, высунувшиеся из пор-тов, что ближе к корме судна, им не помеха. Подойдя полным ходом к борту финикийца, под акомпанимент хруста снова ломаемых весел, триера Плистарха вставила свой таран в подвод-ный борт вражеской триеры, подойдя к нему несколько наискось. Ламедион с Неоклом, свист-нув, каждый своих, разом расхватав багры, сложенные вдоль фальшборта, рванулись к носу своей триеры. Этакие выходы они ведь тоже отрабатывали. Они еще бежали, все же их триера добрых полсотни шагов в длину, когда пронзительный свист Плистарха бросил их плашмя на палубу, еще до того, как их разум им подсказал, что сейчас случиться таран. Это они тоже до полного автоматизма отрабатывали тренируясь. Устоять на ногах при таране сложно и возмож-но, только если очень всерьез держишься за что-нибудь и не собираешься это что-нибудь от-пускать. А еще лучше опереться на что-то почти всем телом. Тогда устоишь. Потому и принято было у греков просто бросаться на палубу плашмя. И только потом, после тарана вскакивать, продолжая делать то, что сделать ты себе положил. Они расслышали громкий треск, ломаемого чужого корпуса впереди, и их поволокло чутка по палубе инерцией. Потом, вскочив, они снова бросились вперед, слыша как внизу, на гребной палубе, под их ногами, очень спешно переса-живаются гребцы, ругаясь на все известные им лады, чтобы быстро грести в обратном направ-лении. Кто-то, как это всегда водится в таких случаях, орал, зашибившись едва ли не насмерть. Обычное дело! Не все же и не всегда одинаково внимательны. Кто-то, разинув клюв до упора, прошляпил свой момент – вот и получил по полной программе в крупной и мелкой монете. Плистарх говаривал ему, что такое случается каждый раз, это привычно и обычно! И никого всерьез не волновала судьба таких вот недотеп. Недотепа должен либо быстро стать нормаль-ным мужчиной, перестав быть недотепой, либо умереть, так им и оставшись навсегда! Третьего ему не дано! Когда они, подбежав на бак судна, уперлись баграми в борт чужака, гребцы уже гребли внизу, мощно и отчаянно, вырывая свое судно из корпуса чужого корабля. Навалились и они со всей доступной им дурью, помогая своими мускульными усилиями, эретам на гребной палубе. Обстреливать их было некому. Оно ж и понятно! При таком-то реве забортной воды под ногами и под катастромой, всем стрелкам на финикийце встало решительно не до них. Сле-довало спасать свои жизни, поскольку все они оказались внезапно под угрозой. Где уж тут за-ботиться об отнятии жизней чужих. Помниться, вначале их тренировок, он спросил у Плистар-ха как может потонуть судно, оно ж деревянное?
Тот, смеясь, ответил, а вот наполниться лоханка водой, да и свой вес у нее не детской, что ты ей тогда прикажешь делать!? Только тонуть, всенепременно и обязательно! О делах и от-крытиях Архимедовых никто из них еще не знал, конечно, случиться это много позже. Но что случается, когда даже и деревянная лоханка набирает воду, знали они точно и без каких-нибудь иллюзий. Оставить свой эмболон, застрявшим в борту врага, было чревато собственной гибе-лью, когда корабль-мертвец утопит того, кто нанес ему смертельную рану. Такое ведь тоже случалось ранее и не раз. Случиться и в этом сражении. И тоже не раз и не два. Но начинать свой бранный труд с этого им совсем не хотелось. Хотя и понимали они, что вперед на разведку персы не отправили бы худшие суда и худших моряков. А вот лучших, так и вполне способно!
Их «Психея» ощутимо подавалась назад, а Плистарх, недолго думая, назвал свою триеру именем своей жены, заявив экипажу, что его Психея – баба удачливая и терпеливая. И оба эти качества были в их деле совсем немаловажны. Они совместными усилиями, напрягаясь до красных кругов в глазах, на багровом фоне, вырвали-таки свой таран и снова дали полный впе-ред, удирая к своему флоту. Персы, вся огромная масса их флота, сопящая многими тысячами носопырок их гребцов, рвущих весла на своих банках, была уже совсем рядом, шумно хрипя на выдохах им в спину. Следовало быстренько уходить к своим, первую кровь они взяли малой своей. Лишь один матрос погиб и один гребец покалечился. Его парни оказались все живы, лишь двое понаставили себе блямб на физиономии при таране. Ну, это дело не самое страшное – переживут. А девушки их за эти блямбы только крепче любить станут. Все ж не в дурной и пьяной драке за баб визгливых получены, а в бою за Родину! Есть разница? Еще одна греческая триера, чуть опережая корабль Плистарха, торопиласть к своим. А там, откуда они отходили, три персидских триеры и все, что характерно, финикийцы, тонули. Одна греческая триера все еще бурно дергала веслами, пытаясь освободить свой застрявший таран из борта, атакованного ею финикийца. Тот, будучи убит греческим кораблем и сам превратился в убийцу, утаскивая своего палача вслед за собою, под воду. Кажется, тем грекам остаеся лишь прыгать за борт и искать спасения на Саламине. Итак, бой они начали очень удачно, отдав за трех персов, или финикийцев, все равно над ними довлеет верховная власть царя царей из династии Ахемени-дов, одного своего. Жаль конечно, что «Андромаха» Атрокла уйти не смогла, но и что уж тут поделаешь? Кто не успел – тот опоздал! Этот извечный закон жизни, как нигде более справед-лив. Знать бы им, что на среднем корабле этой троицы, бежал посмотреть что там и как, сам Прексасп, сын Аспафина, один из самых опытных персов-флотоводцев. Тот на кого сам Ксеркс надеялся, как на каменную стену.
Досадуя, что нет у него никаких данных о состоянии пролива, куда его послали вести бой с этими бешенными европейскими греками, он намеренно вышел вместе с авангардом, не больно веря в то, что греки им никакой каверзы там не удумали. А вот добрая практика военно-го кораблевождения учила неглупого моряка Прексаспа, что битвы выигрываются в море, фло-тами победителей, а проигрываются еще до боя, флотоводцами побежденных. И из этого пра-вила, он как-то слыхал прежде, нет никаких исключений. Вот и картело неглупому персу фини-кийского происхождения, посмотреть своими очами, что там будет и как. Он совсем не соби-рался устраивать там скачки и ристалтище, он просто собирался посмотреть втихую и выско-чить назад, составив себе окончательное мнение, как ему поступить. Но – не вышло! В предут-ренней дымке, греков, положивших свои мачты, еще накануне битвы, рассмотреть не смогли даже самые глазастые из его впередсмотрящих. Несущиеся им навстречу три афинские триеры, они рассмотрели уже слишком поздно, когда уклониться от боя было совсем невозможно. Оно ж и не мудрено! Греки выдвигались с запада, с той стороны в какую уползавла ночная темень, а они рвались в пролив с востока, имея за спиной светлый солнечный свет. Но еще не светя в гла-за грекам-кибернетам и не слепя их. Хотя именно в это время дымка начала приподниматься над морем и его впередсмотрящие рассмотрели по левому борту в большой бухте у самого подножия города Саламина, что-то с полсотни кораблей. И до Прексаспа дошло, что врываться в пролив, идя ровными шеренгами, как это решили его коллеги по командованию флотом, свод-ный брат царя царей Ариабагн и Мегабаз, сын Мегабата, чревато невероятно опасной ловуш-кой. Он бы, на месте греков, попер бы сначала вперед. И немедленно начинал бы отступать ввиду самых первых рядов персидских судов, заманивая весь их флот в пролив. И всерьез ата-ковал бы на траверзе мыса Каматеро, устроив там нехилую свалку. А когда завяжется бой, и всем станет не до наблюдения за ситуацией, атаковал бы во фланг именно из этой бухты.  Судя по всему, они так и собираются сделать. Но если дымка вставала над бухтой Амбелаки, сделав видимыми те полсотни кораблей греков, то над морем она была еще действенна, мешая обзору. Поэтому, три греческие триеры, несущиеся им встречь, финикийцы на службе у персов, заме-тили слишком поздно. Уже не было никакой возможности уклониться от схватки с ними, про-сто дав задний ход.
Их явственно догнали бы, поскольку реверс потребовал бы времени на пересадку гребцов, на остановку прежнего хода и развитие хода назад. Приходилось принимать бой. Адмирал ко-мандовал своей триерой несколько точнее остальных командиров и, несмотря на большую ма-невренность плоскодонных греческих триер, сумел не позволить грекам чисто потопить его ко-рабль. Греческая триера защемила свой эмболон в пробитом борту его «Гордого сына Ваала». Но ни он, ни греки уйти уже не могли никуда, а уже можно было видеть сквозь дымку, что весь флот персов огибает мыс Киносура, врываясь в опасный пролив. Они все еще воевали с грека-ми триеры, проломившей им борт, сильно кренясь и заставляя греческую триеру погружать в воду свой нос. С обеих сторон по врагам летели стрелы и пращные пули, копья и дротики. Его воины абордажной команды, перебравшись на греческое судно, сцепились там в бою, с прегра-дившими им путь гоплитами. Но опытный моряк и военный Прексасп уже понял, что все это зря. Ни персидский флот к ним не успеет, ни греческий, чьи корабли под звуки суровой и гроз-ной песни, исполняемой, пожалуй, всеми греками, обходя мыс Каматеро, уже прорисовывались сквозь приподнимающуюся выше дымку. Мегабаз, помнил он, шел в первом ряду атакующего флота царя царей, а принц Ариабагн находился на замыкающих кораблях. Но увидит ли Мега-баз корабли засады? Прексасп в этом очень и очень сильно сомневался. Это они, идя в развед-ку, вели постоянный обзор во все стороны и обо всем внезапно обнаруженном ему доносили в обязательном порядке, сразу же без какой-нибудь задержки. Да и команды кораблей, шедших с ним в разведку, были отборные, те с которыми он любил ходить прежде, зная их и где-то даже любя!
А Мегабазу выбирать не из чего. воевать ему приходиться с тем, что есть. Да и те, кто идут в разведку, всегда насторожены, всегда напряжены. Чего не скажешь об остальных кораб-лях и их командах. Они-то идут в большой группе, ощущая слитное движение за своей спиной, всю его мощь и необратимость. Вот эта мощь их и несет, толкая вперед, как на крыльях.
Чего им излиха бошками крутить? Еще отвалятся! А ведь очень велика вероятность, что не заметят моряки основных сил флота, греческие корабли в бухте Амбелаки и не доложат об этом вовремя Мегабазу. А и доложат, так, наверное тогда, когда уже будет окончательно позд-но! На тонкого играют греки, на очень тонкого! Да и как они там, собственно, захотят. Его «Гордый сын Ваала» уже, считай, лежит на левом борту. Пора озаботиться своим выживанием. Как это часто бывает, многие моряки плавают не очень хорошо, вот и команда «Гордого сына Ваала» металась по палубе в отчаянии, поскольку обнаружилось, что более половины гребцов и моряков плавать просто не умеют совсем. Ни лодок, ни спасательных шлюпок на кораблях не было и в заводе. Спасаться не умеющим плавать, предстояло при помощи подручных средств, если таковые найдутся. И своей собственной тренированности и физической силы.
Прексасп, в отличие от многих своих моряков, плавал прекрасно. Он разделся, сняв преж-де всего чешуйчатый броневой нагрудник, в воде он мог стать той еще гирей. Сбросил он и свои великолепные одеяния, оставшись в одних шальварах самого легкого полотна. И четко, ласточкой прыгнул в воду с наклонившегося к ней левого борта своей триеры. Он уверенно по-плыл к Саламину. Греки, понятное дело, возьмут в плен. Ну и что? Плен не смерть! Когда-нибудь он да закончится, и Прексасп, очень может быть, вернется домой, к своей семье! Он был богат детьми, имея трех сыновей и дочку. Ему было для кого жить и для чего стараться. Его, к тому же, могли ведь и выкупить, сокращая плен и Рабство! На таких как он даже и клей-ма рабского не ставят, спрашивая за это прибавку в выкупе. Еще на борту «Гордого сына Ваа-ла», он избрал себе ориентиром одну из приметных скал мыса Каматеро. До нее было, пожалуй, ближе, чем до многих иных удобных мест высадки. А каково это, уставшему после очень дол-гого заплыва человеку, карабкаться на скользкую и крутую скалу? – Прексасп прекрасно пом-нил со своего мокроштанного детства. До намеченной им скалы было всего, наверное, 11 – 12 стадий, тогда как до, казалось бы, куда более безопасного для персов, удобного места на мысе Киносура, плыть довелось бы добрых 17 – 20 стадий. Разница для его сорока пяти лет не слиш-ком и существенная. Но и плавать-то ему уже, наверное, лет двадцать не доводилось, ни на длинные, ни на короткие дистанции. Не было такой нужды. Потому он и взял ориентир на мыс Каматеро, тем более, что скалы его были выше и, наверное, гораздо лучше виднелись с воды. А уж как она может поменять вид избранного им ориентира, Прексаспу рассказывать было со-вершенно незачем. Все тот же опыт, вынесенный из все того же мокроштанного детства, не да-вал ему расслабиться в этом отношении. Голов на воде было довольно таки много. Спасались команды их обеих триер и тех двух кораблей, какие греки потопили чисто. И большинство из них выбрало более короткий путь на Каматеро. Оглянувшись, флотоводец увидел, что дымка уже изрядно поднялась над проливом, нисколько не прикрывая собой персидские корабли длинной шеренгой вывернувшие из-за Киносуры. Уже завершившие свои вокальные упражне-ния, греки, явственно тормозили ход своих триер, отчаянно табаня. Все именно так, как ему и подумалось, когда он узнал о тех 50 кораблях, что нависают над левым флангом, рвущегося в пролив персидского флота. Персы же, завидев, начавших уходить кормой вперед, греков, резко воспряли духом, решив, что бой ими уже выигран, еще и до самого сражения. Взлетели в воз-дух и ударили резко весла, бросая корабли вперед. Свистнул воздух победного преследования в ушах всех обитателей катастром на кораблях персидского флота. Сладко замлели сердца. От-кровенно радуясь и торжествуя, персы рванулись вперед, сразу же смешав свои ряды…
Несчастные придурки, вздохнул Прексасп, отвернувшись от пролива и далее целясь на выбранный им ориентир-скалу на мысе Каматеро. Конечно, оставаясь на месте крушения «Гор-дого сына Ваала», он мог бы дождаться и своих кораблей, проходящих мимо точки их послед-него боя. Да только вот что в этом толку? Корабли, идущие в бой просто не смогут лечь в дрейф, чтобы подбирать своих моряков, даже если будут знать, что среди них сам Прексасп, сын Аспафина, любимейший флотоводец царя царей Ксеркса. Это ведь физически невозможно, поскольку сейчас они двигаются единым порывом в составе единого целого – флота царя ца-рей. И остановиться они способны тоже сразу всем флотом, не более того, но и не менее же! А сделать это, ведал опытнейший моряк Прексасп не то что сложно, а невероятно сложно! И он только усилил свои старания в этом заплыве, радостно видя, как приближался ориентир, из-бранный им на Каматеро…
«Психея» летела на всех веслах навстречу всему своему флоту, забирая так, чтобы обойти его левый, обращенный к материковому берегу, фланг, развернувшись в тылу своего флота. Фемистокл не считал нужным скрывать от своих командиров кораблей план боя с персами. Он ведь прекрасно понимал, что ничем не рискует. Даже если кто-нибудь из них попадет в плен перед боем. Что успеют сделать персы? Пальчиком погрозить? Не шали, мол, мальчик! Разве что! Выигрывалась же такой осведомленностью, бесподобная инициатива командтроав кораб-лей, чьи действия подчинялись одновременно жесткой логике всеобщей операции всего флота. Неокл и Ламедион знали этот план тоже от Фемистокла, просто общаясь с ним за семейным столом, наслушались. Ламедион хотя и не принадлежал к его семье кровно, после их с Неок-лом, старшим сыном Фемистокла, одиссеи, в оставленных греками Афинах, был принят в се-мью Фемистокла и Архипы на правах еще одного сына. Пусть даже и приемного. Именно они, одни из немногих на их корабле, и понимали смысл маневра Плистарха, бросившегося к левому флангу линии греческих триер. Скоро греки остановят свое сближение с персами, начав отсту-пать перед наваливающимся на них флотом шахиншаха. До этого поворотного момента им, с их «Психеей», следует успеть проскользнуть мимо крайних кораблей левого фланга и на всех веслах уходить назад. Они знали, что крайним рубежом отступления греческого флота, станет на его правом фланге рубеж острова  Айгиос Геогиос, а на левом – небольшой риф и островок со стороны материка и горного массива Перама.
Там куда более многочисленному и сильному персидскому флоту никак не получится ох-ватить фланги греков, твердо и надежно опирающиеся на скалистые острова. А и сам он ока-жется, со своей, куда более чувствительной к мелям и рифам, большей, чем у греков осадкой, в акватории пролива, богатого этими творениями природы. И не сможет там надлежащим обра-зом маневрировать. А ведь атакующий персидский флот будет по-прежнему регулярно и не-прерывно вбрасывать все новые и новые корабли сюда в пролив. Его-то никто не остановит. Образуется вполне добропорядочная свалка. Этого-то грекам и было надо. Именно в этом слу-чае, у их куда более маневренных и вертких кораблей, появятся прекрасные шансы нанести из-рядный урон персидским кораблям. Ведь тем предстоит, с огромным трудом, всего и всех опа-саясь, маневрировать в тесном проливе, дно коего усеяно рифами и мелями, стерегущими дни-ща персидских судов, в ожидании своей законной добычи, да еще и переполненном набивши-мися в него судами.
Молодые люди, затаив дыхание, смотрели, как словно пришпоренная флейтой аулета, их «Психея», норовисто порыскивая, спешила обогнуть уже остановившийся, табаня, в виду пер-сидских кораблей строй греков, что по общей команде поступившей с триеры Фемистокла, но-сившей имя его жены, Архипы, уже пересадил своих гребцов задом-наперед, начав выгребать в обратном направлении. У них, поравнявшихся только с первой шеренгой триер, было свое пре-имущество. Они не тратили время на торможение судов и пересадку эретов. Им не надо было и снова разгонять свои суда. Они просто бежали в своем полном режиме гребли. И бежали за-метно быстрее остальных греческих триер, только-только разгоняющихся. А те бегали быстрее персов. Они не брали на свои корабли никаких припасов, кроме парочки амфор с водой и ви-ном. Зачем им иные припасы? Ведь все, что началось сегодня, сегодня же и закончится. И тем, кто не сможет поесть после боя на берегу, в море будет уже не до обеда. Ибо они сами станут кушаньем, возможно даже деликатесом, для местных рыб и крабов. Корабли персов, пусть и правили ими обычно не персы, да и делали их либо греки, либо финикийцы, либо египтяне, то-же были триерами, хотя и сильно отличались от греческих.
Длина их всех была примерно одинаковой, не превышая 50 шагов. Еще удлинить корабль не позволяля продольная прочность, требоававшая сплошного киля. Но и финикийцы и мало-азиатские и островные греки, и египтяне, делали свои триеры шире и с гораздо большей осад-кой, чем греки европейские. И с острым килем, берущие на борт больше балласта, для своей остойчивости. А, значит, и заведомо намного глубже греческих, сидящие в воде. Иначе они просто не смогли бы ходить морем, а они этто делали весьма и весьма регулярно. Это делало их намного более мореходными, позволяя подчас даже штормовать в открытом море. Европейские же греки предпочитали плавать в сугубом каботаже, норовя при заметном усилении ветра, вы-таскивать свои триеры на берег, не рискуя штормовать в море. А еще сегодня греки, не наме-ренные отходить дальше четверти дня пути от своих баз, преднамеренно обходились без каких-либо припасов, избавившись, тем самым, от излишнего балласта. Это сделало их корабли еще быстрее и еще маневреннее. А вот служащие персам, греки и финикийцы, позволить себе такой роскоши никак не могли. Им обязательно следовало иметь запас припасов на борту, ибо в лю-бой момент приказ царя царей мог бросить их куда угодно. И как знать, будет ли у них время погрузить на борт необходимые припасы, прежде всего, воды  пищи. И от балласта им избав-ляться тоже было не с руки. Ибо их острокилевые суда, намного более остойчивые на волнении в открытом море, должны глубже сидеть в воде. И это при примерно одинаковой высоте над-водного борта с судами греков, каковая определялась, в основном, числом гребных рядов на судне, делала их суда ниже греческих, чем, безусловно, облегчит действие греков-стрелков и метателей. Целиться сверху вниз и проще и выгоднее. Да и удобнее куда, чем наоборот. Вот и у стрелка тоже шансы выжить повышаются.
Наконец, их «Психея», обойдя весь флот, скользнула в часть пролива между островом Ай-гиос Георгиос и мысом Филатури, где уже начинала разворот вторая триера из их бывшего раз-ведывательного отряда. Плистарх тоже не стал понапрасну тратить время, скомандовав поло-жить «Психею» в поворот. Им еще предстояло найти себе место в строю флота и занять его. Никто из них нисколько не думал, что их боевой день на сегодня уже окончен. Они ведь допод-линно знали, что день этот для них, как и для всех других греческих моряков, еще только-только начинался!...

И ГРЯНУЛ БОЙ! То же утро.
Скомандовав своим триерам отступать, Фемистокл видел, что дистанция между их кораб-лями и передними шеренгами персов, резко сокращается. Те, разогнавшись на подходе, шли намного быстрее греков. Да и ход носом вперед, все же менее энергозатратен, чем кормой. Он подозрительно оценивал дистанцию до острова Айгиос Георгиос и до персидских судов. Нет, вроде все правильно и они должны успеть, хотя он и потребовал от своих командиров, задать эретам предельный ритм гребли. Зато, к его огромному удовольствию, в плотных рядах персов, не успевших пройти и половины дистанции между мысами Киносура и Каматеро, уже возникли первые замешательства и совсем даже не маленькие. Три самых правофланговых корабля их флота, гораздо более глубоко сидящие в воде, чем греки, уже успели вспереться своими киле-выми балками на рифы тамошнего мелководья. А в два из них, даже врезались корабли, шед-шие вслед за ними, прежде чем остальные персы, стали их огибать на разносторонних коордо-натах . И первый же корабль, попытавшийся забрать еще ближе к берегу, чем крайний из уже попавших на камни, со всего своего немалого хода, наехал на мель, воткнувшись в нее своим острым килем.
Радостно взревев свое «Эоэ!», греки затабанили всем флотом, останавливая его отход. Да и время им было уже, ибо оба их фланга уже оказались на местах, заранее им назначенных Фе-мистоклом. Наблюдая, как персы все чаще и чаще находят своими килями, подводные камни в водах узкого Саламинского пролива, Фемистокл выжидал. Все это заранее входило в его расче-ты. Он намеревался бросить свои корабли в атаку, когда персы приблизятся к ним всего на три – четыре стадии, чтобы отход назад из пролива стал для них невозможен, буде среди них и окажется некто способный оценить угрозу и понять ее. И главное, могущий остановить и по-ложить на обратный курс всю атакующую махину флота царя царей, с ее совершенно немыс-лимой инерцией.
Им же этого вполне хватит, чтобы разогнать свои гораздо более легкие триеры до потреб-ной скорости, навязав персам скоростную и маневренную борьбу в узостях акватории прости-рающейся между мысом Киносура и островом Айгиос Георгиос. Да еще и без меры запружен-ную большими судами персов. А там и мегарцы с эгинцами, в свой час, во фланг персам ударят от городка Саламина, отсидевшись в бухте Амбелаки.
Биться сегодня грекам с персами предстояло как в театре, поскольку на скалах Саламина, и мыса Каматеро и мыса Киносура, между коими и имел место состояться этот бой, собралось огромное множество афинян, пришедших понаблюдать за битвой, решающей их судьбы. Да и напротив, на горе Эгалеос, примерно на половине пути от подножия до ее вершины, видел Фе-мистокл, сидел некто очень богатый и могущественный, если судить по разноцветной парче и шелку их одеяний, золоту седалищ и обилию вооруженной охраны.
Хоть и занят сверх меры был Фемистокл, ему не потребовалось долго гадать, кто же это такой властный, сумел занять столь удобный наблюдательный пункт, взирая на морской бой из сухопутной безопасности? Да еще и на территории, занятой врагом. Ну конечно же это сам царь царей Ксеркс! Кому и еще там быть? Только у него для такого вполне достанет и власти и самомнения! Он, не сдержавшись, даже помахал рукой царю царей, не сильно, впрочем, рас-считывая, что его приветствие будет им рассмотрено.
Ну что ж! Смотри шахиншах, любуйся и учись, мальчишка! А мы попробуем твой флот сегодня изрядно наказать. И, уловив момент, показавшийся ему наилучшим, Фемистокл послал свои корабли вперед! Какое счастье, что Эврибиад, все правильно понимая, поручил именно ему руководить флотом в этом бою. Ведь он уже далеко не первый раз давал персам тут сраже-ние. В уме, конечно, ибо встретились они с персами здесь впервые. Все эти дни, находясь на Саламине, среди покинувших свой родной город соотечественников, он столько раз прокручи-вал в уме порядок и течение этого сражения, что сейчас мог бы командовать боем, совсем не открывая глаз. Флейты аулетов, на греческих триерах, своими высокими мелодиями, разгоняли быструю греблю, а бродяги-келейсты и их помощники тойхархи заняли свои места у самих гребцов, чтобы помогать тем совершать, все требуемые от них в сражении эволюции, где разъ-ясняя криком, а где и помогая себе ручно, тычком кулака в зубы. Прореи на триерах поспешили сегодня вооружиться кто луками, а кто и пращами. Ибо не только вперед смотреть следовало им, но и врагу максимальный урон наносить было надобно! И пельтасты и гоплиты из кора-бельных эпибатов, распределились большей частью вдоль фальшборта, имея при себе запас пуль и стрел, для пращей и луков первых и метательных дротиков для вторых. Напряглись, держа твердые руки на румпелях кибернеты. Вот уж от твердости их рук и меткости глаза, се-годня будет зависеть очень многое, как для каждого отдельного корабля, так и для всего флота.
И все они только и ждут команды триерарха, быстро сближаясь с флотом персов. Да, для греков бой этот – решающий! Если его не выиграть им – другого уже, скорее всего, не будет. Будет смерть, позор и рабство. Не это ли достаточная мотивация для свершения любых подви-гов? А для персов? Им бы, конечно, тоже очень хотелось бы победить. Тогда бы хотя бы одна цель этого похода, оказалась бы выполненной. Ведь совершенно некому было бы им воспре-пятствовать высадиться на Саламин и предать там всех греков мечу и огню. Уничтожить Афи-ны и афинян – это ведь только первая цель Ксеркса, сформулированная полно и откровенно! А вторая? Пройтись огнем и мечом по Пелопоннесу, стирая с лица земли всех греков, там прожи-вающих. И прежде всего эту яростную и воинственную Спарту, посмевшую, и не один раз да-же, унизить самого царя царей, повелителя величайшей державы Востока! В общем и целом, день сегодня обещал быть очень жарким и в прямом и в переносном смысле.
Возносить царя царей на площадку, где был установлен его походный трон, персы начали, когда дымка над морем было еще абсолютно сплошной, непроглядной. А солнце лишь начина-ло выползать из-за линии горизонта, разбрасывая свои искрящиеся лучи по земле. Восемь очень крепких рабов, под надзором четырех телохранителей, приставленных к ним самим Ар-табаном, пыхтя и покряхтывая, старательно несли царя царей по торной каменистой тропе. Стараясь поменьше качать и перекашивать драгоценные носилки с их таким вельможным гру-зом. Пробили тропу некогда греки, назнамо зачем в незапамятные времена, персы ее, этими днями, лишь облагородали. Дабы не случилось какой ненадобной оказии с носилками шахин-шаха.
Но когда и он сам и сопровождающие его слуги, вельможная свита и охрана взобрались на не слишком большую площадку, на ней все было приготовлено, чтобы смотреть действие, ради коего они и встали сегодня едва свет забрежжил… Но поначалу все это было невозможно. Природа словно задалась целью скрывать от них все происходящее в проливе, держа над ним достаточно плотную дымку. А что бы вы и хотели? Ведь осень на дворе! Только вот ты, именно ты, такой умный! – поди, объясни эту простую и такую, казалось бы, понятную истину, ша-хиншаху! Он ведь на неудобства этакие пошел, сда-то стремясь, лелея надежду насладиться зрелищем боя! А потом, когда разобъснишь, гадай, как он с тобой поступит? То ли на кол вос-садит, приказав кукарекать во всю глотку? То ли в большом котле повелит сварить и раздать по кускам своим собакам? Как тебе больше понравиться? Никак? Ну тогда и молчи в тряпочку! И кланяйся настолько низко, насколько тебе позволяет, твое набитое доброй ествой, чрево! Чем ниже поклонишься, тем больше шансов пережить этот день! Лучше так и земно вовсе! Но вро-де Ахзуромазда смилостивился, наконец, над устроителяими просмотра шахиншахом битвы персидского и  греческого флотов, уже начавших заинтересованно предугадывать, кому из них и какой кол доведется обживать в самом скором будущем. Пронесло их и в прямом и в пере-носном смысле! Дымка, быстро истаивая, с подъемом солнца над горизонтом, полезла кверху, открыв их взорам все немалое поле, вернее, акваторию, где уже совершалась вожделенная бит-ва. Ее волнующее начало было украдено у них природой и коварной дымкой. Их взглядам предстали лишь две гибнущие триеры финикийской выделки и третья, получившая таран в борт от греческой триеры. А  сейчас они благополучно и очень медленно, где-то даже, велича-во, тонули. И еще две греческие триеры-катафракты, спешно шерудя всеми своими веслами сразу, торопливо уходили с места стычки. Скоро стало прекрасно ясно понятно почему: огибая тянущийся к материку острейший ноготь пальца Киносуры, а именно пальцем с когтистым скальным нгтем, мыс и выглядел. Особенно с трехстадийной высоты, на какую забрались сего-дня, в ожидании приятного их глазу зрелища, шахиншах и избранные его приближенные, в пролив, длинным сплошным и цельным организмом, вливался персидский флот. Конечно, этот флот, как и все прочие до и после него, состоял из отдельных кораблей, которые сами собой являли отдельнвые вполне жизнеспсобные организмы, готовые плыть куда прикажут, взяв на борт, что велено.
Только вот выглядело с их высоты это множество двигающихся кораблей, действительно совсем как полноценный и единый организм, не имеющий легко отделяемых составных частей. А с другой стороны выравниваясь и подравниваясь, все еще распевая свою грозную боевую песнь, только-только начинал натекать на линию, продолжающую мыс Каматеро на север, к материку, греческий флот. Видно было, как оба греческих корабля, наверное, это именно они расправились с передовыми кораблями персидского флота, бросились обходить строй своих судов с обоих флангов. А сам флот греков, внезапно затабанил, словно тем стало страшно той огромной силы, что уже стремительно и целееустремленно неслась к ним от Киносуры. Греки и вправду принялись усиленно грести назад, не разворачивая своих судов. Да и попытались бы они разворачиваться в тесном строю. Ох и аварий бы враз тут приключилось бы! Но аварии уже приключались с кораблями его собственного флота. Несколько из них, вроде четыре, на-ткнулись на подводные рифы, распоров на них свои хрупкие днища. И, в темноте, на них нале-тели следующие за ними корабли. Другие, обходя их, пошли дальше. Но не все. Те, что пыта-лись обходить наткнувшиеся на рифы суда, ближе к берегам, сами напоролись, кто на риф, а кто и на мель, остановив продвижение. Спустя еще какое-то время, греки выстроились поперек пролива всем флотом, уперев один свой правый фланг в мыс Каматеро, а левый в маленький риф, размещенный у самого подножия той горы, откуда все это и наблюдали, заинтересованные происходяшим, персы. Флот же царя царей, словно поощряемый мудрою улыбкой своего вла-стелина, словно второе солнце, внештатное, конечно, сиявшей ему с горы Эгалеон, все также слитно и мощно рвался в пролив всей своей немалой массой. Царя царей обеспокоили какие-то корабли, хорошо видимые с их места в самой первой, если идти с востока, бухте, Амбелаки. Он знаком подозвал к себе Арташеза, спросив того:
- А там что за корабли, Арташез?
- Это корабли с острова Эгина, их тридцать, величайший, и корабли Мегары. Тех два-дцать! И всего их пятьдесят!
- А это не опасно, что они нависают над флангом нашего флота?
Поинтересовался шахиншах у одного из своих приближенных. Ну, не у бывшего же раба было ему о том спрашивать! Не слишком разбиравшийся в морских делах придворный, больше преуспевший в потаенных делах дворцовых интриг, нопределенно пожав плесами, сумел лишь ответить:
- Точно не знаю, величайший. Но думаю, что нет. Уж слишком их там мало!
И тогда в очередной раз вспыливший царь царей, вскрикнул вельможам, впадая в привыч-ную для него истерику:
- Так дайте немедленно знать на наши корабли о греках, нависших над их левым флангом!
А те заметались по площадке, хлопая руками по бокам и не зная, что им делать. Дать знать на свои корабли они не могли никак. Слышали они, что моряки в море как-то меж собою об-щаются. Только все моряки и греческие и персидские сейчас были там, внизу, ниже этой пло-щадки на добрые три стадии. Здесь копошились одни лишь сухопутные крысы, да еще и взра-щенные при царском дворе! И никто из них ничего им сообщить не мог. А сами моряки, с обе-их сторон, были заняты увлекательнейшим изо всех человеческих занятий на этой земле – они истребляли друг друга!
Когда персидский флот, пройшел уже середину пути между мысами Каматеро и Киносу-ра, греки снова остановившись на краткое время, затабанив, наверное, снова пересели их эреты на своих банках, меняя направление гребли. И стали быстро набирать ход навстречу персдским судам, продолжавшим выдвигаться им навстречу. Их столконовение в проливе стало уже неиз-бежным.
Персидский властелин оглянулся, разыскивая взглядом, где там Арташез? И, не найдя его, решил, что оттерли того его вельможи подальше от трона. Ничего, после боя он его разыщет и наградит еще раз. А Арташез, посчитав, что шахиншах уже заподозрил его в том, что он принес ему неверные сведения, поспешил воспользоваться тем, что сам царь царей вызвал его прежде из тесной толпы придворных, где каждый мешал изо всех сил каждому, препятствуя, насколько мог, подобраться ближе к повелителю. Он тихо и осторожно прошел цепь телохранителей царя царей, нацеленную стеречь его от любого поползновения снаружи их цепи, но совершенно не готовую задерживать кого-нибудь, идущего с площадки, на которой восседает сам царь царей. Его-таки и не задержали! Мало ли куда величайший мог послать этого урартийца, бывшего греческого раба, которому он вернул его воинское достоинство! Арташез же, отойдя от пло-щадки, где сидел, окруженный вельможами своей империи и охраной царь царей, быстро по-шагал вниз с горы, по дороге, прочищенной и проложенной специально, чтобы суметь по ней вознести царя царей в носилках. Уж ему-то, урартийцу из горной страны Арарата, да не уметь ходить в горах, было бы странно.
Жаль вот только, дорога эта, вела его вдаль от родных армянских гор. Проще всего было их достичь, конечно, оставаясь при Ксерксе. Но это как раз и представлялось Арташезу воисти-ну опасным. Если сегодня все выгорит у Фемистокла, не возжелает ли персидский царь царей, спустить шкуру с вестника, поведавшего о плачевном состоянии греческого флота и разногла-сиях в его руководстве, живьем. Случались, знаете ли, такие преценденты, ранее. Прошлыми днями, он получил у Ксеркса в подарок за свое сообщение тысячу дариков . Щедрый подарок персидского владыки показывал, насколько рад он был сведениям, принесенным Арташезом, и сколь высоко он их оценил. А ведь ему еще доложили позавчера, что греки что-то грузят на свои корабли. И информация Арташеза стала для него уже и совсем бесспорной. Но наблюдали персы, скорее всего, именно отсюда же, с горы Эгалеос, откуда никак не разберешь, что они, греки эти злонамеренные, там делают на самом деле, грузят, или разгружают? Бегают туда, что-то перенося и на корабли и с кораблей. Вот и решили, что грузят афиняне припас на всех, соби-раясь с утра погрузиться с семьями и пойти на прорыв, как и было сообщено им Арташезом за-благовременно. Понимая, что именно этого больше всего хочется их повелителю, персы атаку флота не отложили и не задержали даже. Но ведь царю царей, надо быть, доложат по заверше-нию битвы, что греки шли в нее налегке, предварительно разгрузив свои корабли от всего лиш-него и, прежде всего, конечно, от ненужного им в этом бою, припаса. А кто ж его знает, Ксер-кса того? Он ведь вроде и не настолько глуп, особенно если вдумчиво всмотреться в его про-филь! Мало ли, дойдет до него – обманули! Что тогда? Кто принес вести? Арташез, урартиец? А подать сюда Арташеза и спустить с него шкуру чулком! И ведь спустят, умельцев у него полным-полно! Конечно, хотелось Арташезу в родные горы. Еще как хотелось! С этими день-гами, какими одарил его Ксеркс, он бы там женился, завел семью, детишек. Прикупил бы себе торговлишку и основал бы совсем иной род, чем тот, в каком он сам родился! Не селянский, от земли, а купеческий! Жизнь у тех вроде посытее, детишек бы наплодил побольше. Так и жил бы! Задержаться в гадюшнике персидского двора? Такой мысли у него и не возникало никогда! Покончить жизнь самоубийством, можно сыскать способ и проще! Были бы при Ксерксе кон-ные, или хотя бы пешие, армяне-уратийцы, он сразу же прибился бы к ним. С ними бы и ушел на родину. Но тех увел в Фокиду Мардоний и когда они будут назад, никто не сообщал. А стать после возможного поражения персидского флота разыскиваемым царем царей, чтобы вымес-тить на ком-то свою злобу, Артошезу совсем не улыбалось.
Да и чего ему искать, наконец, в Урарту. Родных нет, друзей за эти десять лет, наверное, уже не осталось никого. Так не лучше ли остаться в Греции. Фемистокл, буде, переживет он сегодняшнее сражение, своего обещания дать волю не позабудет. Не водилось за ним такого низменного качества никогда! Свободу даст и полноправное гражданство афинское, надо пола-гать, тоже. И тоже можно жениться и положить начало новому роду. Скорее всего, ксати, тоже торговому. К этому делу Арташез всегда чувствовал склонность. Не зря же именно его всегда отправляли на рынок за покупками, еще в бытность его в отчем доме. Он лучше других торго-вался. Тогда что? Надо искать путь к грекам. Выросший на берегу прекрасного соленого озера Ван , Арташез плавать умел великолепно. И точно знал, что до Саламина доплывет запросто, хоть днем, хоть ночью. Даже не рискуя потерять свое золото. Надо только выйти к той стороне подошвы горы Эгалеос, что зовется Перама и выправиться плыть на Саламин.
Принятое решение приободрило бывшего раба и он продолжил свой спуск, все более и более решительно забирая к морю.
А в проливе у Фемистокла, стоявшего на месте триерарха «Архипы», свистнуло в ушах ветром встречного движения на персов и корабли враждующих флотов, сошлись на встречных курсах примерно там, где и ожидали этого греки. Так чтобы и их и персидские корабли перед-них линий, на траверзе  имели крайнюю оконечность мыса Каматеро. И греки, и персы, пове-ли себя крайне агрессивно, пытаясь, довернув со встречного разгона, ударить своими эмболо-нами в борты противника и подставляясь при этом сами под чужие эмболоны. Впереди возник страшенный затор из многих судов, подбивших друг друга. Там трещали борта, Невероятно громко орали, сражаясь между собой, люди. Эреты до кровавой пелены в глазах, рвали весла, а матросы и эпибаты старательно метали друг в друга всякую всячину, все, что только возможно было оторвать и метнуть во врага, перескакивали на борты чужих кораблей, вступая в резню-схватку с точно так же как и они сами, полностью обезумевшими противниками. Этот бой про-должался недолго, не давая ни грекам, ни персам, ввести в дело корабли всех иных линий. И тем и тем довелось ждать. Чего? А пока не затонет хотя бы часть из столкнувшихся в первом ударе кораблей, или пока хотя бы часть из них не отгребет назад, пройдя сквозь ряды своих ко-раблей, втянувших весла, чтобы дать пройти своим назад задним ходом. Греки и здесь оказа-лись исправнее. И тренировок у них было больше, и двигаться в узком проливе они не боялись, зная, что до имеющихся камней хрупкие днища их триер попросту не достают.
Намного хуже было персам. Уж они-то, потеряв с десяток – полтора кораблей только на сближении, доподлинно знали, имея рассказать всякому, как опасны эти камни. Потому и от-ползали назад осторожно и с оглядко, путая все и вся, в своих поломавшихся построениях. А греческие триеры, ворвавшись, в сбившуюся в общую массу и утратившие всяческую манев-реннось, кучу-малу персидских судов, финикийской выделки, старались вовсю. Они с разгона всаживали свои эмболоны в чужие борта, усилиями всей команды выдергивая их обратно, ло-мали весла персов, калеча их рукоятями, не успевших вовремя увернуться, гребцов противника. Оставляя после себя очередную опасную точку, которую следовало обходить, ибо столкнове-ние с ней тоже не обещала еще активным судам ничего хорошего. Вот она и сказалась их большая верткость, обеспеченная почти плоскодонным устройством киля и тем, что все лишнее с кораблей перед боем было выгружено на берег. Греки успевали извернуться юркими котами, перед тяжеловатыми персидскими кораблями-барбосами. Хищно всаживая свои, обитые брон-зой и железом эмболоны, в персидские борта. А потом изо всей наличной дури, усилиями всей своей команды, их выдергивая. И в этот вот рой, все нагнетались и нагнетались новые корабли, огибающие мыс Кинсура персидские и натекающие на мыс Каматеро на траверзе – греческие. Как будто там в этой махонькой акватории тех судов, что уже там были, оказалось мало.
Глубоко сидящие персы то и дело натыкались килями на подводные камни  гористой гря-ды на дне пролива, связывавшей во единую горную надводно-подводную страну гору Эгалеос и спускающуюся в море каменистую гряду мысов Каматеро и Киносура. Весело было тем моряч-кам, и, прежде всего, конечно, их гребцам, свалившись со своих банок от мощного и совсем не-ожиданного толчка, внезапно оказаться не на привычной палубе, или банке, а, в охлаждающей пыл гремящего сражения, воде, разливающейся по гребной палубе. И узреть прямо перед собой осклизлый и покрытый водорослями каменный зуб, только что жизнерадостно проломивший их днище. А еще радостнее было зреть, как их корабль продолжая двигаться вперед сам себя насаживает на этот «зуб», с хрустом круша и обшивку и палубу, утрачивая плавучесть с каждой тонной забортной воды, невозбранно поступившей в их нутро. И слышать, как со скрежетом падают надстройки, бытовавшие прежде на юте  их судна. Как панически и растерянно кри-чат их офицеры и сам капитан судна, и как они суетяться где-то там, гулко топая по верхней палубе. И гребцы, выскакивая взбудораженными муравьями из своего кринолина , густой па-нической гурьбой заполоняя трап, бегут на верхнюю палубу, спасаться. И что там? Плавать ведь из них умеют только единицы. Не греки, чай, у которых не уметь плавать полагалось вполне серьезным недостатком! До ближайших, пусть и неудобных к выходу на берег, пунктов Киносуры и Каматеро не так уж и мало. Кому два десятка, кому десяток, а кому и две – три стадии. Иным ближе до берега континентального. Но, не умея плавать, не доплыть, похоже, ни тем, ни тем, ни тем. Даже если повезет за что-нибудь ухватиться. А суда, идущие следом за ни-ми, бросались, отворачивая в сторону, от поймавшего свой камушек корабля-соратника, вла-мываясь своим носом в борт соседнего в строю судна, совершая тем самым столь вожделенный в морском бою таран. Вот только таранен был не чужой корабль, а свой. И со многими сле-дующими вслед за ними, сплошь и рядом случалось то же самое, только увеличивая страшную корабельную сутолоку в проливе.
А тут ведь еще и греки эти проклятущие под радостные крики с берегов Саламина, так и норовили воткнуть свой эмболон в хрупкий борт чужого корабля, лишая его всяческой надеж-ды. Греки маневрировали широко и размашисто, приученные этими днями плавать именно здесь, среди этих мелей и камней.
А еще ж и эгинцы с мегарцами, видя, что персов афиняне, как и ожидалось перед боем, сумели приостановить, не уклонились от возложенного на них удара, нанеся его в незащищен-ный фланг персов. Своим ударом они и совсем уже лишили персов всяческого поступательного слитного движения, умножив число их гибнущих судов до вполне предосудительного. И тоже вместе с афинянами принялись шнырять меж персидских судов, добавляя тем боевого востор-га…
Царь царей, забравшийся на Эгалеос, посмотреть на восхитительное событие морской битвы, был обманут в самых лучших и излюбленных своих ожиданиях. На его глазах, коварные греки, палубы триер коих, оказались, вопреки обещанному Арташезом и наблюдавшими отсю-да «погрузку» разведчиками персов, подозрительно свободными от баб, детишек, стариков, и сопуствующей им утвари, легко и свободно маневрируя, протыкали, словно фанерные, борты лучших кораблей его флота. А ведь ему сколько раз говорили, что финикийцы прекрасные мо-ряки и лучше их маневрировать в открытом море вряд ли кто и умеет вообще! Так почему ж не маневрируют? Что? Не открытое море? Плохому танцору вечно хоть что-нибудь, да сплясать помешает! И наплевать ему было, что те гибнут там, в проливе, а он сидит здесь, вознесенный на три стадии над водой и их критикует! Обманули-то именно его! Финикийцы те отнюдь не лучшие! Вон они тонут пачками, а греки, победоносно маневрируя, топят и топят их корабли. А то, что тонут, так и поделом! Нечего им было обманывать царя царей.
Подскочил справа Артабан, поинтересовавшись, не велит ли величайший подавать обед? Какой обед, дур-рак!? И вельможная рука хлешет униженно кланяющегося и улыбающегося начальника своих телохранителей. Сглатывая кровь, мигом хлынувшую из носа, тот отскочил в толпу придворных, толкаясь не милосердно, пытаясь унять кровь. Артабан не Горбаг. Тот как-то умудрялся и верность хранить, и всегда оказываться на месте, и такого вот непотребства в обращении с собой умудрялся не допускать никогда и ни за что. Погиб Горбаг, вздохнул Ксеркс жалостливо по отношению к самому себе, погиб его защищая. Сейчас у него есть толь-ко этот Артабан. А ему до Горбага, как на колеснице до Луны! И если он когда и станет таким же, как Горбаг, то случится это еще очень и очень нескоро. А других Артабану на замену у него здесь нет, как нет их и там, в стольном Персеполе. Этот хоть чуть-чуть привык к делу своему и стал привычен сам царю царей. Надо, надо его приласкать, чтобы не держал зла на своего, вспылившего на глупое предложениие, повелителя! Плохо, когда начальнику твоих телохрани-телей, есть за что на тебя дуться и есть за что мстить. И оглянувшись, видит он Артабана, стоящего с задранным носом за спинами своих телохранителей, делает знак, подойди, мол. Без лишней спешки, а подойди! Понимает, что не увидит знака того Артабан, но не считает, что это плохо. Ничего, передадут! Телохнранители его знаки знают все, и своего начальника известить о нем не умедлят. Не те они люди!
Тот и правда снова подходит справа немногим позже. И царь царей небрежно и молча сует ему перстень со своего безымянного пальца, считая, тем самым, инцидент исчерпанным. И еще с большим непониманием таращится в пролив, где все большее и большее число кораблей пер-сов гибнет, и где греки нанесли свой фланговый улдар из бухты, прячущейся за мысом Киносу-ра. Амбелаки, что ли? Да, кажется именно так называл ее Арташез. Его, кстати, не нашли? Раз-водят руками, нет, величайший! Тьфу на вас, бездельники! И это именно те полсотни кораблей, о каких ему перед боем говорили, что они ничего в этом сражении решить не могут. А они не просто решили, они окончательно остановили ход персидского флота вперед, заставляя кораб-ли его флота, топить друг друга и, топя их сами. Но, как ни ищет глазами царь царей, ему не удается найти морду того придворного, кто сказал ему в завязке сражения, что это отнюдь не опасно.
А и что было бы, если бы нашел? Исправить-то ничего нельзя! Ну, наказал бы этого чер-вяка, отвел бы душу на нем, только и всего! А на противопложном берегу, неплохо видимом, в отсутствие дымки, видны толпы греков: бабы, детишки, старцы. Они кричат громко, так что даже сквозь треск и шум битвы слышно даже здесь. Торжествуют, собаки! О Заратуштра, на-кажи их, безбожных! Помоги ему исполнить свой обет, данный отцу на священных огнях зо-роастрийцев! Молчит божество, а все больше и больше персидских кораблей тонет, обломками всплывая на поверхность пролива…
Ламедион уже колоссально устал. Больше половины дня они носятся, маневрируя между персидскими судами. Его пельтасты уже почти израсходовали весь тройной запас стрел и пращных пуль, взятый Плистархом на борт их «Психеи». Гоплиты Неокла разбросали все свои дротики. Сейчас они собирают и мечут во врага чужие, те, что совсем недавно метали в них са-мих.
Сегодня перед их глазами промелькнул весь гигантский и предельно разнообразный ка-лейдоскоп решительного морского сражения. Их корабль и его экипаж оказался удачливым и уже пятикратно таранил врага, всякий раз умудряясь добыть свой таран назад, вытащив его из борта погубленного ими корабля. И сам от таранов уклонился повсеместно и не раз. Они таки успели избежать трех, или даже четырех таранов, оставаясь по прежнему в строю, уворачиваясь от них. Или искусным маневром приводя вцепившихся в них врагов под эмболоны своих со-ратников. Хотя его пельтастов выкосило наполовину, как и гоплитов Неокла, выходить из боя они нисколько не собирались. Да и матросни в их команде поубыло серьезно. Погибли прорей и один из двух тойхархов, приколот как мошка булавкой чьим то сильно брошенным копьем наулег. Но жив триерарх Плистар, жив и активен кибернет, он по прежнему крепко удерживает правило, не позволяя их кораблю рыскать на курсе, или уклониться с нужного направления, с гребной палубы порой слышен хриплый рев келейста и высокие напевы флейты аулета. Ни хрена! Их «Психея живет и борется, как живет и борется ее экипаж. Пока их триера, благопо-лучно выскочив из собачьей свалки боя, сразу многих кораблей, сбегала по направлению к бух-те Амбелаки, развернуться, они занимались сбором метательных снарядов. Наконечники стрел подобранные им большей частью погнуты. А чего же и еще было ожидать, коли попадали они в неподатливое корабельное дерево. А все одно – набрал с дюжину, потом нашел еще с пяток, более или менее пригодных. На первое время достанет. А что будет дальше лучше ему и не за-гадывать! Что будет, то и будет! Не они сегодня судьбу себе выбирают – она сама выбирает их. Ох, и капризная же это деваха! На сей раз, Плистарх целился тараном в борт очень нарядной триере, противоположным курсом общему движению персидского флота обходившей весь строй кораблей царя царей. На флагштоке триеры вился длинный вымпел каких-то нежных, яв-ственно не мужских цветов. Баба, что ли, для мужа своего вымпел выбирала? Однако вел ту триеру очень опытный кибернет. Вел так, что они уже в пятый раз примеривались порадовать ее эмболоном в борт, тогда как все четыре предыдущих раза их кибернет умудрялся очень тон-ко и изящно увернуться от удара. Борта триеры ниже ватерлинии были нарядно обиты тонкой медью, что, по мнению ее строителей, наверное, должно было снизить опасность ее потопления таранным ударом. Однако Плистарх, не раз уже видавший и понявший на своем собственном опыте, силу этого удара, полагал, что такая преграда доброму тарану не помеха. А таких триер, он в греческом флоте, вроде прежде не видел, хотя сделана она была явно греческими мастера-ми. Они уже совсем, было, зажали эту триеру. Нацелившись своим эмболоном ей в правый борт, когда корабль, на таран коего, они нацелились, резко взяв лево на бот, таранил финикий-скую бирему, тут же озаботившись вырыванием своего эмболона из борта перса.
Они скорректировали свою атаку, атакуя триеру, целившуюся в борт той триере, что была обита медью и преуспели, лихо разворотив ей весь борт. Ламедион успел высадить по мечу-щимся на верхней палубе морякам и воинам пабордажной команды, половину своих стрел из подобранных на палубе, когда его внимание привлек отчаянный крик их кибернета, редко от-крывавшего рот без крайней необходимости. А вот, чтобы так сильно и широко, так и вообще никогда прежде! Молодой человек оглянулся, и взгляд его оказался накрепко прикован к уви-денному. Нацелившись им в борт, к ним быстро приближалась та самая триера, какую они так долго гоняли немногим ранее. Потом же, приняв ее за свою, после того как она у них на глазах проткнула своим эмболоном борт финикийца, атаковать не стали. Обманул их таки кто-то и сейчас шел неотразимо и неостановимо, целясь тараном в беззащитный борт «Психеи». Все его пельтасты и все гоплиты Неокла занялись лихорадочным обстрелом врага. Только разве оста-новишь стрелами, пращными пулями, копьями и дротиками, этакую махину, несущуюся им в борт. И их собственный эмболон, все не доставался из борта протараненной ими биремы. Впер-вые, казалось бы, Плистарх и его кибернет, так основательно засадили свой таран в чужой борт, хотя уж сегодня они своим тараном потрудились вполне основательно и продуктивно…

ПОД УДАРОМ, тем же днем, ближе к полудню.
Наконец, взгляд Ламедиона, вернувшегося в себя, сумел оторваться от мощного эмболона атакующего их корабля, энергично разрезающего прозрачную воду Эгейского моря, и стал спо-собен различать детали, происходящие на палубе противника. И он сразу зацепился за вполне приятной наружности женское лицо, под бронзовым шлемом, с маленькой короной сверху. Изящно исполненный коринфский шлем был перемещен на затылок своей владелицы, оставляя всю поверхность лица своей обладательницы открытой. И лицо это, красивое и безмерно жес-токое, представились Ламедиону не столько женским лицом, сколько ликом самой Смерти. Именно туда Ламедион теперь и направлял все свои стрелы, жалея, что нет у него более броне-бойных, узких наконечников, остались только срезни. И незадолго до совершения тарана, когда до лица оставалось не более 50 – 60 шагов, ему таки удалось попасть по нему своей стрелой-срезнем . Их у него и всего-то оставалось сейчас две, когда он узрел, как ненавистное ему ли-цо, или лик, кто его уже там сейчас разберет, в той сумятице и спешке, резко дернувшись вверх и назад, пропало, или пропал.
Но, видел он, стрела не поразила то лицо, как положено, а только скользнула по нему от носогубной складки, а может и еще немногим ниже, и до самого лба. Однако этой цели больше перед ним не было и предпоследней своей стрелой, он сумел попасть в грудь вражескому ки-бернету, почему-то не прикрытую панцирем, распахав ее, наверное, так, что там можно стало рассматривать устройство человеческих внутренних органов, если бы не обильная кровь, их заливавшая. Последняя его стрела досталась какому-то персу-лучнику, тоже, кажется, разло-жившему все свои стрелы по врагам. И как-то по детски радовавшегося тому, что они сейчас распашут своим эмболоном борт этому греку. Недолго ему довелось радоваться-то! Стрела-срезень от Ламедиона, ударив его под закинутую в восторге голову, почти срубила ее напрочь. Фонтан крови оросил все окрестности, заметный даже издали. Так, радуясь, он и умер.
А Ламедион, повинуясь команде своего триерарха, подхватил с палубы трехзубую кошку на поводке-цепи, бросившись к той части борта, куда ожидался таранный удар. Оно видел, как Плистарх скомандовал нечто их келейсту, крикнув в проем трапа на гребную палубу короткую фразу. Он, наверное, просто приказал всем эретам бросать бессмысленную греблю и поспешать на верхнюю палубу. Все, скоро все они перстанут быть единым целым – командой триеры, а обратятся толпой, где каждый сам за себя.
- Ламедион, Неокл и прочие, вы, когда нас протаранят, бросайте кошки, как можно быст-рее, стараясь зацепить нос этой подляночной триеры. А уж мы все, навалившись на ваши кош-ки, постараемся триеру эту удержать, чтобы ее нос защемило в нашем борту и чтобы их ко-рабль погиб вместе с нами. Поняли, сынки?
- Все сделаем, как ты приказал, триерарх!
Крикнули ему в ответ молодые люди. Тут же прибежал келейст, кибернет и аулет, неся с собой еще три кошки. Перед самым ударом корабля врагов, они все, по команде кибернета, как обычно спокойного и уверенного в себе, упали на палубу. А удар был очень и очень силен. Толстые и удивительно прочные доски борта проломило с каким-то издевательским жалким хрустом и треском. За сегодняшний день они, пережив пять таких таранов, толчков такой силы пока еще не переживали. Наверное, потому, что таранили там они, а не их! Над палубой их «Психеи» издевательски вырос загнутый вверх нос чужого корабля. С укрепленной на самом его верху, резной лебединой головой из какой-то светлой породы дерева, неведомой им.
А в гребную палубу, с жутким ревом рванулась забортная вода. Лежа на палубе, они и то были отброшены ударом на несколько шагов. оставаясь лежать еще пару ударов сердца. Потом же Ламедион, едва опомнившись, отчаянно, на разрыв собственных легких, крикнул, только-только успев вскочить на ноги:
- Бросай!
И метнул свою кошку в борт чужого судна. Чего только за последние дни ему не довелось метать! Ни глаз, ни рука, не подвели отчаянного молодца. Кошка, захватив своими острым, не-давно заточенным наново, когтем, за плечо какого-то вражеского воина, или матроса, пробила его. А сильный рывок Ламедиона и подскочивших к нему на помощь двух гребцов бросил его вперед, припечатав мордой лица к борту. Их супостата снесло с ног и, пробивший его плечо остроконечный крюк-коготь кошки, впился в планширь носовой оконечности. Тоже вскочив-шие, наконец, Неокл, кибернет, келейст и аулет, размахнувшись, бросили во врага свои кошки. Аулет промазал, не зацепив врага. Упражнения с флейтой вполне способствуют развитию точ-нейших движений пальцев, но ни глазомера, ни точности движений руки, в целом, не поощря-ют. И ему пришлось повторять бросок немногим позже. На сей раз по цели! Чужая триера была закиптюрена киптюрами его кошки надежно. А все они отчаянно навалились на веревочные «хвосты» кошек, не позволяя кораблю, таранившему их, выдернуть из их корпуса, свой за-стрявший там эмболон. Уже все гребцы таранившего их судно напряженно и со всей отдачей выгребали назад. Толку от этого, правда, было немного. Поняв это, кто-то из офицеров враже-ской триеры, бросил всех своих воинов вперед, приказав им перерубить греческие кошки, и от-толкнуть «Психею» баграми, чтобы они сумели уйти. Но Ламедион вовремя заметил маневр своего врага, приказав Неоклу, взяв с собой всех своих гоплитов, еще остававшихся к тому вре-мени в живых, не допустить врага освободить свой корабль из того капкана, в какой он угодил.  У борта «Психеи», там, где в него впился чужой форштевень, закипела рукопашная схватка. Стальной стеной, укрываясь своими круглыми щитами-гоплонами, гоплиты Неокла, зверея, дрались с персами. Хруст, лязг металла, жуткие крики, неслись оттуда по всему кораблю. Пер-сов было больше, но греки-гоплиты, упершись, разили своими несколько более длинными копьями, теряя своих, но совсем не подаваясь назад
А вся остальная команда «Психеи», уцепившись в кошки, тянула чужое судно к себе изо всех своих сил, не давая ему вырвать из их корпуса свой эмболон и уйти. Это продолжпалось довольно долго и у борта с обеих сторон выросли груды тел воинов, но перерубить персам уда-лось только одну кошку и то их сразу от нее отогнали, а греки, снова заведя конец в «ухо» кош-ки, быстро восстановив «status quo». А уже через очень малое время они краем глаза увидели, как их враги на руках перегружают на шлюпку, ошвартованную к борту своей триеры, тело ка-кой-то женщины, лицо которой было полностью замотано белой материей, сильно пропитанной кровью. Кто-то из гребцов, бывавших ранее в Малой Азии, опознал в одежде женщины цвета царицы Галикарнаса, Артемисии. услышав это, Плистарх вспомнил, что на одном из общих со-вещаний им говорили, что царица Артемисия намеревается действительно принять участие в бою на стороне царя царей и тут же кринул Ламедиону, сопя тянувшему «хвост» кошки рядом с ним:
- Ого, парень, какую ты птицу, однако пометил по роже своей стрелой! Что хоть за стрела была?
- Срезень! Скользнул ей по роже!
- Эоэ, эллины! У царицы Галикарнаса может на одной роже сейчас объявиться целых два рта! То-то муженьку ее Лигдамису трудно станет такую стервь прокормить!
Громовой хохот греков на гибнущей триере было невероятно трудно понять всем, кто был рядом. Корабль их гибнет, а они – хохочут! С ума сошли, что ли? Тянут за собой в пучину чу-жой корабль и хохочут, словно все поголовно сошли с ума!
Но не знал бравый триерарх, что дела прежде прекрасной царицы обстояли намного хуже, чем просто обзавестись вторым ртом. Стрела Ламедиона не просто скользнула по лицу, почи-тавшей себя невероятно отважной, оказавшейся же банальной дурой, царицы, он, своим вы-стрелом, отсек ей почти весь нос и вышиб правый глаз со всей правой бровью. Видимо царица, увидав стрелу в самый последний момент, постаралась закинуть свою голову на сколько было возможно назад. И получилось это у нее не слишком удачно. Крови натекло невероятно много, и непонятно было еще, останется ли жива Галикарнасская царица? Однако, видели они, все их враги спешно покидают свой корабль, рассчитывая тоже перебраться на какой-нибудь персид-ский корабль, желательно на тот, куда выгрузят их царицу. Скрежет оружия у фальшборта, там, где в него врезался загнутый нос корабля-противника, понемногу затих. Просто враги греков, боясь быть забытыми на тонущем корабле, бросились вместе со всеми, надеясь попасть в шлюпку. Но шлюпка была одна, а попасть в нее хотели многие. Этого, понятное дело, не слу-чилось и им пришлось искать себе другие пути к спасению. А греки под командой Плистарха быстро разбирали свой корабль, словно спеша его разрушить наперегонки с самим морем, бро-сая все плавучее за борт. Стянули и бросили туда обе мачты, обрубив их найтовы, закреплен-ные к палубе, основную и запасную. Изломали на не очень большие фрагменты надстройку. Переправили в воду все весла и многие части облицовки палубы. А Плистарх и кибернет сосре-доточенно трудились, высекая и разводя огонь у своего фальшборта, под самим носом Гали-карнасской итриеры, проломившей им борт. Любой корабль того времени строился из прекрас-но высушенного дерева, как правило хорошо просмоленного, к тому же. Поэтому, костер вско-ре отчаянно завпылал. Палуба «Психеи» уже очень сильно накренилась под ногами греков, ко-гда Ламедион подошел к Неоклу, сказав ему:
- Ну что, друг, идем прыгать за борт? Нам еще ведь плыть до самого берега. Ты Леосфена, кстати, не видал?
- Леосфен помогает Плистарху, я втидел! А ты, Ламедион, иди прыгай!
- Я-то прыгну! А ты чего?
- Я не доплыву, Ламедион!
Подрагивая губами, сказал Неокл, показывая другу большую рану на плече сломанной ле-вой руки и на груди, под разрубленным мощным ударом панцирем. Впрочем, грудь была явно повреждена поверхностно, а вот руке досталось явно не по-детски. Оттого, наверное, у парня так и прыгали губы-то! Легко ли это, скажите, осознать в неполные двадцать лет, что пришла тебе пора готовиться к смерти. Но Ламедион этих его намерений и понять не захотел и одоб-рять не собирался! Еще чего! Столько пережито вместе и столько видено! И как ему протом смортреть в глаза Фемистоклу и его Архипе, скажите на милость? Нет уж, парень, шалишь? Пойдем-ка со мной!
Быстро расстегнув, он сбросил с него панцирь, снял шлем, и, наклонившись, грубовато и спеша, сорвал с ног поножи. Жаль все это добро, конечно. Но у живого Неокла, они рано или поздно появятся снова, а мертвому они уже будут ему точно не нужны! Он почти силком пота-щил Неокла к фальшборту с непротараненной стороны. И прежде чем сверзиться с ним в воду, подобрав свой собственный хитон, сброшенный недавно, занялся наложением жгута на плечо и перевязкой ран своего друга. А тот все бормотал:
- Не доплыву я, Ламедион, не хватит у меня сил, понимаешь?
- Всего нам хватит, брат Неокл и мы с тобой обязательно доплывем. Туда и плыть-то едва восемь – девять стадий.
Наконец, перевязка завершилась. Вместо шины на перелом, пришлось использовать какую то деревяшку, оторванную от планширя. Их гибнущий корабль щедро делился с ними со всеми всем, что еще имел. А на противоположном борту ревел, разгораясь огонь. Старания их трие-рарха и кибернета не прошли даром. Но прежде, чем они прыгнули в воду их сцепка, состояв-шая из биремы и двух трирем, снова мощно содрогнулась. Кто-то еще, налетел на нее, навер-ное, ненароком, увязив в ней свой эмболон. По отчаянному хору негреческой молви, проклятий и призывов к Ахуромазде, парни поняли, что попались, скорее всего, персы. Ибо финикийцы взывали бы к Ваалу, а греки к Зевсу, или Посейдону. Египтян здесь не было точно, а то бы они, наверное, взывали бы к Сету . Но больше ожидать на гибнущей триере, парням было уже не-чего, да и некого. Все, кто мог ее покинуть, уже покинули. А тем, кто не мог, уже не поможешь. И, поддерживаемый Ламедионом, Неокл, сумел выбраться, на ставший уже близко к горизон-тальному положению, не пробитый вражеским тараном, борт «Психеи». Они прыгнули в воду вместе. И пока раненый Неокл вяло пытался загребать одной рукой, сказывалась изрядная по-теря крови, Ламедион, ухватив товарища за волосы, устремился наверх со всей доступной ему прытью. Вынырнув и слегка повертевшись в воде, они сориентировались и попробовали просто плыть. У Ламедиона проблем не было, зато у Неокла получалось очень и очень плохо. Он все же потерял немало крови и не мог достаточно энергично работать одной рукой. Но Ламедион заметив неподалеку плавающими крестовину мачты с реей, рванул туда и вскоре прибуксиро-вал их к другу:
- Хватай быстрее, Неокл! Вот именно здоровой рукой и хватай! И работай дальше только ногами. Помогай мне. А я стану буксировать и ее и тебе вместе с нею. Тут, в общем-то, недале-ко, доплывем! Рановато ты, друг, помирать собрался. А как же Лоридика? Ты что? Уже пере-думал на ней жениться? Быстро это ты, брат!
Однако, внезапно их уши среди воплей, громов и тресков, сопровождавших близкую бит-ву на море, стали выделять еще и чье-то натужное и ритмичное сопение. Опираясь на кресто-вину мачты, с прикрепленной к ней реей, Ламедион смог приподнять свое тело из воды и огля-деться. Каково же было его изумление, когда в шагах десяти от них, среди волн пролива он уз-рел натужно сопящего и отплевывающегося Плистарха. Заметив Ламедиона, тот постарался, усмиряя расходившееся дыхание и сап, крикнуть ему:
- Ламелион!... (вздох-выдох) А где?... (вздох-выдох) Неокл?...
Вздох выдох. Опершись все на ту же крестовину, Ламедион ответил:
- Здесь он, триерарх!
И Плистар, в пять шесть шумных гребков, оказался рядом с их мачтой, вцепившись в нее:
- А я…(вздох-выдох) смотрю…(вздох-выдох), нет вас…(вздох-выдох) Поплыл искать!...
И примолк, приводя в норму дыхание. Уже успокоив его и перебравшись на другую сто-рону крестовины, противоположную той, где был Ламедион, продолжил:
- Нашел, слава Зевсу! Тебя, Ламедион, я видел и понял, что ты в порядке, еще когда «Пси-хея» только ложилась на борт. А вот Неокла не видел совсем… С того самого врпемени, когда он со своими гоплитами атаковал галикарнасцев, пытавшихся перерубить концы наших ко-шек… А как бы я вернулся к своим и посмотрел в глаза Архипе и Фемистоклу, совсем потеряв из виду их сына и первенца, а?...
И снова короткая пауза, взятая на окончательное восстановление дыхания, а потом уже распоряжение старшего и по команде и по жизненному опыту:
- Ты, Неокл, знай, держись! Не доставляй нам с Ламедионом неудобств! А мы с ним на пару легко отбуксируем тебя к берегу! Не пропадем, короче, парни! Где есть мы – там смерти нет, а где она объявилась – там уже нас не будет! Разминемся мы с ней, парни! Попомните мое слово!
Ни у кого его праспоряжения возражений не вызвали. Тем более, что и Плистарх и Ламе-дион серьезных ранений не имели, так, царапины разве. Однако впереди их спасительной мач-ты внезапно вынырнули из пучины, открытые близостью еще две моерые и отфыркивающиеся бошки. Одна из них оказалась знакомой и принадлежала Леосфену. Другая, принадлежа тоже какому-то греку, была им совершенно незнакома. Рожа Леосфена, осветившись совершенно непритворной радостью, сразу же отчаянно завопила:
А-а! Вот вы где? А я-то думал вы все давно уже на берегу! А я тут пленника захватил, вот, буксирую его, вас не разыскав!
Он действиетельно плыл не один, изо всех сил поддерживая на плаву кого-то молодого, в черной бороде, но явно раненого, пусть и легко. Его немедленно прикрепили к мачте, велев держаться покрепче, и занялись буксировкой своего импровизированного спасательного плота уже втроем. Когда процесс несколько стабилизировался, а Плистарх окончательно отдышался, он, не утерпев, приступил к опросу пленного, видя по нему, что тот из греков:
- А ты, молодец, откуда будешь?
- С «Артемисии»!
Коротко отмолвил пленный.
- Это с той триеры, что протаранила мою «Психею»?
Нисколько не умерил своего любопытства Плистарх.
- Ага!
Поступил короткий ответ.
- А кто вами командовал?
- Царица Галикарнаса Артемисия, в честь кроторой и корабль наш именовался!
Уже более охотно и с явственно различимым малоазиатским выговором, ответил плен-ный. В разговор вступил и Ламедион:
- Так ты галикарнасец?
- Да!
- А что стало с вашей царицей?
- Ей кто-то с вашего корабля все лицо срезнем распахал, да так сильно, что она уже вряд ли хотя бы нравиться кому-нибудь сможет. А ведь красавица была писанная, первейшая у нас в Галикарнасе, да и на всем греческом побережье Малой Азии, наверное. Мужиков вокруг себя штабелями складывать могла! У нас в Галикарнасе каждый второй был в нее влюблен.
- А ты, значит, первый?
Поинтересовался слабым голосом, слегка оживший Неокл. А Ламедион с Плистархом и Леосфеном обрадовано переглянулись, чувство юмора выжило, значит, парень будет жить. А потеря крови, дело наживное – побольше красного вина и молока, да лежачий режим, и в не-сколько дней придет в норму! Молод еще, здоров и жить ему совсем не расхотелось. А раны что ж? Все их получали, каждый в свой час! Да не все от них помирали! Вон и галикарнасская царица, вообразив себя воительницей-амазонкой, свое отхватила. А галикарнасец, встрепенув-шись, ответил тоже с юмором:
- Когда то был именно, что из вторых, а когда ближе к ней оказался – и точно перешел в первые!
- А что ж так?
Поинтересовался молчавший доселе Леосфен.
- А уж больно вокруг сучонки этой кобелей много увивалось!
Выпалил галикарнасец и все их странно собравшееся сообщество, грохнуло дружным и заливистым хохотом, самцов, разговорившихся о самках. После пережитого ими напряжения, оный был, пожалуй что, самой качественной разрядкой. Странно это выглядело, однако. На фоне большой сцепки из четырех или пяти кораблей, пропоровших бруг другу борты таранами, полыхавшей всего в трех – четырех стадиях от них, громко хохотала группа мужчин, спасаю-щаяся оттуда при выброшенной за борт мачте одного из кораблей. А вокруг их в прозрачных водах Эгейского моря, мячиками, или кухтылями  рыбачьих сетей, подпрыгивали головы дру-гих спасавшихся моряков, воинов и гребцов с тех столкнувшихся кораблей. кто и где плывет? – в море разбираться было некогда. Все разборки отложены были до встречи с сушей.
До самого близкого к ним берега мыса Киносуры им оставалось плыть стадии три, самое большее, четыре. И доплыть до берега они все больше и больше рассчитывали и намеревались. А там, откуда они плыли, бой продолжался, переходя уже в преследование неорганизовангно и неосознанно побежавшего из пролива флота персов, представленного в наибольшей степени финикийцами, сирийцами и греками, островными и малоазиатскими. Поначалу это были про-сто отдельные попытки еще не протараненных, но утративших ориентиры судов, выбраться из того столпотворения, куда они угнодили. Но как-то так получилось, что, опасаясь греков на За-паде, все они были направлены к востоку, обретая слитность и общность целенаправленного движения. Так и получилось, что, в итоге, большая часть флота персов, принялась рваться в об-ратном направлении, чем то, по какому они в этот пролив врывались этим утром, на восток. И это движение вскоре обратилось простым бегством, можно даже сказать – повальным.
Греки континентальные, европейские, почувствовав свой успех, снова запели. С песней им было намного веселей крушить своими эмболонами борты вражеских кораблей. а персы, поддавшиеся общей панике, пытаясь удрать, ошибались все чаще. Их корабли налетали на под-водные камни, со всего хода влетали на мели и врезались в полузатопленные остовы своих, за-тонувших ранее собратьев. Отчаянно и со знанием дела, пробивали своими таранами борта друг другу и крушили килями головы и тела спасавшихся в разные стороны людей. Не всем им повезло, как людям Плистарха, лишиться палубы под ногами, находясь на самой окраине схватки. Многим приходилось пытаться выбираться и из самого ее столпотворения и кипени. И далеко не все они избежали многочисленных возможных встреч с килями кораблей, еще сохра-нивших свою плавучесть. А там исход был один. Легкий тошнотворный хрусти и жалкий вскрик, часто даже не расслышанный на раздавившем этого конкретного человека, корабле и по некогда чистой воде моря, расплывается не слишкоми и большое мутновато-багровое пятно. Словно букашку какую раздавили! Был человек, и не стало его! Легко и просто! А иные люди, и друзья, и враги, так и не сведав о его судьбе, продолжали свою схватку. Схватывались по-всюду. На бортах протаранивших друг друга кораблей, на их днищах, после того, как они со-вершали оверкиль . И просто в воде, усиленно и яростно топя друг друга. А все еще оставав-шиеся на плаву у румпелей кибернеты, прищуриваясь, выцеливали чужие борты, крича сорван-ными голосами своим келейстам и аулетам, задавать предельно уставшим гребцам самый быст-рый, изо всех возможных, ритм. И собирались, находя остатки сил. Бросали свои триеры впе-ред, настигая персов. И с размаху били своими страшными таранами, исполненными в виде го-лов животных и рыб, или трезубцев Посейдона , в трещащие под этими старшными таранны-ми ударами усталые деревянные борта.
И снова тонули, снова спасались и гибли под килями уже других судов. Тесно и страшно было сегодня в проливе между континентом и Саламином. А на окраине всего этого страшного действа пылал огромный костер из четырех – пяти кораблей, разожженных Плистархом и его кибернетом. Хорошее погребение заслужила сегодня его «Психея». Огеннное и яркое, вистину почетное! Протаранив шесть вражеских кораблей, не упустила и седьмой, галикарнасской ца-рицы Артемисии, протаранившей их собственный борт, заставив его гибнуть вместе с собой. Да еще и большая часть команды «Психеи» имела прекрасные шансы добраться до суши, занятой своими, поскольку гибель ее случилась на самой периферии этой гигантской схватки, в какой уже погибли и гибли до сих пор многие и многие суда и люди. Но Плистарха, уже отлично по-нявшего, что до берега они, скорее всего, благополучно доберуться, настоятельно беспокоил еще один вопрос, который он и принялся немедленно выяснять у галикарнасца, плененного Ле-осфеном:
- Слушай, как там тебя? А отчего ваша триера протаранила финикийскую триеру, а?
- Меня зовут Монокл, господин. А протаранили мы финикийца по приказу Артемисии. Я ведь из моряков, находился неподалеку от нее и слышал, как она, показывая на ваш корабль, крикнула своему кибернету:
- Этот грек не отвяжется от нас! Уйти мы от него можем?
- Нет, базилисса, уже не можем!
- А таранить кого-нибудь из персов, можем?
- Конечно, базилисса, вон того финикийца, например, так и совсем легко!
- Тогда бей того! Греки примут нас за своего, и отвяжутся!
И протаранили свой же корабль, сразу же начав вытаскиватиь свой эмболон назад. Вы и вправду приняли нас за своих, перестали в нас целиться своим эмболоном. И атаковали еще один финикийский корабль неподалеку. Мы видели, что вам тяжело дается вытащить свой эм-болон из борта атакованного вами финикийца. И тогда Артемиссия велела вас атаковать. Уже когда мы сблизившись совсем, уже непосредтвенно готовились к таранному толчку, она вне-запно вскрикнула и, откинувшись назад, упала. Свой красивый шлем она на лицо опускала крайне редко. Вот и дофорсилась! Кошачий вскрик, перешедший в пронзительный вопль и па-дение на спину. Когда к ней склонились, от лица его остался лишь освежеванный кусок мяса. Потом мы врезались в ваш борт. Нам надолго стало совсем не до нее. И уже только немногим позже, поняли, что добыть назад свой эмболон и отойти вы нам уже не дадите, утащив нас на дно вместе с собой. Но тут мне приказали тащить шипящую от страшной боли, как разозленная змея, или кошка, царицу, в ошвартовавшуюся у нашей кормы шлюпку с единственного, еще остававшегося на плаву, галикарнасского корабля, из восьми, взятых Артемисией с собой. Я побежал помогать, но в шлюпку ту не попал. Меня столкнули с нее на воду, мол, самим в ней места мало! А тут еще и ты, рыло! И вот сейчас я с вами.
Плистарх, в приливе восторга, позабыв, что они еще не на берегу, шлепнул Ламедиона своей заскорузлой лапищей по голому плечу:
- А молодец ты, Ламедион! Так знатно эту сучонку пометил!
- Так это ты ее господин?
Вопросительно протянул галикарнасец, глядя на Ламедиона:
- Я, а что?
- Да ничего, господин! Только я бы на твоем месте этим не очень бы похвалялся. Артеми-сия мстительна так, что даже для женщин это не постижимо! А то, что ты ей сделал, для нее страшнее смерти! Если она узнает, кто ее изуродовал и как его найти, она наймет умельцев и обязательно тебе отомстит! Поверь, господин, я знаю, что говорю! И сам позабудь и другим не рассказывай, что это ты ее так пометил! Иначе всю оставшуюся жизнь, если она сама, конечно выживет, тебе, господин, придется ее опасаться, понимаешь?
- А ведь прав галикарнасец, Ламедион!
Подхватил того Плистарх и слегка отдохнувший Неокл подал голос:
- И, конечно, прав! Все мужики, никому и нигде не говорим, что это Ламедион так поме-тил Галикарнасскую царицу! Все слышали?
Всеобщее молчание было ответом на этот вопрос, а Плистарх продолжил мысль Неокла:
- А ты сам, Ламедион постарайся забыть о том, что именно твоя стрела, сотворила из га-ликарнасской царицы то чучело, каким она сейчас предчтанет перед людьми! Если выживет, конечно!
- Эта выживет!
Пробурчал Плистарх вгребая вместе с остальными:
- Такую суку так сразу и не убьешь. Какой-то стрелой, пустьь даже и в рожу попавшей! Ее еще и раздавить в мокрое место надо! Если у кошек, как говорят, девять жизней, то у этой га-дюки их точно девятьсот девяносто девять! Так что прав ты, Неокл. Все мужики! Молчим о том, кто попал в Артемисию, словно чем-то нехорошим обожрались! Не видели и не знаем! Попал кто-то и все! Хотя лучников у нас на «Психее» только двое было. Узнать это для нее – всего-то и делов, что порасспросить нужных людей. Так что Ламедион, тебе ухо держать все равно востро доведется! Освирипевшая баба, да еще с той властью, что есть у Артемисии и с ее деньгами – страшная опасность из-за угла! Правильнее все-таки было ее пришибить сразу!
С этим последним все согласились, но разговор продолжения не имел. Шедший первым, Леосфен, нащупал ногой дно. Все, доплыли, благодарение богам! Пора было выбираться на су-хой путь. Еще не успели они выйти сами на песок узенького пляжа и вывести с трудом пер-ставлявшего ослабшие и дрожащие ноги Неокла, как появились пельтасты афинского ополче-нии. Признав своих, потому что и Плистарха и Неокла многие знали в лицо, а гибель их «Пси-хеи» могли вполне наблюдать со скал, пельтасты помогли им изловить из моря лва поломанных весла, возможно и с их родной «Психеи», а может и нет, кто их там разбирал бы? – и соорудить носилки для Неокла. Они же указали и добротную тропу, чтобы легко пройти с носилками, не мучая своего раненого. Неокла, невзирая на все его отнкекивания, мол, не надо, сам дойду! – положили на носилки. Де, так мы всяко быстрее будем, а тебе силы еще понадобятся. Все той же группой, включавшей в себя и полоненного Монокла, они пошли по гористому и длинному мысу Киносура, присматриваясь к тому, как внизу идет бой. Место гибели их «Психеи» легко угадывалось по все еще полыхающим остовам сразу нескольких кораблей. Похоже, к сгрудив-шимся там четырем кораблям, добавились еще пара – тройка, потерявших управление, или не сумевших сориентироваться в бою. Вот они-то сейчас там и полыхали чадными смолистыми кострами.
А бой все еще остающихся на плаву кораблей, уже сильно сместился к востоку. Выходя своим предельным ожесточением уже за мысленную линию, продолжившую бы мыс Киносура. В пространстве между Киносура и Каматеро сводили счеты всего-то несколько кораблей. Да и то в помощь грекам поспешали от пристани Саламина несколько унирем, что сразу же сделало положение персов совсем безнадежным, и они понемногу сдавались. Сдавшиеся корабли греки, торжествуя вели к причалам Саламина. Из-под воды пролива то тут, то там, виднелись оконеч-ности затонувших кораблей, большей частью, конечно, персидских, а пара – тройка судов, лег-ших на пробитый борт, все еще прордолжали тонуть. На многочисленных подводных камнях и мелях пролива сидели многие корабли, тоже преимущественно персов и, порой, даже целые группы судов, не сумевших, находясь в плотном и целеустремленно движущемся вперед пото-ке, обойти тех, кто потерпел аварию первым. Множество участников сражения, лишившихся палуб под ногпми, плыли, кто к Саламину, а кто и к подножию, высящейся над проливом горы Эгалеос. По торной дороге, пробитой на горе, с ее обзорной площадки спускалась процессия, расцвеченная яркими нарядами многих персов. Кажется, разочарованный не удавшимся для не-го зрелищем, царь царей персов покидал площадку, ствавшей его резиденцией на этот день. А вот греки, наоборот, радостно суетились, помогая своим морякам, спасшимся из воды. Они громкими воплями приветствовали компанию, шедшую с Плистархом, а, оказавшаяся непода-леку и немедленно прибежавшая сюда, Архипа со своей старшей девятнадцатилетней дочкой, уже опрашивала Неокла, порываясь прямо сейчас сделать ему перевязку. На плече Ламелиона счастливо попискивала Аристоники, а к Леосфену жалась Лоридика, постреливая огромными черными глазищами, в сорону носилок с лежащим на них Неоклом. Они пришли сюда вместе с семейством Фемистокла, еще не ведая своей судьбины. Все же встречать неизвестность легче в сообществе близких, или хотя бы хорошо знакомых тебе людей. Впрочем, видела Лоридика, Неокл все время порывался встать, значит, надо полагать, парень был не так уж и плох, хотя, говорил Ламедион, крови он потерял много. Но, ничего, главное, они выбрались. И девушка благодарно косилась на Ламедиона, ибо краем уха уловила тихий рассказ Неокла матери, о том, как Ламедион вытащил его с их гибнущей триеры, едва ли не силком. И о том, как за ними вер-нулся Плистарх. Потом к ним подбежал лечьца, кто сейчас все время проводил на берегу, по-могая раненым, выбравшимся из воды, и занялся обработкой ран Неокла. Раны, царапины и ссадины, полученные Плистархом Леосфеном и Ламедионом, могли и подождать. Впрочем, Леосфеном немедленно занялась Лорисдика, так что Плистарху с Ламедионом доводилось ждать помощи в привычном уже обществе друг друга…
…Царь царей, сидя в своих носилках, спускаемых с горы Эгалеос, был вне себя от ярости! Когда его флот, такой большой и мощный, состоящий к тому же из больших кораблей, ворвал-ся в пролив, минуя мыс Киносура, всем и ему в том числе, казалось – часы греков сочтены!
Куда более крупный и мощный флот персов стопчет их своими прочными и мощными ки-лями. Стопчет, изломает на куски, загонит под воду и пройдет пролив насквозь. А потом вер-нется, чтобы взять на борт сухопутную армию и высадит ее на Саламин. И пойдет потеха! Ра-бами царь царей повелел брать только молодых женщин и малых детей. Их легко вомспитать как рабов, в нужном персам духе. Остальные афиняне и приютившие их, выгнанных персами из родных Афин, жители Саламина, должны будут погибнуть. Так решил повелитель персов, так оно и будет. Греки, как и ожидалось, наверное, струсив, начали отступать назад за ось мыса Каматеро. Потом же произошло невероятное – слишком много его кораблей налетало на камни и мели в этом узком проливе. А греки накануне проходили над ними, словно и не замечая их. Да и греческие триеры вели себя непонятно, как-то слишком быстро и активно, уходя от пер-сидских таранов сами и тараня, при всяком удобном случае, персов. Все больше и больше его кораблей валко валились на борт, а их экипажи, оказавшиеся вне палуб, не слишком рассчитва-ли спастись вплавь.
До берега пролива занятого персами было почти вдвое дальше, да и берега там были слишком каменисты, обещая пловцу, истомленному боем и вынужденным заплывом к берегу, очень нелегкий выход из воды, с необходимостью подняться на скользкую и крутую скалу. На-верное, поэтому, не только греки с тонущих греческих триер, но и подавляющее большинство персов, а если быть точными, то финикийцев, сирийцев, греков-островитян и ионийцев, пред-почитали добираться до берегов Саламина. Там было наного больше мест, где можно было лег-ко выбраться из воды на берег. Но там, видел Ксеркс, быстро метались греческие малые отря-ды, состоящие из гоплитов и пельтастов. Они пленили добравшихся до берега моряков флота царя царей и в коротких схватках уничтожали тех, кто сдуру, чего-то не допоняв, пытался со-противляться. Таких, не совсем нормальных, наверное, было немного. Как прикажете сопро-тивляться человеку, у которого ничего не осталось на себе, ни доспехов, ни оружия. Разве что только что поднятый из воды камень, или подобранный у самого берега обломок весла. Да даже одежды никакой на теле не было.
А общее сражение флотов, недолго поколебавшись на одном месте, примерно соответст-вующем воображаемой оси мыса Каматеро, сдвинулось на восток, передвигаясь в том направ-лении во все ускоряющемся темпе. И все больше и больше персидских кораблей, смертельно ужаленных греческими таранами, ложились на борт, переворачиваясь. С греками подобные оказии приключались многократно реже. А персы ведь все так и не прекращали попадать на камни и мели. На ограниченной акватории, прямо перед глазами шахиншаха, собралось более полутысячи кораблей сразу. Они упорно и многообразно маневрировали, нанося друг другу изощренные удары своими таранами. Абордажные схватки на кораблях получались отчаянно редко, а ведь именно в таковых, они, персы, рассчитывали иметь серьезное преимущество. И вообще, эти поганые греки, непонятным образом оказались намного более маневренными и верткими. Они почти никогда не попадали на камни-рифы и мели, коими изобиловало дно про-лива. И все делали намного быстрее, чем его моряки. А часто на опрокинувшихся остовах гиб-нущих кораблей, вспыхивали истребительные рукопашные схватки, где дрались и один на один и группа на группу. Оказавшисть в воде, противники топили друг друга, вырывая бороды, вы-калывали большими пальцами глаза, выгрызая друг другу кадыки и откусывая носы. Но и тут у греков получалось неоспоримое преимущество, поскольку плавали они сплошь и рядом, на-много лучше персов. И счастье тех, что греков-корабельщиков в воде оказалось не в разы даже, а в десятки раз меньше. Только поэтому многие из персов справлялись доплять до берега. А не-сколько сот из них сумели добраться и до подножия горы Эгалеос и даже взобрались по камню, срывая ногти на пальцах и падая назад. Часто разбиваясь и погибая.
Но из-за мыса Киносура кораблей персидского флота все добавлялось и добавлялось. И процесс этот, казалось всем и каждому, собравшимся на площадке возле шахиншаха, несконча-ем. Но, нет! Те, кто мог видеть лучше, уже осознали, что постоянное пополнение персидского флота на акватории боя, постепенно иссякает.
Сколько не всматривался шахиншах в пеструю и постоянно меняющуюся картину боя, он никак не мог обнаружить корабля «Гордый сын Ваала», на котором предпочитал ходить один из его самых любимых флотоводцев Прексасп. Где он? Почему царь царей не видит его длин-ного оранжево синего вымпела, хвастливо украшающего этот корабль. Ведь Прексасп никогда не остается позади. Он всегда идет впереди своего флота, а часто так и вовсе имеет привычку ходить в разведку. Зато корабль Мегабаза погиб непосредственно на его глазах. Греки на трие-ре, обогнув его бирему, распушившую длинный серебристо-белый вымпел, знак присутствия флотоводца на борту, филигранным маневром всадили свой эмболон в левый борт «Хоршу» Мегабаза. И, сожги их священный огонь, сумели выхватить его назад, отправившись разыски-вать себе новые жертвы. А «Хорш» вскоре, наглотавшись в достатке забортной воды, лег на борт, погибнув едва не в самом начале боя! И сколько Ксеркс не искал вымпела Прексаспа, ни он сам и никто другой из его такой пышной свиты, не могли похвастать, что они его сыскали.
Хотя один из самых молодых персидских вельмож, окружавших щахиншаха, чьи неис-порченные глаза еще могли похвастаться остротою врожденного прекрасного зрения, пытался всерьез утверждать, что мельком видел оранжево-синий прапорец вымпела, на одном из трех, тонувших в проливе еще до боя, разведчиков, сумевших потопить единственного грека. Но, поднятый на смех своими, гораздо более опытными в словесных баталиях и придворных ин-тригах, соседями по свите, приумолк, не вполне уверенный в том, что видели его собственные глаза. Так ведь оно тоже сплошь и рядом случается, когда даже и очень уверенного в себе чело-века, разубеждают ярые и надсадистые, утверждающие прямиком противное тому, что тот ви-дел. Очень трудно одному спорить со многими, особенно если ты прямо-таки предосудительно молод и откровенно не уверен в себе. Тогда тебя переубедят на счет раз, внушив и то, чего ты уж и совсем точно никогда и нигде не видел. Искать синий вымпел своего сводного братца Ариабагна, шахиншах не стал, зная, что тот изначально был оставлен в самом хвосте корабель-ной колонны, атакующего флота царя царей. Зеленый вымпел его другого сводного братца, Ахемена, следовало разыскивать на рейде Мегар, где он намеревался отираться с двумястами египетскими кораблями. Так и случилось, что огромный персидский флот, оказавшийся зажа-тым в тесной акватории, между островом Пситталлея и мысом Каматеро, практически никем не управлялся совсем. А, учитывая узость пролива, имеющую место сразу вслед за мысом Кино-сура, персы никак не могли задействовать в деле свой огромный, более чем двукратный, чис-ленный перевес, откровенно вынужденные вести бой корабль на корабль. При этом, намного хуже греков Фемистокла ориентируясь в проливе, не зная там камней и мелких мест песчаных банок. Они, пребывая на своих, перегруженных припасами кораблях, вынуждены были бороть-ся, с предельно разгруженными и облегченными, для удобства быстроты и маневра, греками. Те и без того почти плоскодонные и намного менее глубокосидящие в воде, чем атаковавшие их персы, отменно пользовались несравненной верткостью и быстротой своих триер. Охотно прободевая борта персов своими эмболонами.
Исход боя был, пожалуй решен в течении первых двух с половиной, самое большее, трех часов. Когда множество персидских кораблей разобрали своими килями подводные скалистые гряды идущие поперек Саламинского пролива, являющиеся прямым и непосредственным про-должением береговых гористых гряд, они образовали на пути следования флота царя царей ве-ликое множество островков аварийности, на которые налетали идущие вперед суда, выбывая из боя безо всяких усилий со стороны греков. А другие суда, оказавшись заведомо перегружен-ными для сегодняшнего боя, прочно и надежно разыскав днищами соответствующие мели, по-врезались своими килями в их песчаные тела, усугубив, и без того складывающуюся негативно, ситуацию. Третьим «повезло» гораздо более иных. Тех подловили греки, пропоров их дощатые борты своими прочными, окованными где медью, где бронзой, а где и железом, эмболонами. Насосавшись забортной воды через прорехи в своих бортах, такие покорно ложились на повре-жденный борт, «радостно» намереваясь, вскорости, самым простодушным и послушным обра-зом, изобразить оверкиль. И уж совсем-совсем немногим из них, повезло самим подгадать, и сунуть свой эмболон, в борт зазевавшемуся, или чересчур увлекшемуся, атакой, греку. Но и этим праздновать долго, как правило, не доводилось, потому что и их самих уже в следующий миг, ждало сомнительное счастье, пережить таран самим. А во внезапно выявившейся тесноте, еще целые и боеспособные корабли, налетали на подбитые и внезапно остановившиеся. Бес-смысленно увязив в их бортах свой эмболон, они сами быстро становились объектом чьей-то атака и начинали отчаянно нуждаться в помощи. Каковой ни одному из них никто так и не по-дал. Да и кому там было подавать помощь? Уже к исходу первых полутора часов сражения, персы настолько отупели от треска ломающихся бортов по соседству и от вида своих гибнущих судов, что не слишком даже эмоционально воспринимали то, что и им самим в борт всаживался чужой эмболон. Это было словно бы предопределено еще до боя. Собственно персов на борю-щихся с греками судах, было весьма не много, больше там суетились финикийцы, малоазиат-ские и островные греки, египтяне, даже ассирийцы и вавилоняне, в конце концов.
Персы там крайне редко встречались среди тех, кто составлял огромное большинство – среди корабельных гребцов. Почти совсем их не было среди матросов и офицеров воюющих кораблей. А вот эпибаты, те да! Те и на самом деле, преимущественно были персидскими. Но это очень мало что меняло в раскладке боя!
В добрых двух десятках мест в проливе, образовались целые группы, сбившихся в единое целое кораблей, частью покинутых, а частью еще обитаемых. Греки и финикийцы, составляв-шие подавляющее большинство прежних обитателей этих кораблей, яростно дрались на их сгрудившихся воедино останках. Финикийцев было на порядок больше чем греков, но те гораз-до лучше были обучены драться, и намного лучше вооружены. Большинство эпибатов-персов, как только почувствовали всю ярость столкновений и таранных ударов, посбрасывали свое за-щитное вооружение и наступательное оружие. Их можно понять. Ведь эти люди очень плохо умели плавать, а часто и не умели совсем. А ведь им предстояло не речонку в пять взмахов рук преодолеть, какие там в Азии, близмест где они проживали в детстве, составляли подавляющее большинство водоемов, а проплыть до полутора десятков стадий  в самом настоящем море. Оттого-то, даже здесь, где их численное превосходство было и вовсе неоспоримо, представите-ли персов, раз за разом проигрывали схватки, как они сегодня проигрывали всем и везде. А мо-жет быть, так влияло на них общее сегодняшнее настроение, подавлявшее их своей нацеленно-стью против персов и их намерений вообще и в частности!
И только триера царицы Галикарнаса Артемисии бодро носилась, развевая своим ярким желтовато-оранжевым с серебром и бирюзой вымпелом, такая же маневренная и быстрая, как и все гнреческие триеры. Она, послушавшись мудрого совета своего опытнейшего кибернета, тоже удосужилась перед боем предельно разгрузить свои корабли и всерьез обучить их коман-ды приемам боевой гребли. Ей, а точнее ее кибернету, единственным, пожалуй, среди персов, удалось дважды поразить своим тараном борта греков и при этом сохранить свой корабль прак-тически в первозданной целостности.
Видя такой небывалый задор и удачу прекрасной царицы, царь царей, не удержавшись, воскликнул в назидание своим придворным, хотя и было совершенно непонятно, чего ему на-зидать этим записным бездельникам и тунеядцам, как будто какое-то назидание могло хоть что-нибудь поменять в мозгу этих записных интриганов и выжиг:
- Смотрите и устыдитесь, бездельники! Сегодня в персидском флоте вижу, покамест, только одного полноценного мужа – царицу Галикарнаса, Артемисию!
И как же он возбудился, когда триера царицы оказалась под угрозой атаки греческой триеры, практически неизбежной. И легко простил ей потопление одного из своих судов, когда она, убеждая греков, что она своя в бортовую доску триеры, атаковала соседнего перса, так и не попытавшегося даже защищаться от нее, или ей в этом препятствовать. Как так? От своих, что ли? И оглушительно хохотал с набитым пищей ртом, когда греческая триера, поддавшись на лукавую, будь бы она мужчиной, вполне бы заслужила эпитет «подлую», уловку Артемисии, поспешила атаковать и преуспела в этом, соседнюю с ними, финикийскую бирему на службе царя царей. Пока греки отчаянно спешили добыть из борта тараненной ими биремы свой эмбо-лон, триера Артемисии, развернувшись «на носовом платке», всадила свой позолочненный та-ран в виде головы крокодила, в открывшийся к ее полному и окончательному воодушевлению, борт «грека». И ей все удалось к полнейшему восторгу царя царей, кто, плюнув на все осталь-ное, с восторгом следил только за отчаянными приключениями царицы Галикарнаса на своем корабле. Шахиншаху невольно вспомнилось, как хороша эта женщина, представленная ему своим мужем карийским правителем Лигдамисом. А не взять ли ее в жены? Каких детей она могла бы ему родить, смелых, отважных и дерзновенных, как и их отважная мамаша. Это ко-нечно внесет отчаянную интригу в порядок престолонаследия при дворе шахиншахов, но ему ли с этим считаться? Зато, какую новую и здоровую кровь привнес бы в уже сложившуюся и даже приправленную близкородственным браком , династию Ахеменидов, этот брак? Это что-то!
Но что там творят эти богопротивные сволочи-греки? Что это?
 Свита услужливо подсказала, что греки, захватив своими когтистыми кошками, борта та-ранившего их корабля, пытаются удержать триеру Артемисию, тоже «Артемисию», кстати, на-крепко привязав ее к своему гибнущему судну. И им, окаянным, это, похоже, удавалось. А ца-рица Артемисия, ясно различимая в своем позолоченном панцире, на корме своего корабля, внезапно упала и вокруг ее отчаянно суетились люди. А потом ее подняли и острожно понесли к кормовому срезу, где тут же обосновалась шлюпка с последнего, еще остававшегося на плаву галикарнасского корабля. Расстроившись, шахиншах повелел придворным как можно быстрее узнать, что случилось с царицей Галикарнаса, столь отважно сражавшейся с греками, только сейчас обратив внимание, как много персидских кораблей гибло повсеместно, по всей аквато-рии охваченной сражением. И вообще, видел он, все сражение всей своей тяжестью начало смещаться к востоку, а поступательное движение персидских кораблей, рвавшихся в завязке сражения на запад, к Элевсинскому заливу, не просто остановилось, замерев. Оно сменилось на прямо противоположное ему, когда корабли персов, в полнейшем беспорядке, теряя все новые и новые суда, подались назад к Пситталее и еще восточнее. Что это? Общий отход? Кто разре-шил? Неужели Ариабагн? Он ведь единственный, кто имел законное право принимать решение за весь персидский флот. Но греки, не отставая, преследуют персов, которых все еще намного больше, чем греков. И корабли его флота все гибнут и гибнут, теряя корабль за кораблем. Да и отход их совсем не напоминает организованный отход, каковым хотя бы кто-нибудь управляет. Нет, это уже точно не отход! Это повальное и совсем неуправляемое бегство. Когда люди про-сто пытаются унести ноги, точнее кили своих кораблей, покидая акваторию уже проигранного сражения. А греки преследуют и старательно топят попавшихся под их тараны персов. Там, внизу разгорался пожар, подожженный именно там, где «Артемисия» сцепилась тараном с гре-ческой триерой, протаранившей большую финикийскую бирему. А в образовавшийся костяк из трех сцепившихся кораблей врезалось ненароком еще два – три перса, добавив дровишек в кос-тер. Вот он сейчас и пылает!
Не видя на что ему еще смотреть, поскольку общее поражение его флота сделалось оче-видным, Ксеркс, едва удерживаясь от ставшей совсем близкой, истерики, приказал подавать носилки. Уже спускаясь в них к подошве Эгалеоса, немного успокоившись, он решил немед-ленно отъехать на своей колеснице назад в Фалерон. И там, на месте разбираться со всем про-изошедшим на его глазах сегодня.
А Фемистокл на своей «Архипе» увлекся сражением и преследованием бегущего врага. Это же весьма завлекательно, пытаться таранить бегущего врага! Он ведь уже совсем не по-мышляет о том, как таранить тебя, только старается сбежать, а ты его догоняешь и бьешь, бьешь, бьешь! А, поминая им разгром греческих городов и твоих родных Афин, бьешь истово, с оттяжкой, не повалить врага стараясь, но убить его всенепременно и обязательно. Ветер пого-ни свистит в твоих ушах, тоненько, но и воодушевленно же выпервая громкую победную песнь! И весело, и пьяно, и солоно на губах, то ли от морских брызг, то ли от брызг персидской крови, принесенных ветром погони, в запарке сражения и не разобрать сего! От ран его уберег панцирь, уклюнутый в трех местах хищной персидской стрелой, от потопления – обученность команды и мудрая изворотливость кибернета. Хотя они не отстаивались в отишии, не загора-живались от персов бортами иных судов, боролись без дураков, на полную! Уже в погоне они сумели протаранить еще одного перса. И остановились, лишь имея на траверзе, слева по борту, остров Пситаллея, к коему приближались, вслед за преследующим персов эллинским флотом, шесть монер с гоплитами и пельтастами. Ясно, Аристид, назначенный им своею властью стра-тега-тирана, временным стратегом, собрал сотн три гоплитов и пельтастов и пошел чистить остров от персов, коих там видели. Ну, помогай ему Афина Паллада, а они на сегодня свою ра-боту закончили.
Идти дальше – заведомо утратить все свои преимущества. Камней в Сароническом заливе на порядок меньше, чем в Саламинском проливе, мели начинаются лишь ближе к берегу. А простор в нем открывается воистину морской, ничего общего не имеющий с окруженным, едва ли не со всех строн, сушей, заливом Элевсинским и душной теснотой Саламинского пролива. Куда ему таки удалось заманить сегодня персов! Удалось! И заманить и разбить их!
Но, несмотря на свое более чем очевидное поражение, персов все-таки даже и сейчас больше, чем греков, а ведь у них имеется и еще совсем не тронутый египетский флот, подстере-гающий греков у Мегар. У них там тоже, правда, имеется сорок триер из Коринфа. Но у персов в любом случае будет заметное численное превосходство, если у них на кораблях найдется хоть кто-нибудь достаточно волевой и сохранивший, несмотря на страшное поражение, ясность мышления, кто скомандует им остановившись, развернуться и заняться греками. Тогда ведь все может в корне перемениться. И вместо уже имеющейся у них победы, они получат страшное и полное поражение! Нет, таких оборотов Фемистокл не хотел.
Сигналами со своего флагмана он остановил погоню за бездумно уходящими персами. Синица в потном кулачке, всяко надежнее вольного журавля, витающего в дерзновенных обла-ках! Его приказ обязывал всех триеархов умерить свой пыл. И уняв свой воистину праведный гнев, возвращаться к местам базирования. Надо было определиться со всем, посчитать свои и чужие потери. И разобраться, что делать дальше?
Усталые гребцы, гребя без натуги, свободно толкали свои триеры в пролив, осторожно обходя то и дело торчащие из-под воды оконечности затонувших кораблей и целые острова, состоящие из нескольких кораблей, пробивших борта друг другу в экстазе битвы и так и ос-тавшиеся все еще на плаву. Эти продержатся так некоторое время, поскольку их эмболоны, за-стряв в пробоинах, препятствуют попаданию воды в корпуса. Да и плавучесть таких сцепок на-много выше, особенно если не у всех кораблей есть дыры ниже ватерлинии. Немногие греки, стараясь держаться вместе, быстро переправлялись на суда своих товарищей, поскольку это из-бавляло их от необходимости плыть на Саламин через пролив. Не так уж и много для хорошего пловца, конечно, никак не более двух десятков стадий, а все равно лучше, когда тебя примет на палубу свой корабль. Многие персы, не рассчитывая доплыть до континентального берега и выбраться там на сушу, тоже сдавались грекам. Из рабства все же есть выход, или он может представиться рано, или поздно, а с того света нет, никто оттуда еще не возвращался. И, может быть, именно оттого, люди туда и не торопятся. Те, кто на себя рассчитывал, уже поплыли к берегу, кто доплыл, а кто и нет. Оставшиеся, как видно, достаточно хорошими пловцами себя не считали. И, что им еще оставалось, голодать разве что? оставаясь на остовах своих обездви-женных камнями и мелями кораблей и ожидая первого же шторма, затопящего и разобьющнего в отдельные доски эти хрупкие водоплавающие острова? – спешили сдаться грекам.
Те, задерживаясь одним, или несколькими кораблями, могли они, наконец, себе это позво-лить, благодушно пленили персов. Не довлела над ними более обязанность вести себя сдержан-но, присущая боевому кораблю, находящемуся в строю сражающегося флота! И снимали с та-ких вот плавучих образований, людей, как персов, так и греков. Вязали их, помещая им на шеи вервие – первый признак рабства. А потом медленно поспешали к своим пристаням, где их не-терпеливо ждали родные и близкие, гадая, доведется ли им увидеть живыми своих братьев, от-цов, мужей, женихов и дедов? Потери греков, пусть и ни в коей мере не сравнимые с персид-скими, были, однако, тоже весьма и весьма велики.
Подходя к своему месту в бухте Палукиа, Фемистокл еще издали увидел Архиппу и младших своих детей, сидевших на плечах у… Ламедиона и его девушки Аристоники, кажется, какую они ему с Неоклом сосватали накануне битвы. Что с Неоклом? Они ведь были с Ламе-дионом на одном корабле! Почему его сын, наследник и первенец, его не встречает? И еще бо-лее он встревожился, увидев, выглянувшего из-за их спин Плистарха. Теперь он понял, что это правда, то, что ему сказали еще во время боя – триера Плистарха погибла. Ему об этом должны были доложить, и доложили. Но Неокл… Неокл погибнуть был не должен. Ведь он плавает как рыба… Даже если корабль их погиб, Неокл должен был доплыть, твердил ему мозг отца.
Впрочем, уже не отец, а стратег-тиран Фемистокл слишком хорошо знал чего стоят по-добные аргументы на деле. Сколько их сегодня утонуло, таких молодых и сильных, прекрасно плавающих и все умеющих? Так сразу всех и не перечислишь! А ведь их тоже где-то ждут, и кто-то убеждает себя совсем вот так же, как и он сам, только что себя убеждал! Что сын его та-кой молодой и сильный, так прекрасно подготовлен и великолепно плавает. Уж он-то точно не утонет. И сколько их, таких вот, вот также убедительно утешающих этими самыми словами и себя и других, не дождутся сегодня своих близких, поскольку они отдали свои жизни за то, чтобы греки победили персов у Саламина. Неужели и с него самого, боги спросят в оплату за это жизнь его любимца и наследника, Неокла? Боги!!! Лучше бы уж его собственную жизнь за-брали!
Понурившись, Фемистокл сходил по сходням, выслушивая неумеренные славословья в свою честь, сразу сделавшиеся неуместными и даже нежеланными. Легкая, отстраненная какая-то улыбка, едва трогала его губы. А ведь он когда-то так мечтал, вот так вот отличиться на гла-зах всего города, спасая его жителей от ужасной опасности поголовного уничтожения. Он все-гда жаждал восторгов в свой адрес и громкого восхваления своих достоинств, почитая себя их достойным. Но не такой же вот ценой, на самом-то деле! И у прижавшейся к нему Архиппы он первым делом спросил:
- О Неокле что-нибудь известно? Что с ним?
- Успокойся Фемистокл! Неокл ранен, потерял немало крови и остался дома под присмот-ром Лоридики. Ламедион и Плистарх спасли его, раненого, с тонущей «Психеи»! Ну, как это все было, они тебе расскажут сами и позже. Так что ты не нервничай!
И немедленно отмякший душой Фемистокл, допоздна праздновал свой праздник вместе со всеми Афинами. Это уже и действительно стал полностью его праздник! Уже стало всем ведо-мо, что у греков погибло до сорока триер и примерно тысяч около пяти греков. Почти полные три из них – афиняне, как и почти три десятка погибших триер – афинские. Персами потеряно более двухсот кораблей, погибло около 33 тысяч человек, может немногим меньше, а, может, и больше. Победа греков полная, хотя и не окончательная. Ведь даже после этой победы флот персов все равно превосходит греческий общим числом кораблей. И, хотя активные наступа-тельные действия в этом году он предпримет совсем вряд ли, но и отразить не слишком хорошо продуманные наскоки греков, способен вполне и вполне. Обдумав все это, Фемистокл пришел к выводу, что на очереди, кажется, все же сухопутное сражение с персами, поскольку любую их попытку высадить десант на побережье Пелопоннеса, флот греков отразить ныне способен вполне…

ФАЛЕРОН, утро следующего после Саламинской битвы дня.
В Фалерон Ксеркс прибыл только к утру следующего дня после битвы. Он проколыхался в колеснице всю ночь, думая свою нелегкую мысль. Перед самым его выездом в Фалерон, когда он у подножия горы Эгалеос переходил из носилок в колесницу, к нему и его свите подскакал взмыленный гонец из Малой Азии, принеся  очень недоброе известие. В его империи, состоя-щей из многих разномастных кусков земли, заселенных совершенно разными, ничем не связан-ными между собой, народами, возник очередной очаг бунта. Восстали, осознав, что владыка далеко, и что он увязил все свое войско в Греции. Надеясь, что вернется он оттуда отнюдь не сразу и не скоро, полыхнули огнем отчаянного бунта Междуречье и Сирия, поддержанные под-властными ему арабами. Всю ночь он ехал, не смыкая глаз, рассчитывая прибыть в гавань не-многим позже прихода в нее кораблей его разбитого греками флота. Он ехал, уперевшись тяже-лым взглядом в широкую надежную спину Убома, своего возничего и щитоносца, проверенно-го из всех проверенных, ехал и размышлял. И мысли его были не легче его взгляда.
Он лучше всех иных знал, что поход этот никак не планировался на сроки, превышающие один год. Официально он начался в самом начале весны, значит, продолжался уже почти пол-года. И если бы сегодня его флот  разгромил афинян, половина целей похода, была бы достиг-нута. Оставалось бы только ворваться, наконец, на Пелопоннес и устроить там знатную резню. Он еще не знал точно, что именно случилось вчера и насколько тяжелы его потери. Но он вели-колепно себе представлял, что о высадке десантов на берега Пелопоннеса ему теперь не стоит и мечтать. Их просто не будет. Сколько бы кораблей не потерял его флот, он потерял самое глав-ное – кураж! А греки его наоборот приобрели. И любая операция по высадке десанта на побе-режье Пелопоннеса стала просто невозможна.
Проломить упорное сопротивление греков на Истме тоже не удается, хотя он ждал, что гонец от Гидарна, воевавшего на Истме, либо ждет его в Фалероне, либо прибудет туда с часу на час. Значит, быстро кончить эту войну ему не представляется возможным. Да и потери в его воинстве, наверное, будут весьма велики. Этой армии станет недостаточно для усмирения вос-стания в Междкуречье и в Сирии и ему придется очень долго там возиться. А это тоже необы-чайно опасно. Ведь чем дольше длиться восстание, тем больше риск того, что взбунтуется еще какая-нибудь область. Снесясь с уже бунтующей областью, и координируя усилия с нею, либо просто, сама по себе, что совсем лишь ненамного лучше. Он достаточно много возился с вос-станиями, вспыхнувшими сразу после смерти его отца, затратив на их подавление массу сил и почти полные восемь лет своей жизни, не вылезая из походов.
Снова попадать в столь же длительную, и почти беспрестанную нервортрепку, ему никак не хотелось. Значит, нельзя медлить. Надо забирать с собой наиболее подвижные войска, на-пример скифов и колесницы, последним здесь, в Греции все равно нет никакого применения, слишком мало простора, и уходить в Малую Азию. Там, набрав контингенты пехоты из греков-малоазиатов и палестинцев, вторгаться в Междуречье с запада, одновременно приказав сыну своему Дарию, атаковать их с теми войсками, какие он собрал в Персии с востока и севера. То-гда у них есть очень приличный шанс быстро разобраться с восстанием, задушив его на корню, не допуская, чтобы оно побудило к бунту окрестные земли и народы. А что здесь, в Греции? Здесь он оставит Мардония, Гидарна и Демарата. У Гидарна сейчас десять тысяч «бессмерт-ных», их численность он все-таки восстановил после Фермопил, и примерно пятнадцать тысяч приданных ему войск из них тысяч пять конницы. Мардоний увел с собой в Фокиду сорок ты-сяч в общей сложности, конных у него тысяч семь. И тысяч пятьдесят войска у Артабаза, стоят они в Фессалии, из них тысяч девять конницы.
Итого у них у всех 94 тысячи пехоты и двадцать одна тысяча конных. Для Греции, пожа-луй, вполне хватит. С собой он возьмет тысяч 20 конных, прежде всего все семь тысяч скифов-саков, всех персидских всадников, как легкоконных, так и всех катафрактов. Все колесницы и персидскую пехоту своего младшего брата Гистаспа. Это еще двадцать тысяч воинов, но вои-нов надежных, вполне пригодных для подавления бунта. Значит, пехоты здесь у него останется всего тысяч пять. С ними ему даже не удержать Фалерон, хотя при наличии поблизости почти сорока тысяч конных, это, пожалуй, было бы вполне возможно. Но ему сообщили, что у греков обсуждается идея атаковать переправы через пролив Геллеспонт, у Абидоса. Придется весь боеспособный флот, всех египтян, а именно они, не участвуя в сражении при Саламине, нис-колько не пострадали,  слать туда и прикрывать переправы. Они ему все еще нужны. Остаю-щийся здесь флот сильно надломлен, и состязаться с греками опять, вряд ли рискнет. По край-ней мере, в ближайшее время. Без основательного пополнения и кардинального переформиро-вания так и точно! Ему с отобранными им войсками, придется идти берегом в Малую Азию. Вот и весь свой флот он поведет, держась берегов, обеспечивая себя от греческих кораблей с приморского фланга. А то с них станется перехватить царя царей с малыми силами, высадив десанты и закупорив их в каких-нибудь ущельях, каких по дороге у них предостаточно. Пожа-луй, он возьмет с собой еще около десяти тысяч конных стрелков, они будут крайне уместны там в Междуречье. А в Беотии оставит остающиеся примерно 30 тысяч конных, они сейчас бес-чинствуют в разрушенных Афинах, и тот отряд пехоты, что стоит сейчас в Фалероне. Это ре-шено!
Он решительно ужаснулся, узнав, как много потеряно его флотом в том несчастном бою в проливе, какой он наблюдал с Эгалеоса. Всемилостивый Ахуромазда, утонули две сотни кораб-лей и еще почти полторы сотни получили повреждения, порой весьма серьезные. Погибло бо-лее тридцати пяти тысяч моряков, гребцов и воинов. Ужас! А что у греков? Наиболее инфор-мированный и понимающий во всем этом Ариабагн, его сводный брат, говорит, что греками утрачено, может быть 35, а в лучшем для персов случае, 40 кораблей. Причем моряки со мно-гих из них спаслись, поскольку просто хорошо плавают и плыть им было надо к своим, на Са-ламин.
Персидские же моряки, если и доплыли до острова, так только для того, чтобы сдаваться грекам и становиться их рабами. Потери у них гигантские, а ведь еще утрачены ими все пятьсот человек, высаженные на остров Пситталея перед боем. Они, ошеломленные страшным для них исходом битвы, даже не стали препятствовать несколько меньшему отряду греческих воинов, высадится на остров и, через некоторое время, просто сдались. А что тут удивляться? Они должны были обеспечивать правый фланг атакующего флота, но обеспечивать им к тому вре-мени стало некого. Они ж ведь сами видели, как греки гнали их флот, тот самый, чей фланг они намеревались обеспечивать. И чего им было еще ждать? Смерти? Они предпочли сдаться! И в этом их можно было понять!
А еще куда-то во всей этой суматохе исчез Арташез, тот самый Арташез, кто принес вести о намерении греков-афинян выступить. Неужели это был ход этого хитреца Фемистокла? Еще не совсем представляя, что он станет с ним делать? – Ксеркс приказал Артабазу разыскать Ар-ташеза. Поиски стартовали, он знал это. Но в свой первый день они ничего не дали. Куда сумел уйти Арташез и неужели это правда – он подсыл Фемистокла? Если это так, то его отчаянно надули, причем не кого-нибудь конкретного в его войске, на ком можно было бы отвести душу, а его самого. И тот же Мегабаз, кто привел к нему этого Арташеза, тоже погиб. Повезло ему! А то бы именно он за все и ответил! И так бы ответил, что всем иным и на долгое будущее стало бы неповадно приводить к своему царю царей непроверенных вестников.
Пребывая все в том же мрачном настроении, царь царей навестил Артемиссию. Та уже пришла в себя и осознала весь ужас того, что с ней произошло. Перед царем царей она предста-ла вся в полотняных повязках, только один глаз блестел из под полотняных окровавленных бинтов. Бессильно лежащая на пышных подушках, укрытая большой полостью, пошитой из шкур черных пантер Артемисия, ничем не напоминала ту красавицу-Артемисию, какую подвел к нему для знакомства сияющий Лигдамис, всемерно гордящийся изысканной красотой своей жены. Она уже могла говорить, но голос царицы Галикарнаса был слаб и плаксив. А ей ведь еще предстояло предстать перед любящим мужем. Или, правильнее будет уже сказать, перед любившим ее некогда мужем. Ибо, как тот мужчина ее не цени и не уважай прежде, а терпеть рядом с собой этот страшно изувеченный мешок костей с памятью его бывшей жены и люби-мой, он не сможет чисто физически.
Некогда сильная и неглупая женщина, не понимать этого, царица Галикарнаса не могла никак. Она уже приказала своим слугам, уцелевшим в бою, приискивать ей исполнителей ее будущей мести и стараться разузнать имя того грека, чья стрела изувечила ее навсегда, лишая одновременно и настоящего и будущего.
Разыскать название корабля и имя его триерарха, не составило труда, это уж точно было все на поверхности. Не очень долго утаилось от шпионов Галикарнасской царицы и имя того, кто пустил ту стрелу. Но его Артемисия узнать так и не успела. Неосторожные действия лечь-цов, возившихся с ее страшной раной, привели к тому, что они привнесли в кровь царицы ин-фекцию. Общий сепсис был очень скор и на диво убийственен. Через день после посещения ца-ря царей он начался, а еще через день царицы не стало, она сгорела в ужасающем горячечном бреду, став еще одной жертвой Саламинского сражения.
Царь царей распорядился тело Артемисии забальзомировать, и отослать в единственном оставшемся Галикарнасском корабле Лигдамису, правителю Киликии, и ее вдовцу. Ничего бо-лее сделать для нее царь царей уже не мог, не смотря на всю его необозримую и великую власть. При всей его власти, он так и не сумел разыскать Арташеза и даже не узнал никогда, что тот, покинув его на площадке горы Эгалеос, сумел дождаться, никем не замеченный, вече-ра, пронаблюдав напоследок печальный отъезд, разочарованного и раздосадованного не так сложившейся битвой, шахиншаха в Фалерон. А потом сошел к морю, сумел отыскать среди множества деревянного мусора, достойный обломок и переплыл ночью пролив. Представив-шись, встретившему его на берегу, патрулю греков, был отведен в дом Фемистокла и принят там с полнейшим восторгом.
Уже на следующий день, Фемистокл объявил во всеуслышанье об освобождении от раб-ства Арташеза и даровал ему властью стратега-тирана, полные права афинского гражданства. И еще через пару дней, на первой же объдиненной коллегии архонтов и стратегов, утвердил их коллегиальной властью свое решение, присудив Арташезу лавровый венрок за мужество.
Еще через несколько дней, после сражения, когда на поверхность пролива принялись во множестве всплывать раздутые трупы утонувших моряков, участников этого сражения. Часть их прибой прибил к берегам Саламина и Аттики, где их хоронило местное население, другая большая часть была увлечена в Эгейское море и Элеавсинский залив, послужив кормом для рыб.
А уже следующей ночью к греческим патрульным кораблям, дежурившим напротив Фа-лерона, подошла греческая рыбацкая лодка с одним из беотийцев, остававшихся при царе ца-рей, на борту. Тот рассказал, что флот персов, воспользовавшись осенними предутренними ту-манами, ушел, сопровождая морем уход царя царей с большой частью своей армии. Он ушел подавлять мятеж, вспыхнувший в его отсутствии в Междуречье. Но ушел не со всей армией, а лишь с большой ее частью, преимущественно конной. Воевать пешему в Азии было, мягко го-воря, как-то не принято. А в Греции оставались командовать войсками персов и их греческих союзников, Мардоний и Артабаз, имевшие при себе почти сто тысяч войска, как пешего, так и конного. Сюда же еще следовало приплюсовать войска Фив и их союзников, продолжавших выступать на стороне персов. Война закончена еще не была, хотя и вступала в новую стадию. Лучше многих иных, Фемистокл понимал, что сейчас им предстоит снова ополчаться и всту-пать в борьбу с персами на сухом пути. Но сейчас уже война виделась всем в ином свете.
Им еще предстояла горестная встреча с сожженными и разрушенными Афинами. И мно-гое, многое еще, например, довольно-таки голодная зима в разоренной персами Аттике. Но они были вместе, они были живы и они отринули персов царя царей. Им оставалось, сделав еще од-но усилие, разгромить на суше Мардония и Артабаза, вместе с их персами. Мардоний, знали они, пришел из разоренной и обезлюженной им Фокиды в Беотию, став лагерем недалеко от Платей, а от Истма к нему отступил Гидарн, сын Гидарна со своим войском и с Демаратом в качестве советника. Из Фессалии к ним шел Артабаз со своим войском. Сил у персов было еще вполне достаточно. Но и греки, ощутив прилив сил после Саламина, выступали против персов совсем не так, как их пришлось некогда встретить царю Леониду у Фермопил.

ПОСЛЕСЛОВИЕ
Греки сумели разбить персов Гидарна, Мардония и Артабаза в большой битве при Плате-ях, выставив объединенное войско. Там снова покрыли себя неувядаемой славой спартанцы, отомстив персам за гибель своего царя Леонида, с его ставшими воистину бессмертными гип-пеями. Фиванцы сражались у Платей на стороне персов и были отменно биты своими же. Мар-доний и Гидарн погибли в сражении и только Артабаз, сумев с остатками персидского войска отступить в Фессалию, уцелел. Но и Фессалия, почуяв дуновение ветров свободы, восстала против персов, сильно зашевелилась Македония. И Артабазу не оставалось ничего иного, как, воспользовавшись примером своего повелителя, увести остатки персидского воинства в Малую Азию, а там и дальше, к царю царей, уже подавившему восстание в Междуречье. Обжегшись на этом походе, Ксеркс так больше и не решился отправиться в поход против непокорных евро-пейских греков. А с помощью все тех же Афин и многие малоазиатские греческие колонии принялись отпадать от персов. Еще через полторы сотни лет, Александр Македонский поко-ривший всю Грецию, разрушил до основания былую державу Ахеменидов. Случилось это при Дарии III, правнуке Ксеркса, погибшем от руки своих придворных, попытавшихся ценой голо-вы своего повелителя, добыть себе милостивое расположение Александра. Но и держава Алек-сандра оказалась мимолетной, исчезнув в эллинистических государствах его полководцев. O tempora, o more!
Очень показательна судьба Фемистокла. За Саламинское сражение венок за храбрость по-лучил противившийся ему до самого предельного предела, Эврибиад, тогда как Фемистоклу досталась лишь похвала. Он не оставил своей бурной политической деятельности, став инициа-топром создания Делосского союза, начав отстраивать разрушенные Ксерксом Афины и стро-ить длинные стены к Пирею. Но афинская и общегреческая аристократия, не простила ему его успехов. Будучи обвинен в заговоре, совместно со спартанцем Павсанием, рукроводившем об-щегреческими войсками при Платеях, еще одним победителем персов, с целью установления личной власти и пожизненного отправления, был через девять лет,  в 471 г. до н. э. предан ост-ракизму и изгнан из родного города. Демократия всегда именно так расправляется с самыми талантливыми служителями своего культа, ибо это власть посредственностей, каковая не тер-пит выдающихся личностей. После долгих скитаний, Фемистокл бежал к сыну своего былого противника Ксеркса I, царю царей Персии Артаксерксу I, получив от него в управление ряд го-родов Малой Азии. Смешно, правда, былой сподвижник и знамя партии демократов Афин, стал преуспевающим сатрапом-хшатрапаваном малоазиатских греческих городов-колоний: Магне-сии, Лампсака и Миунта.. И ведь правил, судя по отзывам, не просто сносно, а мудро! Так, мо-жет, человек всю жизнь не тому знамени служил? Ему следовало ратовать за тиранию,  он же анус свой рвал за демократию! Гы! Гримасы, однако! Вот и Аристид, очистив от персов Пси-таллею, не успокоился, оказавшись афинским стратегом и при Платеях. А умер в прискорбной нищете, утратив свое здоровье и состояние на службе демократии. Эх-хе-хе! А ведь начинал свою политическую карьеру, как один из предводителей партии аристократии, всю жизнь свою принеся в жертву столь презираемой им демократии.
Но, проведав, что его повелитель Артаксеркс I, намерен направить его воевать с греками родных Афин, Фемистокл покончил с собой. Он не мог изменить тому, кто дал ему все, когда его изгнали, обязанные ему самим существованием своего полиса и жизнями своими, афиняне, но и воевать против них он не мог! И выбрал, пожалуй, единственно возможное для себя про-должение событий, приняв яд. Отдадим должное Артаксерксу, понял он своего хшатрапавана, нет ли – неведомо, но семью Фемистокла он не преследовал – это медицинский, научно уста-новленный факт! Современным бы политиканам так! Так нет же, великодушия этой мелюзге уж и совсем точно не достанет!

Сентябрь – октябрь 2009 г., Минск.