Не рой другому рой

Не рой другому рой
(Из цикла "Иван Глухоухов и Парамонов")
- Прилетели, мягко сели, высылайте запчастя, элероны, лонжероны, фюзюляж и плоскостя! – сказал Иван Глухоухов своему другу Парамонову по мобильному телефону.
- Все-таки ты коцнулся! - ответил друг с сожалением в голосе.
- А ты как хотел? На такой развалюхе, да еще с моим водительским стажем.
- Я хотел не так. Эх, ты!
Действительно, Парамонов хотел совсем другого. Для своего друга Ивана Глухоухова он хотел ДТП со смертельным исходом, оттого и сожаление в голосе прозвучало. И все шло именно к тому. И то, что водительский стаж Ивана Глухоухова составлял ровно один час двадцать одну минуту по московскому времени, проведенные под предводительством Парамонова на дворе заброшенного военного завода, и отсутствие у Ивана Глухоухова водительских прав, и сомнительный во всех отношениях, кроме корпуса, древний жигуленок, купленный Парамоновым у полубомжующих рабочих того же военного завода. Рабочие – Миша и Степан Трофимыч (судя по опухлостям, близнецы одного яйца) – утверждали, что жигуль был собран на их заводе лучшими мастерами, чтоб изображать на дорогах трех товарищей из одноименного романа Эриха и Марии Ремарков. Правда, потом оказалось, что движок у жигуля не от Мерседеса и не от ракеты, а, похоже, от Запорожца, внутренности по удобствам бронетранспортеровские, все скрипит, стучит, дымит и распадается на ходу, зато корпус по прочности танку не уступает, хотя на вид жигуль и жигуль, только сильно потрепанный... Уже и этого бы хватило для задуманной Парамоновым шутки, так он еще предыдущей ночью татем прокрался в свой собственный гараж перед тем, как на дачу ехать  (дача Липунову принадлежала, у самого-то Парамонова дачи не было, куда там, но пока тот уехал петь песни на Венецианском фестивале, она была передана ему на ответственное хранение), и тормоза тоже для верности подпилил, ехидно подмигивая напильнику. С дачи позвонил Ивану Глухоухову и попросил срочно с утра привезти пчелиный улей, что хранился у него в багажнике новокупленного жигуля, потому что позарез нужно. Мол, свежий пчелиный мед – единственное средство против музы, она от него сразу пьянеет и засыпает, а то уж совсем достала. Это была святая правда. Только все ульи на липуновскую дачу Парамонов, пчеловод хренов, приволок на липуновскую дачу первым делом, а вот один случайно остался, в багажнике благополучно забытый. Иван же Глухоухов, святая душа, взял так сразу и согласился. Он почему-то всегда очень обижался, когда его наивность и доверчивость принимали за кретинизм, уж обхохотались все на него.
- А почему такие авиационные сленги? Полетать пришлось на моей кобылке? – с надеждой спросил Парамонов.
- Да нет, так, ерунда, вспомнилось просто, - честно ответил ему Иван Глухоухов. – Папа-то у меня в летчиках войну пролетал, у него этих прибауток страсть сколько было. С мотором что-то. А так все хорошо, даже пчелки твои здоровы.
- Ладно, я Дрофу скажу, у него на том свете завязки хорошие с мастерами по двигателям внутреннего сгорания, они уже не коррумпированные, дорого не возьмут. А что случилось-то? Неужели бандиты наехали? – с последней уже надеждой, да и то угасающей, ни с того, ни с сего спросил Парамонов.
- Какие бандиты? Почему бандиты?
- Ну, такие, жулики, в общем, дорожные, я читал. Подрежут тебя, а потом говорят, что это ты их подрезал, и требуют за ремонт твою квартиру и сто миллионов тысяч долларов, а то кирдык. Не они наехали случаем?
- Нет, - честно ответил Иван Глухоухов, потому что на самом деле не бандиты на него наехали, а он на них.
Было так. Ехал-ехал Иван Глухоухов по той дороге, что ему было сказано, причем ехал, как ни странно, без приключений, отчего возгордился даже, как вдруг прицепился к нему какой-то джип очень неприятной наружности, откуда на него скалились еще более противного вида рожи. Начали они ему руками махать, Иван Глухоухов, человек вежливый, тоже помахал им руками, а вокруг степь. Тогда они начали ему кулаками махать, чтоб машину, дурак такой, наконец, остановил, а то будут последствия, однако Иван Глухоухов, человек осторожный и предусмотрительный, ответными кулаками махать не стал, а наоборот, еще крепче вцепился в руль и стал искать на панели, где тут у них педаль газа находится. Не найдя, продолжил движение в прежнем темпе. А темп был не то чтобы со скоростью смертельно уставшего пешехода, но по автодорожным меркам что-то вроде того. Поэтому, несмотря на военную сборку автомобиля, он был обогнан мерзким джипом на раз, джип поехал перед ним, да еще, скотина такая, резко тормозить начал. Насчет правил дорожного движения Иван Глухоухов был пока что не очень, но помнил, что между ним и впереди идущим автомобилем должна соблюдаться дистанция – то ли в метр, то ли в километр, но какая-то такая, чтоб ехать не страшно было. Ехать-то ему все равно было страшно, не помогала даже подушка безопасности, предусмотрительно взятая из дому и положенная на сиденье из сорок пятой стали, для вида обшитое кожзаменителем, но чтоб еще страшнее было – нет, этого Иван Глухоухов совсем-таки не хотел. Поэтому, когда гнусный джип, едующий перед ним, стал неожиданно тормозить, Иван Глухоухов вспомнил, что у него тоже есть педаль тормоза и изо всех сил нажал на нее ногой и еще что-то стал переключать палкой железной, что справа от его правой ноги торчала.
Иван Глухоухов не знал, что подпиленные тормоза давно отказали, еще когда он даже до кольцевой не добрался, но он пока тормозом не пользовался по забывчивости и лихости характера. Он и теперь про них не узнал, потому что вместо педали тормоза он по ошибке (как и все идиоты этого мира) нажал на педаль газа. Да еще, дергая туда-сюда правую палку, по незнанию включил какой-то такой режим вождения, по которому его агрегат (на секунду-две, не больше, дальше просто встанет, ни тпру, ни ну) мог обогнать хоть что угодно, хоть даже болид формулы номер один. Шумахера, конечно, не обогнал бы, а вот какого-нибудь Ятакому Нидоёши – пожалуйста. Хоть движок и был почти что от Запорожца, да и найден был умельцами на помойке, но помойка-то была тоже воинская, вы вот это учтите!
В результате он въехал в бандитский джип со всей дури, смяв его примерно наполовину. Джип даже подскочил от удивления на такое нахальство, а вокруг, повторяю, степь!
Корпус парамоновской машины, склепанный воинскими умельцами, при этом почти что не пострадал, а если и пострадал немного, так это, при его изначально пострадавшем виде, даже и совсем незаметно было. Пострадали двигатель и сам Иван Глухоухов. Двигатель внутри нетронутого капота разлетелся буквально в крошки, потому что был хоть и с воинской, но все же таки помойки – никогда ничего не берите с помойки, что им не надо было, то и нам с вами не подойдет, правило такое всемирное. Сам же Иван Глухоухов, спасшийся, по его собственному признанию, исключительно благодаря подушке безопасности, пострадал некоторое время, потом страдать перестал и начал с исключительным любопытством оглядываться вокруг.
Светило солнце, стояла степь, ветерок такой, воздух све-е-ежий, сосной пахнет (она тут рядом, метрах в стах кособочилась), что-то капало и равномерно скрипело, а иногда вроде как бы даже и бухало. И никого.
- Они, наверное, все умерли, - размечтался Иван Глухоухов, имея в виду бандитов.
Как же! Чтоб бандиты, да все умерли! Это форменная антиутопия. Они там у себя поерзали в останках джипа, поработали коленями, языками и кулаками, да и выбили заклинивувшуёвываюся переднюю дверь. Вышли оттуда, все в трещинах, кровь с них ручьями капает, друг друга поддерживают руками и еще какими-то арматуринами, еле на ногах держатся, но подходят. Как только Иван Глухоухов это дело увидел, тут же боковое стекло завинчивать начал. Операция вроде ненужная, потому что левая дверь у машины без замка была, на простой щеколде, но бандиты-то про это не знали, да и ручки на той двери снаружи отродясь не было.
Подходят и на автомате стандартный текст начинают:
- Ну, пацан, ты попал на бабки! Ты на такие конкретные бабки попал, что мы сейчас тебя убивать будем. Открывай дверь, а то сейчас вышибем!
Сами – ну, смешно, честное слово! – чуть не падают, а туда же.
- Как жа! – говорит Иван Глухоухов. – Щаз-з-з! Вот только открывалку настрополю.
А сам щеколду рукой придерживает.
Иван Глухоухов был человек не только осторожный и предусмотрительный, но также и боязливый просто до чрезвычайности. Это он со страху так говорил.
Тогда бандиты, собрав по окрестностям остатки своих оставшихся сил и капая при этом ручьями своей черной бандитской крови, начали крушить арматуринами его боковое стекло военной сборки, взятое с какого-то напрочь раскуроченного суперсекретного истребителя, причем крушили они все это без всякого результата, если не считать временных перемежающихся обмороков – то у бандитов, то у самого Ивана Глухоухова.
Потом, немножко отойдя от упадка сил и некоторого удивления насчет удароустойчивости стекла (им бы чуть-чуть подковырнуть арматуриной дверку, и все, и конец клиенту, и радуйся, Парамонов!), они грозно спросили:
- Тачку нашу распиндюрил, а расплачиваться не хочешь? Гад, козел, кенгуру на заднице, зауропод вонючий!
Иван Глухоухов вошел в положение и говорит:
- Нет, ну почему, я человек законопослующий, но все деньги, что у меня есть в этом мире (про другие деньги мы эту тему опустим), находятся в бумажнике.
- А где бумажник? – изо все сил грозно спрашивают бандиты.
- Бумажник в загашнике.
- А где загашник, в котором бумажник? – еще более изо всех сил спрашивают бандиты.
- А загашник, в котором бумажник, он у меня в багажнике.
Бандиты по инерции начинают спрашивать, где тот багажник, но уже оба бегут (спотыкаясь, падая и отдыхая на каждом шагу) к заду парамоновского агрегата и, добравшись до него, начинают ковырять своими арматуринами дверцу багажника – бандиты-бандиты, а вот сообразительные попались. Дорога, что ли, их уму научила?
Иван Глухоухов, как только это дело увидел, тут же достал из бардака шляпу с такой густой сеткой для пчелоробов, потому что совсем не был уверен в сохранности деревянного улья после случившегося дорожного инциндента. Он даже забыл, что стекло завинчено. Потому что был человек просто суперпредусмотрительный. По крайней мере, время от времени.
Улей и, правда, от удара вдребезги разломался. Поэтому, когда бандиты после долгих стараний открыли все-таки крышку багажника, то вместо содержимого увидели какое-то черное облако с некоторыми красными прожилками по бокам. Они не поняли, что это такое, но на всякий случай побежали изо всех, уже очень небольших, сил. Им, конечно, это не помогло…
Вот после этого Иван Глухоухов, который разгадал парамоновскую шутку с самого начала – у него, как мы знаем, имелись некоторые связи наверху, имеется в виду его фея Фаина, которая ничего такого конкрентного ему не сказала, но просто предупредила, чтоб берегись, - вот после этого он и позвонил своему другу Парамонову по мобильному телефону.
- Ты вообще-то где? – спросил Парамонов.
- Так рядом я, метров двести не доехал до поворота.
- Сейчас буду!
И, действительно, примчался тут же, будто на мотоцикле. Посмотрел вокруг и сказал:
- Ох, и ни хрена себе!
Размолоченный джип, два человека рядом лежат, распухшие до состояния нечеловекообразности и все еще пытающиеся показаться живыми, рядом жигуленок, как будто только что купленный на военном заводе, и гордый собой Иван Глухоухов сразу же слева.
Парамонов захлопал глазами, и они хлопали так же громко, поверьте слову, как дверцы его жигуленка военной сборки.
- За что ты этих людей, дурила? Что они тебе сделали, чтобы ты их так? – вне себя от удивленного возмущения, вопросил Парамонов. – И, самое главное, как? Как ты это сделал? Расскажи, поделись!
- Это секре-эээт! – загадочно и умильно улыбаясь, ответствовал Иван Глухоухов (на самом деле, ни черта он не ответствовал, а просто тихо так просипел, при этом, правда, улыбаясь загадочно и умильно). – Но машинка твоя цела, если не считать мотора, а его можно вообще не считать, потому что мотор твой и с самого начала был просто тьфу, и пчелки твои на месте, а не веришь, так пойди посмотри.
Тут что-то с Парамоновым приключилось – в первый, наверное, в его жизни раз. Он даже думать не стал – надо, не надо, какая разница? – и пошел к багажнику, пару раз, правда, оглянувшись и пристально посмотрев на Ивана Глухоухова своими глубоко внимательными глазами (тот горделиво писал на обочину рядом со все еще распухающими бандюками).
Вот что он пошел к багажнику? Вот что бы не отказаться ему и не сказать что-нибудь такое антистаниславское – "Верю!". Нет, поперся.
Багажник был чуть-чуть приоткрыт – так, на миллиметр-два. Парамонов поддел его ногтями, открыл. Крышка скрипло полезла вверх, и глазам Парамонова предстало какое-то черное облако с некоторыми красными прожилками по бокам. И оно жужжало.
- Пчелки, - сказал Парамонов. – Пчелочки мои милые!
Милые пчелочки вдруг взвились и угрожающим роем стали виться над Парамоновым. Парамонов заворожено смотрел на них и думал: "Только не обмочиться!".
Они не сразу стали его кусать. Они немножко помучили его своим грозным жужжанием. Потом из роя выделилась одна и села ему на нос. Он скосил глаза и – я извиняюсь за товтологию – окосел от ужаса. Потому что эта пчела, как две капли воды… да какие там две? Три, четыре, сто девяносто две капли!!!... была похожа на любимую народом актрису Фаину Георгиевну Раневскую, то есть на глухоуховскую фею Фаину. И она уже не жужжала. Она рычала.
Иван Глухоухов при этом ехидно подмигивал своему мобильнику.
А вокруг степь!